Библиотека литературы Древней Руси. Том 4 (XII век)

Не прилично ли будет нам, братия,

Начать древним складом

Печальную повесть о битвах Игоря,

Игоря Святославича!

Начаться же сей песни

По былинам сего времени,

А не по вымыслам Бояновым.

Вещий Боян,

Если песнь кому сотворить хотел,

Растекался мыслию по древу,

Серым волком по земли,

Сизым орлом под облаками.

Вам памятно, как пели о бранях первых времен.

Тогда пускались десять соколов на стадо лебедей;

Чей сокол долетал — того и песнь прежде пелась:

Старому ли Ярославу, храброму ли Мстиславу,

Сразившему Редедю перед полками касожскими,

Красному ли Роману Святославичу.

Боян же, братия, не десять соколов на стадо лебедей пускал!

Он вещие персты свои на живые струны вскладывал,

И сами они славу князьям рокотали.

Начнем же, братия, повесть сию

От старого Владимира до нынешнего Игоря.

Натянул он ум свой крепостию,

Изострил он мужеством сердце,

Ратным духом исполнился,

И навел храбрые полки свои

На землю Половецкую за землю Русскую.

Тогда Игорь воззрел на светлое солнце,

Увидел он воинов своих, тьмой от него прикрытых,

И рек Игорь дружине своей:

«Братия и дружина!

Лучше нам быть порубленным, чем даться в полон.

Сядем же, други, на борзых коней

Да посмотрим синего Дона!»

Вспала князю на ум охота,

А знаменье заступило ему желание

Отведать Дона великого.

«Хочу, — он рек, — преломить копье

На конце поля Половецкого с вами, люди русские!

Хочу положить свою голову

Или выпить шеломом из Дона».

О Боян, соловей старого времени!

Как бы воспел ты битвы сии,

Скача соловьем по мысленну древу,

Взлетая умом под облаки,

Свивая все славы сего времени,

Рыща тропою Трояновой чрез поля на горы!

Тебе бы песнь гласить Игорю, оного Олега внуку:

Не буря соколов занесла чрез поля широкие —

Галки стадами бегут к Дону великому!

Тебе бы петь, вещий Боян, внук Велесов:

Ржут кони за Сулою,

Звенит слава в Киеве,

Трубы трубят в Новеграде,

Стоят знамена в Путивле,

Игорь ждет милого брата Всеволода!

И рек ему буй-тур Всеволод:

«Один мне брат, один свет светлый ты, Игорь,

Оба мы Святославичи!

Седлай же, брат, борзых коней своих,

А мои тебе готовы,

Оседланы пред Курском!

Метки в стрельбе мои куряне,

Под трубами повиты,

Под шеломами взлелеяны,

Концом копья вскормлены,

Пути им все ведомы,

Овраги им знаемы,

Луки у них натянуты,

Тулы отворены,

Сабли отпущены,

Сами скачут, как серые волки в поле,

Ища себе чести, а князю славы».

Тогда вступил князь Игорь в златое стремя

И поехал по чистому полю.

Солнце дорогу ему тьмой заступило;

Ночь, грозою шумя на него, птиц пробудила;

Рев в стадах звериных!

Див кличет на верху древа:

Велит прислушать земле незнаемой,

Волге, Поморию, и Посулию,

И Сурожу, и Корсуню,

И тебе, истукан тьмутороканский.

И половцы неготовыми дорогами побежали к Дону великому.

Кричат в полночь телеги, словно распущенны лебеди;

Игорь ратных к Дону ведет!

Уже беда его птиц скликает,

И волки угрозою воют по оврагам,

Клектом орлы на кости зверей зовут,

Лисицы брешут на червленые щиты...

О Русская земля! Уж ты за горами

Далеко!

Ночь меркнет,

Свет-заря запала,

Мгла поля покрыла,

Щекот соловьиный заснул,

Галичий говор затих.

Русские поле великое червлеными щитами прегородили,

Ища себе чести, а князю славы.

В пятницу на заре потоптали они нечестивые полки половецкие

И, рассеясь стрелами по полю, помчали красных дев половецких,

А с ними и злато, и паволоки, и драгие аксамиты!

Ортмами, епанчицами, и кожухами, и разными узорочьями половецкими

По болотам и грязным местам начали мосты мостить.

А стяг червленый с белою хоругвию,

А челка червленая с древком серебряным

Храброму Святославичу!

Дремлет в поле Олегово храброе гнездо —

Далеко залетело!

Не родилось оно на обиду

Ни соколу, ни кречету,

Ни тебе, черный ворон, неверный половчанин!

Гзак бежит серым волком,

А Кончак ему след прокладывает к Дону великому!

И рано на другой день кровавые зори свет поведают;

Черные тучи с моря идут,

Хотят прикрыть четыре солнца,

И в них трепещут синие молнии.

Быть грому великому!

Идти дождю стрелами с Дону великого!

Тут-то копьям поломаться,

Тут-то саблям притупиться

О шеломы половецкие,

На реке на Каяле, у Дона великого!

О Русская земля, далеко уж ты за горами!

И ветры, Стрибоговы внуки.

Веют с моря стрелами

На храбрые полки Игоревы.

Земля гремит,

Реки текут мутно,

Прахи поля покрывают,

Стяги глаголют!

Половцы идут от Дона, и от моря, и от всех сторон.

Русские полки отступили.

Бесовы дети кликом поля прегородили,

А храбрые русские щитами червлеными.

Ярый тур Всеволод!

Стоишь на обороне,

Прыщешь на ратных стрелами,

Гремишь по шеломам мечом харалужным;

Где ты, тур, ни проскачешь, шеломом златым посвечивая,

Там лежат нечестивые головы половецкие,

Порубленные калеными саблями шлемы аварские

От тебя, ярый тур Всеволод!

Какою раною подорожит он, братие,

Он, позабывший о жизни и почестях,

О граде Чернигове, златом престоле родительском,

О свычае и обычае милой супруги своей, Глебовны красныя.

Были веки Трояновы,

Миновались лета Ярославовы;

Были битвы Олега,

Олега Святославича.

Тот Олег мечом крамолу ковал,

И стрелы он по земле сеял.

Ступал он в златое стремя в граде Тьмуторокане!

Молву об нем слышал давний великий Ярослав, сын Всеволодов;

А князь Владимир всякое утро уши затыкал в Чернигове.

Бориса же Вячеславича слава на суд привела,

И на конскую зеленую попону положили его

За обиду Олега, храброго юного князя.

С той же Каялы Святополк после сечи взял отца своего

Между угорскою конницею ко святой Софии в Киев.

Тогда при Олеге Гориславиче сеялось и вырастало междоусобие.

Погибала жизнь Даждьбожиих внуков,

Во крамолах княжеских век человеческий сокращался.

Тогда по Русской земле редко оратаи распевали,

Но часто граяли враны,

Трупы деля меж собою;

А галки речь свою говорили:

Хотим полететь на добычу!

То было в тех сечах и в тех битвах,

Но битвы такой и не слыхано!

От утра до вечера,

От вечера до света

Летают стрелы каленые,

Гремят мечи о шеломы,

Трещат харалужные копья

В поле незнаемом

Среди земли Половецкия.

Черна земля под копытами

Костьми была посеяна,

Полита была кровию,

И по Русской земле взошло бедой!

Что мне шумит,

Что мне звенит

Так задолго рано перед зарею?

Игорь полки заворачивает!

Жаль ему милого брата Всеволода.

Билися день,

Бились другой,

На третий день к полдню

Пали знамена Игоревы!

Тут разлучилися братья на бреге быстрой Каялы;

Тут кровавого вина недостало;

Тут пир докончили бесстрашные русские,

Сватов попоили,

А сами легли за Русскую землю!

Поникает трава от жалости,

А древо печалию

К земле преклонилось.

Уже невеселое, братья, время настало;

Уже пустыня силу прикрыла!

И встала обида в силах Даждьбожиих внуков,

Девой вступя на Троянову землю,

Крыльями всплеснула лебедиными,

На синем море у Дону плескаяся.

Прошли времена, благоденствием обильные,

Миновалися брани князей на неверных.

Брат сказал брату: «То мое, а это мое же!»

И стали князья говорить про малое, как про великое,

И сами на себя крамолу ковать,

А неверные со всех сторон приходили с победами на Русскую землю!..

О! далеко залетел ты, сокол, сбивая птиц к морю!

А храброму полку Игореву уже не воскреснуть!

Вслед за ним крикнули Карна и Жля и по Русской земле поскакали,

Мча разорение в пламенном роге!

Жены русские всплакали, приговаривая:

«Уж нам своих милых лад

Ни мыслию смыслить,

Ни думою сдумать,

Ни очами сглядеть,

А злата-сребра много утрачено!»

И застонал, друзья, Киев печалию,

Чернигов напастию,

Тоска разлилась по Русской земле,

Обильна печаль потекла среди земли Русския.

Князи сами на себя крамолу ковали,

А неверные сами с победами набегали на Русскую землю,

Дань собирая по белке с двора.

Так-то сии два храбрые Святославичи,

Игорь и Всеволод, раздор пробудили,

Едва усыпил его мощный отец их,

Святослав грозный, великий князь киевский.

Гроза был Святослав!

Притрепетал он врагов своими сильными битвами

И мечами булатными;

Наступил он на землю Половецкую,

Притоптал холмы и овраги,

Возмутил озера и реки,

Иссушил потоки, болота;

А Кобяка неверного из луки моря,

От железных великих полков половецких

Вырвал, как вихорь!

И Кобяк очутился в городе Киеве,

В гриднице Святославовой.

Немцы и венеды,

Греки и Моравы

Славу поют Святославу,

Кают Игоря-князя,

Погрузившего силу на дне Каялы, реки половецкия,

Насыпая ее золотом русским.

Там Игорь-князь из златого седла пересел на седло отрока;

Уныли в градах забралы,

И веселие поникло.

И Святославу смутный сон привиделся:

«В Киеве на горах в ночь сию с вечера

Одевали меня, — рек он, — черным покровом на кровати тесовой;

Черпали мне синее вино, с горечью смешанное;

Сыпали мне пустыми колчанами

Жемчуг великой в нечистых раковинах на лоно

И меня нежили.

А кровля без князя была на тереме моем златоверхом.

И с вечера целую ночь граяли враны зловещие,

Слетевшись на выгон в дебри Кисановой...

Уж не послать ли мне к синему морю?»

И бояре князю в ответ рекли:

«Печаль нам, князь, умы полонила;

Слетели два сокола с золотого престола отцовского,

Поискать города Тьмутороканя

Или выпить шеломом из Дона.

Уж соколам и крылья неверных саблями подрублены,

Сами ж запутаны в железных опутинах.

В третий день тьма наступила.

Два солнца померкли,

Два багряных столпа угасли,

А с ними и два молодые месяца, Олег и Святослав,

Тьмою подернулись.

На реке на Каяле свет темнотою покрылся.

Гнездом леопардов простерлись половцы по Русской земле

И в море ее погрузили,

И в хана вселилось буйство великое.

Нашла хула на хвалу,

Неволя грянула на волю,

Вергнулся Див на землю!

Вот уж и готские красные девы

Вспели на бреге синего моря;

Звоня золотом русским,

Поют они время Бусово,

Величают месть Шураканову.

А наши дружины гладны веселием!»

Тогда изронил Святослав великий слово златое, со слезами смешанное:

«О сыновья мои, Игорь и Всеволод!

Рано вы стали мечами разить Половецкую землю,

А себе искать славы!

Не с честию вы победили,

С нечестием пролили кровь неверную!

Ваше храброе сердце в жестоком булате заковано

И в буйстве закалено!

То ль сотворили вы моей серебряной седине!

Уже не вижу могущества моего сильного, богатого, многовойного брата Ярослава

С его черниговскими племенами,

С монгутами, татранами и шелбирами,

С топчаками, ревугами и олберами!

Они без щитов с кинжалами засапожными

Кликом полки побеждали,

Звеня славою прадедов.

Вы же рекли: "Мы одни постоим за себя,

Славу передню сами похитим,

Заднюю славу сами поделим!"

И не диво бы, братья, старому стать молодым.

Сокол ученый

Птиц высоко взбивает,

Не даст он в обиду гнезда своего!

Но горе, горе! Князья мне не в помощь!

Времена обратились на низкое!

Вот и у Роменя кричат под саблями половецкими,

А князь Владимир под ранами.

Горе и беда сыну Глебову!

Где ж ты, великий князь Всеволод!

Иль не помыслишь прилететь издалеча, отцовский златой престол защитить?

Силен ты веслами Волгу разбрызгать,

А Дон шеломами вычерпать,

Будь ты с нами, и была бы дева по ногате,

А отрок по резане.

Ты же по суху можешь

Стрелять живыми шереширами с чадами Глеба удалыми;

А вы, бесстрашные Рюрик с Давыдом,

Не ваши ль позлащенные шеломы в крови плавали?

Не ваша ль храбрая дружина рыкает,

Словно как туры, калеными саблями ранены, в поле незнаемом?

Вступите, вступите в стремя златое

За честь сего времени, за Русскую землю,

За раны Игоря, буйного Святославича!

Ты, галицкий князь Осьмомысл Ярослав,

Высоко ты сидишь на престоле своем златокованом,

Подпер Угрские горы полками железными,

Заступил ты путь королю,

Затворил Дунаю ворота,

Бремена через облаки мечешь,

Рядишь суды до Дуная,

И угроза твоя по землям течет,

Ворота отворяешь к Киеву,

Стреляешь в султанов с златого престола отцовского через дальние земли.

Стреляй же, князь, в Кончака, неверного кощея, за Русскую землю,

За раны Игоря, буйного Святославича!

А ты, Мстислав, и ты, смелый Роман!

Храбрая мысль носит вас на подвиги,

Высоко возлетаете вы на дело отважное,

Словно как сокол на ветрах ширяется,

Птиц одолеть замышляя в отважности!

Шеломы у вас латинские, под ними железные панцири!

Дрогнули от них земля и многие области хановы,

Литва, деремела, ятвяги,

И половцы, копья свои повергнув,

Главы подклонили

Под ваши мечи харалужные.

Но уже для Игоря-князя солнце свет свой утратило,

И древо свой лист не добром сронило;

По Роси, по Суле грады поделены,

А храброму полку Игоря уже не воскреснуть!

Дон тебя, князя, кличет,

Дон зовет князей на победу!

Ольговичи, храбрые князи, доспели на бой.

Вы же, Ингвар и Всеволод, и все три Мстиславича,

Не худого гнезда шестокрильцы,

Не по жеребью ли победы власть себе вы похитили?

На что вам златые шеломы,

Ваши польские копья, щиты?

Заградите в поле врата своими острыми стрелами

За землю Русскую, за раны Игоря, смелого Святославича!

Не течет уже Сула струею сребряной

Ко граду Переяславлю;

Уж и Двина болотом течет

К оным грозным полочанам под кликом неверных.

Один Изяслав, сын Васильков,

Позвенел своими острыми мечами о шлемы литовские,

Утратил он славу деда своего Всеслава,

Под червлеными щитами на кровавой траве

Положен мечами литовскими,

И на сем одре возгласил он:

“Дружину твою, князь Изяслав,

Крылья птиц приодели,

И звери кровь полизали!”

Не было тут брата Брячислава, ни другого — Всеволода.

Один изронил ты жемчужную душу

Из храброго тела

Через златое ожерелье!

Голоса приуныли,

Поникло веселие,

Трубят городенские трубы.

И ты, Ярослав, и вы, внуки Всеслава,

Пришлось преклонить вам стяги свои,

Пришлось вам в ножны вонзить мечи поврежденные!

Отскочили вы от дедовской славы,

Навели нечестивых крамолами

На Русскую землю, на жизнь Всеславову!

О, какое ж бывало вам прежде насилие от земли Половецкия!

На седьмом веке Трояновом

Бросил Всеслав жребий о девице, ему милой.

Он, подпершись клюками, сел на коня,

Поскакал ко граду Киеву

И коснулся древком копья до златого престола киевского.

Лютым зверем в полночь поскакал он из Белграда,

Синею мглою обвешенный,

К утру ж, вонзивши стрикузы, раздвигнул врата Новугороду,

Славу расшиб Ярославову,

Волком помчался с Дудуток к Немизе.

На Немизе стелют снопы головами,

Молотят цепами булатными,

Жизнь на току кладут,

Веют душу от тела.

Кровавые бреги Немизы не добром были посеяны,

Посеяны костями русских сынов.

Князь Всеслав людей судил,

Князьям он рядил города,

А сам в ночи волком рыскал;

До петухов он из Киева успевал к Тьмуторокани,

К Херсоню великому волком он путь перерыскивал.

Ему в Полоцке рано к заутрени зазвонили

В колокола у святыя Софии,

А он в Киеве звон слышал!

Пусть и вещая душа была в крепком теле,

Но часто страдал он от беды.

Ему первому и вещий Боян мудрым припевом предрек:

“Будь хитер, будь смышлен.

Будь по птице горазд,

Но Божьего суда не минуешь!”

О, стонать тебе, земля Русская,

Вспоминая времена первые и первых князей!

Нельзя было старого Владимира пригвоздить к горам киевским!

Стяги его стали ныне Рюриковы,

А другие Давыдовы;

Нося на рогах их, волы ныне землю пашут,

И копья славят на Дунае».

Голос Ярославнин слышится, на заре одинокой чечеткою кличет:

«Полечу, — говорит, — чечеткою по Дунаю,

Омочу бобровый рукав в Каяле-реке,

Оботру князю кровавые раны на отвердевшем теле его».

Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, приговаривая:

«О ветер ты, ветер!

К чему же так сильно веешь?

Начто же наносишь ты стрелы ханские

Своими легковейными крыльями

На воинов лады моей?

Мало ль подоблачных гор твоему веянью?

Мало ль кораблей на синем море твоему лелеянью?

Начто ж, как ковыль-траву, ты развеял мое веселие?»

Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, припеваючи:

«О ты, Днепр, ты, Днепр, ты, слава-река!

Ты пробил горы каменные

Сквозь землю Половецкую;

Ты, лелея, нес суда Святославовы к рати Кобяковой:

Прилелей же ко мне ты ладу мою,

Чтоб не слала к нему по утрам, по зорям слез я на море!»

Ярославна поутру плачет в Путивле на стене городской, припеваючи:

«Ты, светлое, ты, пресветлое солнышко!

Ты для всех тепло, ты для всех красно!

Что ж так простерло ты свой горячий луч на воинов лады моей,

Что в безводной степи луки им сжало жаждой

И заточило им тулы печалию?»

Прыснуло море ко полуночи;

Идут мглою туманы;

Игорю-князю Бог путь указывает

Из земли Половецкой в Русскую землю,

К златому престолу отцовскому.

Приугасла заря вечерняя.

Игорь-князь спит — не спит:

Игорь мыслию поле меряет

От великого Дона

До малого Донца.

Конь к полуночи;

Овлур свистнул за рекою,

Чтоб князь догадался.

Не быть князю Игорю!

Кликнула, стукнула земля;

Зашумела трава:

Половецкие вежи подвигнулись.

Прянул князь Игорь горностаем в тростник,

Белым гоголем на воду;

Взвергнулся князь на быстра коня,

Соскочил с него босым волком,

И помчался он к лугу Донца;

Полетел он, как сокол под мглами,

Избивая гусей-лебедей к завтраку, и обеду, и ужину.

Когда Игорь-князь соколом полетел,

Тогда Овлур волком потек за ним,

Сбивая с травы студеную росу:

Притомили они своих борзых коней!

Донец говорит: «Ты, Игорь-князь!

Не мало тебе величия,

Кончаку нелюбия,

Русской земле веселия!»

Игорь в ответ: «Ты, Донец-река!

И тебе славы не мало,

Тебе, лелеявшему на волнах князя,

Подстилавшему ему зелену траву

На своих берегах серебряных,

Одевавшему его теплыми мглами

Под навесом зеленого древа,

Охранявшему его на воде гоголем,

Чайками на струях,

Чернедями на ветрах.

Не такова, — примолвил он, — Стугна-река:

Худая про нее слава!

Пожирает она чужие ручьи,

Струги меж кустов расторгает.

А юноше князю Ростиславу

Днепр затворил брега зеленые.

Плачет мать Ростислава

По юноше князе Ростиславе.

Увянул цвет жалобою,

А деревья печалию к земле преклонило».

Не сороки защекотали —

Вслед за Игорем едут Гзак и Кончак.

Тогда враны не граяли,

Галки замолкли,

Сороки не стрекотали,

Ползком только ползали,

Дятлы стуком путь к реке кажут,

Соловьи веселыми песнями свет прорекают.

Молвил Гзак Кончаку:

«Если сокол ко гнезду долетит,

Соколенка мы расстреляем стрелами злачеными!»

Гзак в ответ Кончаку:

«Если сокол ко гнезду долетит,

Соколенка опутаем красной девицей!»

И сказал опять Гзак Кончаку:

«Если опутаем красной девицей,

То соколенка не будет у нас,

Не будет и красной девицы

И начнут нас бить птицы в поле Половецком!»

Пел Боян, песнотворец старого времени,

Пел он походы на Святослава,

Правнука Ярославова, сына Ольгова, супруга дщери когановой.

«Тяжко, — сказал он, — быть голове без плеч,

Худо телу, как нет головы!»

Худо Русской земле без Игоря.

Солнце светит на небе —

Игорь-князь в Русской земле!

Девы поют на Дунае,

Голоса долетают через море до Киева,

Игорь едет по Боричеву

Ко святой Богородице Пирогощей.

Радостны земли,

Веселы грады! —

Песнь мы спели старым князьям,

Песнь мы спели князьям молодым:

Слава Игорю Святославичу!

Слава буйному туру Всеволоду!

Слава Владимиру Игоревичу!

Здравствуйте, князья и дружина,

Поборая за христиан полки неверные!

Слава князьям, а дружине аминь!

Не пристало ли нам, братья,

начать старыми словами

печальные повести о походе Игоревом,

Игоря Святославича?

Да начнем же песнь эту

по былинам нашего времени,

а не по замышлению Бояна.

Боян же вещий,

если хотел кому песнь воспеть,

то растекался мыслию по древу,

серым волком по земле,

сизым орлом под облаками.

Вспоминал он, как говорил,

первых времен усобицы.

Тогда напускал десять соколов на стадо лебедей:

какую лебедь настигали,

та первой и пела песнь —

старому Ярославу,

храброму Мстиславу,

что зарезал Редедю пред полками касожскими,

красному Роману Святославичу.

Боян же, братья, не десять соколов

на стадо лебедей напускал,

но свои вещие персты

на живые струны воскладал;

они же сами князьям славу рокотали.

Начнем же, братья, повесть эту

от старого Владимира до нынешнего Игоря,

который скрепил ум силою своею

и поострил сердце свое мужеством;

исполнившись ратного духа,

навел свои храбрые полки

на землю Половецкую

за землю Русскую.

Тогда Игорь взглянул

на светлое солнце

и увидел воинов своих

тьмою прикрытых.

И сказал Игорь-князь

дружине своей:

«О дружина моя и братья!

Лучше ведь убитым быть,

чем плененным быть;

сядем же, братья,

на борзы́х коней

да посмотрим

на синий Дон».

Ум князя уступил

желанию,

и охота отведать Дон великий

заслонила ему предзнаменование.

«Хочу, — сказал, — копье преломить

на границе поля Половецкого;

с вами, русичи, хочу либо голову свою сложить,

либо шлемом испить из Дону».

О Боян, соловей старого времени!

Вот бы ты походы те воспел,

скача, соловей, по мысленному дереву,

летая умом по подоблачью,

свивая славу обеих половин сего времени,

рыща по тропе Троя́на

через поля на горы.

Так бы пришлось внуку Велеса

воспеть песнь Игорю:

«Не буря соколов занесла

через поля широкие —

стаи галок бегут

к Дону великому».

Или так бы начать тебе петь,

вещий Боян,

Велесов внук:

«Кони ржут за Сулой —

звенит слава в Киеве;

трубы трубят в Новгороде —

стоят стяги в Путивле!»

Игорь ждет милого брата Всеволода.

И сказал ему буй тур Всеволод:

«Один брат,

один свет светлый —

ты, Игорь!

Оба мы — Святославичи!

Седлай же, брат,

своих борзых коней,

а мои-то готовы,

оседланы у Курска еще раньше.

А мои-то куряне — опытные воины:

под трубами повиты,

под шлемами взлелеяны,

с конца копья вскормлены,

пути им ведомы,

овраги им знаемы,

луки у них натянуты,

колчаны отворены,

сабли изострены;

сами скачут, как серые волки в поле,

ища себе чести, а князю славы».

Тогда вступил Игорь-князь в золотое стремя

и поехал по чистому полю.

Солнце ему тьмою путь заступало;

ночь стонами грозы птиц пробудила;

свист звериный встал,

встрепенулся див —

кличет на вершине дерева,

велит прислушаться — земле незнаемой,

Волге,

и Поморью,

и Посулью,

и Сурожу,

и Корсуню,

и тебе, Тмутороканский идол!

И половцы непроложенными дорогами

побежали к Дону великому:

кричат телеги в полуночи,

словно лебеди распуганные.

А Игорь к Дону воинов ведет!

Уже несчастий его подстерегают птицы

по дубам;

волки грозу подымают

по оврагам;

орлы клекотом на кости зверей зовут;

лисицы брешут на червленые щиты.

О Русская земля! уже ты за холмом!

Долго ночь меркнет.

Заря свет уронила,

мгла поля покрыла.

Щекот соловьиный уснул,

говор галок пробудился.

Русичи великие поля червлеными щитами перегородили,

ища себе чести, а князю — славы.

Спозаранок в пятницу

потоптали они поганые полки половецкие

и, разлетевшись стрелами по полю,

помчали красных девушек половецких,

а с ними золото,

и паволоки,

и дорогие оксами́ты.

Покрывалами,

и плащами,

и кожухами

стали мосты мостить по болотам

и по топким местам,

и всякими узорочьями половецкими.

Червлен стяг,

белая хоругвь,

червлена чёлка,

серебряно древко —

храброму Святославичу!

Дремлет в поле Олегово храброе гнездо.

Далеко залетело!

Не было оно в обиду порождено

ни соколу,

ни кречету,

ни тебе, черный ворон,

поганый половчине!

Гзак бежит серым волком,

а Кончак ему путь указывает к Дону великому.

На другой день спозаранок

кровавые зори свет возвещают;

черные тучи с моря идут,

хотят прикрыть четыре солнца,

а в них трепещут синие молнии.

Быть грому великому,

пойти дождю стрелами с Дона великого!

Тут копьям изломиться,

тут саблям побиться

о шлемы половецкие

на реке на Кая́ле,

у Дона великого!

О Русская земля! уже ты за холмом!

Вот ветры, внуки Стрибога, веют с моря стрелами

на храбрые полки Игоревы.

Земля гудит,

реки мутно текут,

пыль поля прикрывает,

стяги говорят:

половцы идут от Дона,

и от моря,

и со всех сторон русские полки обступили.

Дети бесовы кликом поля перегородили,

а храбрые русичи перегородили червлеными щитами.

Ярый тур Всеволод!

Бьёшься ты в бою,

прыщешь на воинов стрелами,

гремишь о шлемы мечами булатными!

Куда, тур, поскачешь,

своим златым шлемом посвечивая,

там лежат поганые головы половецкие.

Рассечены саблями калеными шлемы аварские

тобою, ярый тур Всеволод!

Какой раны, братья, побоится тот, кто забыл честь, и богатство,

и города Чернигова отцов золотой стол,

и своей милой желанной прекрасной Глебовны

свычаи и обычаи?

Были века Трояна,

минули годы Ярославовы;

были походы Олеговы,

Олега Святославича.

Тот ведь Олег мечом крамолу ковал

и стрелы по земле сеял.

Вступал в золотое стремя в городе Тмуторокане,

а звон тот уже слышал давний великий Ярослав,

а сын Всеволода, Владимир,

каждое утро уши закладывал в Чернигове.

Бориса же Вячеславича похвальба на суд привела

и на Канину зеленое погребальное покрывало постлала

за обиду Олега,

храброго и молодого князя.

С той же Каялы Святополк повелел отца своего привезти

между венгерскими иноходцами

ко святой Софии к Киеву.

Тогда, при Олеге Гориславиче,

засевалось и прорастало усобицами,

погибало достояние Даждьбожа внука;

в княжеских крамолах сокращались жизни людские.

Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали,

но часто вороны граяли,

трупы между собой деля,

а галки свою речь говорили,

собираясь полететь на добычу.

То было в те рати и в те походы,

а такой рати не слыхано!

С раннего утра до вечера,

с вечера до света

летят стрелы каленые,

гремят сабли о шлемы,

трещат копья булатные

в поле незнаемом,

среди земли Половецкой.

Черная земля под копытами костьми была засеяна

и кровью полита:

горем взошли они по Русской земле.

Что мне шумит,

что мне звенит —

издалека рано до зари?

Игорь полки заворачивает,

ибо жаль ему милого брата Всеволода.

Билися день,

билися другой;

на третий день к полудню пали стяги Игоревы.

Тут два брата разлучились на берегу быстрой Каялы;

тут кровавого вина недостало;

тут пир закончили храбрые русичи:

сватов напоили, а сами полегли

за землю Русскую.

Никнет трава от жалости,

а дерево с горем к земле приклонилось.

Уже ведь, братья, невеселое время настало,

уже пустыня войско прикрыла.

Встала обида в войсках Даждьбожа внука,

вступила девою на землю Трояню,

восплескала лебедиными крылами

на синем море у Дона;

плеща, прогнала времена изобилия.

Борьба князей против поганых прекратилась,

ибо сказал брат брату:

«Это мое, и то мое же».

И стали князья про малое

«это великое» говорить

и сами на себя крамолу ковать.

А поганые со всех сторон приходили с победами

на землю Русскую.

О, далеко залетел сокол, птиц побивая, — к морю!

Игорева храброго полка не воскресить!

По нем кликнула Карна, и Желя

поскакала по Русской земле,

огонь мыкая в пламенном роге.

Жены русские восплакались, приговаривая:

«Уже нам своих милых лад

ни мыслию не смыслить,

ни думою не сдумать,

ни глазами не повидать,

а золота и серебра совсем не потрогать».

И застонал, братья, Киев от горя,

а Чернигов от напастей.

Тоска разлилась по Русской земле;

печаль обильная потекла посреди земли Русской.

А князи сами на себя крамолу ковали,

а поганые,

с победами нарыскивая на Русскую землю,

сами брали дань по белке от двора.

Ибо те два храбрых Святославича,

Игорь и Всеволод,

уже коварство пробудили раздором,

а его усыпил было отец их —

Святослав грозный великий киевский —

грозою:

прибил своими сильными полками

и булатными мечами,

наступил на землю Половецкую,

притоптал холмы и овраги,

взмутил реки и озера,

иссушил потоки и болота.

А поганого Кобяка от лукоморья,

из железных великих полков половецких,

как вихрь исторг:

и пал Кобяк в граде Киеве,

в гриднице Святославовой.

Тут немцы и венецианцы,

тут греки и чехи

поют славу Святославу,

корят князя Игоря,

потопившего богатство на дне Каялы — реки половецкой, —

просыпав русского золота.

Тут Игорь-князь пересел из седла золотого

в седло рабское.

Приуныли у городов забралы,

а веселие поникло.

Святослав смутный сон видел

в Киеве на горах.

«Этой ночью с вечера одевали меня, — говорит, —

черным покрывалом

на кровати тисовой;

черпали мне синее вино,

с горем смешанное;

сыпали мне из пустых колчанов поганых иноземцев

крупный жемчуг на грудь

и нежили меня.

Уже доски без князька

в моем тереме златоверхом.

Всю ночь с вечера

серые вороны граяли у Плесеньска,

в предградье стоял лес Кияни,

и понесли меня вороны к синему морю».

И сказали бояре князю:

«Уже, князь, горе ум полонило;

это ведь два сокола слетели

с отчего престола золотого

добыть города Тмутороканя

или испить шлемом Дона.

Уже соколам кры́льца подсекли

сабли поганых,

а самих опутали

в путы железные».

Темно было в третий день:

два солнца померкли,

оба багряные столба погасли,

и с ними два молодых месяца —

Олег и Святослав —

тьмою заволоклись

и в море погрузились,

и великую смелость возбудили в хиновах.

На реке на Каяле тьма свет покрыла —

по Русской земле простерлись половцы,

точно выводок гепардов.

Уже пал позор на славу;

уже ударило насилие на свободу;

уже бросился див на землю.

И вот готские красные девы

запели на берегу синего моря:

звеня русским золотом,

воспевают время Бусово,

лелеют месть за Шарукана.

А мы уже, дружина, без веселья!

Тогда великий Святослав

изронил золотое слово,

со слезами смешанное,

и сказал:

«О мои дети, Игорь и Всеволод!

Рано начали вы Половецкой земле

мечами обиду творить,

а себе славы искать.

Но не с честью вы одолели,

не с честью кровь поганую пролили.

Ваши храбрые сердца

из крепкого булата скованы

и в смелости закалены.

Что же сотворили вы моей серебряной седине?

Не вижу уже власти

сильного,

и богатого,

и обильного воинами

брата моего Ярослава,

с черниговскими боярами,

с воеводами,

и с татранами,

и с шельби́рами,

и с топачаками,

и с ревугами,

и с ольберами.

Те ведь без щитов, с засапожными ножами

кликом полки побеждают,

звоня в прадедовскую славу.

Но сказали вы: “Помужествуем сами:

прошлую славу себе похитим,

а будущую сами поделим!”

А разве дивно, братья, старому помолодеть?

Когда сокол линяет,

высоко птиц взбивает:

не даст гнезда своего в обиду.

Но вот зло — князья мне не помогают;

худо времена обернулись.

Вот у Римова кричат под саблями половецкими,

а Владимир под ранами.

Горе и тоска сыну Глебову!»

Великий князь Всеволод!

Неужели и мысленно тебе не прилететь издалека

отчий золотой стол поблюсти?

Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать,

а Дон шлемами вылить!

Если бы ты был здесь,

то была бы раба по ногате,

а раб по резани.

Ты ведь можешь посуху

живыми копьями стрелять —

удалыми сыновьями Глебовыми.

Ты, буйный Рюрик, и Давыд!

Не ваши ли воины

золочеными шлемами по крови плавали?

Не ваша ли храбрая дружина

рыкает, как туры,

раненные саблями калеными

на поле незнаемом?

Вступите же, господа, в золотые стремена

за обиду сего времени,

за землю Русскую,

за раны Игоревы,

буйного Святославича!

Галицкий Осмомысл Ярослав!

Высоко сидишь ты

на своем златокованом престоле,

подпер горы Венгерские

своими железными полками,

заступив королю путь,

затворив Дунаю ворота,

меча тяжести через облака,

суды рядя до Дуная.

Грозы твои по землям текут,

отворяешь Киеву ворота,

стреляешь с отчего золотого престола

салтанов за землями.

Стреляй же, господин, в Кончака,

поганого раба,

за землю Русскую,

за раны Игоревы,

буйного Святославича!

А ты, буйный Роман, и Мстислав!

Храбрая мысль влечет ваш ум на подвиг.

Высоко взмываешь на подвиг в отваге,

точно сокол на ветрах паря,

стремясь птицу храбро одолеть.

Есть ведь у вас железные подвязи

под шлемами латинскими.

От них дрогнула земля,

и многие страны —

Хи́нова,

Литва,

Ятвя́ги,

Деремела,

и половцы копья свои повергли,

а головы свои подклонили

под те мечи булатные.

Но уже, о князь Игорь,

померк солнца свет,

а дерево не к добру листву обронило:

по Роси и по Суле города поделили.

А Игорева храброго полка не воскресить!

Дон тебя, князь, кличет

и зовет князей на победу.

Ольговичи, храбрые князья, подоспели на брань...

Ингварь и Всеволод,

и все три Мстиславича,

не худого гнезда соколы!

Не по праву побед

расхитили вы себе владения!

Где же ваши золотые шлемы

и копья польские

и щиты?

Загородите полю ворота

своими острыми стрелами

за землю Русскую,

за раны Игоревы,

буйного Святославича!

Уже Сула не течет серебряными струями

для города Переяславля,

и Двина болотом течет

для тех грозных полочан

под кликом поганых.

Один только Изяслав, сын Васильков,

позвенел своими острыми мечами

о шлемы литовские,

прибил славу деда своего Всеслава,

а сам под червлеными щитами

на кровавой траве

был прибит литовскими мечами

на кровь со своим любимцем,

а тот и сказал:

«Дружину твою, князь,

крылья птиц приодели,

а звери кровь полизали».

Не было тут брата Брячислава,

ни другого — Всеволода.

Так в одиночестве изронил он жемчужную душу

из храброго тела

через златое ожерелье.

Приуныли голоса,

поникло веселие,

трубы трубят городенские!

Ярослава все внуки и Всеслава!

Склоните стяги свои,

вложите в ножны свои мечи поврежденные,

ибо лишились вы славы дедов.

Вы ведь своими крамолами

начали наводить поганых

на землю Русскую,

на богатство Всеслава.

Из-за усобицы ведь настало насилие

от земли Половецкой.

На седьмом веке Трояна

кинул Всеслав жребий

о девице ему милой.

Он хитростями оперся на коней

и скакнул к городу Киеву

и коснулся древком

золотого престола киевского.

Скакнул от них лютым зверем

в полночь из Белгорода,

объятый синей мглой, добыл он счастье,

с трех попыток отворил ворота Новгорода,

расшиб славу Ярославу,

скакнул волком

до Немиги с Дудуток.

На Немиге снопы стелют головами,

молотят цепами булатными,

на току жизнь кладут,

веют душу от тела.

У Немиги кровавые берега

не добром были посеяны —

посеяны костьми русских сынов.

Всеслав-князь людям суд правил,

князьям города рядил,

а сам в ночи волком рыскал:

из Киева дорыскивал до петухов Тмутороканя,

великому Хорсу волком путь перерыскивал.

Для него в Полоцке позвонили к заутрене рано

у святой Софии в колокола,

а он в Киеве звон тот слышал.

Хоть и вещая душа у него в храбром теле,

но часто от бед страдал.

Ему вещий Боян

давно припевку, разумный, сказал:

«Ни хитрому,

ни умелому,

ни птице умелой

суда Божьего не миновать».

О, стонать Русской земле,

вспоминая первые времена

и первых князей!

Того старого Владимира

нельзя было пригвоздить к горам киевским:

теперь же встали стяги Рюриковы,

а другие — Давыдовы,

но врозь у них полотнища развеваются.

Копья поют!

На Дунае Ярославнин голос слышится,

кукушкою безвестною рано кукует.

«Полечу, — говорит, — кукушкою по Дунаю,

омочу шелковый рукав в Каяле-реке,

утру князю кровавые его раны

на могучем его теле».

Ярославна рано плачет

в Путивле на забрале, приговаривая:

«О ветер, ветрило!

Зачем, господин, веешь ты навстречу?

Зачем мчишь хиновские стрелочки

на своих легких крыльицах

на воинов моего милого?

Разве мало тебе было высоко под облаками веять,

лелея корабли на синем море?

Зачем, господин, мое веселье

по ковылю ты развеял?»

Ярославна рано плачет

в Путивле-городе на забрале, приговаривая:

«О Днепр Словутич!

Ты пробил каменные горы

сквозь землю Половецкую.

Ты лелеял на себе Святославовы насады

до стана Кобякова.

Прилелей же, господин, моего милого ко мне,

чтобы не слала я к нему слезы

на море рано».

Ярославна рано плачет

в Путивле на забрале, приговаривая:

«Светлое и трижды светлое солнце!

Всем ты тепло и прекрасно:

зачем, владыко, простерло ты горячие свои лучи

на воинов моего лады?

В поле безводном жаждою им луки скрутило,

горем им колчаны заткнуло?»

Прыснуло море в полуночи,

идут смерчи тучами.

Игорю-князю Бог путь указывает

из земли Половецкой

в землю Русскую,

к отчему золотому столу.

Погасли вечером зори.

Игорь спит,

Игорь бдит,

Игорь мыслью поля мерит

от великого Дона до малого Донца.

Коня в полночь Овлур свистнул за рекою;

велит князю разуметь:

князю Игорю не быть в плену!

Кликнула,

стукнула земля,

зашумела трава,

вежи половецкие задвигались.

А Игорь-князь поскакал

горностаем к тростнику

и белым гоголем на воду.

Вскочил на борзого коня

и соскочил с него серым волком.

И побежал к излучине Донца,

и полетел соколом под облаками,

избивая гусей и лебедей

к завтраку,

и обеду,

и ужину.

Коли Игорь соколом полетел,

тогда Овлур волком побежал,

стряхивая собою студеную росу:

оба ведь надорвали своих борзых коней.

Донец говорит:

«О князь Игорь!

Немало тебе величия,

а Кончаку нелюбия,

а Русской земле веселия».

Игорь говорит:

«О Донец!

Немало тебе величия,

лелеявшему князя на волнах,

стлавшему ему зеленую траву

на своих серебряных берегах,

одевавшему его теплыми туманами

под сенью зеленого дерева;

ты стерег его гоголем на воде,

чайками на струях,

чернядями на ветрах».

Не такова-то, говорит он, река Стугна:

скудную струю имея,

поглотив чужие ручьи и потоки,

расширенная к устью,

юношу князя Ростислава заключила.

На темном берегу Днепра

плачет мать Ростислава

по юноше князе Ростиславе.

Уныли цветы от жалости,

и дерево с тоской к земле приклонилось.

То не сороки застрекотали —

по следу Игоря едут Гзак с Кончаком.

Тогда вороны не граяли,

галки примолкли,

сороки не стрекотали,

только полозы ползали.

Дятлы стуком путь кажут к реке

да соловьи веселыми песнями

рассвет возвещают.

Говорит Гзак Кончаку:

«Если сокол к гнезду летит,

расстреляем соколенка

своими золочеными стрелами».

Говорит Кончак Гзаку:

«Если сокол к гнезду летит,

То опутаем мы соколенка

красною девицей».

И сказал Гзак Кончаку:

«Если его опутаем красной девицей,

не будет у нас ни соколенка,

ни красной девицы,

и станут нас птицы бить

в поле Половецком».

Сказали Боян и Ходына,

Святославовы песнотворцы

старого времени Ярослава,

Олега-князя любимцы:

«Тяжко голове без плеч,

беда телу без головы» —

так и Русской земле без Игоря.

Солнце светится на небе, —

а Игорь-князь в Русской земле;

девицы поют на Дунае, —

вьются голоса их через море до Киева.

Игорь едет по Бори́чеву

ко святой Богородице Пирогощей.

Села рады, грады веселы.

Певши песнь старым князьям,

потом и молодым петь:

Слава Игорю Святославичу,

буй туру Всеволоду,

Владимиру Игоревичу!»

Здравы будьте, князь и дружина,

борясь за христиан

против нашествий поганых!

Князьям слава и дружине!

Аминь.