Блошиный рынок

Надо, говорил дед Власий, что-то такое сделать неправильное, перевернутое, на что нечистый всенепременно отреагирует, потому что это

его

отличительная черта. Сам-то нечистик полностью скопировать человеческий облик не может, а вот нарушение правил и обычаев человеком сразу замечает. Так в народе считается.

Например, если есть разнополые дети, то к приходу любостая надо их посадить, как жениха и невесту, имитируя свадьбу. И будто бы змей непременно удивится-возмутится: «Что за неслыханное дело, чтобы брат с сестрой женились?»

— А ты ему с козырей, — поучал дед Власий, — мол, а что за неслыханное дело, чтобы покойник ходил?

— Так просто? — удивлялся я.

Дед на это недовольно хмурился:

— А ты сам попробуй не испугайся дьявольщину начистоту вывести. А не ровен час, он взбесится и набросится, убьет? Когда ты про давно прошедшее слушаешь, не страшно. И когда не подозреваешь, что общаешься с нечистой силой, тоже не боишься.

Дед Власий тут опять повеселел и рассказал следующий способ избавления от любостая:

— Это девицам и вдовицам подходит. Надо перед приходом нечистого сесть на пороге, чего в обычной деревенской жизни делать нельзя. Порог — дурное место. Сесть, значит, и волосы чесать, будто вошей выбираешь. А самой в кулачок конопляного семени набрать да в рот кидать, будто из волос выбрала. Любостай обязательно спросит, что это ты делаешь. Вот тут и сказать: «Вшей ем». — Дед Власий расхохотался, по коленке хлопал и повторял: — «Вшей ем!» Разве можно вшей есть?

Я как-то не очень просекал его юмор.

— А разве может мертвый к живому ходить? — спросил вдруг дед, внимательно глядя на меня.

Будто чего-то ждал, чтобы я как-то отреагировал по-особому. Я не понимал, но все равно говорил:

— Я все понял, дед.

— Все понял, значит? Хорошо... — И замолк, задумавшись о чем-то своем.

***

Я украл дощечку с Есениным, хотя она стоила копейки, а для продавца и вовсе никакой ценности не имела. На меня он не подумал, ведь кто я был — простой зевака, случайно притормозивший у прилавка, пока какая-то дама-покупательница приценивалась то к одной, то к другой вещице.

А может, он вообще не обнаружил пропажу. Похож был на залетного, то есть работал на более крупного продавца, пока тот обслуживал другой прилавок. Известны мне такие: прибегают самые ранние и начинают скупать за бесценок у пенсионеров и других мелких продавцов всякую всячину, чтобы потом выложить у себя с огромной наценкой. Пенсионерам больше всех не везет: они не знают реальных цен, продают свои собственные вещи, купленные во времена молодости и достатка, часто ненадеванную и даже не распакованную одежду, лежащую годами где-то в глубине шифоньера на верхней полке. Приносят игрушки, оставшиеся от детей и ненужные внукам. С удовольствием вступают в беседу, рассказывая даже больше необходимого о себе и о каждой продаваемой вещи. Тусуются друг с другом — эдакий клуб по интересам, а не просто возможность заработать что-то дополнительно, помимо пенсии. Есть и такие, у которых цену спрашивать стыдно, — скажут: «Пять копеек» — и сожмутся, будто не свои вещи продавать пришли, а милостыню просят. Лучше самому назвать приемлемую цену, так тебе еще и подарочек сунут, конфетку. Спасибо, мол, за покупку.