Благородна и благочестива

Глава 4. Дворец

Вид на столицу из окна богатого экипажа, поднимавшегося вверх по устланной белым камнем дороге, оказался восхитительным. До этого дня Камилла считала столицу ничем не лучше, а во многом даже, пожалуй, и хуже безымянного родного городка на Рыжих Островах. Потому как людей больше, все кричат, толкаются, шумят и спешат, цены выше раза в четыре, торговаться никто не любит, стражи много, а крышевателей на рынках столько, что легче прожить честным трудом, чем перейти дорогу кому-то из местных щипачей.

А ещё — так и не увидела Камилла ни роскошной жизни, ни прочих благ, за которыми болваны и простофили едут в столичный город. Ну то есть, издалека видела: богато одетых господ и пышно разряженных женщин здесь хватало. Только они, верно, и могли себе позволить золотые — не по качеству, по цене — украшения, диковинные сладости, дохлых зверей на пушистые воротники, толстенные книги без картинок, изящные письменные принадлежности, названия которым Камилла и не знала, и прочее добро, в избытке наполнявшее столичные прилавки.

И лишь теперь, глядя на раскинувшийся у подножия горы город, сверкавший светлыми крышами, позолоченными флигелями и слепящим серебром столичной гавани, Камилла невольно признавала: оплот королевства был воистину прекрасен. Пожалуй, даже самый прекрасный из скудного списка городов, виденных дочерью Рыжего барона.

Напряжённая тишина в экипаже Камиллу не особо смущала: излишний стыд из ученицы мэм Фаиль вытравил ещё в первый год работы, заставляя стучаться людям в двери и предлагать ненужные товары.

Правда, ругань и захлопывающиеся перед носом створки оказалось легче снести, нежели чем пристальные взгляды всех, находившихся в экипаже. Особенно напрягали неподвижные глаза ллея Салавата: королевский советник как повернулся в её сторону, так и не отворачивался до конца пути. Хорошо, что ллей Ленар отправился за ними верхом, иначе избыток превосходящих сил в экипаже оказался бы не под силу даже дочери Золтана Эйросского.

— Полагаю, его величество в добром здравии? — нарушила тишину ллейна Бианка, с трудом отводя взгляд от рыжей девицы. Полуобернулась к ллею Салавату, растянула бледно-розовые губы в вежливой улыбке. — Я удивилась приглашению. Король Родрег редко устраивал празднества в честь своего дня рождения.

— Уверяю, для меня это тоже стало неожиданностью, — ллей Салават вынужденно оторвал взгляд от Камиллы, вернул собеседнице тонкую усмешку. — Дорогой кузен пожелал увидеть всех приближенных лиц.

Ллейна Бианка явно проглотила последующий вопрос, потому что серые глаза тревожно вспыхнули, но тут же и погасли, когда она отвернулась к окошку. Они въезжали в замковые ворота, и Камилла постаралась успокоить дыхание. Стража у ворот узнала всадника перед экипажем и пропустила ллея Ленара и всех гостей. Следом за ними въезжала грузовая телега с вещами прибывших и слугами; Камилла разглядела их на повороте.

Экипаж въехал во внутренний двор, тотчас отъезжая в сторону от главной дороги, ведущей к замку. У королевских конюшен они наконец остановились, и услужливый кучер спрыгнул наземь, отворяя дверцу.

Руку ллейне Бианке и ллейне Одетте подавал уже спешившийся ллей Ленар. Когда в экипаже осталась лишь Камилла с ллеем Салаватом, последовала неловкая заминка: королевский советник вынужден был пропустить последнюю из женщин вперёд, но снаружи никого, кроме кучера, уже не оказалось: ллей Ленар отошёл в сторону вместе с прекрасными дамами, не обращая внимания на показавшуюся в проёме Камиллу.

— Я польщён столь сомнительным обществом, но мне не хотелось бы сидеть в экипаже до вечера, — холодно усмехнулись за спиной. — Мой племянник, разумеется, забыл о мужском праве подать руку помощи, однако его можно понять: руку подают лишь высокорожденным ллейнам.

— Вашему племяннику следовало бы проверить зрение у лекаря, светлый ллей Салават, — хмуро разглядывая близкую землю, столь же неласково отозвалась Камилла. — Он только что упустил последнюю возможность получить моё расположение.

Удивлённое хмыканье за спиной можно было расценить и как возмущение, и как восхищение. Коротко выдохнув и подобрав юбку так, чтобы не мешала при размашистом шаге, Камилла спрыгнула наземь. Причиной неудовольствия послужило вовсе не презрение ллея Ленара, и не откровенная неприязнь королевского советника: можно подумать, без их помощи не справилась бы. Но чтобы удержать равновесие, пришлось делать более широкий шаг, а для этого — поднять юбку так, что стали видны поношенные и местами прохудившиеся походные кожаные сапоги. То ещё зрелище для неподготовленных.

— Я начинаю думать, что ошибся, дитя, — неспешно выходя из экипажа, проронил ллей Салават. Остановился рядом, отряхивая невидимую пыль с плеча. — Внешнее сходство ничего не стоит, но опальный Золтан тоже не утруждал себя подобающим в обществе внешним видом.

Камилла обернулась на королевского советника. Тот смотрел на ллейну Бианку, делая вид, что уличной выскочки рядом с ним нет, но как только дочь Рыжего барона отвернулась, обронил:

— И долгими речами твой батюшка тоже себя не утомлял. Верю, что от скромности, не от необразованности, — усмехнулся Салават.

— А я верю, светлейший ллей, что много говорить и много сказать — не одно и то же, — вежливо отозвалась Камилла. — Жаль, что вы этого мнения не разделяете.

Ллейна Бианка обернулась, и Камилла поспешила к ней с радостью: беседа с ллеем Салаватом давалась непросто. Несомненно, влиятельнейший человек при дворе; но что толку стараться, если и дереву ясно, что он её невзлюбил и помогать не станет? И с чего бы? Замок и земли — не та вещь, которую можно с лёгким сердцем подарить первой встречной. Даже если она окажется истинной наследницей.

— Ллейна Камилла, следуйте за нами.

Дважды повторять не потребовалось: слуги уже разбирали мешки да сундуки, а ллей Ленар предложил руку ллейне Одетте, первым направившись с ней ко дворцу. Ллей Салават протянул ладонь ллейне Бианке, и Камилла уже приготовилась шагать за чужими спинами, когда ллейна Бианка обернулась.

— Ллей Салават, с нами ещё одна гостья, — мягко напомнила она.

Камилла ответила на натянутую улыбку королевского советника не менее кислой миной и коснулась его локтя пальцами, принимая навязанную вежливость.

Усыпанная мелким жёлтым песком тропа к боковому входу дворца показалась вечностью.

Камилла не только ощущала неприятный холод напряжённой руки советника под рукой — она почти не слышала, о чём переговаривались в их процессии, и оттого чувствовала себя не менее далёкой от происходящего, чем если бы плелась позади. Но зато невольные наблюдатели так не думали. Пока они шли, им встретились несколько прогуливавшихся пар, с каждой из которых ллейна Бианка здоровалась кивком, не останавливаясь для переговоров. Но удивлённые взгляды придворных, скользнув по высокорожденным ллейнам, неизменно останавливались на неизвестной им гостье, которую почему-то вёл под руку сам королевский советник.

Даже Камилла слышала шепотки за спиной, когда они проходили мимо. Румянец стал единственным признаком волнения; помогали мысли о замке, землях, богатстве и о том, что она сделает всё, чтобы прибрать это к рукам. Второго шанса не будет — это Камилла понимала. Если покупатель уходит — рассчитывать на возвращение не стоит.

— Омуш проводит вас в отведённые покои, прекрасная Бианка, — улыбнулся королевский советник, едва они поравнялись с дворцом. У входа уже ждал немолодой и неулыбчивый слуга, коротко поклонившийся, когда его назвали. — С нетерпением ожидаю вас за ужином.

Путь по дворцовым коридорам, полным цветов в подставках, гобеленов, мраморных лестниц, скульптур и стражи, показался Камилле очень длинным — но очень разнообразным. На встречающуюся челядь и высокорожденных дочь Золтана Эйросского уже не глазела так уж откровенно, больше — на огромные окна, из которых лился свет предзакатного солнца, роскошное убранство и такие широкие залы, что в них одних, казалось, уместился бы весь её родной городишко.

В коридоре восточного жилого крыла, где, по словам Салавата, разместили гостей, случилась заминка: сидевшие на мягком диване богато одетые ллейны приподнялись при появлении ллейны Бианки с дочерью и Камиллой, и почти одинаково всплеснули руками.

— Ллейна Бианка!

В ожидании, пока благородные девицы обменяются шумными приветствиями, Камилла осмотрела обеих. Платья оказались богатыми, со множеством блестящих камушков и в кружевах, замысловатые прически пестрели цветами и перьями, а лица оказались разукрашены, похожи друг на друга и приятны глазу, только уж больно заносчивы и высокомерны. Перед ллейной Бианкой, впрочем, обе растекались патокой.

— Мы уж переживали, что вы не успеете на праздник, — трещала одна из них. — Но когда светлейший ллей советник велел вам с дочерью отвести лучшие покои…

— Нас с сестрой переселили в другой конец, — подключилась вторая. — Хотя мы при дворе уж полгода и имеем право на лучшие комнаты!

— Гостей много, — поморщилась первая. — Его величество созвал всю знать, даже из дальних провинций приехали местные… пэры. Вот покоев и не хватает!

— Желаете разместиться в наших? — с доброй улыбкой предложила ллейна Бианка. — Нам с дочерью… и нашей гостье не нужны большие комнаты.

Слуга ллея Салавата, Омуш, обеспокоенно переступил с ноги на ногу, глянул на встрепенувшихся девиц.

— Вы серьёзно? Уступите? — едва не взвизгнула от переигранного восторга одна из них. — Ах, ллейна Бианка, вы сама доброта и щедрость! Но мы не можем… ведь ллей советник велел вам, лично…

— Это самое малое, что я могу сделать для кузин своего покойного мужа, — мягко улыбнулась Бианка. — Прошу вас, Ромина, Рогнеда… не отказывайтесь.

Ромина и Рогнеда отказываться от роскошного подарка не собирались. В коридоре тотчас воцарилась суета: обе кликнули слуг да принялись за переезд, в то время как носильщики уже заносили сундуки новоприбывших в указанные комнаты. Лишь когда за дворцовыми окнами стемнело, великое переселение закончилось, невзирая на ворчание Омуша, который угрюмо предупреждал, что ллей Салават останется недоволен.

Ллейна Бианка велела горничной затворить общие двери в их смежные покои и распорядилась подать воды для омовения. Камилла, которая всё время суматохи тихонько простояла в углу, с интересом разглядывала богатую приемную выменянных у сестёр покоев. Осторожно заглянула и в две смежные спальни. В одну, побольше, ллейна Бианка распорядилась перенести мягкий диван из приемной, и собиралась занять её с дочерью. Вторую любезно предоставили Камилле — по словам ллейны Бианки, пока ей не отведут собственных покоев.

— Я похлопочу об этом, сразу после аудиенции, — пообещала она. — Как только его величество проведёт обряд крови.

— Всё ещё сомневаетесь, что я говорю правду? — догадалась Камилла. — Это ничего, — тут же заверила нахмурившуюся Бианку она, — мэм Фаиль тоже всегда проверял монеты на зуб.

— Мама, — позвала Одетта, позволяя камеристке снять с себя плащ и ослабить шнуровку платья, — почему же ты отдала лучшие покои кузинам отца? Ведь сам ллей Салават отвёл их нам.

— Именно поэтому, — вздохнула Бианка, снимая с плеч чудесную накидку. — Не желаю, чтобы нас слушали чужие уши, а через потайную дверь приходили ночные посетители. Ступай, — кивнула дочери ллейна. — Приведи себя в порядок перед ужином.

Одетта, как и предполагала Камилла, оказалась на редкость тихой и послушной дочерью. Младше самой Камиллы года на три, Одетта казалась ей ребёнком, воздушным и нежным, как мягкое облачко.

Камилла не помнила, чтобы она сама хоть когда-нибудь была такой же. Тихой, послушной или же мягкой.

— На ужин ты не пойдёшь, — проронила Бианка, как только дочь с камеристкой отошли в небольшую смежную залу, служившую купальней. — И я попрошу тебя не покидать покоев. Ведь о твоём присутствии никто во дворце не знает, кроме ллея Салавата. Я обращусь к его величеству после ужина и попрошу, чтобы он провёл аудиенцию до празднества, иначе после — станет не до тебя. Эдна, наша камеристка, поможет с омовением и побудет рядом, на случай, если что понадобится.

— Это верно, — кивнула Камилла. — Незнакомому человеку доверять не следует. Но вряд ли я пробралась в самое сердце дворца с дурной историей, чтобы стянуть у вас драгоценности, светлейшая ллейна.

— Я не беспокоюсь о драгоценностях, — нахмурилась Бианка. — Я беспокоюсь о тебе.

Камилла насторожилась, мигом понимая: благородная не шутит. И встревожена, судя по потемневшим глазам, всерьёз.

— Я верю, что вижу перед собой дочь Золтана, — тяжело, через силу выталкивая слова, выговорила Бианка. — И дело не в твоей устойчивости к магии. Привычки и движения сложно подделать, дитя. Твой отец… мы росли вместе. Никто не знал Золтана лучше, чем я. И я… прекрасно помню, как он точно так же, как ты, поджимал губы… как дёргал щекой… как опирался плечом о косяк — вот так, как делаешь это сейчас ты, хотя это совсем не по-женски и пахнет дурным воспитанием…

Камилла дёрнула щекой и выпрямилась, неохотно отрываясь от косяка.

— И если глаза и сердце не обманывают меня, то ты в большой опасности, дитя.

— Из-за прений с Эйросским замком? — понятливо кивнула Камилла. — На Рыжих Островах из-за наследства тоже частенько дрались. Даже до кровопролития доходило. В смысле, — задумавшись, поправила себя дочь Рыжего барона, — каждый раз доходило.

Ллейна Бианка покачала головой, с горечью и недоумением разглядывая Камиллу — так, словно вновь увидела.

— Твой отец совсем ничего не рассказывал? Про род Эйросских ллеев? Про королевство Айрон?

Камилла отвела взгляд и привычно дёрнула щекой, некстати вспомнив, что именно так Рыжий барон и делал, когда избегал откровенных бесед.

— Батюшка сторонился праздных разговоров о прошлой жизни, а потому и не рассказывал. Да и дома не так уж часто появлялся, — не стала церемониться Камилла. А что? И правду сказала, и на жалость пробила. — Всё леса от нечисти зачищал да местным помогал. Полагаю, сбегал от неудачного выбора да грязного быта, как мог, светлейшая ллейна.

— Ох, Золтан…

Бианка сокрушённо покачала головой, прислушалась к плесканиям в купальне и решительно выпрямилась.

— Я распоряжусь, чтобы в покои принесли ужин, — быстро заговорила она. — Эдна поможет с одеждой, мы вернёмся ближе к полуночи. Не покидай покоев, — снова предупредила ллейна Бианка. — Мы поговорим сразу, как только я и Одетта вернёмся с ужина. Услуга за услугу, Камилла. Так, кажется, говорят на Островах? Я помогу тебе с аудиенцией у его величества, а ты — расскажешь мне всё, чем жил твой отец до того, как исчез.

— Дело, — согласилась Камилла. — Можно вопрос?

— Разумеется.

— Батюшка, верно, обошёлся с вами не очень учтиво, когда сбежал себ знает куда, — проницательно заметила Камилла. — Возможно, даже помолвку сорвал. Почему вы мне помогаете?

Бианка обречённо выдохнула и потёрла виски пальцами. Взглянула на Камиллу бесконечно усталым взглядом.

— Твой отец всегда был мне дорог. Его выбор — не причина для ненависти. Я всё так же любила Золтана и желала ему лучшего, даже когда он объявил о собственном выборе прилюдно. Как сестра может желать брату дурного?.. Я надеялась только… что Золтан не жалеет о скоропалительном решении — и что он счастлив. Но даже если бы я и хранила обиду — с чего бы мне желать зла тебе? Ты едва ли в чём-то виновата, дитя.

Камилла подумала, что редкие из её знакомых полагали бы так же. Пожалуй, даже никто бы не полагал. Вслух дочь Рыжего барона заметила:

— Учитель говорил, что мой дед жив. Вы знаете ллея Тадеуша?

— Знала, — снова погрустнела ллейна Бианка. — После моего замужества мы почти не держали связь, а теперь, после приключившегося с ним несчастья… мне до сих пор сложно в это поверить. Впрочем, я верю, что он сильно страдал из-за сумасбродства сына. Возможно, это в конце концов и лишило его разума.

— Нерадостно, — заметила Камилла, подсчитывая собственные шансы на успех. Все они так или иначе сходились на ллейне Бианке — и на невиданном шансе, отпущенном ей судьбой. — Не смею вас задерживать, светлейшая ллейна. Из комнат — ни ногой, — предвосхитила замечание Камилла, чинно усаживаясь в углу.

Сборы благородных ллейн продолжались не менее двух часов — Камилла даже задремать на стуле успела, и уже не стыдилась требовательного урчания в желудке. Кто ж знал, что еда во дворце строго под расчёт и в оговоренное время, она здесь как бы неучтённый гость, и под сень королевского замка лучше вообще приходить с набитым животом?

— Мы готовы, — задержалась на пороге ллейна Бианка, а дочь Золтана Эйросского вздрогнула и проснулась. — Прости, что тебе придётся в одиночестве коротать вечер.

— Ночь уже, — не подумав, сонно отозвалась Камилла. — Не заскучаю.

Дочь Золтана Эйросского разглядела наконец ллейну Бианку, в серебристом платье и с богатым ожерельем на шее, затем ллейну Одетту, виновато улыбавшуюся ей из-за спины матери, в нежно-сиреневом платье и без всяких украшений; скользнула взглядом по тщательно уложенным волосам благородных и невольно выпрямилась, одёргивая засаленный рукав собственного платья.

— Хорошего вечера, ллейна Бианка, — вежливо пожелала Камилла. — Ллейна Одетта.

Обе улыбнулись ей на прощание, а камеристка Эдна и личная горничная ллейны Бианки принялись за уборку. Двери закрылись, оставив шлейф духов и воздушных тканей снаружи, и Камилла облегчённо выдохнула, тотчас выдав своё местоположение.

— А, гостья! — вспомнила Эдна, с прищуром оглядывая девицу. Хозяйка общалась с Камиллой учтиво, но у камеристки оказалось собственное мерило человеческой ценности. — Что ж… значит, будем и из вас делать ллейну.

— А я кто? — поразилась такой наглости Камилла.

— А по вам, дорогая, этого ещё не скажешь, — поставила точку в беседе Эдна, не вдаваясь в подробности.

Спустя целую вечность омовения и прихорашивания Камилла признала, что камеристка, верно, дело своё знала и была не так уж и неправа, отпуская своеобразный укол в сторону дочери Рыжего барона. Потому что отражение, которое Камилла видела теперь в зеркале, столь сильно отличалось от привычного, что она крутилась возле него так и эдак, веря и не веря собственным глазам.

Кожу, натёртую до скрипа, горничная и камеристка умаслили благовониями и воздушными белыми снадобьями, после которых та стала мягкой, шелковистой на ощупь и невероятно ароматной. Лицо подверглось куда более сложным манёврам, после чего брови Камиллы стали чуть тоньше, ресницы — гуще, а кожа приобрела удивительный персиковый оттенок. И самое главное — на ней каким-то чудом не проявлялось больше ненавистных веснушек.

— Госпожа предложила вам собственное домашнее платье для ночного отдыха, — сухо и коротко, но вежливо просветила Камиллу Эдна, помогая ей надеть светло-зелёное одеяние небесной красоты. Оно оказалось расшито мелкими блёстками у ворота и волочилось по полу, да и в рукавах подвисало, но Камилла отказалась его снимать и примерять что-либо более подходящее. В таком не дома — на бал не стыдно идти.

Волосы камеристка уложила «просто»: умастив душистыми маслами, от чего медные кудри стали послушными и сами ложились, как надо, и сплетя их в свободную полукосу, да оставив в волосах шпильки с мелкими камушками. Под бликами от светильников те сияли, будто драгоценности, и Камилла впервые поняла, сколь глубоко заблуждалась она — и все простофили на Рыжих Островах — почитая её местной красавицей. Рядом с такими, как ллейна Бианка и её дочь, она годилась разве что в посудомойки. И вот — сама стала наконец… хоть отдалённо похожей на женский идеал в лице благородной Бианки.

— Долго над вами колдовать не буду, — устало завершила Эдна: после украшения трёх ллейн руки у камеристки, верно, горели. — Скоро отойдёте ко сну. Поутру уж возьмусь, как следует.

Камилла мудро проглотила множественные вопросы, вертевшиеся на языке, и с удивлением воззрилась на поднос, принесённый горничной: есть почему-то уже не хотелось. Хотелось — нескромно и откровенно — показать миру, сколь красивой она может быть. Да и попросту впервые хотелось чего-то большего, чем просто набить желудок.

— Я в галерее прогуляюсь, — сообщила о намерении Камилла. — Здесь, у покоев, далеко не уйду.

— Аппетит вам нагуливать, верно, не надо, — подметила зоркая Эдна. — А госпожа велела из покоев — ни ногой.

— И я помню об обещании, добрая пэра Эдна, — учтиво склонила голову Камилла. — Но здесь душно после стольких-то омовений. Подышу свежим воздухом — и назад.

— Свежим, — прыснула горничная и тут же одёрнула себя под строгим взглядом камеристки.

— Свежий воздух во дворце — только в наших покоях, — недовольно подметила пэра Эдна. — Ллейна Бианка духоты и дурных запахов не выносит, мы отведенные комнаты проветриваем сами, от дворцовых не дождешься.

— Это верно, — согласилась Камилла, отступая к двери. — От дурных запахов и заболеть недолго. А светлейшая ллейна Бианка всё же хранительница магии воздуха, оно неудивительно, что взаперти ей дышать тяжко.

Камеристка явно удивилась, а Камилла воспользовалась заминкой, чтобы отворить тяжёлую створку и выскользнуть за дверь. Далеко уходить не собиралась: лишь прогуляться по коридору, ощутить, каково это — быть тут полновластной… да хотя бы гостьей! Впитать, так сказать. Прочувствовать. И, может, щегольнуть перед кем-нибудь новым нарядом, столь пренебрежительно названным Эдной «домашним».

Галерея, в которую упирался коридор, оказалась пустынна и темна, освещаемая лишь редкими светильниками да лунным светом из широких окон. Гости ещё не вернулись с позднего ужина, наслаждаясь, видимо, приятным обществом и умными беседами. Камилла вздохнула, потрогала пальцем позолоченную колонну — не отколупывается! — и завернула за угол колоннады, оглядывая очередной полутёмный коридор. Ничего интересного не обнаружила, кроме запертых дверей и подсохших цветов в тяжёлых мраморных вазах, и уже повернула назад, когда внимание привлёк сдавленный звук из-за неплотно прикрытой двери.

Любопытство погубило не одну кошку, но Камилла считала себя проворнее любого зверя. Прокравшись на цыпочках к тяжёлой створке, дочь Рыжего барона приложила ухо к щёлке и прислушалась.

— Ллей Ленар, прошу вас… мне… мне пора… маменька сказала…

— Вы — моя невеста, и в этом нет ничего предосудительного… разве вы не желаете узнать меня поближе?

— Да, но… но прошу вас…

Камилла нахмурилась и отстранилась от двери, угрюмо пожирая взглядом резной узор на створке. Затихающий лепет ллейны Одетты не позволял даже надеяться на приличный исход: столь беспомощной казалась дочь Бианки, столь непонимающей и неискушённой. Всё же ей не доводилось, верно, шнырять по кабакам да выискивать загулявшую няньку. И по липким рукам тоже давать не приходилось.

— Добрый вечер! — с грохотом распахнув тяжёлые двери, звонко выкрикнула Камилла. — Ллей Ленар, какая неожиданность! А я как раз в поисках ллейны Одетты, — холодно улыбнулась дочь Золтана Эйросского, в упор глядя на покрасневшего от гнева и недовольства ллея Ленара, судорожно заправлявшего тонко вышитую рубашку обратно в штаны. — Пэра Эдна попросила меня встретить светлейшую ллейну, ведь ужин, судя по всему, давно закончился. Что же вы делаете здесь, в пустой и холодной зале, где темно, неуютно и, к тому же, опасно?

— Ллейна Одетта со мной, — отрывисто отозвался ллей Ленар, раздражённо застёгивая манжеты, в то время как Одетта, красная, смущённая и со съехавшим платьем, неуверенно смотрела то на жениха, то на рыжую девицу на пороге. — Что может ей грозить?

— С вами — что угодно, — вежливо отозвалась Камилла, протягивая руку дочери Бианки. — Ллейна Одетта, боюсь, пришла пора прощаться с вашим учтивым женихом. Уже поздно; пэра Эдна не успеет убрать вас ко сну. Доброй ночи, ллей Ленар!

Ллейна Одетта наконец сделала правильный выбор: подобрав юбки и сделав неловкий поклон в сторону жениха, она поспешила к спасительной двери и протянутой ладони. Приняла её, вцепившись в предплечье Камиллы мертвенной хваткой. Стиснула ледяные пальцы, не замечая, что больно сжимает чужую руку.

Камилла насмешливо склонила голову, отворачиваясь от разъярённого жениха. Оказалось, что поспешно, потому что уже в следующий миг её дёрнули за плечо, разворачивая лицом к себе.

— Простолюдинка, — прошипел ллей Ленар, нависая над Камиллой. Ллейна Одетта слабо вскрикнула и, отпустив предплечье Камиллы, тотчас вцепилась тонкими пальчиками в запястье жениха, пытаясь оторвать его от спутницы. — Кем ты себя возомнила, нищенка? Бианка тебя подобрала на помойке, и ты решила, что уже гостья? Мразь… — встряхнул Камиллу за плечо Ленар. — Дорожная шлюха… тварь…

Одетта охнула, отступила на шаг и закрыла лицо руками, содрогнувшись в бессильных рыданиях. Лицо дочери Бианки уже пылало от стыда и непотребных слов, которыми покрывал Камиллу высокородный жених, но как себя вести в подобных ситуациях, юная Одетта ещё не знала.

— Запомни, гадина, — встряхнув Камиллу ещё раз так, что у той клацнули зубы, прошипел Ленар, — ты не смеешь обращаться к высокорожденным. Слышала, уродина? Не смеешь даже взор поднять на благородных!..

Камилла увернулась в последний миг от жёсткой пощёчины, наверняка лишившей бы её передних зубов, и двинула коленом в ответ — коротко, без размаха. Затем вырвалась из ослабевшей руки благородного, отступая к двери — и резному столику рядом с нею.

— Может, и не смею, — тяжело дыша, подтвердила дочь Рыжего барона. — Но обращаюсь!

Ллей Ленар всё ещё стоял, скрючившись и держась руками за пах, когда сверху прилетел тонкий подсвечник, опущенный с силой и отнюдь не лилейной ручкой. Отчаянно сквернословя, ллей Ленар повалился на ковёр, а Камилла дёрнула Одетту за локоть, оттаскивая к двери.

— С подручными средствами обращаюсь, — пропуская Одетту вперёд, пояснила запыхавшаяся Камилла. — А вам, ллей Ленар, следует поработать над благочестием. Ибо без него благородства не бывает, родись ты хоть трижды от светлых ллеев!

Выскочила в коридор Камилла споро: пока не очнулся от неожиданного отпора благородный ллей, да пока не прибежал с ответной лаской.

— Поскорее, ллейна Одетта, — напутствовала перепуганную спутницу Камилла, оглядываясь назад. — Ведь и впрямь время позднее, как бы совсем не опоздать…

На счастье, успели. Пэра Эдна, едва увидев ввалившихся в покои девиц, даже присела, а потом тотчас спешно принялась за ллейну Одетту. Девушка оказалась предсказуемой: вначале разрыдалась, разразившись несвязной исповедью, потом быстро успокоилась и позволила себя переодеть в домашнее платье, а затем уж прилипла к Камилле, как банный лист к непотребному месту. Так и ушла с нею в покои новой подруги, распорядившись перенести поднос с угощениями на кровать. Подозрительный взгляд Эдны сверлил спины обеим, словно острие стрелы, засевшей между лопатками.

— Я за ужином почти ничего не ела, — взволнованно и нервно делилась Одетта, постепенно успокаиваясь. Ужин с подноса стремительно исчезал, и Камилла тоже занервничала: эдак и впрямь останется один на один с урчащим желудком. — Кругом важные гости, его величество, вопросы сыплются слева и справа, всем улыбаться нужно, а ещё ллей Ленар… глаз с меня не сводил… Кусок в горло не лез!

Зато сейчас — влезало, кажется, всё подряд, и немного сверху. Камилла тревожно покосилась на исчезающий ужин и ввязалась в гонку на опережение. Со снедью покончили стремительно и беспощадно, и дочь Золтана Эйросского лишь вздохнула, понимая, что добавки в столь позднее время ждать не приходится.

— Вы такая отважная, ллейна Камилла, — восхищённо и устало вздохнула Одетта. — Я бы так не смогла. Сейчас понимаю, что даром пошла с ллеем Ленаром… маменька сказала: обождать её в галерее, пока она переговорит с его величеством, но Ленар настоял, сказал, пройдёмся недалеко, заодно и проводит… Ничего не понимаю, — вздохнула Одетта.

Камилла тоже вздохнула, но не потому, что не понимала. А потому, что Одетту стало и впрямь жаль: ведь так и не поняла бы, дурочка, к чему дело скатывается. Уразумела бы, только когда девичества лишилась, а до того всё за ухаживания жениха почитала бы. И в последний миг отказать бы тоже не посмела: как же, старший, взрослый, такой красивый молодой человек… да и жених к тому же! Может, и впрямь так надо, а она и не знает? Лучше делать, как говорят, а то ещё разгневает или разозлит ненароком…

К мэме Софур как-то прибегала одна из её многочисленных бывших воспитанниц. Плакала, заламывала руки, и всё несвязно говорила, говорила… что так до конца и не понимала, что к этому дело идёт…

Камилла слушала.

Уже в который раз слушала. И так же, как делала это мэма Софур, поглаживала ллейну Одетту по спине. Мягко, легко. Почти невесомо.

К приходу ллейны Бианки та уже совсем успокоилась, наелась и угрелась, сидя на ложе Камиллы, так что и сама не заметила, как уснула, уткнувшись в плечо старшей подруги. Камилла будить не стала: укрыла своим покрывалом, выскользнула из спальни. Пэра Эдна с горничной как раз покидали покои, отправляясь в собственные комнаты, для прислуги, и о чём-то тихо шептались на пороге с появившейся ллейной Бианкой. Переговорив с прислугой, ллейна отдала последние тихие распоряжения и плотно закрыла дверь — на двойной замок. Заглянула в комнату Камиллы, подошла к кровати, легко поцеловав дочь в лоб. Тихо вышла, поманив Камиллу за собой.

Дочь Рыжего барона наблюдала за сценой молча. Образ матери совсем смазался в воспоминаниях: только и запомнила, что громкий задорный смех, крепкие смуглые руки, вздымавшие её в воздух, белые зубы в счастливой улыбке, да крупные смоляные локоны, выпадавшие из-под красного головного платка, повязанного лихо, на затылке. Кажется, были поцелуи перед сном. И ссоры с отцом. А иногда — и то, и другое вместе. А порой — вот как сейчас — лишь смазанное, как в тумане, воспоминание. Далёкое, тёплое и отчаянно-болезненное.

— Эдна коротко рассказала мне о произошедшем, — остановившись у туалетного столика, проронила Бианка. — От себя добавишь?

— Ллейна Одетта, верно, расскажет больше, как проснётся, — откликнулась Камилла, усаживаясь на низкий диванчик у камина. — А от себя только то скажу, что жених у вашей дочери — как есть дрянь.

— Это для ног.

Камилла удивилась. Жених для ног?

— Пуфик, — мельком обернувшись, уточнила Бианка. — Это пуфик для ног. На нём не сидят.

— О, — понятливо кивнула Камилла, перебираясь на диван побольше. — Это ж какие ноги должны быть, если тут вся моя… вся я помещаюсь.

Ллейна Бианка улыбнулась, качая головой. Услугами камеристки она в этот раз не воспользовалась: сама ловко доставала из причёски шпильки да драгоценности, сняла дорогое ожерелье, пряча в шкатулку. Обернулась.

— Спасибо.

Камилла только вытянула ноги, сняв туфли и положив ступни на мягкий пуфик, но от неожиданной благодарности тотчас вздрогнула и всунула их обратно.

— Спасибо, что спасла честь моей дочери, — тяжело повторила Бианка. — Про ллея Ленара мне лучше твоего известно, Камилла. Он ужасный человек, и ничуть не лучше своего дяди.

— Зачем же эта помолвка? — искренне удивилась Камилла. — Ведь Одетта будет с ним глубоко несчастна, ежели тот уже сейчас клешни распускает, будто с дворовой девкой!

Бианка грустно улыбнулась, заходя за ширму. Заструился серебряный водопад сброшенного на ширму вечернего платья.

— Ты умная девушка, Камилла. Понимаешь, что замужество высших сословий — это сделка, а не любовь. Мой покойный супруг позволил мне и Одетте пользоваться его поместьем и сбережениями лишь на одном условии: Одетта выходит замуж за ллея Ленара, наследника ллея Салавата. Волю покойного не в силах изменить даже король, таков закон.

— Глупый закон, — пробормотала Камилла, накручивая прядь на палец. — А что же у светлого ллея Салавата, детей совсем нет?

— Нет, — отозвались из-за ширмы. — Слухи ходят, он бесплоден, поскольку был уже трижды женат, и ни одна из супружниц не произвела на свет наследника. Но Салават не оставляет надежд: пока обеспечивает будущее Ленара, племянника по брату, выискивает новую партию.

— Настойчивый дядька.

— И меня нисколько не радует его настойчивость, — тихо обронила ллейна Бианка, выходя из-за ширмы.

Камилла обернулась и застыла: даже ночное одеяние светлейшей Бианки казалось ей верхом совершенства. Даже бесформенная рубашка с кружевами подчёркивала хрупкость точёных плеч, а ночной халат повязывался поясом с тёмно-синим узором. Дочь Рыжего барона подавила завистливый вздох и вновь посмотрела в огонь, чтобы не таращиться, как на рынке.

— Я бы отказалась от наследства мужа даже в убыток собственной дочери, — негромко проронила Бианка, присаживаясь в кресло напротив. Камилла быстро спустила ноги с пуфика и спрятала их в туфлях. — Но без владений отца Одетты мы становимся беззащитны: мой род обеднел задолго до моего рождения, у нас почти ничего не осталось, кроме имени и магии крови. Да и та… подпорчена. Покойный муж рассчитывал, что в его роду появится наследник магии воздуха, но из-за старого проклятья, наши женщины рожают лишь девочек…

— Чудно, — удивилась Камилла. — Кто это вас так?

Бианка улыбнулась — искренне, светло, отчего усталое лицо стало чуть моложе и ещё прекраснее.

— Согласно преданью, кто-то из мужчин нашего рода обесчестил девушку из обедневшей благородной семьи на севере королевства. Мать девушки, видя страдания несчастной, прокляла род Ватерлисских, предрекая, что никогда более у нас не родится наследник мужеского пола, способный к магии воздуха.

— И как, сработало? — заинтересовалась Камилла.

— Мальчиков у нас и впрямь больше не рождалось, — согласилась Бианка. — Но наши женщины по-прежнему устойчивы к магии стихий. Как и ты.

Камилла задумалась о своём, поэтому следующий вопрос ллейне Бианке пришлось повторить дважды.

— Как ты думаешь, погиб ли твой отец?

Дочь Золтана Эйросского неопределенно пожала плечами.

— Пять зим — долгий срок, светлейшая ллейна. Хочется верить, что батюшка заплутал и скоро появится, но рассчитывать на это тоже глупо.

Бианка потёрла висок.

— Его величество склонен считать так же, — обронила она. — Сказал, что если ты — и впрямь наследница Эйросских ллеев, мы не имеем права не заметить твоего появления. Иначе, по словам Родрега, сам престол взбунтуется.

— Причём тут престол? — удивилась Камилла. — Главное, чтобы меня пустили в фамильный замок! Клянусь, ллейна Бианка, если у нас всё получится, там хватит места на всех! Плевать на наследство вашего мужа, со мной вы будете в безопасности! — разошлась дочь Золтана Эйросского. — И Одетте не придётся выходить замуж за этого убогого, и мужа ей найдём приличного, и вы будете спокойны, и няню к делу пристрою — а за делом и пить ей будет некогда — и пэр Нильс тоже…

— Камилла, дитя моё, — подалась вперёд Бианка. Взяла своими тонкими руками её, смуглые и всё ещё грубые, несмотря на старания пэры Эдны. Впилась взглядом в раскрасневшееся лицо, стиснула её пальцы своими. — Дело совсем не в Эйросском замке! Милостью Отца Небесного, теперь у нас есть ты, и если обряд крови подтвердит, что ты — дочь Золтана, ллей Салават спустит всех убийц королевства, чтобы добраться до тебя — во дворце ли, в замке или по дороге!

— С чего бы ему? — пробормотала Камилла, испугавшись такого напора со стороны всегда сдержанной и спокойной ллейны Бианки. — Других дел нет? Или ему так сильно глянулись батюшкины земли и Эйросский замок?

— Дело не в замке и не в землях, — успокаиваясь, повторила Бианка, и серые глаза полыхнули плавленым серебром. — Дело в твоём праве на престол.