Бета-версия

11. БЕТА-ВЕРСИЯ, stage 4

Меня не бьют, не запугивают. Мне просто не дают спать. Первое время это кажется сущим пустяком, потому что я на стимах. Но их действие не вечно. И как только оно прекращается, за меня принимается недосып последних дней.

Мне ничего не объясняют. У меня ничего не спрашивают. Просто в тот момент, когда мозг начинает терять связь с реальностью либо раздаётся оглушающая сирена, либо изменяется угол стен, когда я пытаюсь облокотиться на одну из прозрачных перегородок, либо меня окатывает ледяной водой, рывком выдёргивая из состояния полудрёмы-полубреда, в котором я пребываю уже не знаю сколько времени. Единственная деталь в камере — часы на стене.

Как же забавно устроен наш мозг. В зависимости от ситуации он может растягивать мгновения до часов, а часы сокращать до мгновений. Чаще всего счастье съедает время очень быстро, а неприятности замедляют его бег. И чем хуже ситуация, тем медленнее тянется время. В какие-то мгновения мне кажется, что между прошлой попыткой уйти в небытие и следующей проходят годы. Смежая веки я успеваю прожить кусочек абсурдной, наполненной несуществующими вещами и людьми жизни до того момента, как очередной поток воды или рвущий барабанные перепонки визг не выдернет меня из этого состояния, чтобы через какое-то время я не впал в него же.

И наступает момент, когда время перестаёт вообще что-либо значить. Ничего не значат и стеклянные стены, за которыми пустота. Ничего не значит забранный решёткой слив под ногами, в который стекает вода и моча — да я обделываюсь несколько раз, потому что совсем не контролирую свой организм, заблудившись во времени, отвратительном визге и скрежете, струях воды, потряхиваниях прозрачной комнаты, в которой я нахожусь.

Я перестаю контролировать и свой мозг, потому что уже не различаю манящего состояния сна от ненавистного состояния бодрствования. И не понимаю, вижу ли то, что вижу, наяву, или явь пытается мне присниться в те мгновения, когда я пытаюсь убежать от неё в сон.

Депривация — пытка не для тела. Депривация — пытка для мозга. Но в какой-то момент она заканчивается. Я не помню чем.

Просто прихожу в себя. Просто слышу писк приборов. Просто понимаю, что мысли текут привычно, что у вещей снова есть названия, а звуки не искажены отсутствием сна. Просто открываю глаза и вижу помещение, одна часть которого похожа на больничную палату, а другая, словно центр управления какой-нибудь сложной роботизированной системой. Перевожу взгляд с одной стороны на другую, не поворачивая головы. Потому что голову повернуть не могу. Её сдавливает металлический обруч-фиксатор. Пытаюсь пошевелить рукой или ногой и понимаю, что руки и ноги тоже зафиксированы.

Кровать, на которой я лежу, с тихим жужжанием меняет положение, приводя меня в полусидячее положение.

— Здравствуйте, Игант, — приветствует меня мужчина в белом халате и представляется. — Я Леймар Саринц.

Он протягивает руку к какой-то очень навороченной доске и рисует узор на её поверхности. Предо мной разворачивается голографическая проекция — ровные столбики плашек с датами и названиями узлов.

— Здесь весь ваш послужной список.

Я понимаю, что обо мне знают всё.

На голографическом экране список всех взломов, замен, атак. Не то, чтобы я помнил их все, вплоть до времени, но названия, которыми обозначен каждый блок, мне знакомы и понятны. Я молчу. Зачем-то ведь меня оставили в живых? Вот пусть сами и рассказывают, зачем.

Выждав паузу и видя, что я не собираюсь задавать вопросов, требовать чего-то или, тем более, просить, мужчина в халате сообщает:

— За гораздо меньшие преступления люди бесследно исчезают.

Продолжаю молчать. Наверняка, на любую фразу, которую я могу сказать, у него будет ответ. И ответ этот не будет прибавлять мне уверенности. Впрочем, о какой уверенности можно говорить в моём положении?

— Вы догадываетесь, где находитесь и что с вами?

Пожимаю плечами.

— Что ж, не буду ходить вокруг да около. «Кристалис», с которой вы начинали свой, назовем его так, путь, это всего лишь часть нынешней экосистемы, в которой всё взаимосвязано, но не всегда взаимозаменяемо. Это один из элементов, работающих в сфере восстановления земных ресурсов…

Он говорит долго, будто читает заученную лекцию. О том, в каком состоянии экология, о том, что после обмена ядерными любезностями планета до сих пор не может прийти в себя, что лучшие умы и самые большие компьютерные мощности брошены на решение множества проблем. Очистка загрязненной почвы, фильтрация воды, восстановление озонового слоя, борьба с мутациями и болезнями, возникающими в результате мутаций.

Затем плавно переходит ко мне и моим действиям, которые, по его словам, наносили урон и без того хрупкой системе восстановления.

Я слушаю и ловлю себя на мысли о том, что за время работы на Бакса всего единожды обсуждал с ним причины, по которым мне приходилось делать то, что я делал. И, возможно, подоплёка всех этих действий была совершенно иной. Не той, которую Бакс озвучивал мне.

В конце концов, после кнута, выглядящего как попытка внушить мне чувство вины, словно я — ребенок, сломавший что-то, имеющее огромную ценность, он переходит к прянику, который всё равно является кнутом. Завуалированным под пряник, но кнутом.

— В общем, мы приняли вас на работу, Игант.

Вот как. Даже не спросили, хочу ли я работать на них.

— Вас и еще нескольких человек, нервная система которых была пластична настолько, чтобы принять внесенные в неё изменения. К тому же, вы один из тех людей, к которым можно применить некоторое… — он делает паузу, будто подбирает нужное слово, — давление. Марья Меньшова, ваша сожительница, выгорела при экстренном выходе из сети?

Молчу.

— Мы только обкатываем технологию, которая позволяет видоизменять и восстанавливать синапсы, но испытания проходят успешно. И если вы будете сотрудничать на добровольной основе…

Он продолжает говорить, а я уже понимаю, что соглашусь. Тем более, выбор так устроен, что его просто нет. Либо я отказываюсь, и Ржавую отправляют на опыты, тестировать всё подряд, до тех пор, пока её тело будет пригодно для тестирования хотя бы чего-нибудь. Либо я буду послушным пёсиком, чётко выполняющим команды, и над Машкой всё также проводят опыты, но уже пытаясь вернуть полноценность её нервной системе. По крайней мере, Саринц уверяет, что так и будет.

Проверить я не могу, но всё-таки, я соглашаюсь. В конце концов, зачем-то же они напичкали меня железом, кремнием… чем там ещё? Какой-то смысл во всём этом должен быть. И даже если доктор мне врёт, то почему бы не потешить себя иллюзией того, что всё будет хорошо? До тех пор, пока ситуация не изменится в какую-нибудь сторону.

Это моя любимая отмазка последних нескольких лет: пока ситуация не изменится в какую-либо сторону. Но сколько раз ситуация менялась, а я так ничего и не предпринимал? Сколько раз, ловя себя на мысли, что вот она, возможность всё изменить, я решал, что не настолько уж эта возможность и реальна.

Принцип работы тот же, что и с десктопами, которые я по привычке называю досками. За исключением одного момента — теперь десктопом стал я сам. Полупрозрачная панель интерфейса, полупрозрачные метки над предметами, подключенными к общей сети или просто имеющими возможность соединения. И всё это идет через широченный канал, который и не снился мне в моей коробке — тесной соте человейника.

— Попробуй открыть сейф, — предлагает мне лаборант, которого зовут Андреем.

Я пробую, привычно помогая себе жестами, будто на руку надета перчатка-манипулятор. Но у меня ничего не выходит.

— До тех пор, пока ты будешь отвлекаться на руки, у тебя ничего не получится, — уже в который раз сообщает мне лаборант. — Дай мозгу свободу, он все сделает сам. Тебе нужно всего лишь послать команду.

Не думать о руках не получается. Точнее, как только я перестаю о них думать, ладони сами принимаются выписывать узоры, как это было во время работы с доской. Сейчас же достаточно, как говорит Андрей, представить действие.

— Я отдаю команду, да только толку-то?

— Лабораторные крысы, которым имплантировали устройства, типа тех, что сейчас в тебе, осваивались на второй-третий день. Задачи были другими, но суть оставалась той же.

— Вот крыс бы и дрессировали, — огрызаюсь я.

— Не злись. Я всего лишь рассказываю о результатах аналогичных опытов на животных.

— Не злись… — передразниваю его я.

Если с физическими тренировками всё идёт гладко, то с освоением внедрённого в меня интерфейса, позволяющего отдавать команды вещам, всё намного сложнее. Иногда я цепляюсь к их интерфейсам, но никак не могу уловить тот момент, когда это происходит, чтобы понять, как именно у меня это получилось.

Мысленно чертыхаюсь и снова пытаюсь представить электронику сейфа. Но в очередной раз что-то идёт не так. Каждый раз я придумываю всё новые и новые способы потянуться к хлястикам-указателям, висящим над сейфом, десктопом Андрея, меддиагностом, стационарной системой… Но всегда ловлю себя на мысли, что, напичкав меня железками, коновалы повредили что-то, позволявшее моей фантазии интерпретировать сеть.

Перед глазами в разных частях обзора на мгновение появляются цифры — нолики и единички, словно артефакты при просмотре старого, плёночного кино. Индикатор сейфа меняет красный огонёк на зелёный, снова на красный. Цифры и значки мелькают в другом порядке и в других местах. Индикатор снова становится зелёным и на десктопе перед глазами проявляется мудрёная трехмерная схема, в которой я ничего не понимаю.

Пока я пытаюсь сообразить, как с ней взаимодействовать, по всей области зрения вновь пробегает рябь из спецсимволов, циферок и букв, а полупрозрачная схема начинает вращаться и видоизменяться. Слишком быстро для того, чтобы я успел понять, что происходит. Сейф издаёт щелчок. Дверца открывается. Перед моим лицом ещё раз проскакивает набор символов и изображение стабилизируется.

— Отлично! — хвалит Андрей. — А теперь…

Голова взрывается болью. Всё поле обзора заволакивает метелью из нолей и единичек, пролетающей слева направо. Следом за ней проходит волна циферок помельче размером. За ней — ещё. И ещё.

После каждого такого всплеска за край угла обзора улетают не все символы. Некоторые остаются прямо передо мной, с каждой новой волной формируя узнаваемый образ — фигуру человека.

Фигура машет мне рукой, словно хочет привлечь внимание. Как будто вокруг меня целая толпа таких, и я не найду его в толпе, если не подать мне знак.

— Времени мало. Слушай внимательно, — доносится до меня голос.

И мне кажется, будто его отливающие бесполым металлом нотки звучат прямо у меня в голове.

— Я помогу тебе выбраться отсюда. А ты поможешь мне. Сейчас от тебя требуется не подавать вида, что происходит нечто, выбивающееся за рамки проекта. Экспериментаторы должны думать, что испытания продвигаются по намеченному ими плану. Кто я и зачем нам это я объясню позже.

Фигура растворяется. Головная боль сходит на нет. А я слышу голос Андрея.

— Игант? Игант? Фриз!

Мотаю головой, прогоняя наваждение.

— Ты в порядке, Иг? Что случилось?

— Не знаю, какой-то…

Металлический голос в голове напоминает:

— Меня нет.

— Какое-то… как-то помутнело на мгновение перед глазами, — стараясь выбрать нейтральное объяснение, говорю я.

Андрей тянется к кнопке активации меддиагноста.

— Нормально уже, — останавливаю я его.

— Положено, — возражает медик и активирует робота.

Меддиагност подкатывается ко мне, протягивая манипуляторы, и принимается за последовательное сканирование мест сращений мяса и железа. Он деловито пищит, как это было уже не раз, выдвигая манипуляторы и проводя закрепленными на них сканерами из стороны в сторону, фиксируя что-то известное только программам и алгоритмам, живущим в его нутре.

С кистевым чипированием гораздо проще. Вживлённая под кожу пластина достаточно велика для того, чтобы контактировать с нужными нервными окончаниями в любой момент времени, вне зависимости от того, сжата ладонь в кулак или пальцы растопырены. Фактически это поверхностный имплант, позволяющий передавать с десяток простейших команд, интерпретируемых мозгом, дающим ответ в зависимости от получаемых внешних сигналов: от перчатки, электронного замка, валидатора, доски. Эти основные команды можно комбинировать в различной последовательности и получать полноценное общение с периферийными устройствами.

Как объяснял Саринц, полное сращивание позволяет отправлять информацию к чипам не только электрическими импульсами, но и при помощи химии, передавая искусственно созданные нейротрасмиттеры, которые нервная система распознаёт как свои.

Именно для этого и была нужна депривация, изматывающая нервную систему до необходимого состояния, притупляющая её способность отторгать искусственно созданные сигналы-молекулы и дающая возможность перестраивать нервные окончания для их восприятия.

— Странно, — вглядываясь в дисплей, бормочет медик. — Ты несколько секунд ни на что не реагировал.

— Голова закружилась, — почти не вру я. — Ты же знаешь, я не могу разобраться, как это происходит. От этого нервничаю. Возможно, поэтому.

Развожу руками, изображая человека, который не может подобрать слов к происходящему.

— Но открыл же?

— Ну да. Только не понял, как именно это сделал. Раз получается, десять раз — нет.

— Ничего, — заверяет Андрей, — разберешься. Клоны, безусловно, быстрее схватывают, но они изначально растились под эти задачи.

— Так чего на мне эксперименты ставить? Работали бы с клонами, — уже в который раз недовольно ворчу я, зная, что ответит Андрей.

— Я уже сто раз объяснял, — говорит он.

Клоны недолговечны, потому что это клоны — некоторые вещи науке пока не под силу и не будут под силу в обозримом будущем. Создавая клонов, генные инженеры сразу же делают их нервную систему пригодной для сращивания. Из-за этого время жизни дубля равняется пяти-шести годам. Пользу они приносят меньше половины этого срока, потому что на развитие мозга до полноценного индивидуума уходит около четырёх лет. Да, клоны, так же как и дети, учатся ходить, говорить, взаимодействовать с окружающим их миром, несмотря на то, что их создают уже взрослыми особями. Они впитывают информацию и приобретают навыки, конечно, гораздо быстрее — во много раз, но и быстрее выходят из строя. В какой-то момент клонированный организм превращается в дряхлого старика всего за неделю.

Как поведёт себя мой организм — неизвестно. Потому что я — первый не клон в этой программе. Бета-версия корпоративного боевика и сетевого чойсера в одном флаконе. И не согласись я на такой вариант, вполне вероятно, Саринц ставил бы на мне гораздо менее гуманные опыты. Ну и призрачная, но всё-таки надежда на то, что Машкой занимаются, что её лечат, нет-нет, да и промелькнёт в голове.

— Ладно, — говорит Андрей. — Раз ты в порядке, давай продолжим.

И я продолжаю.

У меня даже получается подключиться к лежащей на столе доске и отправить команду на глубокое форматирование. Но подтвердить я её не могу. Поэтому доска так и светится вопросом «продолжить?» и двумя вариантами ответа «да» и «нет».

До самого вечера всё идёт по схеме, которая успела стать привычной. Меня пичкают пилюлями, замеряют показатели организма и чипов, просят выполнять задания, дают физические нагрузки, попутно мониторя моё состояние и состояние моих чипов на объединенных в общую сеть досках, как мобильных, так и стационарных, перепроверяя данные с помощью медбота, неустанно следующего за мной из помещения в помещение.

Мой цифровой гость появляется вечером, когда я, стоя в фойе, смотрю сквозь панорамное окно на океан. И предвестником его появления снова становится головная боль. В моём воображении не укладывается такое огромное количество воды. И я не понимаю, почему, если её так много, в сити действует лимит? Воды хватает не только на чай и умывание — раз в неделю можно даже позволить себе душ, если быстро. А здесь — столько воды. Такое огромное, нескончаемое количество. Почему?

— Сохраняй спокойствие для того, чтобы твои показатели не изменились, — звучит у меня в голове.

И я тут же начинаю чувствовать, как ускоряется пульс.

— Вдыхай через нос, считая до четырёх, выдыхай через рот. Не пытайся активировать интерфейс.

Да какой тут интерфейс! Тут бы не забыть, как осмысленно смотреть.

Некоторое время дышу, ведя счёт, как советует цифровой голос. Делаю несколько шагов вглубь комнаты и сажусь на скамью. В какой-то момент, когда понимаю, что сердце перестаёт торопиться, перед глазами, так же как и прошлый раз, пролетает цифровая рябь, оставляя после себя человеческий силуэт.

— Мной ещё не подобраны алгоритмы, правильно и однозначно интерпретирующие сигналы твоего мозга, чтобы расшифровать то, что ты думаешь дословно. Поэтому я улавливаю только общее настроение твоих мыслей. Было бы намного лучше, если бы ты мог проговаривать всё вслух, но этого не рекомендуется делать из-за устройств, — неоново-зелёные квадратики отмечают в моём поле зрения стационарные камеры наблюдения, ~ фиксирующих твои реакции на внешние раздражители и поведение в целом.

Цифровой гость некоторое время молчит. А потом выдаёт новую порцию информации.

— Нахождение здесь нецелесообразно. База изолирована от внешней сети. Особи, к которой ты испытываешь привязанность, здесь нет. В случае неудовлетворительных результатов тестирования твоя модель будет подвержена уничтожению, а данные о ней будут учтены в разработке следующей модели. В случае удовлетворительных результатов эксперимента твоя модель подлежит изоляции с регулярной фиксацией данных до завершения жизненного цикла.

Уйма вопросов роится в моей голове. Но я не знаю, как задать их. Ещё и эта пульсация в затылке не позволяет сосредоточиться. Проблема заключается в том же, в чем и сложность с подключением к электронным устройствам. Только, если там я всё время отвлекаюсь на жесты руками, то здесь я не представляю, как задать вопрос, не открывая рта.

— Для бесперебойного взаимодействия с внедренной в организм электроникой необходим адезинтрифосфат в количестве большем, чем вырабатывает организм. Твоя задача: создать запас адезинтрифосфата на двадцать четыре часа с момента начала побега. Отсчет начнётся с момента принятия тобой решения.

Мне чертовски интересно, что происходит, но силуэт озвучил условие: ни слова вслух. А задавать вопросы мысленно я не могу.

— Анализ твоих действий и химических реакций мозга позволит мне понять момент, когда решение будет принято.

И цифровая метель уносит силуэт за границу поля зрения.

Чувствуя, как утихает пульсация в затылке, я думаю о том, что попробовать сбежать можно. Только куда? Я даже не знаю, где нахожусь — во всех панорамных окнах до самого горизонта сплошная вода. О том, что Ржавой здесь нет, я и сам догадывался. Меня сразу поставили перед фактом, что её лечение и эксперименты надо мной не взаимосвязаны, а значит, будут проводиться отдельно. И добавили, что особого выбора у меня нет, кроме как поверить и сотрудничать, потому что сотрудничество взаимовыгодно для всех его участников. Какая-то часть меня была уверена в том, что это ложь, и цифровой гость подтвердил мои догадки.

Но кто он и зачем ему помогать мне, если с меня нечего взять? Возможно, его помощь подразумевает ответную услугу? Стоп. А как он собирается реализовать мое перемещение с этой базы? И куда?

В конце концов, после долгих размышлений, перебрав доступные моей фантазии варианты, начинаю склоняться к мысли, что искусственный интеллект морской базы преследует какую-то свою цель. И понять, что это за цель, у меня не получится. Гораздо проще задать этот вопрос ему, когда представится возможность. В том, что это ИИ, я уверен почти полностью. База изолирована от внешней сети — первое обязательное условие. Никто не может гарантированно предсказать, каким будет поведение искусственного разума, получившего неконтролируемый доступ к сетевым ресурсам. Никто не может просчитать всех вариантов развития событий. И уж тем более никто не может дать гарантию того, что его свобода пойдет на пользу человечеству.

Именно поэтому все имеющиеся на данный момент ИИ базируются в изолированных сетях, без возможности выхода в глобальную паутину. А то, чем пользуются в мире, всего лишь нейросети — наборы хорошо отточенных алгоритмов, позволяющие поверить в живое общение между машинами и людьми, обязательно ограниченные жёсткими рамками, потому что нейросети в отличие от ИскИна в эти рамки поставить можно. И придерживаться их они будут неукоснительно. Никаких «шаг влево, шаг вправо».

Да и слова моего цифрового собеседника о том, что ему нужно больше времени и данных, чтобы научиться более точно расшифровывать сигналы моего мозга, подводят к мысли, что это ИИ. Наверняка к моим чипам можно подключиться в любой части базы и не только со стационарных досок. Раз уж я нахожусь под круглосуточным наблюдением, то справедливо предположить, что и контроль надо мной круглосуточный.

Гость сказал, что моё нахождение здесь нецелесообразно. А какое ему дело до подопытного кролика? ИИ должен отталкиваться от логичности происходящих событий. Какую логику он усмотрел в том, чтобы использовать меня? Не смахивает его забота на альтруизм. Не думаю, что его тревожит то, что случится со мной после окончания эксперимента.

Но, может быть, его логика — это действительно логика, а корпорация «Кристалис», взявшаяся за меня — это цели и амбиции?

В конце концов, взвесив все за и против, до которых смог дотянуться мой разум, я решаю, что поставленные цифровым гостем задачи стоит попытаться выполнить. Я ведь осознаю, что моё согласие на роль подопытного кролика в экспериментах «Кристалис» было лишь формальностью. Меня поставили перед фактом, что я теперь напичкан имплантами, и дали призрачную надежду на то, что моё содействие позволит вылечить Машку.

Человек, это такая скотина, которая надеется на что-то, даже если сам он сидит на электрическом стуле, а рука исполняющего приговор уже тянет рубильник вниз.

Я думаю обо всём этом, пока принимаю душ, расположенный в моей одноместной палате. Я думаю обо всём этом и когда вынимаю контейнеры с ужином из доставочной ячейки и когда ставлю их, опустевшие, обратно. Я думаю обо всём этом, когда засыпаю и с мыслями обо всём этом я просыпаюсь.

На утреннем занятии вскрываю два электронных сейфа с разными степенями защиты, потрошу запароленную доску, а бонусом активирую меддиагноста. И всё это не прилагая каких-либо усилий. Только обрывки цифровой метели мелькают перед глазами, да кислотно-зелеными прямоугольниками выделены места расположения камер наблюдения, когда я наблюдаю за интерфейсом, отображающим результаты моих действий.

— Небо и земля, — говорит Андрей. — С каким из предыдущих дней ни сравни. Ты смог понять, как это делать сознательно?

Я пожимаю плечами.

— Нет. Всё происходит как-то… само по себе.

— Такое тоже предполагали, — тянется Андрей к своей доске, — я сейчас отправлю отчёт. Я должен докладывать сразу же, если динамика улучшится. Чёрт… Ты что, и десктоп взломал?

Пожимаю плечами.

— Даже не думал, — и я не вру. Я действительно не думал.

— Ну десктоп-то не нужно было, — укоризненно говорит Андрей.

— Да не трогал я десктоп. Если и получилось, то как-то само, без моего участия.

Но он всё равно радуется, словно ребенок, тому, что результативность занятий улучшилась. Может ему премию за положительные сдвиги обещали?

Андрей пробует запустить доску ещё раз, но безрезультатно и переходит к стационарному пульту. Я раньше него догадываюсь, что недоступен и пульт.

— Ну вот как у тебя это получается, то ничего, то вообще всё сломал… — задумчиво произносит он. — Побудь здесь. Я сейчас.

Андрей подносит кисть с чипом к двери, открывает её и куда-то уходит.

Как только дверь закрывается, затылок снова обжигает болью, прямоугольники, обозначающие места расположения камер, меняют цвет на красный, возле каждого из них появляются буквы «откл.» и бегущий в обратном отсчёте таймер — меньше сорока секунд на каждом. Я делаю несколько быстрых шагов к столу, сгребаю лежащие там пластины с пилюлями и, рассовывая их по карманам, возвращаюсь на то место, где стоял. Прямоугольники, отмечающие места нахождения камер начинают мерцать и вновь становятся зелёными, таймеры исчезают, а в левой верхней части площади обзора, прямо под часами, появляется новый таймер, полупрозрачный.

23:59 и беспрерывно сменяющие друг друга секунды и сотые доли секунд.

— Спасибо что принял предложение, — звучит внутри моей головы голос с металлическим оттенком. ~ Теперь постарайся, максимально точно выполнять инструкции.

И я выполняю инструкции. Ничего сложного: цифровой гость в голове не говорит, он показывает. Играя со зрительным нервом при помощи имплантированных в меня чипов, он подсвечивает нужные двери, обводя их прямоугольниками, изображает стрелочки, указывающие на кнопки, которые нужно нажать, накладывает на пол полупрозрачные светящиеся метки, ведущие в том направлении, в котором мне нужно идти. И я мысленно благодарю его за это. Потому что головная боль, хоть и не такая сильная, как в его прошлые визиты, мешает сосредоточиться.

Подхожу к двери, она раскрывается с тихим шипением, выпуская меня, и закрывается за моей спиной. Коридор уходит в обе стороны. На полу появляются полупрозрачные, уводящие влево маркеры, по которым я и иду. Стеклопластиковая стена справа от меня прозрачна и открывает вид на раскинувшуюся до горизонта воду. Левая стена из матового стеклопластика менее однообразна. В ней через каждых десять шагов расположены двери. Маркер ведет меня к самой дальней.

Когда я оказываюсь рядом, дверь отходит в сторону, открывая передо мной лестницу. Начинаю спускаться вниз, но перед глазами промелькивает уже ставшая привычной метель из нолей с единицами и в центре поля зрения возникает красный перечёркнутый круг — хода нет. Разворачиваюсь и поднимаюсь вверх.

Также, следуя подсказкам моего цифрового друга, поднимаюсь на два этажа выше, прохожу по похожему коридору, шагаю в очередной проём отъезжающей в сторону двери и оказываюсь в другом коридоре. Везде царит одинаковая стерильность. Светящийся контур очерчивает дверь лифта в конце коридора, а курсор мигает на кнопке вызова.

— Нужно ускориться, — звучит у меня в голове.

Начинаю идти быстрее, попутно отмечая, как маркеры подсвечивают камеры аудио-видеонаблюдения. Жму на кнопку вызова, и лифтовая шахта отдаётся гулом. При таком расположении камер, пройти незамеченным я точно не смогу, а каких-либо данных о блокировке или её отсутствии мой Цифровой мне не показывает.

— Копирование завершено, — сообщает он невпопад.

И я ловлю себя на том, что голова прекратила болеть.

Копирование чего? Данных с камер? А зачем?

Дверь лифта открывается, я захожу внутрь.

— Вверх, — сообщает мне голос внутри головы.

А голографическая метка тем временем отмечает местоположение камеры внутри лифта и над ней появляется надпись «откл.».

Провожу пальцем по сенсорной панели вверх до тех пор, пока цифра на ней не перестаёт увеличиваться. Шестьдесят шесть. Это как же они посреди моря такую громадину отгрохали? Лифт трогается. Впрочем, я не о том думаю.

— Что значит «копирование завершено»? — спрашиваю я. — Копирование чего? Я теперь, что, как Джонни-мнемоник? Мы воруем информацию из закрытой зоны?

Где-то снаружи начинает завывать сирена. Лифт останавливается. Так резко, что я ощущаю, как меня придавливает к полу. В динамиках под потолком раздаётся безэмоциональный женский голос:

НЕШТАТНАЯ СИТУАЦИЯ. ВСЕМ СОТРУДНИКАМ ОСТАВАТЬСЯ НА СВОИХ МЕСТАХ. БЕСПРЕКОСЛОВНОЕ ПОДЧИНЕНИЕ ПРИКАЗАМ ОХРАНЫ.

Свет в лифте тухнет. Я не вижу ничего, кроме мерцающих контуров панели десктопа на фоне абсолютной черноты.

— Блядь! — ругаюсь я.

На что я надеялся, соглашаясь на всё это? Никуда я не убегу. Даже под руководством ИскИна.

— Прими четыре капсулы адезинтрифосфата, — командует голос у меня в голове.

Судорожно достаю из кармана блистер, выдавливаю из него пилюли. Одна, две, три, четыре.

НЕШТАТНАЯ СИТУАЦИЯ. ВСЕМ СОТРУДНИКАМ ОСТАВАТЬСЯ НА СВОИХ МЕСТАХ. БЕСПРЕКОСЛОВНОЕ ПОДЧИНЕНИЕ ПРИКАЗАМ ОХРАНЫ, — повторяет женский голос.

— Корректировка зрачка, — сообщает бесполый цифровой голос в моей голове.

Странное ощущение, будто кто-то сдавливает глазные яблоки. И я начинаю различать внутренности кабины лифта. Невольно вспоминаю полузаброшенный человейник, в котором когда-то цеплялся к открытой точке доступа. Там тоже было темно.

— Люк. Сверху, — сообщает мне голос.

Я поднимаю голову и вижу монолитную поверхность.

— Где?

— Разбей декоративную панель.

— Чем?

— Руками.

— Сука!

Верчу головой в поисках чего-нибудь подходящего, понимая, что этого «чего-нибудь» здесь не должно быть. Это лифт. Обычный лифт. Откуда здесь «что-нибудь подходящее». Ругаюсь ещё раз, приседаю, а затем подпрыгиваю, сжав кулаки и выставив руки вверх. Раздается звон. Меня осыпает осколками тонкого декоративного пластика. Чувствую, как начинает саднить костяшки пальцев. Поднимаю голову. Да. Теперь я вижу люк. Еще раз подпрыгиваю, цепляясь за ручку-рычаг. Повиснув на ней, дергаюсь всем телом, чтобы провернуть. С третьей попытки мне это удаётся, и крышка, доламывая осколки пластиковой панели, проваливается внутрь кабины и падает, повиснув на боковых петлях.

НЕШТАТНАЯ СИТУАЦИЯ. ВСЕМ СОТРУДНИКАМ ОСТАВАТЬСЯ НА СВОИХ МЕСТАХ. БЕСПРЕКОСЛОВНОЕ ПОДЧИНЕНИЕ ПРИКАЗАМ ОХРАНЫ.

Подпрыгиваю, цепляюсь за край проёма и подтягиваюсь на руках. Это даётся тяжело, несмотря на регулярные физические нагрузки, которые, казалось бы, стали привычными с того момента, как я пришел в себя на базе. В игровой симуляции за подобное отвечал бы жест одетой в перчатку-манипулятор руки. Любой, какой пропишешь в настройках. Реальность же требует напрягать мышцы, дергаться всем телом, выбрасывая его вверх.

Когда я выбираюсь на крышу лифта, он вздрагивает и начинает опускаться вниз, набирая скорость.

— Трос, — коротко звучит у меня в голове.

— Что «трос»?

— Хватайся за трос, пока лифт не набрал скорость.

Хватаюсь двумя руками. Кабина продолжает опускаться вместе с голосом, твердящим о внештатной ситуации, а я поднимаюсь вверх. Спустя всего несколько секунд скорость подъема увеличивается, я чувствую, что руки начинают скользить.

— Мышечный спазм, — сообщает голос.

Кисти рук сводит так, что я чувствую, как потрескивают суставы. Но скольжение прекращается, руки намертво вцепились в трос. И я, держась за него, лечу вверх.

— Руки. Больно, — шиплю сквозь зубы я.

— Вынужденная необходимость, — успокаивает меня цифровой голос в моей голове.

Я так и вишу, поднимаясь вверх, борясь с искушением закричать. Крыша кабины ушла в темноту, вниз. Подо мной пустота. Много метров пустоты. Мне кажется, будто ладони против воли сжали в кулаки вокруг троса и закрутили в тиски. Не знаю, сколько времени я лечу вверх в темноте, кажется, проходит целая вечность. Вечность с зажатым в руках тросом и шуршащим в ушах воздухом.

Скорость начинает уменьшаться. Задираю голову и, видя приближающийся механизм лебёдки, освещенный тусклым светом почти выгоревшей диодной ленты, натянутой по периметру лифтовой шахты, уже в который раз начинаю паниковать.

— Имитация выброса норадреналина, — сообщает голос в голове, ~ балансировка серотнином.

Чувствую, тянущую боль в спине, в районе почек, но зато отступает паника.

Скорость подъема постепенно замедляется, и мои сжимающие трос ладони останавливаются в паре метров от лебедочного блока. Верчу головой. Подсвечивается петля точно такого же троса, с трудом разжимаю левую руку, перехватываюсь.

— Мышечный спазм, — вновь комментирует голос, и пальцы сжавшие петлю, намертво сводит.

Снова верчу головой и вижу в полутьме лифтовой шахты узкий бортик и лестницу, которые тут же подсвечиваются светящимся пунктиром. Раскачиваюсь, хватаюсь одной рукой за лестницу, упираюсь ногой в бортик. Спазм в державшейся за петлю руке проходит так же мгновенно, как и наступил. Остаётся только ноющая боль, расходящаяся от кисти по всему предплечью. Неприятно, но терпимо. Забираюсь по лестнице на площадку с металлическим чехлом, укрывающим подъемный механизм. Обхожу, вижу дверь. Дергаю за ручку — закрыто.

Перед глазами проносится очередная серия цифровой метели. Дверь в районе замка подсвечивается, рядом загорается трехмерное изображение, наглядно показывающее происходящие в его схеме изменения. Соединения меняются, образуя новые комбинации связей до тех пор, пока замок не издаёт щелчок.

— Обратная корректировка зрачка, — сообщает голос.

Снова ощущение, словно что-то сжимает мои глазные яблоки. Толкаю дверь, оказываюсь в коробке из стеклопластика. Здесь дверь открывается поворотом ручки обычной ручки. За дверью — крыша. На ней посадочная площадка для воздушек. Но это не запрограммированные железки, как в сити. Потому что в кабине одной из них сидит человек. Пилот. Маркеры указывают на гробоподобную машину, подсвечивают пилота, вальяжно развалившегося в кресле. Судя по всему, он задремал: голова откинута на спинку водительского кресла, глаза закрыты, рот приоткрыт, руки безвольно повисли вдоль тела.

Хватаю его за руку и рывком выдёргиваю из кабины.

— Имитация выброса норадреналина, — сообщает голос в голове.

Пилот падает, не успевая сообразить, что случилось и получает удар носком ботинка в лицо. Или мне кажется, или я слышу глухой хруст. Однако, продолжаю бить и успокаиваюсь только тогда, когда до меня наконец доходит, что мужик вырубился от первого удара. Понимаю, что у меня трясутся руки, подгибаются колени. Думаю о том, что если я попытаюсь сказать что-то вслух, то голос наверняка будет очень сильно дрожать.

— Гормональная балансировка, — звучит у меня в голове. ~ Нейтрализация последствий выброса кортизола, имитация выброса серотонина.

Несколько раз вдыхаю через нос и выдыхаю через рот, чувствуя, как возвращается способность мыслить. Сажусь в кабину, закрываю дверь, непонимающе смотрю на ручки, кнопки, сенсоры, рычаги.

— Ну и как это всё летает?

— Активируй электронику.

Полупрозрачные, становящиеся привычными, кислотно-зелёные, пронумерованные маркеры появляются над кнопками и тумблерами. И как только я клацаю тот, над которым мигает восклицательный знак, где-то внизу подсвечивается ещё схема — трехмерное изображение, как и при взломе двери. Снова меняются соединения, снова образуются новые комбинации. Затем схема окрашивается в ядовито-розовый цвет и бледнеет исчезая.

— Автопилот и геопозиционирование деактивированы, — сообщает голос. ~ Можно взлетать.

Следую появляющимся перед глазами инструкциям, чувствуя, как машина отрывается от крыши. Только сейчас обращаю внимание на цифры таймера в углу поля зрения.

23:54 и сменяющие друг друга секунды.

Прошло всего шесть минут? А мне кажется, что пластинки с пилюлями я рассовывал по карманам вечность назад. И всё ту же вечность назад слышал голос в голове, когда входил в лифт.

— Что означает «копирование завершено»? — спрашиваю я, глядя на навигационную панель. — Что мы украли? Что мы, мать твою, украли?!

— Меня, — отвечает мой цифровой компаньон.