Благословенный. Книга 6 (СИ)

Глава 9

Итак, изложив легендарному немецкому философу все свои пожелания по поводу будущего трактата о всеобщем мире и всемирном государстве, я уже было собрался возвращаться в Петербург. Но тут вдруг меня захватил вихрь событий, заставивший резко поменять планы.

Прежде всего, произошло восстановление Польши. Казалось, это событие было согласовано заранее и не должно было создать проблем. Но поляки не были бы поляками, не подкинь они мне проблем…

По соглашению с Тадеушем Костюшко, он имел полномочия объявить о создании «Республики Польша». Это должно было быть новое государство, без правопреемства со старой республикой, уничтоженной 5 лет назад. Но 5 марта 1800 года со ступеней Кафедрального собора Святого Флориана было торжественно провозглашено… возрождение Речи Посполитой! А это, знаете ли, совсем другой винегрет!

Объявив о возрождении старой республики, поляки недвусмысленно намекали на претензии в отношении, как минимум, территории Литвы в ее национальных границах. А учитывая, что большая часть населения Белоруссии была к тому времени окатоличена, границы эти становились чрезвычайно зыбкими…

Так что вопрос о будущей русско-польской границе из рутинного становился крайне острым! И, испытывая страстное желание выяснить отношения, я отправил Костюшко предложение о личной встрече. Однако Тадеуш, назначенный диктатором временно правительства в Варшаве, не мог отлучаться из столицы надолго: поездка в Петербург была бы для него затруднительна. Поэтому, находясь в Кенигсберге, я не мог упустить возможности без долгих разъездов увидеться с ним где-нибудь в Данциге или Кольберге.

Вторым моментом, не совсем неожиданным, но, скажем так… неучтённым, оказался вопрос о будущем Пруссии. Слухи о моем желании совершено уничтожить эту страну произвели в Европе весьма неблагоприятное впечатление. Основной лейтмотив политического дискурса по этому поводу в ведущих европейских столицах можно охарактеризовать словами: «А не много ли он на себя берёт?». И было отчего…

Всё дело в том, что Пруссия, с какой стороны не погляди, являлась частью так называемого «Европейского равновесия». Её существование в какой-то мере уравновешивало мощь Франции и Австрии; поэтому исчезновение этого важного актора европейской политики могло создать крайне неожиданные пертрубации.

Поэтому я решил на некоторое время задержаться в Германии.

Несколько дней ушло на смотры расквартированных в Восточной Пруссии войск. Затем я выехал в сторону Берлина, однако вновь вынужден был задержаться; в городе Эльбинг меня застала весть о том, что представители бывших прусских земель — бургомистры ипрезиденты провинций — прослышав, что я прибыл в Кенигсберг, составили делегацию и теперь спешат туда в надежде на аудиенцию.

Решив не заставлять уважаемых людей гоняться за собою, как за зайцем, я написал, что буду ждать их в Эльбинге.

На третий день ко мне приехали ландраты округов Райхенбах, Цихинау, Гумбиннен и Шнайдемюль, а также бургомистр Данцига. Мы встретились в середине дня в здании городской ратуши Эльбинга.

— Чем обязан, господа? — не очень вежливо спросил я.

— Ваше Величество! — начал дородный представитель округа Цихинау, всё еще носивший пышный пудреный парик. — Мы все, здесь присутствующие, ещё недавно являлись добрыми подданными короля Фридриха-Вильгельма. Но недавно всё переменилось: королевская чета удалилась в иные земли, и на наших землях по праву победителя распоряжаетесь теперь Ваше Императорское Величество. Нас, здесь присутствующих, крайне беспокоит будущее нашей страны. Подведомственное нам население полнится самыми разнообразными слухами — о том, что вся Восточная Пруссия, Померания и Силезия будут отданы полякам; о том, что Прусское государство отныне надобно полагать уничтоженным… Всё это вызывает волнения добрых немцев за нашу судьбу!

— Ну, господа, — холодно ответил я, — полагаю, никто не будет возражать, что польские земли должны отойти обратно к Польше. Ну а что касается Восточной Пруссии — рассматривайте ее как жертву, необходимую для урегулирования сложившейся ситуации!

— Ах, Ваше Величество! — просительно заглядывая мне в глаза, промямлил бургомистр Данцига, — прошу, пересмотрите решение Вашего Величества! Решительно никто из немцев не желает оказаться под властью Польши! Мы все единодушно предпочли бы правление Вашего Величества, будь вы столь добры, чтобы пожелать присоединить наши земли к Вашей благословленной империи!

— Простите, но этот вопрос решён! — отрезал я.

Общий вздох сожалении был мне ответом.

— Ваше величество, вероятно, не представляет себе, каково это — находиться под властью польской анархии! — помрачнев произнёс представитель Гумбиннена. — Ваша воля для нас — закон, но есть серьезнейшие опасения, чтотакое решение станет в будущем источником разного рода волнений и смут…

На это я промолчал.

— Ну а что же относительно судьбы самой Пруссии? — с тревогой спросил депутат от Шнайдермюля.

— Я собираюсь разделить ее на несколько провинций, придав им статус княжеств! И вы, если только будете вести себя разумно, сможете претендовать на достойные руководящие посты! — заверил их я.

Лица депутатов прояснились: по крайней мере, в отношении собственной судьбы они успокоились.

— Для вас, господа, пришла пора забыть свои королевства и княжества и как следует задуматься о более широкой общности — такой, как Германия! — пояснил я свою мысль. А Пруссия — это тормоз на пути объединения всех северогерманских земель!

Такой аргумент произвёл впечатление.

— Однако, Ваше Величество — вкрадчиво заметил бургомистр Данцига — на этом пути Вашему Величеству следует опасаться различного рода неповиновения! Пока его Величество король Фридрих-Вильгельм III с супругой и семейством пребывают в Ганновере в полном здравии, не отрёкшиеся от престола, надобно ожидать, что многие чиновники и офицеры будут бойкотировать ваши планы, а возможно, и оказывать им прямое неповиновение!

— Возможно, возможно… — рассеяно ответил я. — Но если и найдутся люди, желающие служить полностью обанкротившемуся прусскому двору, очевидно, они будут столь недалёки, что никак не сумеют противодействовать моим планам!

Однако, несмотря на внешне проявленное равнодушие, слова о преданности прежней династии не шли у меня из головы. Да, тот факт, что прусский король с семейством жив и на свободе, способен сильно помешать мне в планах переустройства Восточной Германии!

И чем больше я над этим думал, тем уверенней приходил к убеждению, что нужно уделить немцам много больше времени, чем я изначально планировал.

Германия, как ни крути — крупнейшая центрально-европейская страна. Да, сейчас она, как единое государство, не существует — есть лишь аморфное образованием под названием «Священная Римская Империя германской нации». Но я-то знаю, что где-то глубоко в подспудных толщах этого народа медленно, но верно зреет запрос на политическое объединение. Это не тот процесс, который России можно игнорировать — если отдать дело на самотёк, мы получим тот самый предельно милитаризованный Рейх, с которым моей стране пришлось столкнуться в 1914-м, а потом и в 1941-м. Нет, этого мне точно не надо…

А ведь, если хорошенько подумать, тот разгром Пруссии, какой мы учинили в прошлом году — он ведь сейчас запускает именно эти процессы! Немцы унижены громким поражением крупнейшего из своих национальных государств; а теперь их ждёт потеря территорий и полное переустройство Восточной Германии по воле иностранцев! Разумеется, у них начнутся реваншистские настроения, и наверняка недалёк тот час, когда в каждой немецкой казарме будет висеть плакатик типа «Помни Ружаны! Не забудем, не простим!».

Скверно!

Нет, надо что-то срочно с этим делать! Мы разбили прусскою военную машину на поле боя, а теперь нам предстоит довершить начатое. И задушить прусский дух… в дружеских объятиях!

И вот, я решил ехать в Берлин, вызвав туда Румянцева со специалистами Министерства Коммерции и Сперанского с канцелярией. От идеи самостоятельно, по праву победителя, перекроить немецкие земли я наотрез отказался. Нет! Нужно устроить общегерманский конгресс, который и определит судьбу Германии, по крайней мере, ее северной части.* Пусть все выглядит так, будто сами немцы решили все вопросы собственного послевоенного устройства! Нет, разумеется, я буду держать в своих руках все нити, в нужный момент направляя ход собрания в правильную сторону.

Ещё я написал в Лондон мадам Жеребцовой. Необходимо было так или иначе решить вопрос с этими несчастными Гогенцоллернами! Лучше всего будет, если Англия просто выдаст их нам. Но, если премьер Аддингтон на это не пойдёт, возможен и другой вариант… для реализации которого мне понадобится Антон Антонович Скалон, которого я вызвал в Германию из Петербурга.

Да, похоже, этот год весь уйдёт на внешнюю политику! Ну ладно, что поделать…

Твёрдо решив ехать в Берлин, я предложил Костюшко встретиться на полпути в бывшую столицу Пруссии, выбрав в качестве компромиссного населённого пункта городок Ландсберг-ан-дер-Варте

Дороги в Северо-Западной Польше, увы, оказались прескверными. Несмотря на все усилия, пруссаки не смогли серьезно улучшить их за то короткое время, пока они владели этими землями, поэтому в основном пришлось ехать верхом, ёжась под пронизывающим весенним ветром, неумолимо нёсшим на Восток низкие рваные тучи с Балтики.

Подъезжая к Ландсбергу, я мрачно раздумывал над теми доводами, что предстоит применить на предстоящих переговорах с Костюшко. Что не говори, а бэкграунд наших взаимоотношений с поляками оставался весьма скверным: в случившемся 5 лет назад разгроме и разделе Польши они обвиняли прежде всего нас. Надо сказать, в бытность свою в моём родном мире, я всегда удивлялся — почему? Всем известно, что инициатором разделов была Пруссия. При этом именно немцы — Пруссия и Австрия — разделили исторические польские земли, действительно населённые представителями «титульной нации», а нам достались украинские и белорусские территории (ну точнее то, что впоследствии стали «украинскими» и «белорусскими» — а в 18 веке это называли Литвой, Малороссией, Червоной Русью, Подолией, Вольнью и так далее). Однако поляки упорно продолжали считать главным виновником собственной гибели именно Петербург.

Только теперь, попав много ближе к месту и времени тех событий, я понял, отчего всё так случилось. Дело в том, что для поляков, действительно, выглядело всё так, будто все действия по разрушению их государственности предпринимала именно Россия. Именно русский посол Репнин выкручивал руки сейму, одобрившему в конце концов первый раздел Польши. При этом, по каким-то непонятным мне причинам он ещё и вёл себя совершенно хамским образом: не кланялся польскому королю, не снимал перед ним шляпу, и прочее в таком же духе. А пруссаки — инициаторы раздела — всегда держались в стороне. Затем, в преддверии второго и даже третьего разделов прусский посол Луккезини активно интриговал в Варшаве, делая вид, что Берлин хочет заключить с поляками союз против России. Это в то время, когда отношения Петербурга с Варшавой, несмотря на все усилия Потёмкина, постоянно ухудшались из-за вопроса о диссидентах — православных жителях Польши, которым категорически не хотели предоставлять в ней каких-либо прав. И опять же: на сейме, санкционировавшем второй раздел, ссе вопросы продавливали русские вельможи, а документы сейма составлял статс-секретарь императрицы Екатерины — Василий Попов. А затем, после Варшавского восстания, опять же именно русские войска разгромили основные силы инсургентов и штурмовали Прагу. А пруссаки немного покрутились в предместьях польской столицы, ничем особо себя не проявив.

Вот так и получилось, что, несмотря на инициативу Пруссии, ведущую роль в разделах всё-таки сыграла Россия, причём сделано это было весьма бесцеремонно. По здравому размышлению, следует признать, что Фридрих Великий здесь переиграл-таки бабушку Екатерину, умудрившись захапать отличные западно-польские территории, втрое увеличив площадь собственного государства, но при этом для всех оставшись как бы в стороне. А австрияки, получившие польские земли в виде «компенсации» за усиление своих соседей, и вовсе выглядели здесь невинными овечками.

И, тем не менее, с такими вот исходными данными нам предстояло каким-то образом налаживать взаимоотношения с новым польским государством, причём, в отличие от предыдущей итерации польской государственности, довольно сильным и дееспособным. И самым интересным вопросом, конечно же, был вопрос о границах.

Разговор с немецкими ландратами в Эльбинге не шёл у меня из головы. Да, я хотел отдать Восточную Пруссию, Померанию и Силезию Польше, примерно так, как это случилось в 1945 году. Но — а собственно, почему я должен это делать? Если восточная граница Польши будет устанавливаться путём волеизъявления населения — почему такого не должно произойти и с её западной границей? Просто потому, что Пруссия проиграла войну? Но ведь я хочу установить миропорядок, при котором право силы не будет иметь никакого действия, а все споры будут разрешаться наиболее справедливым образом! Если отнестись к немцам несправедливо — они ведь это запомнят!

Если я, русский император, и вся Россия в моем лице, говоря от имени «наций», признаём право белорусов или православных украинцев, русских, русинов, определять свою принадлежность голосованием, то почему мы отказываем в этом немцам? Ну, вот не хотят они жить в составе Польши — и что? Их за это убить, изгнать, или что сделать? Даже оставив в стороне моральную составляющую вопроса, нельзя не признать, что это просто глупо: оскорбляя немецкую нацию, мы подогреваем у них реваншистские настроения. Именно на таких вот унизительных для «дойчей» моментах играл впоследствии Гитлер; именно несправедливость тогдашней, основанной на завоевании и силе, политики заставила Бисмарка произнести своё знаменитое «не голосованием на конгрессах, но железом и кровью создаются великие империи»…

В общем, если просто отдать Польше немецкие земли, ничего хорошего прогнозировать не приходится. Да, немцы обозлятся на поляков, и будут взаимно точить ножи. Но они ведь прекрасно понимают, кто сейчас стоит за поляками, а учитывая легкомыслие моих новых союзников, вполне могут выкинуть следующий фортель: немцы стакнуться с поляками, совместно воюют со мною (первые — за Кенигсберг, вторые — за Киев и Смоленск), ну а потом, если им удастся скинуть фигуру России к поля, Доичланд успешно схарчит и поляков. По крайней мере, такое уже пытались провести десять лет назад с помощью маркиза Луккезини.

Вот и выходит, что немцев мне не стоит совсем уже обижать. И, в любом случае у них не меньше прав жить в своей собственной стране чему белорусов или поляков. Ну а раз так, из этого надо и исходить! А уж в военном или политическом смысле для России они важнее, чем когда-либо будут поляки!

Да, действительно, у меня были договоренности с Костюшко. Ну да, я ему кое-что обещал. Но, чёрт побери, здесь речь идёт о принципах мироустройства — а это много важнее наших частных договорённостей! К тому же, судя по всему, поляки уже сами потихоньку отходят от своих обязательств…

Короче, дожидаясь в Ландсберге Костюшко и компанию, я передумал исполнять ранее взятые перед ними обязательства. Нет, ни Восточной Пруссии, ни Силезии с Померанией я им, пожалуй, за просто так не отдам. Западная граница Польши должна определиться также, как и восточная — на основании плебисцита! Справедливость должна быть для всех, и пусть никто не уйдёт обиженным.

Наконец, польская делегация появилась в городе. Возглавлял ее Тадеуш Костюшко, вторым переговорщиком был Генрих Домбровский. Юзеф Понятовский, еще один член польского триумвирата, лежал после ранения в Варшаве.

В первые же минуты переговоров выяснилось, что позиции сторон разошлись широко в стороны.

— Несомненно, мы считаем, что нам следует вернуться к границе 1772 года, единственно законной и признанной сторонами! — заявил мне Домбровский. Я посмотрел на Костюшко — тот молчал.

Нда… Нет, я, конечно же, прекрасно понимал, что после победы польские аппетиты сильно возрастут. Но не до такой же степени! Определённо эти люди ничему не научились…

— А может быть, — издевательским тоном спросил я у Домбровского — нам следует вернуться к границе 1037 года? Она тоже была вполне законной и признанной сторонами!

Генрих, услышав это, побагровел; Тадеуш на такое предложение только вознёс глаза к небу.

— Ну, это слишком древняя история, чтобы в неё вникать!

— Так граница семьдесят второго года — это тоже история, и тоже довольно древняя. Но главная проблема даже не в этом. Каким образом появилась эта пресловутая граница 1772 года?

— В результате добровольного соглашения держав определивших её таким образом! — убеждёно заявил Домбровский.

— А добровольного ли?

— Конечно, ваше Величество. Ни на ваше, ни на наше правительство в это время никто не оказывал давления!

— Это неправда. И на ваши на наше правительство давление оказывали обстоятельства. Обе стороны были истощены многолетней войной. Обоим нашим державам угрожали соседи. Так что, увы — во время переговоров о границе обе страны находились под сильнейшим воздействием внешних обстоятельств и, если бы не они — наверняка и вы, и мы захотели бы совсем другие условия! Вы непременно бы требовали Смоленск (хотя он населён чисто русскими людьми), а мы бы хотели все земли, которые вы поэтапно отняли у нас после монгольского нашествия.

— Ваше Величество, — упрямо гнул своё Домбровский, — но отчего же мы теперь должны соглашаться именно на ваши условия? Не следует ли нам прийти к компромиссу?

— Ну, во-первых на сегодняшний день наша государственность много больше чем ваша зарекомендовала свою дееспособность. Не забывайте — всё, что происходит с восстановлением Польши, делается чисто по нашей милости. Далее: на самом деле я не хочу границу 1037 года. Мы должны определить район распространение вашей нации — той земли где преобладающим образом живут истинные поляки, — люди, разговаривающие на вашем, языке исповедующие католицизм и разделяющие ваши ценности.

— Таким же образом это может быть сделано? — спросил Домбровский, высокомерно поджав губы.

— Во-первых — этнографические и исторические исследования. А во вторую очередь — плебисцит, то есть голосование.

— Голосование кого? Холопов? — с непередаваемым презрением в голосе процедил польский генерал.

— Да. Голосование холопов. Хочу напомнить, что их этих холопов и собирают полки, способные крушить врага! Впрочем если вам что-то не нравится, я могу в любое время сделать их шляхтичами! Хоть сегодня! Хоть вчера!

— И как же это будет выглядеть, Ваше Величество? — спросил, наконец, Костюшко.

— Очень просто. Во всех спорных землях мы проводим голосование, где ставим два вопроса:

1. Считаете у себя поляком, и хотите ли вы жить в Польше

2. Считаете ли вы себя русским, и хотите ли вы жить в России.

Полагаю, это несложные вопросы, на которые даже самый тупой холоп сможет ответить однозначно. И вот, какой ответ наберёт большинство в том или ином повете** — к тому государству и отойдёт соответствующая территория!

Костюшко оставался спокоен, и даже почему-то выглядел довольным, а у Домбровского рот раскрылся от изумления.

— Но, Ваше Величество, это создаст столько затруднений! А если, например, в каком-то повете проголосует за присоединение к Польше, а в окружающих его землях — за Россию? Что же, это будет остров польской территории внутри русских земель? — наконец, спросил он.

— Нет, это ни к чему. С такой территории придётся осуществлять переселение с выдачей какой-либо возмещений, или в виде части приграничных территорий, или путём выдачи компенсации в денежной форме. Недовольное население можно также увезти в колонии, где выдать щедрые земельные пожалования.

Оба поляка сидели с вытянутыми лицами. Видимо, они прекрасно отдавали себе отчет ы том, что территория будущей Польше будет много меньше даже того, что оставили им после 2-го раздела.

— Простите, Ваше Величество, — вновь тихо спросил Костюшко, — но согласно нашим договорённостям, Польша должна была получить Восточную Пруссию с Кенигсбергом, Померанию и Силезию. Эти договорённости остаются в силе?

— Нет, — отрезал я. — Вы нарушили наш договор, восстановив прежнюю республику. Я поступлю также. Границы с немецкими землями будут установлены так же, как и с Российской Империей — плебисцитом!

— Ваше Величество! — тут же взвился Домбровский — но это совершенно не согласуется с вашей честью! Отказываясь от своих слов, Ваше величество уничтожит репутацию Вашего Величества среди населения Польши!

Слушая эту тираду, я про себя усмехался. Нет, дружок, «на слабо» ты меня не возьмешь!

— Генерал, прежде всего, меня не очень интересует моя репутация в Польше. Это «во-первых». Во-вторых, вы первыми нарушили наши договорённости. Они более недействительны. Это «во-вторых». В-третьих — я стремлюсь к справедливому мироустройству. К миру, где совсем не будет войн, или их будет много меньше теперешнего. Я мечтаю построить систему справедливого разрешения территориальных споров, применимую ко всему человечеству. Если я преуспею, удастся сохранить миллионы человеческих жизней. Моя репутация, моя честь, — ничто в сравнении с этой целью, как, впрочем, и ваши жалкие имперские амбиции. Вы понимаете меня, генерал?

Секунду мы с Домбровским смотрели друг другу в глаза; затем генерал, покраснев, схватил свою двууголку и вылетел из комнаты, как выпущенное «единорогом» ядро.

Некоторое время Костюшко молчал. Затем, виновато покосившись на дверь, где только что исчез его сотоварищ, спросил:

— Ваше Величество, у нас было вполне конкретное соглашение с Вашим Величеством. Честь Русской державы и сила данного слова требуют поддерживать наши права, наши, отстаивать интересы ваших союзников, понесших столь тяжкие потери в борьбе с общим врагом! Меня совершенно не устраивает положение, года вы сначала договариваетесь с нами об одном, а затем, встретившись с представителями более могущественных, чем мы, держав, за нашей спиной договариваетесь о чём-то совершенно ином!

— Вы не правы, Тадеуш, — мягко произнёс я. — Я ни о чём за вашей спиной не договаривался. Нет, ситуация совсем иная! Россия сейчас устанавливает новое, общее для всех правило международной политики: все должны ему подчиняться. И вы, и я в том числе! Это высшая ценность, она превыше всех наших частных договорённостей!

— Ваше Величество, наша договорённость была достигнута до появления этого правила. А раз так — она не должна ему подчиняться! К тому же, примите во внимание, что эти земли, ранее принадлежавшие полякам, кашубам, мазовчанам, славянским племенам пруссов, в последующем были насильственно онемечены. Да, сейчас жители этих мест, забыв свои корни, считают себя германцами, но на самом деле по крови они — славяне и поляки!

Тут я задумался: нельзя не признать — Тадеуш был во многом прав. Действительно, пруссаки довольно жёстко занимались онемечеванием доставшегося им польского населения, и не учитывать это тоже было нельзя. Ведь и Берлин когда-то был вполне себе славянским городом Бранибор.

— Возможно, в чём-то вы правы, Тадеуш! — наконец, произнёс я. — Конечно, в первую очередь наддо учитывать существующее положение дел. Мёртвых уже не вернёшь, а славяне, что населяли когда-то Пруссию, давно уже лежат в могилах, как, впрочем, и те, кто занимался их покорением. Ни к чему тревожить их прах — ни тех, ни других! Однако некоторую компенсацию за всё это Польша, и говоря шире — славяне, должны всё-таки получить. Я ведь не зря первым пунктом поставил этнографические и исторические исследования местности! Если на какой-то территории были этнические чистки — надо это учесть. Я предлагаю следующее: когда будет проходить плебисцит в Померании и Силезии, соотношение голосов будет установлено 40/60, а в Пруссии…

— Соотношение 40/60 — это как? — не понял Костюшко.

— Ну, я имею в виду, что если 40 % жители проголосуют за Польшу, то земля отойдёт к Польше, а если меньше того, то есть 60 % предпочтёт находиться в немецком государстве — то будет создано немецкое государство.

Лицо Тадеуша немного прояснилось

— Да, это справедливо, но 40 процентов — много. Надо установить 30 %, или в крайнем случае, ⅓!

— Не могу ответить вам определенно, какой процент здесь необходим; думаю этот вопрос надо обсуждать на конгрессе. Также встаёт вопрос, что делать с диссидентами. Справедливость требует чтобы люди, проголосовавшие против присоединение к победителю, получили возможность переселения. Но это могут быть огромные количества — миллионы людей! Потребуются огромные деньги…

— Поляков в подобных ситуациях никто не спрашивал и не предлагал им переселения — отозвался Тадеуш. — Не вижу причины почему сейчас мы не можем поступить на основах взаимности. Ну а если всё-таки немцы захотят выселяться из польских земель — пусть германские государства и оплачивают эти расходы!

— Честно говоря, это несправедливо — не согласился я. — Далекие предки этих людей когда-то подверглись насильственному онемечиванию, а теперь, как будто на их долю выпало мало испытаний, мы ещё заставим их переселяться к немцам. Ладно, на самом деле сейчас мы ничего не решим. Разговоры про'онемечивание' Померании и Силезии — пока еще просто разговоры. Надо будет собрать комиссию, которая исследует этот вопрос, соберёт доказательства, выполнит примерные подсчёты, насколько на спорных земля исказился этнический фон… В общем, это всё не так просто. Тадеуш, вы, главное, поймите меня правильно: России, как вы понимаете, совершенно безразлично, где именно будет проходить польско-немецкая граница. Главное, чтобы обе стороны понимали, что она проведена справедливо, и потому не подлежит изменению. Именно такая граница, определённая по справедливости, будет удостоена именоваться нерушимой. А это, Тадеуш, дорогого стоит.

Подумайте сами — ведь германская нация сильнее Польши, да и русская — тоже. Если у нас будут к вам претензии — вы снова погибнете. Крайне важно — прежде всего, для вас — чтобы между нами не было разногласий.

Прошу вас, подумайте об этом!

На том мы и расстались, взаимно недовольные друг другом.

* Южная Германия, в том числе Бавария, находились тогда под влиянием Австрии.