Блага земные

Глава 13

Надпись на вывеске гласила: МОТЕЛЬ-УСАДЬБА ПЕРТ. ВОСЕМЬ ДОЛЛАРОВ В СУТКИ. АНТИКВАРИАТ. СОКРОВИЩА, НАЙДЕННЫЕ НА ЧЕРДАКЕ. НОТАРИУС. ЧИСТОКРОВНЫЕ ЩЕНКИ ДАЛМАТСКОЙ ПОРОДЫ. Мы остановились, чтобы прочитать все это. Мне показалось, сумерки подкрались быстрое обычного. Они застигли нас врасплох, словно кто-то неожиданно подошел сзади и закрыл нам глаза прохладными ладонями. Но слова на вывеске читались легко: они были составлены из белых съемных букв на червой фоне, как в кафетериях, где часто меняют меню. За вывеской стояло неприметное здание, большую часть которого занимала веранда; на, одном из столбов — светящиеся буквы: КОНТОРА. За домом тянулась цепочка небольших коттеджей, каждый не больше курятника, поблекшего цвета, будто сначала что-то нарисовали мелом, а потом стерли.

— Сначала проверим, нет ли поблизости мамаши Оливера, — сказал Джейк.

— Зачем? — спросила Минди.

— Она меня терпеть не может.

— Тогда зачем мы приехали, Джейк?

— Видишь ли, у меня есть кое-какая надежда на Оливера, — сказал он.

Мои мокасины при каждом шаге скрипели по гравию, босоножки Минди тоже. Джейк сердито посмотрел на нас и жестом велел остановиться. Дальше он пошел один в своих бесшумных кедах. Мы замерли на месте, предчувствуя недоброе; в густеющих сумерках Минди походила на невесомые, светящийся воздушный шар. Я то ли устала, то ли проголодалась (оцепенела и уже не могла разобраться, что со мною происходит), и все окружающее казалось мне нереальным. Бледная рука Минди, прижатая к ноющей пояснице, могла быть также и моей собственной рукой. Джейк крался вверх по ступенькам, чтобы заглянуть в затянутую металлической сеткой дверь, и вместе с ним я затаила дыхание.

— Лезет головой в петлю, — сказала Минди.

Джейк резко махнул рукой, приказывая ей молчать.

— Вечно прет на рожон. Смотрите, — продолжала она.

Но не тут-то было. Джейк качнул головой и пошел назад, слегка подпрыгивая на затекших от долгого стояния ногах.

— Точно, это миссис Джеймисон, — сказал он, — У-у, каракатица. Стоит за конторкой и ждет, кого бы облаять.

— Может, она тебя не узнает, — сказала Минди.

— Ты что, смеешься? Она каждую ночь перед сном молится, чтоб я свернул себе шею. Посидим здесь, подождем.

Он кивнул в сторону деревянной скамьи на краю участка. Мы сели, Минди — посередине. Был один из тех мягких вечеров с легким ветерком, когда в человеке просыпается надежда. Мы сидели, как зрители в кино, но только и видели что запыленный магазин мужской одежды через дорогу да редкие машины. Джейк то и дело поворачивался к двери конторы — узкому прямоугольнику света.

— А что, если она так и останется там на всю ночь? — спросила Минди.

— Тогда переночуем где-нибудь еще и вернемся сюда завтра. Разменяем Шарлоттин аккредитив и снимем комнату.

— Ой, Джейк, не могу больше. Неужели нельзя зайти и не обращать внимания на ее слова?

— Ни за что не появлюсь перед этой бабой, — твердил Джейк, — Боюсь ее до смерти.

Мне стало смешно. Я рассмеялась, но под свирепым взглядом Джейка тут же замолчала.

— Что же вы не ткнете ей в бок пистолет? — сказала я.

Ох, оказывается, устала я больше, чем думала. Джейк втянул голову в плечи.

— Пистолет? — переспросила Минди.

— Мадам не в себе. — Рука его лежала на спинке скамьи, и он стал поглаживать Минди по плечу, будто успокаивал кошку. — Честно говоря, мать Оливера всегда терпеть меня не могла, — продолжал он. — Считает меня причиной всех бед на свете. Думает, все неприятности Оливера из-за меня. Но ведь не я подкладывал бомбы в почтовые ящики, в то время я этого парня еще и в глаза не видел. Встретил его только в колонии. Но попробуй втолкуй ей это. Увидит меня — и сразу же думает: «Беда».

— Не она одна так думает, — заметила Минди.

Голоса их звучали отчетливо и безлико, как бывает в сумерках. Их можно было принять за туристов, рассказывающих страшные истории, за прохожих, беседующих под чьим-то окном, за родителей, перекликающихся вдали на лужайке.

— Когда нас выпустили из колонии, — рассказывал Джейк, — я, случалось, забегал к нему. Он жил недалеко вместе со своей мамашей, она агент по недвижимости. Как ни зайдешь, он читает, только и делал, что читал. Прокатимся мы с ним куда-нибудь, стрескаем в забегаловке по котлете, знаете, как это бывает. Никогда мы с Оливером не скучали. Конечно, если его матери не было дома. Мать у него зануда, голос скрипучий, пока не ввернет какую-нибудь гадость, не улыбнется. Бывало, скажет: «Никак опять пожаловал, Джек?» Она всегда называла меня Джеком, а какой же я Джек? Такое кого хочешь выведет из себя. «Странно, — говорит, — а я думала, ты только вчера был здесь, значит, я ошиблась?» И все с этакой слащавой улыбочкой. Говорит, а у самой рот набок. Ненавижу таких.

— Но ведь и моя мама к тебе так относилась, — сказала Минди, — У тебя просто талант — выводить людей из себя. Мама так грубила ему, — обратилась она ко мне, — а сейчас делает вид, будто его просто нет в живых, и никогда не упоминает его имени. Я спрашивала, в письмах, не видела ли она его, а она пишет, сколько у них выпало осадков. Он мог бы отправиться на тот свет — она даже не написала бы мне об этом. Для нее он уже давно на том свете.

— Тогда все ясно, — сказал Джейк.

— Что ясно?

— Дело ваше, — сказал Джейк. — Можете презирать меня, что я терпел все выходки этой миссис Джеймисон, но делать было нечего. Нечего — и все тут. Понимаете, именно в ту пору моя мать тоже была не больно высокого мнения обо мне, хотя она, конечно, совсем не такая ведьма. Бледная, сгорбленная, сидит над своим шитьем и голову низко-низко наклонит. Знаете, как они умеют? Чтобы не видеть этого, иду к Оливеру, а там — его мамаша. Выходит, все считали меня ничтожеством, выходит, никак я не мог избавиться от этого клейма.

У меня вдруг вырвался вздох. Минди скрестила ноги, и ее сарафан зашуршал.

— Ну, я и смотался, — продолжал Джейк. — Узнал про одного типа, который готов был хорошо заплатить за перегон машины в Калифорнию. Хотел смыться по-тихому, уехал и ни с кем не попрощался. Не то чтобы я делал из этого секрет, но, когда мне шепнули, что пришло время действовать, мать была в гостях у соседки, и я подумал: «Пока не поздно, надо вырываться на свободу. Ехать немедленно, не могу я здесь больше». Но в Калифорнии меня арестовали за перегон краденой машины. Правда, за решетку я не попал. Все уладилось. Только возникли кое-какие сложности из-за моих прошлых дел, и домой я вернулся лишь через несколько месяцев, Оливер к тому времени уже переехал во Флориду. Я наводил справки у его соседей: «Да они с матерью несколько недель назад собрали пожитки и переехали в Перт, во Флориду. Его мать говорила, там меньше преступников, народ поприличнее и что ни день — солнце, а случится, пойдет дождь, даром раздают газеты». В то рождество и потом, каждый год на рождество, я получал от Оливера флоридские поздравительные открытки: Санта-Клаус на водных лыжах, и ангелочки срывают с деревьев грейпфруты. «Счастливого рождества, Джейк, надеюсь, у тебя все в порядке». Я старался отвечать ему, хотя, скажу честно, писать письма я не мастер. Сообщал о своих делах, о своей жизни, убивал на это уйму времени. А он только и присылал эти поздравительные открытки. Раз в год, на рождество. Можно подумать, он в тюрьме. Всего одна открытка в год, и та, может, прошла цензуру, наверно, его мамаша и мои письма вскрывала, искала, нет ли там пилки или лезвий. А вообще-то это моя вина. Не должен я был вот так оставлять его с матерью. Почему не зашел тогда к нему перед отъездом, не предложил ехать вместе? Но у меня уже терпение лопалось, понимаете? Не мог я откладывать отъезд ни на минуту.

Мы смотрели на поток машин, бесцветных в сгустившихся сумерках, на усталые, бледные лица людей…

— Беда вот в чем, — продолжал Джейк. Когда люди о тебе плохо думают, у тебя появляется одно-единственное желание — как можно скорей удрать. Ясно. Говоришь себе: вот если б можно было взять себя в руки, начать все сначала…

— Верно, — согласилась я.

— Я уверен, если человек убегает, значит, он бежит от своего ничтожного «я» или потому, что другие считают его полным ничтожеством. А вообще-то кто его знает, кто его знает… — Он встал, сделал несколько шагов по траве и заглянул в дверь. — Ушла.

— Кто там теперь? — спросила Минди.

— Вроде никого.

Он стоял, выжидая, спиной к нам. Минди одернула сарафан.

— Видите, об ужине он даже не вспоминает, — сказала она мне. — Какое легкомыслие. А у меня низкий сахар в крови.

— Ура! Вон идет какой-то парень, — сказал Джейк. — Спросим у него. Пошли.

Мы недружно поднялись и зашагали следом за ним. Сначала по дорожке, вверх по ступенькам, по скрипучим половицам веранды. Сквозь оранжевое мерцание лампочки на потолке, ее свет — защита от насекомых, но над головой кружился целый рой мотыльков.

Хотя на улице еще не совсем стемнело, переступив порог, мы зажмурившись. Желтый свет ламп, освещавших комнату, ярко отражался в потрескавшемся линолеуме. За конторкой, уставленной пепельницами, заваленной журналами и туристическими проспектами, стоял бледный долговязый человек с пышными светлыми волосами и штемпелевал конверты. Когда мы вошли, он и головы не поднял. Худая рука размеренно двигалась от конвертов к штемпельной подушечке, словно этот ритм доставлял ему истинное удовольствие.

— Минутку, — сказал он низким, хрипловатым голосом, который казался моложе, чем он сам.

— Я разыскиваю Оливера Джеймисона, — начал Джейк. — Вы его знаете?

Мужчина прервал свое занятие и поднял голову. Глаза у него были не столько голубые, сколько прозрачные, но я видела, как они потемнели.

— Так это ты, Джейк, — проговорил он.

— Что?

— Не узнаешь?

— Оливер?

Казалось, ни тот ни другой не рады встрече. Джейк явно был ошеломлен и растерян, Оливер выглядел озабоченным.

— Тебе не следовало здесь появляться, Джейк. — сказал он.

— Почему?

— Тебя полиция разыскивает. Ты что, не знаешь?

Минди зажала рот рукой. Откуда-то из глубины дома донесся женский голос:

— Кто там, Оли?

— Никого, ма. Он отложил печатку и вышел из-за конторки. — Пошли на улицу.

Теперь, когда он подошел ближе, я разглядела на загорелом лице белые полоски вокруг глаз, уловила чистый запах его линялой клетчатой рубашки. Он был из тех покладистых мужчин с добрым лицом, которые всегда сохраняют спокойствие. Было в нем что-то очень знакомое. А может, просто это помещение, несмотря на конторку, напомнило мне дом, в кресле даже было забыто светло-голубое вязанье. Я вдруг растерялась. Спотыкаясь, пошла следом за ним, Джейк подталкивал меня сзади, через дверь, вниз по ступенькам веранды, в глубину двора, чтобы сумерки укрыли нас. Там мы остановились, Минди протянула руку и ткнула пальцем в локоть Оливера.

— Почему они ищут его? Из-за меня? Но он ни в чем не виноват.

— Это правда? — спросил Оливер, повернувшись к Джейку. — Они приходили вчера. Нашли мой адрес в твоей записной книжке. Сказали, это был единственный адрес, кроме винной лавки. Вот так они разыскали меня, спрашивали, не видел ли я тебя. Я сказал, нет, не видел. И ма, конечно, сказала то же самое, а Клер понятия не имела, о ком они говорят.

— А кто это Клер? — спросил Джейк.

— Моя жена…

— Жена?

— Они сказали, что ты совершил это идиотское… но ты ведь не совершал, а?

— Не знаю. Что-то вроде… — промямлил Джейк. Он засунул руки в карманы и смотрел через дорогу.

— Непонятно… Не вижу смысла. Случилось что-нибудь? Зачем тебе понадобилось грабить этот паршивый банк из-за такой ерунды? И заложница! Подумать только, брать за… кто ж это с тобой? Кто из них заложница, а кто нет?

— Заложница? — переспросила Минди.

Оливер пристально посмотрел на меня.

— Боже милостивый, Джейк, — сказал он.

Я готова была провалиться сквозь землю.

— Послушай, Оливер, — начал Джейк. — Сейчас я тебе все объясню. Я ничего такого делать не собирался, все получилось как-то само собой. Я жертва импульса, ты же сам говорил. Послушай, вся надежда на тебя. Ты один можешь меня спасти, Оливер. Все, о чем я тебя прошу: можешь приютить нас на одну ночь? Сядь со мной, Оливер, и подумай, как выйти из этого положения, мне одному сейчас никак не разобраться, все так запуталось.

— Извини, — сказал Оливер. — Я бы рад тебе помочь. Но ты же знаешь, ма немедленно вызовет полицию. Не сердись на нее, она старая, запуганная женщина, она так и не пришла в себя после той истории с почтовыми ящиками. А у Клер тяжелая беременность, и я не хочу ее расстраивать. Понимаешь, в каком я положении?

— Да. Конечно, — сказал Джейк.

— Джейк, может, тебе пойти и добровольно сдаться?

Мы притаились. Над газоном проплыл женский голос:

— Оли!

— Тебя мать зовет, — сказал Джейк.

— Подумай об этом, Джейк.

— Чего ты ждешь? — спросил Джейк. — Через минуту сюда примчится твоя мамуля. Иди, чего ждать, иди занимайся своими делишками.

— Джейк, мне уже двадцать шесть, — сказал Оливер. Ни слова в ответ. Он помолчал, глядя на Джейка, в темноте я не могла разобрать выражения его лица. А потом добавил: — Ну что ж, мне пора, прощайте. — И пошел к дому.

Через минуту дверь с металлической сеткой захлопнулась — этот летний вечерний звук долго-долго дрожал в воздухе. Мы остались во дворе перед домом ни с чем. Мы всё никак не могли оторвать глаз от светящегося золотистого прямоугольника двери, хотя возле нее никого не было.

Потом Минди сказала:

— Просто в голове не укладывается. Ничего не понимаю.

— Замолчи, — оборвал Джейк. — Дай подумать.

Он все тер и тер лоб. Его резко очерченный профиль казалось, был наспех вырезан из листа черной бумаги Минди наклонилась вперед, чтобы его получше разглядеть.

— Ради бога, Джейк, — взмолилась она, — объясни, что происходит.

— Замолчи, Минди.

— Я же имею право знать.

— Хватит, пошли к машине.

Он направился к дороге. Я не тронулась с места. Джейк молча вернулся, схватил меня за локоть, потащил за собой. Минди шла следом. «Джейк!» — то и дело повторяла она.

Машина, завалившись набок, стояла под уличным фонарем. Я привыкла смотреть на нее из-под прищуренных от солнца век и только теперь увидела то, чего не замечала раньше: во время нашего путешествия мы основательно ее покалечили. Багажник смят, недоставало заднего фонаря, не было и переднего бампера, а сбоку чернели длинные, похожие на стебли травы царапины. Джейк открыл дверцу — бездонная темнота, кошачий запах, гора конфетных оберток и мешочков из-под хрустящего картофеля. С грохотом упала на тротуар и откатилась далеко в сторону пустая банка из-под пепси-колы. Я вырвалась из рук Джейка и отступила назад.

— Влезай, — сказал он. Я помотала головой. — Прошу тебя, Шарлотта, залезай в машину.

— Нет, — сказала я.

— Послушай, вон идут какие-то люди, не выставляй меня чудовищем. И без того тошно, а ты еще… Лезь в машину, веди себя нормально.

— Идиот! Разве можно вести себя нормально, если она, как это называется, твоя заложница? — сказала Минди.

А мне и вправду все казалось вполне нормальным. Я пролезла под рулем на свое старое, знакомое место, положила руки на сумку. Джейк сел рядом. Последней влезла Минди, уперлась в руль животом и захлопнула за собой дверцу. Что ж! Вот мы снова втроем. Никогда в жизни не чувствовала я себя такой скованной и жалкой.

— А теперь дайте подумать, — сказал Джейк.

— Ты подумай вот о чем: меня могут арестовать за пособничество и подстрекательство, — сказала Минди.

— Дашь ты мне спокойно подумать?!

— По твоей милости я могу родить ребенка в тюрьме, а из-за чего, я и понятия не имею.

— Ну хватит, Минди, — перебил Джейк. — На твоем месте каждый бы догадался, что к чему. Почему, по-твоему, дверца машины заперта на цепь?

— Для автогонок, конечно! Для автородео. Ты всегда запираешь дверцы на цепь, когда участвуешь в гонках.

— Но сейчас-то ведь никакие не гонки, — сказал. Джейк. Потом ткнул пальцем в зажигание. — Включай мотор.

— Куда мы едем?

— Поищем, где можно разменять аккредитив Шарлотты. Банк, который открыт в пятницу вечером.

— Но…

— Ты что, не хочешь со мной ехать?

Минди завела мотор. Мы влились в поток машин. Все они двигались устало, неторопливо — мы словно влились в реку.

— Хочу есть, — объявила Минди.

— Потерпи немного, — сказал Джейк. Он съехал вниз на сиденье, безучастно глядя на проплывающие мимо вывески, — Как это понять? — спросил он у меня. — Этот Оливер такой был мировой парень, в колонии книги читал! Читал! Будто ему ни до чего и дела нет. А теперь взял и женился. Остепенился. Ребенка ждет. Постарел как, я и не узнал его. Но он-то меня сразу узнал. Не так уж я, видно, изменился.

— А мне он понравился, — заметила я.

— Ясное дело, — сказал Джейк. — Жаль беднягу.

— А по-моему, вовсе не плохо ему живется.

— Ты так говоришь потому, что ничего другого тебе не остается, — сказал Джейк. — Шарлотта замужем, — добавил он, обращаясь к Минди.

— Знаю, — отозвалась она.

— Ее муж — проповедник.

Минди затормозила у сигнала «стоп».

— Правильно я говорю? — спросил меня Джейк. — Я кивнула. Глаза мои были прикованы к неоновой рюмке с мартини: она мгновенно пустела и с такой быстротой наполнялась вновь.

— А сама она преподает в воскресной школе. Наставляет Молодежное братство, как сопротивляться соблазнам.

— Вранье, — сказала я.

— Они с мужем никогда не ссорятся, а обо всех своих бедах докладывают в молитвах самому господу богу.

— Ничего подобного, мы все время ссоримся.

— Правда?

— Конечно.

— Из-за чего?

— Не ваше дело, — огрызнулась я.

Как глупо, я готова была расплакаться. Ни с того ни с сего глаза наполнились слезами. Но я, конечно, сделала так, чтобы Джейк этого не увидел. Отвернулась к боковому стеклу. Слезы всегда раздражают меня, поэтому я заговорила громче обычного:

— Мы спорим из-за любого пустяка. Он вечно придирается ко мне. Обвиняет во всех смертных грехах. Говорит, что я… Упрекает в самых идиотских вещах. Однажды утром, например, он собирался в баптистский колледж, и я сказала: «Смотри не останься в дураках». Сказала просто так, без всякой задней мысли. А он запомнил на всю жизнь. Прошло уже пятнадцать лет! Он вечно выискивает какие-то задние мысли, которых у меня и в помине нет. Прошлым летом у них был Возрожденческий съезд, они проводят их каждый год. Разбивают большой шатер на поле, где запускают воздушных змеев. Сол вернулся оттуда мрачный, подавленный: но его словам, он не получил никакого удовольствия, не смог ничего воспринять, слышал, как я комментирую каждое слово проповедника. Но меня же там не было! А если бы и была, я бы ничего подобного себе не позволила. Я стараюсь держаться подальше от… Но Сол сказал: «Я слышал твой голос. Бесстрастный, невозмутимый голос. Ни одно слово проповеди не дошло до меня. Как мне справиться со всем этим?» Выходит, все дурное идет от меня? В его глазах я — олицетворение зла. Я ему говорю: «Послушай, чтобы быть хорошей женщиной, не обязательно состоять членом прихода „Святая Святых“. Я стараюсь изо всех сил. Разве я виновата, что не верю в бога?» Никогда в него не верила, еще с семи лет, когда мне дали книгу библейских рассказов для детей, про этого завистливого бога, который вечно злобствует, и людям приходится приносить в жертву своих детей, и все всегда оказываются виноватыми. Мне это по поправилось. Понимаешь, не в том дело, что я но верю в бога. Иногда верю, а иногда нет, когда как. Беда вот в чем: не согласна я со всем этим. Но одобряю таких вещей. Лучше отойти в сторону. «Постараюсь прожить без всякой религии, — говорю. — А без веры в бога быть хорошим человеком гораздо трудное. Поставь мне по крайней мере пятерку за усердие»…

— Тогда почему же он так говорил о тебе по телевизору? — спросил Джейк.

Я с трудом оторвалась от своих мыслей.

— Что?

— Он сказал, что ты порядочная женщина.

— А… в самом деле? Не знаю, наверно, он имел в виду, что я никогда бы не ограбила банк.

— Тогда почему он так просто и не сказал, что ты никогда бы не ограбила банк? — возразил Джейк. — Он сказал, ты порядочная женщина.

Я посмотрела на него.

— Может, теперь, после твоего ухода, он смотрит на тебя иначе. Скорее всего, ты с самого начала не разобралась в нем. Может, он взаправду теперь думает, что ты хорошая, и мучается оттого, что ошибался. Тебе это когда-нибудь приходило в голову?

— Пожалуй, нет, — сказала я.

— Ох уж эти женщины! — воскликнул Джейк. — Не понимают самых простых вещей.

Мы ехали молча, по обеим сторонам аллеи фонари мерцали, как двойная нитка ожерелья из драгоценных камней.