ГЛАВА СЕДЬМАЯ
На тот блошиный рынок я попал где-то в феврале. Недавно началась оттепель, а потом резко ударили морозы, и все пространство рынка оказалось буквально стоящим на катке.
Но бывалый народ ловко, почти не падая, скользил между торговыми рядами, аккуратно шагал гуськом прямо с электрички — блошка располагается рядом со станцией, и сразу не отличишь, где посетители блошиного рынка, а где обычные пассажиры, пока вереница пешеходов не распадется на два ручейка — к жилмассиву и на рынок.
Возле одного совершенно бессистемного лотка с откровенным барахлом взгляд зацепился за небольшую деревянную дощечку с выжженным портретом. Такие портреты с едва узнаваемым изображением Толстого, например, или Пушкина часто вешали для украшения интерьера. Сейчас, повернувшись вполоборота, на меня смотрел Сергей Есенин. Томный молодой красавец, локон светлой челки падает на лоб, глаза с поволокой, четко очерченные, как подрисованные, губы зажали курительную трубку.
Продавец, небритый мужик, уже принявший не одну чекушку для сугреву, охарактеризовал знаменитого поэта как «какого-то красивого иностранного мужчину». Он явно что-то подозревал о роде деятельности иностранца с портрета и даже несколько раз безрезультатно попытался воспроизвести фамилию Хемингуэй (слегка взбесившись из-за своего провала). Ну а что: и трубка, и писатель, и в шестидесятые его портрет часто присутствовал на книжных полках. Легко спутать.
Я мысленно расхохотался, но не стал поправлять продавца и объяснять правду потенциальной покупательнице, даме средних лет, тоже, очевидно, пребывающей не в курсе дела. Хотя было что рассказать — по самую макушку на меня нахлынули воспоминания. Связаны они были с семейной историей моего одноклассника, он про такой же портрет мне рассказывал.
Да и личная судьба этого одноклассника тоже оказалась весьма печальной. Сам он после школы, перед самым призывом, поехал к каким-то шабашникам договариваться насчет досок для ремонта отчего дома, да так и пропал с концами. Ни шабашники его не дождались, ни родня.
Вы знаете, что пропавший много лет назад и внезапно вернувшийся человек находится со своими близкими в тех же самых отношениях, которые были на момент его исчезновения? Для него все еще актуальны события, шуточки, связи того периода, про которые вы уже забыли. А для него время вместе с людьми остановилось именно тогда и ничего ни на йоту не изменилось. А вы изменились, у вас все изменилось. Возможно, вы уже смирились, что никогда не увидите пропавшего много лет назад, подзабыли его, заняты совершенно другими мыслями и делами.
Так же и покойник. Вы уже давно изменились, повзрослели, может, постарели даже. А для него навсегда останется настоящим, сейчас происходящим тот миг, когда он испустил дух.
Мой дед, долгое время не общавшийся с моим отцом, своим сыном, и тем более с моей матерью, также иногда ставил меня в тупик или неловкое положение, когда начинал задавать вопросы или делал выводы, основываясь на прошлом. Зато благодаря этой своей погруженности в прошлое дед рассказал и объяснил мне очень много деталей, которые я теперь легко считываю в событиях и вещах. Вещах с блошиного рынка.
Портрет
Фотография Сергея Есенина, — не самая распространенная, хотя и печаталась массовым тиражом, и, вероятно, попала даже на открытку, — сколько себя помню, стояла у бабушки в серванте за стеклом, рядом с хрусталем. Тем самым хрусталем, который можно использовать только по невероятно торжественному случаю, а это означало только одно: им не пользовались со дня покупки, разве что при генеральной уборке старательно стирали пыль. Фотография влачила такое же унылое существование, то есть ею иногда любовались, если вдруг случайно падал взгляд, а так она тихо и величаво прозябала от уборки до уборки. Есенин — молодой, с блондинистой челкой волной — смотрел на мир томно, даже равнодушно, и трубка свисала с нижней губы так небрежно.
Как и с хрусталем, подаренным на свадьбу прабабушки и прадедушки какими-то богатыми родственниками, что вызвало у остальной родни дикую зависть и пересуды, не утихавшие даже спустя поколения, с невинным, казалось бы, изображением знаменитого русского поэта тоже была связана семейная история, и не одна.
Первая, забавная, началась с бабушкиной подружки по училищу, которая как-то раз приехала к бабушке, тогда молодой девчонке, погостить и привезла в подарок вот этот самый портрет Есенина. Подруга была начитанная и очень бойкая, палец в рот не клади.
К бабушке тогда подбивал клинья местный парень, с большим самомнением тип, нагловатый, любитель заложить за воротник. Бабушка не знала уже, как от него избавиться, чтобы он не вызверился и не начал мстить, а с него сталось бы. И вот этот хмырь завалился без приглашения к бабушке в гости, чтобы себя показать, покрасоваться перед бабушкиной гостьей. И, конечно, сразу Есенина приметил: мол, что эта рожа городская у тебя здесь делает? А подруга бабушкина возьми и из озорства ляпни:
— Ты язык-то попридержи, не оскорбляй уважаемого человека. Это, между прочим, Тамарин жених, очень известная в городе личность.
Тамара — это моя бабушка.
И еще много всего про Есенина наговорила бабушкина подружка, после чего пристыженный нежеланный ухажер больше к бабушке не приставал. Правда, и другие тоже перестали ухаживать, поскольку никто из деревенских в «городском женихе» Сергея Есенина не признал, хотя поглазеть заходили практически все.
С одной стороны, бабушка была очень благодарна своей подружке и даже переставила фотографический портрет поэта-лирика на видное место, но, с другой стороны, иногда досадовала, что Есенин отпугивает вообще всех кавалеров.
Но однажды глянуть на знаменитого городского жениха Тамарки, который так до сих пор и не удостоил чести посетить невестину деревеньку, зашел будто бы невзначай молодой агроном, недавно направленный в их колхоз. Увидев Есенина, агроном очень обрадовался, даже захохотал от радости. А потом немного справился с собой и с насквозь фальшивой грустной миной поинтересовался у бабушки, знает ли она печальную весть про своего жениха, что он, мол, повесился. Очень ей сочувствует и понимает, почему она до сих пор это скрывает от односельчан.
Но на самом деле вовсе никакого сочувствия агроном не испытывал, только радость, хотя поэта, безусловно, было по-человечески жаль. А все потому, что теперь он мог спокойно ухаживать за Тамарой. Потом агроном женился на ней, невзирая на Сергея Есенина. Потому что мой дедушка тоже был начитанным и бойким. А подружка бабушкина им на свадьбу подарила томик стихов Есенина. И никто из них троих (давно умершего к тому времени поэта я не считаю) так и не проговорился, кто же на самом деле изображен на снимке в рамочке.
После того как фотография поэта была торжественно убрана в дальний угол серванта вместе с портретами настоящих родственников, о ней благополучно забыли.
Но однажды моя мама, тогда старшеклассница, во время очередной генеральной уборки достала Есенина и поставила на видное место, куда уж виднее, — на свой стол.
И тут начинается вторая история, невеселая.
По соседству проживала мамина одноклассница, назовем ее Груня, девушка завистливая, всех подозревающая в желании ей, Груне, напакостить. Потому действовала она на опережение.
Мою маму она последовательно обвиняла, что та уводит Груниных поклонников, отбивает чисто из вредности, из паскудности характера. И как бы мама ни старалась, ни оправдывалась, Груня ей не верила. Даже тот факт, что моя мама тогда вообще ни с кем не встречалась и романтических отношений не имела, никакой роли для завистницы не играл. Такие вот тараканы у Груни в голове водились, ничего не поделаешь.
А запретить ей приходить в дом мама тоже не могла. Вроде бы не ругались, и в принципе, когда на Груню не находило, она была вполне себе нормальная девица, самая обычная.
Так вот приперлась Груня с очередным наездом как раз после генеральной уборки, вернувшей из небытия привлекательный лик блондинистого Сергея Есенина, и, разумеется, тоже его не признала. Ей важнее был Васька, который совершенно на нее внимания не обращал, а это означало, что тут точно постаралась смазливая одноклассница-соседка.
Моя мама, не найдя ничего умнее, решила воспользоваться старинным семейным приемом. Она на голубом глазу сообщила Груне, что Васька ей на фиг не сдался, поскольку у нее есть свой жених — вот его карточка как раз. Сейчас, мол, в армии, но скоро на побывку приедет.
Груня сразу поверила, чем обрадовала мою маму. Хотя можно было бы предположить, что ничего хорошего из этого не выйдет. Потому что после ухода Груни мама обнаружила пропажу Есенина. Не сразу, а когда уже прибиралась на столе перед сном. Ничуть не расстроившись, она лишь беспечно посмеялась над соседкой и выбросила кражу из головы, даже не сообщив моей бабушке.
После этого они с Груней долго не пересекались, то ли каникулы были, то ли что еще, а тут столкнулись на улице. Мама поразилась произошедшей с одноклассницей перемене — та осунулась, побледнела, подурнела даже, только глаза каким-то лихорадочным блеском горят. Заболела, что ли?
Заболела или нет, но своей натуры Груня не поменяла. Увидев маму, схватила ее за рукав и ехидно так спрашивает:
— Ну что, вернулся к тебе твой жених?
— Нет, еще не вернулся. Но скоро приедет, — не сразу, но вспомнив, в чем дело, соврала мама, не понимая соседкиного злорадства.
Груня расхохоталась нехорошо, зло, с надрывом:
— И не вернется к тебе, и не приедет!
Ну, думает мама, раскусила наконец-то! Только хотела вместе с Груней посмеяться, как вдруг соседка, жадно вглядываясь ей в лицо, выпалила:
— К тебе не вернется, а ко мне приехал!
И опять расхохоталась, до кашля, до тошноты.
Мама остолбенела от удивления, хотела подробности выяснить, поскольку ничего не поняла, но Груне, видимо, было достаточно маминой реакции, потому что она тут же развернулась и бегом убежала домой.
Моей маме только оставалось пожать плечами. Видать, и вправду Груня заболела, а теперь бредит.
Про странное Грунино поведение мама вспомнила, только когда слухи по деревне поползли, что с Груней не все ладно. Стала людей сторониться, не ест практически, огрызается на самые простые сочувственные вопросы. Вечёрки, когда все парни и девки деревенские собираются, не посещает, хотя раньше ни одной не пропускала. На ночь в комнате своей запирается.
А потом и Грунина мать пришла. Она не сразу вошла во двор, убедилась, что в доме нет никого из старших. Мама наблюдала за ней из окна, удивляясь и не понимая такой осторожности.
— Вот, Груня просила передать, ты ей давала вроде. — И карточку с Есениным протягивает, а сама в глаза не смотрит, как-то ускользает взглядом.
Мама не стала говорить, что не только ничего не давала, но и не надеялась получить обратно украденное. Просто вставила фотографию обратно в рамку.
— Кавалер твой? — все так же как бы в сторону, вскользь спросила Грунина мать.
— Нет, что вы, тетя Марья, это поэт такой, Есенин.
— А Груня говорила, жених, с армии пришел на побывку.
— Ну что вы! Какой там жених, она пошутила так! Шутили мы. — И мама зачем-то сочла необходимым добавить, наверное, чтобы развеять недоверчивую гримасу на лице тети Марьи: — Мы его стихи в школе проходили. Он уж умер давно.
Грунина мать заметно напряглась и побледнела, переспросила:
— Умер, стало быть, уже?
— Да, давно... Повесился.
Мама потом говорила, что не знает, зачем добавила про самоубийство.
Груниной матери так поплохело, что она даже на пол сползла, ноги не держали. Но кружку с водой из маминых рук принимать не стала и встала самостоятельно, только бормотала яростно и одновременно плаксиво: «Что же ты наделала! Что же ты наделала!» И непонятно было, к кому обращалась: к моей маме, себе или к своей дочке.