Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя

49

Мерседес Ракель Барча Пардо родилась 6 ноября 1932 года в селении Маганга, затерянном среди малярийных болот на берегу Магдалены. Её отец был иммигрантом из Египта, из Александрии, по образованию фармацевт, имел аптеки, приносившие небольшой, но стабильный доход. «Мой дед был чистокровный египтянин, — вспоминала Мерседес. — Он сажал меня на колени и, качая, пел мне по-арабски. Он всегда носил белую сорочку с чёрным галстуком, золотые часы и соломенную шляпу а-ля Морис Шевалье». Мать её — колумбийка. Семья часто переезжала, Мерседес училась в религиозных школах, всегда была одной из лучших учениц. Диплом бакалавра она получила в 1952 году в городке Медельин. С детства Мерседес любила природу — зверей, птиц, насекомых, мечтала стать биологом.

Но до того как за ней приехал Габриель, работала провизором в аптеке у отца.

«Я познакомился с Мерседес в Сукре, где жили наши родители и куда мы приезжали на каникулы, — рассказывал через много лет Гарсия Маркес. — Ей было всего тринадцать лет (по другой версии, девять. — С. М.), когда однажды на танцах в городском саду я сделал ей предложение. Конечно, не всерьёз, просто сказал это, соблюдая условности, необходимые в те времена, чтобы обзавестись невестой. Не помню, может быть, под впечатлением какой-то книги, фильма или кем-то рассказанной истории, но почему-то захотелось иметь невесту. И Мерседес должна была понять, что это не более чем условность, тем более что виделись мы потом очень редко и всегда случайно. Мы не были помолвлены, мы просто терпеливо и без томления ждали того, что нам предназначено. Мы знали, что рано или поздно условность обретёт под собой реальную почву».

Возможно, само это явление — Мерседес — одно из величайших чудес в жизни Маркеса. Снова — в который раз! — роль случая в жизни нашего героя. Судьбы. А точнее — женщины. Он, семнадцатилетний «ходок», поцеловал руку тоненькой большеглазой девочке Мече. И сказал: «Я сейчас понял, что все стихи, которые написал, были посвящены вам. Будьте моей женой!» Она была в возрасте Джульетты. И, восприняв всерьёз это предложение, как, возможно, воспринимали такие вещи её далёкие предки в Древнем Египте, глядя в глаза Габриелю, ответила: «Я согласна. Только, если позволите, я закончу школу».

Она дождалась. Она знала о его неравнодушии к проституткам, похождениях, о романе с испанской актрисой в Париже (через много лет, познакомившись с Тачией, она изумится, как он мог отказаться от такой женщины), но ждала. А вот теперь, в пятницу 21 марта 1958 года, в чёрном костюме и галстуке стоя с родными и друзьями у входа в церковь Вечного Спасения, он её не мог дождаться. Прошло четверть часа, сорок минут, час… Друзья успокаивали, пытались отвлечь шутками. Но он молчал, не зная, что и думать, и мысленно прокручивал, как киноленту, всю свою непутёвую тридцатилетнюю жизнь, внутренне исповедовался, хотя никогда прежде, по его признанию, этого не делал. Вспоминал библейские заповеди, внедрённые ему едва ли не в подкорку головного мозга ещё в раннем детстве дедом-полковником, и понимал, что если дед за свою долгую бурную жизнь нарушил их все или почти все, то он, Габриель — уже по крайней мере половину. И поэтому если бы Мерседес не явилась в церковь, для него это не стало бы полной неожиданностью. Подошёл Габриель Элихио Гарсия, отец, обнял, потрепал сына по загривку, чего раньше не бывало, вспомнил, как тридцать два года назад он так же сходил с ума и предполагал самое худшее, ожидая опаздывавшую к венчанию Луису, будущую мать Габо. Отец рассказал, что настолько боялся полковника до последней минуты, что купил небольшой пистолет, помещавшийся в кармане пиджака, и, помня о том, что произошло в дождливый день Пресвятой Девы Пилар у церкви в Барранкасе (напомним, дед застрелил человека), даже на венчание захватил пистолет.

Опоздав на полтора часа, Мерседес появилась. Выяснилось, что портнихе пришлось перешивать и подгонять под худенькую фигуру невесты подвенечное платье её мамы.

Возле церкви и во время венчания эта двадцатишестилетняя девушка по имени Мерседес, вылитая Софи Лорен, как сказал брат, казалась Габриелю чужой, почти незнакомой. Но он отгонял от себя эти мысли, пытаясь вникнуть в истинный смысл слов венчавшего их священника. И была первая брачная ночь. Молодые, будучи по латиноамериканским меркам для брака уже не очень молодыми, привыкали друг к другу. На третий день отправились в Венесуэлу.

В самолёте, глядя через иллюминатор на закат, Мерседес спрашивала, что удивительного в том, что она его дождалась, ведь она дала слово. Интересовалась, много ли женщин у него было — и дома, и в Европе. А он, целуя её, говорил, что всё, что было прежде, лишь укрепляло его уверенность в том, что лучше её не найти, потому что лучше не бывает. И всё-таки ему интересно — и как писателю, и как мужчине: каким чудом ей, такой молодой, красивой, с такой фигурой, удалось дождаться его, неудачливого и развратного. Но Мерседес отвечала, что просто ждала и что все вокруг знали об обещании, которое она дала, а если не знали, то она ставила их в известность. Габриель уверял, что недостоин её, что у церкви, когда ждал, отдавал себе отчёт, что она будет права, если не приедет на венчание, но готов был «башку разбить об угол», друзья — Альваро, Херман, Алехандро, Альфонсо еле его удержали. Она спрашивала, что же он такого натворил в жизни, не страшный ли грех взял на душу. Он отвечал, что виновен в том, что заставил ждать целых тринадцать лет, но теперь она будет счастлива, он клянётся. Он станет писать рассказы, закончит роман, который раньше назывался «Дом», обещал написать настоящую книгу о диктаторе, которую уже видит, так хорошо представляет главного героя, будто с ним лично знаком. И, помолчав, глядя на горизонт, тихо сказал, что к сорока годам напишет самый лучший роман, который всё затмит. Но надо потерпеть. И её, его жену, и их будущих детей этот роман сделает счастливыми, он даёт слово. Он обещает завалить её золотом — класть будет некуда…

(Именно эту фразу Маркес повторит в романе «Сто лет одиночества», вложив её в уста непоседливого Хосе Аркадио Буэндиа, выменявшего у цыган магнитные бруски.)

— Я верю тебе, — отвечала золотоокая в заходящих лучах солнца Мерседес.

Маркес научил молодую жену готовить (живя с мамой, Мерседес была не слишком в этом искусна), притом не только традиционные латиноамериканские блюда, но и французские, итальянские, и даже баскские, индийские и китайские. Научил быстро и эффективно убираться в доме — они сняли квартиру с хорошим видом из окон неподалёку от Плинио и редакции. Он растолковал ей, что к чему в его уже весьма многочисленных рукописях, к которым Мерседес отнеслась с таким пиететом, таким благоговением — как к ценнейшим папирусам, Книге мёртвых Хунефера, — что ему стало не по себе. И в ту минуту он окончательно понял, что она, полагаясь только на него, ему верит. В него — верит. Что-то в нём чувствует исконным, возможно, древнеегипетским или ещё гораздо более древним и верным чутьём — женским.