Библиотека литературы Древней Руси. Том 4 (XII век)

Въструбимъ, яко во златокованыя трубы, в разумъ ума своего

И начнемъ бити в сребреныя арганы[707] возвития мудрости своеа.

Въстани, слава моя, въстани въ псалтыри и в гуслех!

Востану рано, исповемъ ти ся;[708]

Да разверзу въ притчах гаданиа моя

И провещаю въ языцех славу мою.[709]

Сердце бо смысленаго укрепляется въ телеси его красотою и мудростию.

Бысть языкъ мой — трость книжника-скорописца,[710]

И уветлива уста, аки речная быстрость.

Сего ради покушахся написати всякъ съузъ сердца моего

И разбих зле, аки древняя — младенца о камень.[711]

Но боюся, господине, похулениа твоего на мя.

Азъ бо есмь аки она смоковница проклятая:[712]

Не имею плода покаянию.[713]

Имею бо сердце — аки лице безъ очию,

И бысть умъ мой — аки нощный вранъ на нырищи.[714]

Забдех — и расыпася животъ мой, аки ханаонскыи царь, буестию;[715]

И покры мя нищета, аки Чермное море фараона.[716]

Се же бе написах, бежа от лица художества моего,

Аки Агарь рабыни от Сарры,[717] госпожа своея.

Но видих, господине, твое добросердие к собе

И притекох къ обычней твоей любви.

Глаголеть бо въ Писании:

Просящему у тебе дай, толкущему отверзи,[718]

Да не лишенъ будеши царствия небеснаго.

Писано бо есть:

Возверзи на Господа печаль свою,

И той тя препитаеть въ веки.[719]

Азъ бо есмь, княже господине,

Аки трава блещена, растяще на застении,[720]

На нюже ни солнце сиаеть, ни дождь идет;

Тако и азъ всемъ обидимъ есмь,

Зане ограженъ есмь страхом грозы твоеа,

Яко плотомъ твердым.

Но не възри на мя, господине, аки волкъ на ягня,

Но зри на мя, аки мати на младенецъ.

Возри на птица небесныа,

Яко тии не орють, ни сеють,[721] но уповають на милость Божию;

Тако и мы, господине, желаем милости твоея.

Зане, господине, кому Боголюбиво,[722] а мне горе лютое;

Кому Бело озеро, а мне черней смолы;

Кому Лаче озеро,[723] а мне, на нем седя, плачь горкий;

И кому ти есть Новъгород,[724] а мне и углы опадали,

Зане не процвите часть моя.

Друзи же мои и ближнии мои и тии отвръгошася мене,

Зане не поставих пред ними трепезы многоразличных брашенъ.

Мнози бо дружатся со мною, погнетающе руку со мною в солило,

А при напасти аки врази обретаются

И паки помагающе подразити нози мои;

Очима бо плачются со мною, а сердцемъ смеють ми ся.

Темъже не ими другу веры, ни надейся на брата.

Не лгалъ бо ми Ростиславъ князь:

«Лепше бы ми смерть, ниже Курское княжение»;[725]

Такоже и мужеви:

Лепше смерть, ниже продолженъ животъ в нищети.

Якоже бо Соломонъ рече:

Ни богатества <...>, ни убожества, Господи, не дай же ми.

Аще ли буду богатъ — гордость восприиму,

Аще ли буду убогъ — помышляю на татбу и на разбой,[726]

А жены на блядню.

Темъже вопию к тебе, одержимъ нищетою:

Помилуй мя, сыне великаго царя Владимера,[727]

Да не восплачюся, рыдая, аки Адамъ рая;

Пусти тучю на землю художества моего.

Зане, господине, богат мужь везде знаем есть,

И на чюжей стране друзи держить,

А убогъ во своей ненавидим ходить.

Богат возглаголеть — вси молчат

И вознесут слово его до облакъ,

А убогий возглаголеть — вси на нь кликнуть.[728]

Ихже ризы светлы, тех речь честна.

Княже мой, господине!

Избави мя от нищеты сея,

Яко серну от тенета,

Аки птенца от кляпци,[729]

Яко утя от ногти носимаго ястреба,

Яко овца от устъ лвовъ.

Азъ бо есмь, княже, аки древо при пути:

Мнозии бо посекають его и на огнь мечють;

Тако и азъ всем обидимъ есмь,

Зане ограженъ есмь страхом грозы твоеа.[730]

Якоже бо олово гинеть, часто разливаемо,

Тако и человекъ, приемля многия беды.

Никтоже может соли зобати, ни у печали смыслити.

Всякъ бо человекъ хитрить и мудрить о чюжей беди,

А о своей не можеть смыслити.

Злато искушается огнемъ, а человекъ напастьми.

Пшеница бо, много мучима, чистъ хлебъ являеть,

А в печали человекъ обретаеть умъ свръшенъ.

Молеве, княже, ризы едять, а печаль — человека;

Печалну бо мужу засышють кости.[731]

Аще кто в печали человека призрит,

Какъ студеною водою напоить во знойный день.

Птица бо радуется весни, а младенець матери;

Весна украшаеть цветы землю,

А ты оживляеши вся человекы милостию своею,

Сироты и вдовици, от велможь погружаемы.

Княже мой, господине! Яви ми зракъ лица своего,

Яко гласъ твой сладокъ, и образ твой красенъ;

Мед истачають устне твои,[732] и послание твое — аки рай с плодом.

Но егда веселишися многими брашны —

А мене помяни, сух хлебъ ядуща;

Или пиеши сладкое питие —

А мене помяни, теплу воду пиюща от места незаветрена;[733]

Егда лежиши на мяккых постелях под собольими одеялы —

А мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа,

И каплями дождевыми, аки стрелами, сердце пронизающе.

Да не будет, княже мой, господине,

Рука твоя согбена на подание убогих:[734]

Ни чашею бо моря расчерпати,

Ни нашим иманиемъ твоего дому истощити.

Якоже бо неводъ не удержитъ воды, точию едины рыбы,

Тако и ты, княже, не въздержи злата, ни сребра,

Но раздавай людем.

Паволока[735] бо испестрена многими шолкы и красно лице являеть;

Тако и князь многими людми честенъ и славенъ по всемъ странам.

Якоже бо похвалися Езекий царь посломъ царя Вавилонскаго[736]

И показа им множество злата и сребра, —

Они же реша:

Нашь царь богатей тебе не множеством злата, но множеством воя,

Зане мужи злата добудуть, а златом мужей не добыти.

Якоже рече Святославъ князь, сынъ Олъжинъ,[737]

Ида на Царьград с малою дружиною, и рече:

Братиа! Намъ ли от града погинути

Или граду от нас пленену быти?

Якоже Богъ повелить, тако будеть:

Поженет бо единъ сто, а от ста двигнется тма.[738]

Надеяся на Господа яко гора Сионъ:

Не подвижится въ веки.[739]

Дивиа за буяном кони паствити;[740]

Тако и за добрымъ князем воевати.

Многажды безнарядиемъ полци погибають.

Видих: великъ зверь, а главы не имееть;

Тако и многи полки без добра князя.

Гусли бо страяются персты,

А тело основается жилами,

А дубъ крепится множеством корениа;

Тако и градъ нашь — твоею дръжавою.

Зане князь щедръ отець есть слугамъ многиим;

Мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибегают.

Доброму бо господину служа, дослужится слободы,

А злу господину служа, дослужится болшеи роботы.

Зане князь щедръ — аки река, текуща без бреговъ сквози дубравы,

Напаяюще не токмо человеки, но и звери,

А князь скупъ — аки река въ брезех, а брези камены:

Нелзи пити, ни коня напоити.

А бояринъ щедръ — аки кладяз сладокъ при пути:

Напаяеть мимоходящих.

А бояринъ скупъ — аки кладязь сланъ.

Не имей собе двора близъ царева двора

И не дръжи села близъ княжа села:

Тивунъ бо его — аки огнь, трепетицею накладенъ,

И рядовичи его — аки искры.[741]

Аще от огня устережешися,

Но от искоръ не можеши устеречися

И сождениа портъ.

Господине мой! Не лиши хлеба нища мудра,

Ни вознесе до облакъ богата несмыслена.

Нищь бо мудръ — аки злато в кални судни,

А богат красенъ и не смыслить —

То аки паволочито изголовие, соломы наткано.

Господине мой! Не зри внешняя моя,

Но возри внутреняя моа.

Азъ бо одениемъ оскуденъ есмь, но разумом обиленъ;

Унъ възрастъ имею, а старъ смыслъ во мне.

Бых мыслию паря, аки орелъ по воздуху.

Но постави сосуд скуделничь[742] под потокъ капля языка моего,

Да накаплетъ ти слажше меду словеса устъ моих.

Якоже Давидъ рече:

Сладка суть словеса твоя, паче меда устомъ моимъ.[743]

Ибо Соломонъ рече:

Словеса добра сладостью напаяють душу,

Покрываеть же печаль сердце безумному.[744]

Мужа бо мудра посылай — и мало ему кажи,

А безумнаго посылай — и самъ не ленися по немъ ити.

Очи бо мудрых желают благых,

А безумнаго — дому пира.[745]

Господине мой! То не море топить корабли, но ветри;

Не огнь творить ражежение железу, но надымание мешное;

Такоже и князь не самъ впадаеть въ вещь, но думци вводять.

3 добрымъ бо думцею думая, князь высока стола добудеть,

А с лихимъ думцею думая — меншего лишенъ будеть.

Глаголеть бо в мирскых притчах:

Не скотъ въ скотех коза,

Ни зверь въ зверех ожь,

Ни рыба въ рыбах ракъ,

ни потка въ потках нетопырь,

не мужь в мужех, иже кимъ своя жена владееть,

не жена в женах, иже от своего мужа блядеть,

не робота в роботах — под жонками повозъ возити.[750]

Или ми речеши:

«Женися у богата тьстя чти великиа ради; ту пий и яжь».

Ту лепше ми волъ буръ вести в дом свой, неже зла жена поняти.

Волъ бо ни молвить, ни зла мыслить,

А зла жена бьема бесеться, а кротима высится;

Въ богатестве гордость приемлеть, а в убожестве иных осужаеть.

Что есть жена зла? Гостинница неуповаема, кощунница бесовская.

Что есть жена зла? Мирский мятежь, ослепление уму, началница

всякой злобе; въ церкви — бесовская мытница: поборница греху,

засада от спасениа.

Послушь, жены, слова Павла апостола, глаголюща:

«Крестъ есть глава церкви, а мужь — жене своей».[751]

Жены же — у церкви стойте, молящеся Богу и святей Богородици;

А чему ся хотите учити, да учитеся дома у своих мужей.

А вы, мужи, по закону водите жены свои,

Понеже не борзо обрести добры жены.

Что лва злей в четвероногих,

И что змии лютей в ползущихъ по земли?

Всего того злей зла жена.

Несть на земли лютей женской злобы.

Женою сперва прадедъ нашь Адамъ из рая изгнанъ бысть;

Жены ради Иосифъ Прекрасный в темници затворенъ бысть;[752]

Жены ради Данила пророка в ровъ ввергоша,[753]

И лви ему нози лизаху.

О злое, острое оружие диаволе

И стрела, летяща с чемеремъ!

Еще возвратимся на предняя словеса.

Азъ бо, княже, ни за море ходилъ, ни от философъ научихся,

Но бых аки пчела, падая по розным цветом, совокупляя медвеный сотъ;

Тако и азъ, по многим книгамъ исъбирая сладость словесную и разум,

И съвокупих, аки в мех воды морскиа.[754]

Да уже не много глаголю.

Не отметай безумному прямо безумию его,

Да не подобенъ ему будеши.[755]

Уже бо престану с нимъ много глаголати.

Да не буду аки мех утелъ,

Роня богатство в руци неимущим;

Да не уподоблюся жорновом,

Яко тии многи люди насыщают,

А сами себе не могут насытитися жита.

Да не възненавидим буду миру со многою беседою,

Якоже бо птиця, частяще песни своя, скоро възненавидима бываеть.

Глаголеть бо в мирскых притчах:

Речь продолжена — не добро, добро — продолжена паволока.

Господи! Дай же князю нашему

Самсонову силу, храбрость Александрову,[756]

Иосифль разумъ,[757] мудрость Соломоню и хитрость Давидову.[758]

И умножи, Господи, вся человекы под руку его.

Богу нашему слава и ныне, и присно, и в век.

Вострубим, как в златокованные трубы, в разум ума своего

И начнем бить в серебряные органы плетения мудрых словес своих.

Восстань, слава моя, восстань в псалтири и в гуслях!

Встану рано, исповедуюсь тебе;

Да раскрою в притчах раздумья мои

И возвещу народам славу мою.

Ведь сердце разумного укрепляется в теле его красотою и мудростью.

Был язык мой — словно трость книжника-скорописца,

И сладкоречивы уста, как быстрые струи речные.

Поэтому вознамерился я написать о всех оковах сердца моего

И разбил их с ожесточением, как древние — младенцев о камень.

Но боюсь, господине, осуждения твоего,

Ибо я — как та смоковница проклятая:

Не имею плода покаяния.

Ведь сердце мое — как лицо без очей,

И был ум мой — как филин на развалинах.

Радел я <о твоем благе> —

И дерзостью погубил свою жизнь, как хананейские цари;

И покрыла меня нищета, как Красное море фараона.

Сие же написал тебе, спасаясь от лица убожества своего,

Как рабыня Агарь от Сарры, госпожи своей.

Ведал я, господине, твою благосклонность

И прибегаю к дружеской твоей любви.

Ибо говорится в Писании:

Просящему у тебя дай, стучащему открой,

Да не будешь лишен царствия небесного.

Ибо написано:

Возложи на Господа печаль свою,

И он напитает тебя вовеки.

Ведь я, княже мой, господине,

Как чахлая трава, растущая в застении,

На которую ни солнце не светит, ни дождь не попадает;

Так и я всего лишен,

Ибо огражден страхом гнева твоего,

Как оградой прочной.

Но не взирай на меня, господине, как волк на ягненка,

А зри на меня, как мать на младенца.

Взгляни на птиц небесных:

Не пашут они, не сеют, но уповают на милость Божию;

Так и мы, господине, жаждем милости твоей.

Ибо, господине, кому Боголюбово, а мне — горе лютое;

Кому Белое озеро, а мне — черней смолы;

Кому Лаче озеро, а мне, на нем <в ссылке> живущему, плач горький;

И кому Новгород, а по мне — и углы развалились,

Ибо не процвела там моя судьба.

Друзья же мои и близкие мои — и те отвергли меня,

Ибо не предложил им трапезы с многоразличными яствами.

Многие ведь дружат со мной, опуская руку со мною в блюдо,

А в несчастье ведут себя как враги,

Помогая даже сбить меня с ног;

Очами плачут со мной, а в душе смеются надо мною.

Поэтому не верь другу и не надейся на брата.

Правду ведь сказал князь Ростислав:

«Лучше бы мне смерть, чем Курское княжение»;

Так же и для мужей:

Лучше смерть, чем долгая жизнь в нищете.

Как и Соломон сказал:

«Ни богатства, ни бедности, Господи, не дай мне.

Если буду богат — возгоржусь,

Если же буду беден — задумаю воровство и разбой,

Как женщины распутство».

Потому-то я и взываю к тебе, плененный нищетою:

Помилуй меня, потомок великого царя Владимира,

Да не восплачу, рыдая, как Адам о рае;

Пошли тучу на землю убожества моего.

Ибо, господине, богатый муж везде известен,

Он и на чужой стороне друзей имеет,

А убогий и в своей презренным ходит.

Богатый заговорит — все умолкнут

И вознесут речь его до небес,

А убогий заговорит — все на него крикнут.

Чьи одежды светлы, тех и речь честна.

Княже мой, господине!

Избавь меня от нищеты этой,

Как серну от сетей,

Как птенца от силков,

Как утенка от когтей ястреба,

Как овцу от львиной пасти.

Я ведь, княже, как дерево при дороге:

Многие обрубают его и бросают в огонь;

Так вот и я обижаем всеми,

Ибо не огражден страхом наказания твоего.

Как олово гибнет, часто переплавляемое,

Так и человек, претерпевающий много бед.

Ведь никто не может ни солью питаться, ни в печали размышлять.

Всякий человек находчив и мудр, когда судит о чужой беде,

А к своей ума не приложит.

Злато испытывается огнем, а человек бедами.

Пшеница, долго мучимая, становится чистым хлебом,

А человек, будучи в печали, обретает зрелый ум.

Моль, княже, одежду ест, а печаль — человека;

У горюющего человека сохнут кости.

И если кто человека в печали призрит,

То как студеной водой его в жаркий день напоит.

Птица ведь радуется весне, а младенец матери;

Весна украшает цветами землю,

А ты оживляешь всех людей своей милостью,

Сирот и вдовиц, вельможами обижаемых.

Княже мой, господине! Дай же мне лицезреть тебя,

Ибо голос твой сладок и образ твой прекрасен;

Мед источают уста твои, и послание твое — как сад с плодами.

Когда увеселяешься многими яствами —

Вспомни меня, сухой хлеб жующего;

Или когда пьешь вкусные напитки —

Вспомни меня, теплую воду пьющего на ветру;

Когда лежишь на мягкой постели под собольими одеялами —

Вспомни меня, под единой тряпицей лежащего и от холода умирающего,

И каплями дождевыми, словно стрелами, до сердца пронзаемого.

Да не будет, княже мой, господине,

Рука твоя согнута на подаяние неимущим,

Ибо ни чашею моря не расчерпать,

Ни милостыней дома твоего не истощить.

Как невод не удерживает воду, а одних лишь рыб,

Так и ты, княже, не удерживай злата и серебра,

А раздавай людям.

Паволока красива, расшитая множеством шелков,

А князь честен и славен по всем странам множеством слуг.

Некогда ведь похвалялся царь Иезекииль перед послами царя вавилонского,

Показывая им множество злата и серебра, —

Они же сказали ему:

«Наш царь богаче тебя не множеством злата, а множеством воинов,

Ибо воины злато добудут, а воинов златом не добыть».

Как сказал князь Святослав, сын Ольги,

Идя на Царьград с небольшой дружиной:

«Братия! Нам ли от этого града погибнуть

Или граду пленену быть?

Как Бог повелит, так и будет:

Погонит один сто, а от ста побегут тысячи.

Уповающий на Господа как гора Сион:

Не дрогнет вовеки».

Славно со смельчаком коней пасти;

Так и с хорошим князем в бой идти.

Часто из-за беспорядка полки погибают.

Видел я: огромен зверь, а головы нет;

Так же и множество полков без мудрого князя.

Гусли ведь настраиваются перстами,

А тело скрепляется жилами,

А дуб удерживается множеством корней;

Так же и град наш — твоею властью.

Ведь щедрый князь — отец всем слугам своим;

Многие оставляют отца и мать и к нему приходят.

Ибо кто доброму господину служит — дослужится до свободы,

А кто злому господину служит — дослужится до большей неволи.

Ведь щедрый князь — как равнинная река с пологими берегами,

Насыщающая не только людей, но и зверей,

А скупой князь — как река в каменных берегах:

Нельзя ни самому напиться, ни коня напоить.

А боярин щедрый — как источник с пресной водой при дороге:

Насыщает мимо идущих.

А боярин скупой — как источник с соленой водой.

Не имей двора близь царского двора

И не держи села близь княжьего села.

Ибо тиун господский — как огонь, на осине разложенный,

А рядовичи его — как искры.

Если от огня убережешься,

То от искр не сможешь уберечься —

И прожжешь одежду.

Господине мой! Не лиши хлеба нищего мудреца

И не вознеси до небес богатого глупца.

Ибо нищий мудрец — как злато в грязном сосуде,

А богатый — разодетый, но глупый —

Как шелковая наволочка, соломой набитая.

Господине мой! Не смотри на внешность мою,

Но вглядись в сущность мою.

Ибо одеждой я оскудел, но разумом богат;

Юный возраст у меня, но зрелый ум во мне.

Парил бы я мыслию, как орел по воздуху.

Поставь сосуд глиняный под капель с языка моего,

Да накаплет тебе слова уст моих, — слаще меда они.

Как Давид сказал:

«Сладки слова твои, лучше меда они устам моим».

Ибо Соломон сказал:

«Слова добрые сладостью питают душу,

Сердце же неразумного наполняет печаль».

Мудрого мужа посылая — мало ему объясняй,

А неразумного посылая — и сам не ленись вслед идти.

Ибо очи мудрых устремлены к благим делам,

А очи неразумных — к дому пирующих.

Господине мой! Ведь не море топит корабли, а ветры;

Не огонь раскаляет железо, а нагнетающие воздух мехи;

Так же и князь не сам впадает в грех, а советники вводят.

С мудрым советником совещаясь, князь высокий престол займет,

А с плохим советником совещаясь — меньшего лишен будет.

Говорится ведь в народных присловьях:

Не скот меж скота козы,

Не зверь меж зверей еж,

Не рыба меж рыб рак,

Не птица меж птиц летучая мышь,

Не муж среди мужей, над которым жена властвует,

Не жена среди жен, которая от своего мужа блудит,

Не работа среди работ — под началом женок повоз возить.

Быть может, скажешь мне:

«Женись на богатой ради чести великой;

У богатого тестя в доме пей и ешь».

Но лучше мне бурого вола ввести в свой дом, чем злую жену взять.

Вол ведь не говорит и зла не замышляет,

А злая жена наказуема — бесится, а укрощаема — заносится;

В богатстве тщеславной становится, а в бедности других осуждает.

Послушайте, жены, слова апостола Павла:

«Крест — глава церкви, а муж — жене своей».

Жены, стойте же в церкви и молитесь Богу и святой Богородице;

А чему хотите учиться — учитесь дома у своих мужей.

А вы, мужья, по закону наставляйте жен своих,

Ибо нелегко найти добрую жену.

Кто свирепее льва среди четвероногих,

И кто ядовитее змеи среди ползущих по земле?

Всех тех злее злая жена.

Нет на земле ничего лютее женской злобы.

Сперва из-за жены предок наш Адам из рая изгнан был;

Из-за жены Иосиф Прекрасный в темницу заточен был;

Из-за жены пророка Даниила в ров ввергли,

Где львы ему ноги лизали.

О злое, острое оружие дьявола

И стрела, летящая с ядом!

Но вернемся к прежнему.

Я, княже, за море не ходил, у философов не учился,

Но был как пчела, припадающая к разным цветам

И собирающая <их нектар> в соты;

Так и я, из многих книг выбирая сладость словесную и мудрость,

Собрал их, как в сосуд воды морские.

Но не стану много говорить.

Не обличай в споре с глупцом глупость его,

Дабы не уподобиться ему.

Перестану с ним много говорить.

Да не буду как худой мешок,

Роняя свое богатство в руки неимущим;

Да не уподоблюсь жерновам,

Которые многих людей насыщают,

А сами себя не могут насытить житом.

Да не буду ненавистен миру долгою беседою,

Как птица, что поет без умолку и скоро ненавистной становится.

Говорится ведь в народных присловьях:

Длинная речь — не благо, благо — длинная паволока.

Господи! Дай же князю нашему

Самсонову силу, храбрость Александрову,

Разум Иосифа, мудрость Соломона, хитрость Давида.

И умножь, Господи, людей, подвластных ему.

Богу нашему слава и ныне, и присно, и в век.