Бессмертная степь

Глава шестая

ВЕЛИКИЙ ШАМАН ШУМЕРА

Так я, сам того не ведая, по какому-то наитию посетил могилу великого святого Баба Тукли Шашлы-аса.

Появление на свет шумерских глиняных табличек в прошлом столетии взбудоражило всё человечество. С. Крамер, изучая клинописи, обнаружил первоисточники «начала начал» Библии; сравнение библейских сюжетов и персонажей проделано им блестяще. Его книга «История начинается в Шумере» имеет громадное значение для мировой культуры. Шумерская цивилизация на сегодняшний день — первая известная цивилизация, которая донесла до нас такое множество письменных документов.

С. Крамер рассматривает шумерские литературные произведения с точки зрения высокообразованного европейца.

Во вступительной статье к русскому изданию В. Афанасьева справедливо указывает на вторую идею книги Крамера: «Они, шумеры, были не только первыми, у них, хотя и под другими названиями и в других формах, было многое из того, что есть у нас».

То, что было у «черноголовых» (так они сами себя называли) шумеров, каким-то образом сохранились у нас — ногайцев, тюрков.

Это очень важно для тюркских народов, которые, несмотря на то, что создали замечательную культуру и сделали много для развития мировой цивилизации, оказались на задворках истории. Особенно это заметно в поздние века: всем, кому предоставлялась возможность оценивать путь развития мировой культуры, почему-то надо было занижать роль тюрков или вовсе выпускать их из поля зрения.

По-моему, это связано с тем, что падение тюркских государств, ослабление тюркских народов совпало с началом распространения «массовой культуры», с широкой интеграцией экономических и культурных достижений человечества; и вследствие экономической слабости и разложения тюркских государств культура их, оригинальная и самобытная, осталась невостребованной. При этом не учтено то, что народы, находившиеся на протяжении многих тысячелетий в центре общемировых событий, просто не могли быть оторваны от общего развития человечества.

Тюрки достигли больших высот и в материальной культуре, и в архитектуре, и в письменности, и в литературе, и в искусстве, и в медицине — во всех сферах человеческой деятельности. Они уникальны тем, что являются создателями мировых держав, где в основном использовались

сугубо тюркские принципы государственности, использовался ум и талант великих государственных деятелей тюркского мира.

Вот какие объяснения пытаются давать учёные.

Первое — это успех христианства в борьбе за мировое господство, второе — массовое распространение среди тюркских народов космополитической религии арабов (сами арабы не теряли своей самобытности благодаря тому, что все мусульмане должны были знать язык Корана).

Все крупнейшие мировые религии стремились обезличить тюрков, они не просто снижали их роль в истории человечества, а, по определению Л. Н. Гумилёва, подвергали их всяческому очернению прежде всего потому, что тюрки были верны своим древним традициям и представлениям о мироздании. Непохожесть этих представлений на другие и одновременно стойкость и верность тюрков одинаково пугала идеологов христианства и мусульманства. И тем, и другим тюрки представлялись безбожниками, варварами.

Весь мир отказывался от познаний тюрков, и только во второй половине двадцатого столетия новой эры, когда волна атеизма захлестнула мировые державы, для тюрков вспыхнул свет в конце тоннеля, в «начале начал», в самой колыбели человечества.

Шумериада тюрков находится в первой стадии. Если мы, малоизвестные миру ногайцы, можем на свой лад прочитать и объяснить оставленное ими загадочное наследство, три десятка больших и малых тюркских народов наверняка раскроют все тайны «черноголовых». На сегодняшний день нам ясно одно: что осталось у нас — есть у них.

Для человеческого духа время — относительное понятие. Для такого народа, как мой, оно вообще не существует. Для нас оно давно остановилось, как останавливается для долгожителя, которому мёртвые, несмотря на то, что они ушли из мира в разные годы, представляются в том возрасте, какими он их запомнил в жизни.

Для меня тоже сломались часы истории: события этого века равновелики событиям пятитысячелетней давности. Это чувство сильно обостряется при чтении шумерской литературы. Читая древние тексты, я ощущаю шумеров своими… Например, я понимаю, зачем Гильгамеш спустился в подземное царство: он совершил это, чтобы показать, что человеку необходимо не только обычное, доступное. Причина этого поступка труднообъяснима для обывателя двадцатого столетия.

Ещё раз обратимся к шумерским и вавилонским произведениям о царе-жреце Урука — Гильгамеше.

Тема заимствования вавилонянами содержания шумерских поэм до сих пор остается неразрешённой. С. Крамер глубоко интересовался этой проблемой и проделал замечательные исследования, провёл подробный анализ, сделал оригинальные сравнения, нашел тождества и различия, но к окончательному выводу так и не пришёл. Во всей его книге «История начинается в Шумере» рефреном звучит мысль о том, что полное понимание шумерской литературы за открывателями новых шумерских табличек, за будущими исследователями. Установил он одно: что несмотря на схожесть имен и происходящих событий, это две разные литературы, самостоятельные произведения.

Думаю, что краткий пересказ содержания вавилонского «Эпоса о Гильгамеше» по С. Крамеру будет интересен.

Начинается поэма кратким вступлением, в котором восхваляется сам Гильгамеш, царь Урука. Неугомонный воин, не знающий соперников и не умеющий обуздывать свои желания, угнетает граждан города. Особенно им досаждает его поистине раблезианская ненасытность по отношению к прекрасному полу. В отчаянии жители Урука начинают взывать к богам. Боги решают, что Гильгамеш тиранит и угнетает своих сограждан потому, что еще не нашёл среди людей себе равного. Они посылают на землю великую богиню-мать Аруру.

Аруру создает из глины могучего Энкиду. Обнажённый, обросший волосами, ничего не ведая о людских делах, Энкиду живёт среди диких обитателей равнины. Но именно Энкиду, скорее животному, нежели человеку, предстоит сломить неукротимую гордость Гильгамеша и смирить его разум.

Однако сначала необходимо «очеловечить» Энкиду, и эта миссия в основном выпадает на долю женщины. Из Урука приходит блудница и соблазняет Энкиду. В результате, утратив часть своей грубой силы, Энкиду значительно выигрывает в умственном и духовном отношении. Познав любовь женщины, он становится разумным существом, и дикие звери бегут от него.

Женщина терпеливо обучает его искусству есть, пить и одеваться так, как это делают люди.

И вот очеловеченный Энкиду готов встретиться с Гильгамешем, чтобы укротить его дерзкий и своевольный нрав. Сны предвещают Гильгамешу появление Энкиду. Похваляясь своей не­ограниченной властью в Уруке, Гильгамеш устраивает ночную оргию и приглашает на неё Энкиду.

Однако тот, проникшись отвращением к Гильгамешу из-за его излишеств, загораживает вход в дом, где должна состояться оргия, чтобы Гильгамеш не смог туда войти.

И вот два титана вступают в единоборство: горожанин Гильгамеш и житель равнины Энкиду.

Вначале, насколько можно понять, Энкиду берёт верх, но тут гнев Гильгамеша почему-то испаряется, и герои заключают друг друга в объятия. Из яростного сражения рождается их долгая и нерушимая дружба, которой суждено стать легендарной. Отныне два неразлучных друга будут вместе совершать самые удивительные подвиги.

Вскоре оказалось, что жизнь в Уруке не радует Энкиду. Излишества и развлечения превращают его в слабое, безвольное существо. Тогда Гильгамеш делится с ним своим смелым планом: он хочет добраться до далёкой страны кедрового леса, убить её стража, могучего Хуваву, срубить кедр и «стереть всё зло с лица земли».

Энкиду, который прежде свободно бродил по кедровому лесу, предупреждает Гильгамеша о подстерегающей его смертельной опасности. Однако Гильгамеш смеётся над его страхами. Он стремится возвысить свое имя и добыть бессмертную славу, вместо того чтобы влачить долгое, но серое существование.

Гильгамеш совещается со старейшинами Урука, получает поддержку от бога солнца Шамаша, покровителя всех странников, и заказывает мастерам Урука гигантское оружие для себя и для Энкиду. Закончив приготовления, они отправляются в путь. После утомительного путешествия герои входят в сказочно-прекрасный кедровый лес, убивают Хуваву и срубают кедр.

Одно приключение влечёт за собой другое. Едва успевают герои вернуться в Урук, как богиня любви и сладострастия Иштар влюбляется в красавца Гильгамеша. Суля ему всяческие блага, Иштар уговаривает Гильгамеша разделить её любовь. Но Гильгамеш уже не тот неукротимый, невоздержанный тиран, каким он был прежде. Он прекрасно знает, что у богини было множество возлюбленных и что она никому не была верна. Поэтому он смеётся над её предложением и отвергает любовь.

Разочарованная и жестоко оскорблённая Иштар просит бога неба Ану наслать на Урук небесного быка, чтобы тот убил Гильгамеша и уничтожил его город.

Сначала Ану отказывается, но, когда Иштар угрожает призвать мертвецов из подземного царства, тот уступает.

Небесный бык спускается на Урук и начинает сеять вокруг гибель и опустошение, истребляя сотни воинов. Гильгамеш и Энкиду вступают с ним в бой. Могучим объединённым натиском им удаётся убить чудовище.

И вот наши герои на вершине славы, весь Урук воспевает их подвиги.

Но судьба неумолима, она жестоко и внезапно кладёт конец их радости. За участие в убийстве Хувавы и небесного быка Энкиду приговорён богами к ранней смерти. Двенадцать дней длится его болезнь, а на тринадцатый он испускает дух на глазах своего друга Гильгамеша, сломленного горем и собственным бессилием перед лицом судьбы. С этого мгновения его не покидает тоскливая мысль о том, что рано или поздно ему уготован такой же конец, как и Энкиду, — неизбежная смерть...

Гильгамеша не утешают ни совершенные им подвиги, ни слава. Теперь его измученная душа жаждет более ощутимого — физического бессмертия. Надо искать и найти секрет вечной жизни.

Гильгамеш знает, что в прошлом лишь один человек достиг бессмертия — Утнапиштим, благочестивый и мудрый царь древнего Шураппака, одного из пяти царских городов, основанных до потопа.

(Кстати, холм, под которым погребён Шураппак, был раскопан немецкими и американскими археологами и там обнаружено немало глиняных табличек, относящихся к первой половине III тысячелетия до н. э.).

Гильгамеш решает любой ценой добраться до отдалённого жилища Утнапиштима. Быть может, этот герой, достигший бессмертия, откроет ему свою тайну? Он долго блуждает по горам и долинам, сражаясь с дикими зверями и страдая от голода. Он переплывает первозданный океан и «воды смерти». Наконец, усталый и обессиленный, он предстаёт перед Утнапиштимом. Некогда гордый правитель Урука превратился в бродягу, его грязное тело прикрыто лишь звериными шкурами… Гильгамеш просит Утнапиштима открыть ему тайну вечной жизни.

Однако ответ Утнапиштима далеко не утешителен. Царь Шуруппака подробно рассказывает Гильгамешу о беспощадном потопе, который боги ниспослали на землю, чтобы уничтожить на ней всё живое. Он сам неминуемо погиб бы, если бы не построил по совету бога мудрости, великого Эа, корабль, на котором можно было спастись. Что касается бессмертия, то оно даровано ему богами. Но найдётся ли хоть один бог, который захотел бы дать вечную жизнь Гильгамешу?

Услышав такие речи, наш герой приходит в отчаяние и решает вернуться в Урук. Но тут перед ним загорается слабый свет надежды. По настоянию своей жены, Утнапиштим рассказывает Гильгамешу, где добыть волшебную траву молодости. Она растёт на дне моря! И вот Гильгамеш погружается в бездну, срывает траву и спешит вернуться в Урук. Однако боги рассудили по-иному. Пока он купается, змея похищает у него драгоценную траву. Измученный и удручённый герой возвращается в Урук и ищет прибежища за могучими стенами, опоясывающими город…

В последней, двенадцатой табличке идёт дословный перевод поэмы «Гильгамеш, Энкиду и подземное царство», где Энкиду —не умерший, и где состояние души Гильгамеша не соответствуют предыдущему тексту. С. Крамер считает, что эта табличка «к эпосу не имеет прямого отношения».

Все сказания имеют более древнюю шумерскую основу. Сами шумерские тексты делятся на шесть сказаний:

В вавилонском эпосе двух эпизодов из вышеперечисленных нет, это «Смерть Гильгамеша» и «Гильгамеш и Агга из Киша». Все остальные есть, но в иной интерпретации, так что это даже трудно назвать заимствованием. Вавилоняне в своём эпосе показали главного героя в развитии, связали между собой самостоятельные шумерские сказания, объединили их одним сюжетом, изменив имена богов.

У многих вызывает недоумение включённая в эпос двенадцатая табличка. С. Крамер приводит любопытный факт из истории её расшифровки.

В вавилонском тексте плохо сохранилась первая часть этого повествования, учёный в процессе исследования убедился, что «вавилонские писцы перевели вторую часть шумерской поэмы дословно». Это оказалось бесценным открытием, ибо с помощью шумерского текста удалось восстановить многие слова, фразы и целые строки, недостающие в аккадском (вавилонском) варианте» [25, 202]. Обычно учёные в области расшифровки применяют более поздние языки, а тут произошло так, что древнейший помог разобраться в литературных памятниках, созданных тысячелетием позже.

К сказанному могу добавить, что шумеры когда-нибудь и нам помогут разобраться в наших тенгрианских тайнах.

С. Крамер подробно пересказал события, описанные в этой поэме, что очень ценно, так как она до сих пор не опубликована на русском языке.

Вкратце изложим пересказ шумеролога.

Во вступлении к поэме рассказывается о том, как шумеры представляли сотворение мира, подробно описывается борьба главного бога Энки с подземным властелином Куром. Затем начинается главное действие. На берегу реки Евфрат росло дерево «хулуппу» (похожее на иву), но однажды его затопило. Богиня Инанна спасает дерево и переносит в священный сад своего города Урук. Она за ним ухаживает и намеревается сделать из дерева ложе и кресло. Дерево выросло и, когда пришла пора его срубить, оказалось, что в корнях его поселилась «не поддающаяся заклинаниям змея», в кроне дерева живет птица Имдугут с птенцами, а в стволе устроила себе дом Лилит — демон в облике женщины.

«

Я бы хотел обратить внимание читателя и на это дерево, и на змею, и на других обитателей. Дерево чем-то напоминает мифическое дерево ногайцев Байтерек — древо познания, на котором, по нашим поверьям, есть Язу — писаная судьба каждого живущего на земле. Интересно, что птица Имдугут, живущая с птенцами на дереве, тоже является вещей птицей, она ведает судьбами людей…

Далее в поэме рассказывается о том, что Инанна опечалена и жалуется богу Уту на то, что произошло с её деревом. Гильгамеш, узнав об этом, решает помочь ей. Он с оружием приходит к дереву, убивает змею, не поддающуюся заклинаниям. Птица Имдугуд с птенцами покидает крону дерева, Лилит покидает свой дом и уходит жить в пустыню.

Гильгамеш срубает дерево и хочет подарить его Инанне, чтобы богиня сделала себе ложе и кресло, но богиня отказывается и, сотворив из ствола барабан («пукку»), а из ветвей палочки («микку»), дарит Гильгамешу. (Обратите внимание, барабан и палочки изготовлены из священного дерева). Гильгамеш же использует их для своих любовных утех. Истинное назначение подарка неясно. «Из-за жалоб юных дев» барабан и палочки проваливаются в подземное царство.

Гильгамеш очень страдает из-за потери и, стремясь вернуть свои вещи, садится у ворот в подземное царство и произносит:

— О мой барабан, о мои палочки!

Барабан, его роскошью я не насытился, Его полнозвучьем я не натешился!

Когда б барабан мой в доме плотника ещё был!

Плотника жену, словно мать родную, я б возлюбил!

Дочку плотника, что сестру меньшую, я б возлюбил!

Барабан мой в подземный мир провалился, кто мне его достанет?

Мои палочки в Ганзир провалились, кто мне их достанет?

Энкиду, видя страдания господина, вызывается вернуть барабан и палочки. Однако Гильгамеш предупреждает Энкиду, говоря ему следующее:

— Если ты в подземный мир спустишься,

Совет тебе дам, прими совет мой,

К словам, что вымолвлю, обрати разум!

В одежду светлую не облачайся —

Они тебя примут за странника-духа.

Свежим жертвенным маслом не натирайся —

На его ароматы вкруг тебя они соберутся.

Копья в кур брать ты не должен —

Копьём убитые вкруг тебя соберутся.

Кизиловый жезл не бери в твою руку —

Духи мёртвых тебя непременно схватят.

Обуви не надевай на ноги —

Не производи шума в подземном царстве.

Не целуй жены своей любимой,

Не бей жены, тобой не любимой,

Не целуй дитя любимое,

Не бей дитя своё нелюбимое —

Вопли мира подземного тебя схватят.

Возможно, что подобные уведомления являются напутствием для любого смертного в страну мёртвых. Смертный должен уходить с отказом от всех земных привязанностей и желаний. Если же он этого не выполняет, то посетителю подземного мира грозит какая-то опасность, и он лишается возможности вернуться в страну живых.

Наверное, поэтому наши предки так тщательно готовили в последний путь покойников. Есть сведения о том, что в древности убивали рабов и даже жён, хоронили вместе с умершими любимых коней, погребали лучшие одежды, утварь и оружие, кроме того, для подарков подземным демонам покойнику давали сотни разноцветных бусинок.

Энкиду же спускается в подземный мир живой, и поэтому Гильгамеш даёт ему прямо противоположные советы, чтобы он исполнил свою миссию, не задерживаясь. Однако Энкиду не послушался, а может быть, подобное путешествие уже было обречено на провал: он был схвачен Куром, и вернуться обратно на землю ему было не суждено.

Гильгамеш обращается к богам, просит вернуть Энкиду с барабаном и палочками. Но они не хотят ему помочь, и лишь всесильный Энки приказывает богу солнца Уту, чтобы тот проделал в крыше подземного царства отверстие, через которое тень Энкиду могла бы вернуться на землю.

Тень Энкиду возвращается, обнимает Гильгамеша и рассказывает о том, «какая участь уготована в царстве мёртвых дворцовым слугам, матерям, воинам, павшим в бою, людям, о тенях которых никто на земле не заботится, и тем, кто остался на равнине без погребения…»

По содержанию видно, что это не только вполне законченное самостоятельное произведение, но по художественным достоинствам намного выше остальных сказаний. Особую значимость ей придаёт многообещающее вступление, в котором повествуется о сотворении мира, что нехарактерно для остальных шумерских поэм. Есть все основания полагать, что в древнем Шумере поэма «Гильгамеш, Энкиду и подземное царство» была одной из архаичных и выделялась своей

оригинальностью… Возможно, что все остальные шумерские сказания и в древности представляли единое эпическое произведение с цельным сюжетом.

Вавилонские авторы исключили из своего эпоса реалистический эпизод «Гильгамеш и Агга из Киша» исключительно по политическим убеждениям: их не устраивало, как охарактеризовал это С. Крамер, присутствие в сказании «демократического двухпалатного парламента».

В шумерской табличке с эпизодом «Смерть Гильгамеша», тоже отсутствующей в вавилонском эпосе, хотя и сохранившейся отрывочно, показано, что главный герой продолжает поиск бессмертия, но узнав, что человеку не достичь вечной жизни, покоряется своей участи. Большой необходимости в наличии этого эпизода нет, потому что вавилоняне исчерпали данную тему в последних трёх табличках сюжетом о «поиске травы бессмертия».

Вот что пишет С. Крамер по этому поводу:

«Несмотря на всю фрагментарность шумерского текста, нетрудно установить, что именно он («Смерть Гильгамеша» — И. К. ) послужил источником целого ряда отрывков, записанных на девятой, десятой, одиннадцатой табличках вавилонского «Эпоса о Гильгамеше».

Содержание поэмы «Гильгамеш, Энкиду и подземное царство» и как отдельное произведение, и как часть вавилонского эпоса глубоко взволновало меня. Я не хочу вступать в полемику с таким мэтром шумерологии, как С. Крамер, и не имею на то права, но мне хотелось бы отстоять свою версию об архаичности этой поэмы.

На мысль об её архаичности меня прежде всего навело не только вступление, повествующее о «сотворении мира», но и сама интрига с потерей барабана и палочек.

Почему особая роль отводится барабану и палочкам?! Из-за чего так скорбит царь Урука? Зачем из-за каких-то вещей приносит себя в жертву степняк Энкиду?! Эти вопросы не давали мне покоя. Подобное чувство я когда-то уже испытывал и тоже в связи с музыкальными инструментами.

В XV—XVI веках между Москвой и Ногайской Ордой были установлены дружественные отношения, наладилась торговля, оказывалась взаимная военная поддержка. Московские государи, чтобы оградить себя от ногайских мурз, выплачивали ногайским биям (верховным князьям) «поминки». Бии в своих посланиях сами требовали необходимое. В основном степняки нуждались в изделиях из металла, сукне, западноевропейской писчей бумаге, продовольствии.

В некоторых грамотах указываются музыкальные инструменты, среди них накыра (барабан больших размеров), зурны (флейты), бубны. Я помню, что ещё тогда недоумевал: зачем из Москвы в Сарайчик везти барабан или бубен? Однако эти музыкальные инструменты имели военное предназначение.

Накыра — это большой барабан, по которому били колотушкой, оповещая о начале боя, зурной подавали сигналы различные отряды. Перед боем обязательно создавали сильный шумовой эффект: взбадривали своих и навевали панику в стане противника. Древние придавали музыкальным инструментам магическое значение и первоначально в боях, наверное, старались использовать эти качества.

В каждом ногайском ауле жили умельцы, изготавливавшие и накыры, и зурны, и домбры. Русские мастера — возможно, ремесленники, сбежавшие из поверженных золотоордынских городов в русскую столицу — делали эти инструменты искуснее и добротнее. Видимо, поэтому возникла необходимость везти их из столь отдалённых мест. Известно, что военные инструменты имели большую ценность, потеря их в бою приравнивалась к потере байрака (знамени).

В древности барабан, бубен, кобыз (смычковый, одновременно ударный инструмент), домбра (струнный инструмент) были атрибутами прорицателей, жрецов, шаманов. В ногайском языке из фольклора известны два названия представителей этой древней профессии: камы (иногда в произношении: каамшы ) и бакши.

Бакши использовали сугубо поэтическое искусство с обязательным сопровождением игрой на домбре и кобызе, они музыкой и песенным текстом исцеляли психические расстройства, предсказывали будущее страны, политические события, разгадывали сны; т. е., говоря современным языком, проводили массовые театрализованные зрелища.

Каамшы, или камы, действовали в повседневной бытовой жизни, их профессия была более узкой, неафишируемой.

На мой взгляд, искусство камов имеет более глубокие и древние корни, и примечательно то, что оно дошло и до наших дней, хотя коммунистические деятели немало с ним боролись.

Камы в своём деле использовали различные средства: изготовляли зелья из растительных компонентов, жира и костей животных, прокалыванием вольчьей шкуры изгоняли злых духов, для очищения применяли огонь, при гадании пользовались специальными магическими камнями. В древности они были неразлучны с бубнами, которые позднее заменили аса-таяки с колокольчиками — эта палка издавала звук, подобно бубну.

Обязательной принадлежностью кама был кнут. По-ногайски кнут, плеть — камшы, т. е. само название говорит о прямой принадлежности каму. Высокая популярность ногайских плетей -камшы у многих народов неслучайна, видимо, секреты их изготовления передавались окружению ногайцев, и у многих народов плеть называлась нагайкой.

В ногайских аулах плети изготавливались избранными людьми, зачастую самими камами. Считалось, что именно от неё зависит плодовитость, изобилие мяса и молока у скота. Порой кнут был и единственным оружием кочевника против диких зверей.

Гильом Рубрук в середине XIII века посетил империю чингизидов. Будучи в ставке Менгу-хана, он обратил внимание на высокую роль, которую отводили камам (у Рубрука — хам ).

Европейский путешественник пишет:

«Прорицатели, как признал сам хан, являются их жрецами, и всё, предписываемое ими, совершается без замедления… Предсказателей много, и у них всегда имеется глава, именуемый папой. всегда располагающий своё жилище перед главным домом Мангу-хана, на расстоянии полёта камня. Под охраной этого жреца… находятся повозки, везущие их идолов. Другие прорицатели живут сзади двора, в назначенных им местах: к ним стекаются из различных стран мира люди, верующие в их искусство».

Рубрук рассказывает и об обрядах камланья. Он видел беснованье кама с барабаном в руках, вызвавшего духов и получившего ответ от высших сил.

Это сообщение европейского путешественника наглядно свидетельствует о наличии в империи тюрков и монголов культа на государственном уровне, о положении священнослужителей на уровне высшего должностного ранга.

Учёные, говоря о шаманизме сибирских народов как о культе, возникшем в условиях родового строя, оценивают его как нечто дремучее, как явление, имеющее локальный характер. Но правы ли они? Шаманизм северных народов имеет много общих черт с подобным культом тюркских народов Алтая, Тувы, Якутии, и мне кажется, что мы имеем дело с отголосками мировой тенгрианской религии.

То, что она имела статус государственной во всей огромной империи, утверждают не только западные путешественники, но и в первую очередь — эпос «Сокровенное сказание», повествующий о завоевателе вселенной Чингисхане. В этом произведении подчёркивается огромная роль жреца Кокочу (с ногайского его имя переводится так: Месть неба, или Небесная кара). В эпическом сказании фигурируют два имени верховного кама, второе из которых, Тобе-Тенгри, видимо, было дано ему после того, как он стал сановником.

Кам обладал огромной силой, зимой он мог сидеть раздетым в снегу, вокруг него дымились клубы пара. Он уносился в небо, встречался с духами и приносил вести о победе войска. Перед боем Кокочу мог для устрашения врага вызвать бурю.

Благодаря напутствию Кокочу за будущим завоевателем Поднебесной утвердилось великое (государственное) звание Чингисхан (учёные иногда объясняют его китайским словом «тянь цы» — «озарённый небом», однако преобладают тюркские версии толкования имени: хан Океана, или от слова «Женгис-хан» — Победитель-хан).

Закрепление небесного имени за завоевателем сопровождалось шаманскими обрядами Кокочу, но, к сожалению, мы о них можем лишь догадываться.

Из текста «Сокровенного сказания» мы видим, что и сам Чингисхан обладал даром предвидения (перед одной битвой он три дня сидел на кургане, обращаясь за победой к небесным силам), он догадался о неблагонадёжности верховного кама, который в определённый момент решил оспаривать первенство, и в конце концов подверг Кокочу жестокой казни.

Справедлив вывод о взаимоотношениях влиятельных культовых служителей и правителей, сделанный замечательным современным исследователем В. Н. Басиловым в книге «Избранники духов», где он пишет: «Появление государства, взявшего на себя управление обществом, явилось решающим этапом в процессе вытеснения шаманства иными формами религии. Время вдохновенного избранника духов или божеств прошло. Царьку не нужен независимый священнослужитель, окружённый ореолом сверхъестественного избранничества. Ему удобно сосредоточить дела по связям с богами в своих руках. При монархическом правлении общество настойчиво приучают к мысли: царь — потомок богов и их главный жрец. В древних религиях Средиземноморья, например, мы видим фигуру царя -жреца, который представляет собой бога. Правитель присваивает себе посредническую функцию шамана, предполагавшую личные контакты с божествами».

Такое заключение объясняет причину размолвки Чингисхана с верховным камом.

Хан — избранник неба, ему дана власть над народом, но он, как и кам, мог общаться с небесными силами, все его решения посылаются сверху. Понятным нам становится и Гильгамеш —

шумерский царь-жрец. Однако, хотя о шумерах сохранилось большое количество литературного материала, систему их религиозных воззрений мы не можем представить достаточно чётко, как не можем до конца уяснить моральные принципы древних шумеров.

Богов у них несколько сот, и ведут они себя ничуть не лучше людей. Даже самые великие боги наряду с добродетелями имеют пороки: одни жестокие, другие коварные, не выполняют обещаний, отбирают подаренные детям вещи, «божественные законы», третьи занимаются пьянством и распутством.

Кроме того, у шумеров ещё бытовал своеобразный культ — наличие «личных богов».

Боги создали человека из глины для служения себе, а личный бог являлся посредником между человеком и собранием богов. Он сам внимал просьбам и стенаниям человека, избавлял от напастей, помогал ему, но не был всесильным. Даже покровительница главного города шумеров Урука и самого Гильгамеша Инанна, как мы видели из цитат о злоключениях в подземном мире, не была всемогущей. Инанна часто помогает Гильгамешу, но он, как великий жрец, обращается и к другим богам, которые тоже помогают ему. Для исполнения своих желаний он иногда пользуется «гаданием на кирпиче», на глиняной табличке.

Когда в бесконечных поисках бессмертия Гильгамеш сначала отправляется к «Горе бессмертного» — в страну вечной жизни, по совету Энкиду он обращается к богу солнца со следующими словами:

Самый высокий не достигнет небес,

Самый огромный не покроет земли,

Гаданье на кирпиче не сулит жизни!

В горы пойду, добуду славы!

Среди славных имён себя прославлю!

Мы видим, что шумеры используют «глиняную книгу прорицаний», хотя она, вероятно, исчерпала свои возможности и не отвечает высоким помыслам главного героя. Об её виде и о том, как она использовалась, нам судить трудно. Она представляется более цивилизованным средством… но создавшие интригу поэмы барабан и палочки, несомненно, были орудиями прорицаний, в данном случае предназначенными для царя-жреца Гильгамеша.

Барабан, бубен, варган — это инструменты, относящиеся к изначальному обществу, когда люди общались с первозданной природой. Вызываемые этими инструментами потусторонние звуки в тиши на лоне природы оказывали на человека огромное эмоциональное воздействие. В городских условиях, в помещениях храмов надо было избирать другие средства, поэтому прорицатели использовали другие музыкальные инструменты, книги, рисунки. Но в Шумере, как мы видим, барабан использовался параллельно с глиняной книгой.

Шаманы, камы и бакши среди тюркских народов повсеместно существовали до конца XIX века, а кое-где, например, в Туве и на Алтае, есть до сих пор. В искажённой форме, подстраиваясь к мусульманским ритуалам, современной медицине, их ремесло стихийно возрождается и среди ногайцев. Это всё удивительно. Этот феномен прежде всего несёт нам отголоски наших древних верований. Как и в отношении языка, мы усматриваем в этом необъяснимую стойкость тюрков.

В поэме барабан и палочки служат Гильгамешу для свершения подвигов, боги не зря осуждают за использование их как предметов для «любовных утех».

Рассмотрим шире истинное назначение барабана и палочек. У тюрков и многих других народов это настоящая атрибутика шамана — средство обращения не только к небесным, но и ко всем потустороним силам. Шаманы и камы, используя бубен и колотушку, могли подниматься в верхние и спускаться в подземные миры. Падение барабана и палочек в подземный мир, возможно, подсказывает, с какой целью был совершен божественный подарок… Тогда вся цепь поступков великого царя Шумера становится понятна.

Следовательно, нужно сказать, что в древности у ногайцев тотемом являлась крылатая собака, которая и сегодня изображена на нашем национальном флаге. Есть устные предания о том, что в древности сильный кам по необходимости превращался в крылатую собаку, мог подняться на небеса и взобраться на мировое дерево познания — Байтерек, на котором читал язу (судьбу) каждого живущего на земле.

У якутов, которые тоже относятся к тюркам, по данным Басилова, бубен Белого шамана изготовлялся из кожи белого жеребца или кобылы. Ногайские камы в позднейший период времени вместо бубна использовали специальные палки с колокольчиками, они их называли аса-таяком, т. е. посохом, помогающим подняться на небо. Некоторые называли орудия своими конями и погоняли их при помощи игрушечной камчи.

Как уже говорилось, ногайцы до наших дней сохранили родовую структуру, а многие роды в своих названиях сохранили былые тотемы. Среди них привлекательны такие названия: Буркит (Беркут), Бори-бас (Волчья голова), Эшбуга (Настоящий бык), Сары-бугы (Желтый олень-самец).

В связи с суровым климатом Евразия не совсем удобная земля для разведения буйволов, но в древности их разводили. У ногайцев существует два названия буйволов: упомянутое камиш и диалектное (у кубанских ногайцев) су-сыиыр (букв. водяная корова). Название буйвола сохранилось в именах: Камиш, Кам-бий, Камай, имеется и в самой древней человеческой профессии — каамшы, и в одном из старинных орудий производства — камшы.

Как уже было сказано, камче придавалось огромное значение. Её рукоять изготовляли из слоновой кости, из золота, инкрустировали драгоценными камнями, на самом верху плети обычно делалась бахрома из кожи другого цвета, для плетения брали кожу особой выделки, и самое главное то, что в камче внутри плетения должен был быть стержень из жилы полового органа самца оленя, лося, буйвола, а в поздние времена — барана.

Я склонен в этимологии слова камшы видеть архетип камиш , потому что первоначально стержнем для плети служила жила полового органа буйвола. Возможен и другой вариант, что самым древним архетипом послужил глагол каг (бей), из которого возникло название буйвола камиш и название плети камшы . Стержневая буйволиная жила подчеркивала мужскую силу, а камы должны были погонять своих небесных коней внушительной плёткой.

«

Имя великого царя-жреца Гильгамеш соответствует не только назначению: Приди-Буйвол, но и несёт в себе огромную смысловую нагрузку в значении Великого Жреца, Великого Кама, Великого Шамана.

Только так можно объяснить переживания Гильгамеша из-за барабана и палочек. Барабан — «транспортное средство» для путешествия в другие миры, палочки — символы мужской силы, вызванный ими звук гипнотизирует толпу, вводит в экстаз самого кама и уносит в другой мир.

Поэма «Гильгамеш, Энкиду и подземное царство», по всей вероятности, была архаична и для самих шумеров, но они не хотели избавиться от этого гениального сюжета, который потрясает при полном его понимании. Так же поэма поразила вавилонских авторов, и при всей несогласованности со своим текстом они включили её в свой эпос. А эпос — это произведение не одного года, ни даже века, целые поколения обрабатывали шумерские сказания.

Возможно, в поэме «Гильгамеш, Энкиду и подземное царство» мы встречаемся с переходным моментом в мировоззрении самих шумеров, отсюда и легкомысленное отношение главного героя к былым жреческим предметам. Но надо заметить, что отголоски барабанного боя присутствуют почти во всех сказаниях, они слышны во время поединков, звучат и «на холмах погребальных».

Вернёмся к заимствованию вавилонян. С подобным явлением я встречался в своё время. Это произошло, когда я представлял в журнале «Половецкая луна» творчество Досмамбета Азаулы. В плеяде средневековых ногайских поэтов Досмамбет выделяется тем, что он был известен и как историческая личность. В русских летописях XVI века он неоднократно упоминается как вожжа (предводитель) Досмамбет-ага [30].

Феодал из Азова (по нашим предположениям, т. к. в это время Азов был турецкой крепостью, а поэт жил в пригороде Азова Каратаяке), он был отменный воин, прослыл отважным храбрецом. В одной из битв с осаждавшими Азов врагами, не разобравшись в ночной темноте, Досмамбет-ага убил одного из родных сыновей.

У него их было два, одного звали Исакай, другого — Косай, оба упоминаются в русских летописях как предводители.

О том, какого сына убил Досмамбет-ага, ногайский учёный А. Сикалиев написал исследовательскую работу. Он опубликовал произведения поэта, среди которых — поэма «Мой Косай», посвященная убиенному сыну.

После кровопролитного сражения с многочисленным противником Досмамбет-ага сначала вместе с товарищами покидает поле битвы, но после, обнаружив пропажу своей камчи, возвращается за ней в стан врага и в неравном бою получает смертельную рану. Умирающий, он один остается на поле сражения. Народ сохранил стихи, которые были сложены им перед самой смертью…

Интересуясь данной темой, я бы хотел привести замечательное стихотворение из предсмертного цикла, переведённое моим другом Александром Ануфриевым и опубликованное в журнале «Половецкая луна»:

За озером, где лес стоит сосновый,

Случайно мной камча обронена.

Лосья жила служит ей основой.

Ремни — из кожи юного слона.

А рукоять из меди как искрится,

Обёрнутая нитью золотой:

Вдруг крот её изгложет иль лисица…

Что скажет мне Азов престольный мой?

Когда про мой позор узнают деды, Что станут говорить в сердцах они? Что Досмамбет вернулся без победы И омрачил последние их дни?

Коль матери услышат о потере, Их груди в миг лишатся молока. И дочки могут пошатнуться в вере: «Пропал отец», — решат наверняка.

Когда друзьям проведать доведётся,

Иль сыновья о том узнают вдруг, —

Им всем и день и ночь искать придётся:

От чьих отец погиб коварных рук?

Красавицы в моём дому просторном

Решат, что вдруг погасли все огни.

Враги же возликуют непритворно:

«Как славно!» — позлорадствуют они.

Стихотворение наглядно демонстрирует значение камчи для ногайцев, и хочется упомянуть о ритуалах и некоторых моментах этой традиции в жизни ногайского народа и других родственных народов.

Камча у нашего народа была одним из существенных отличительных этнических признаков. Неслучайно, что она под названием нагайка органически вросла в русский язык и языки других народов. Казаки — оплот российского самодержавия — вошли в историю и как нагаечники . В недавнем прошлом ногаи камчу не выпускали из рук, она была элементом выходного костюма; входя в помещение, её вешали в специально предназначенном месте. Камча была любимой игрушкой ногайского мальчика, а при возмужании для него плели личную плетку и, когда она была готова, делали угощение и созывали родственников. Как у нас говорилось, это орудие было незаменимым помощником в жизни скотовода и являлось грозным оружием против зверей и неприятеля.

Тут хотелось бы сказать несколько слов об этой этнической традиции у других — предшествовавших ногайцам — народов. Геродот, описывая нравы и обычаи скифов, приводит замечательный факт. Один скифский предводитель говорит: «Я предлагаю бросить копья и луки: пусть каждый из вас возьмёт в руки кнут, и пойдём на них. Пока рабы видят нас с оружием в руках, они считают себя равными с нами происхождения, но лишь только они заметят у нас кнуты вместо оружия, тотчас поймут, что они рабы наши и в сознании этого не устоят против нас» [31, 305]. Этот

совет возымел действие, противники обратились в бегство. Подобный эпизод приводит в своей исторической трилогии В. Ян: «По знаку Гуюка все его сторонники вскочили и, доставая из-за пазухи ножи, толкая друг друга, бросились к трону… Голова Бату-хана ушла в плечи, зубы оскалились, глаза обратились в щёлки. Он вдруг выпрямился, отбросил в сторону меч и выхватил из-за голенища короткую плеть. С размаху он стал колотить ею по головам наступавших на него ханов» [32, 428]. Талантливый писатель, Василий Григорьевич Ян чутко уловил магическое значение камчи в жизни степняка. В ногайском фольклоре рассказывается, что когда «возносили на белом войлоке» хана и сажали на престол, то ему как царские атрибуты вручали золотую стрелу и камчу, оправленную в золото.

Н. В. Гоголь очень любил украинский фольклор. В письмах к матери он часто просил присылать ему степные легенды и предания. Украинский фольклор, особенно устное творчество запорожских казаков, имеет тесную связь с устным народным творчеством былых южных соседей: казаки величали их ногайскими татарами. Схожесть сюжета знаменитой повести Гоголя «Тарас Бульба» и ногайского предания о Досмамбете-аге очевидна. У главных героев по два сына, один из которых попадает в стан врага и погибает от руки отца; Досмамбет и Тарас сходным образом принимают смерть.

Возможно, что камча Досмамбета в степных легендах украинцев ещё в раннюю эпоху была заменена трубкой Тараса Бульбы, но не исключено, что эту замену произвел сам писатель. Познакомиться с подобной легендой в украинском фольклоре я не смог: наверное, как это часто случается, известное литературное произведение пагубно повлияло на существование легенды.

Замена камчи на курительную трубку вполне объяснима с точки зрения украинской действительности времен Н. В. Гоголя. Автор прекрасно осознавал, что для христианина камча, плётка — не настолько серьёзная вещь, чтобы из-за неё подвергать себя смертельной опасности. Трубка — это другое дело, ведь изменить своей закоренелой привычке — значит изменить себе, своей индивидуальности. А такой самобытный, колоритный персонаж, как Тарас Бульба, не допустивший этого, всё же олицетворял собой почти ушедшее в небытие знаменитое запорожское казачество (к тому времени Екатерина Великая разгромила Сечь, а оставшихся казаков разбросала по захваченной на Северном Кавказе земле).

Существование стихотворения Досмамбета Азаулы «За озером, где лес стоит сосновый» — яркое подтверждение тому, что шумерская литературная традиция каким-то образом возродилась в поэтическом искусстве ногайцев, и факт заимствования уникально аналогичен…

«