Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя

51

Военный самолёт был старым, двухмоторным, дребезжащим, продуваемым сквозь щели, кашляющим, «провонявшим мочой» и в любое мгновение готовым заглохнуть. Журналисты, как водится, пили, шутили по поводу того, что останется от летательного аппарата, когда он грохнется об землю или уйдёт под воду, — летели над Карибским морем. «Маркес сидел бледно-зелёный, всё время полёта молчал, — вспоминал Мендоса. — И только прикладывался к бутылке рома. Я пытался его как-то отвлечь, но он, увидев, что за иллюминатором вдобавок ко всему сверкают молнии, вообще чуть не потерял от ужаса сознание. „Вот ты женишься, тогда узнаешь!..“ — твердил Габо, сжимая подлокотники кресла, но думал, как мне кажется, о ненаписанном, о незаконченном…»

«С высоты десять тысяч футов Гавана казалась сияющей брошью в футляре из зелени, писал незадолго до нашего героя побывавший в кубинской столице английский писатель Норман Льюис, действие романа которого „Сицилийский специалист“ происходит в Гаване, любимом месте отдыха и развлечений итало-американской мафии. — Самолёт прорвался сквозь кучевые облака и воздушные течения и ранним вечером высадил их на „Ранчо Бойерос“. И сразу они погрузились в тёплый, как парное молоко, воздух, исходящий от пальм зеленоватый свет и нелепую толпу потрясающих погремушками-маракасами туристов в пышных соломенных шляпах…»

Сам Маркес рассказывал нам, гаванским студентам:

— В любой стране Латинской Америки присутствует элемент абсурда. Без этого невозможно представить Колумбию, Венесуэлу, Уругвай, Чили, Боливию… Но я хорошо помню свои первые впечатления от Гаваны — там был, как показалось поначалу, абсурд в чистом, наивысшем проявлении, какой-то очистительный и гениальный абсурд! Нищие чёрные кварталы с дивными названиями — например, Эль Пало Кагао (Палка, измазанная дерьмом) или Йего э Пон (Приди и вставь) — там в любое время дня и ночи можно было найти проститутку на любой вкус всего за доллар. И район Мирамар с богатейшими виллами — зеркала, мрамор, цветы, бассейны, сверкающие на солнце лимузины… А яхт-клубы, а казино, а бордели, равным которым тогда не было, пожалуй, нигде в Центральной и Латинской Америке, тем более в ханжеских США, потому что там жёны, дети, церковь, библейские заповеди! А тут — никаких заповедей, никаких богов! В Гаване Штаты обустраивали собственный шикарный курорт, где можно было отрываться по полной программе! Нам рассказывали об оргиях, которые там устраивались с участием знаменитостей! По крайней мере треть женского населения работала на улице: мы разговаривали с проститутками и они, да и все считали древнейшую профессию достойной, даже, если хотите, уважаемой. Ну что с того, если жена и мать, наделенная от природы привлекательной внешностью, за которую мужчины готовы платить, при том, что муж сидит без работы, приводит мужчин? Да ничего. Муж берёт у жены выручку, подсчитывает и отправляется в ближайшую бодегу на углу пропустить с такими же, как он, у которых жёны зарабатывают, по стаканчику, выкурить сигару… А рестораны! «Эль Бохио» с хижинами под крышами из пальмовых листьев, с разноцветными гирляндами в зарослях! А кабаре «Тропикана», который повсюду массированно рекламировался! Там была юная солистка — Жар-птица!

Вся в искрящихся, фосфоресцирующих павлиньих и страусовых перьях, она пела, танцевала на сцене и между столиками и вдруг, присев какому-нибудь миллионеру на колени, от чего тот готов был сойти с ума и купить весь ресторан, воспаряла в подсвеченные кроны деревьев, где сладкоголосо щебетали птицы и на ветвях сидели обнажённые умопомрачительные фурии-мулатки!.. Можно понять янки — им, конечно, было что терять на Кубе, когда пришёл Фидель!..

Латиноамериканских журналистов поселили в отеле «Ривьера» на гаванской набережной Малекон. Маркесу достался номер с видом на океан. Мини-бар был заполнен бутылками пива, колы, содовой, бутылочками рома, виски, водки, вина. Прежде Маркесу не доводилось пользоваться мини-баром. Поразило и то, что не надо было платить за напитки и угощенья в барах и ресторанах — лишь расписаться в счёте. Плинио Мендоса не исключает, что именно в гаванской «Ривьере» Маркес «впервые стал осознавать, по-настоящему ощутил, что значат деньги и как хорошо на них можно жить».

Ровно двадцать лет спустя, в 1979-м, оказавшись на Кубе в качестве студента-стажёра Гаванского университета, автор этих строк интересовался первым приездом Маркеса и вообще всем, что связано с его именем. Страна, конечно, была уже другая, многие очевидцы революции или умерли, или эмигрировали. Но некоторые из кубинских знакомых вспомнили и те дни эйфории, многосуточного карнавала, и приезд иностранных журналистов, и «Правосудие Свободы». Народный поэт Кубы Николас Гильен, глава UNIAC — Союза писателей и деятелей искусств Кубы — мне доводилось с ним встречаться; знаменитый тровадор — бард, исполняющий свои песни под гитару Пабло Миланес, с которым меня познакомила доминиканка Мину Мирабаль; политический обозреватель правительственной газеты «Гранма» Роландо Бетанкур, с кем вскоре довелось работать над советско-кубинским фильмом, названным мною строчкой из стихотворения Гильена «Взошла и выросла свобода»; и ещё мама Роса, содержательница подпольного гаванского борделя для иностранцев, который тайком посещали студенты, — во время революции 1959 года она была одной из самых востребованных проституток Гаваны, сразу признавшая барбудос.

— Да, я присутствовал на стадионе во время «Правосудия Свободы», — сказал Гильен. — Судили врага народа полковника Бланко, приспешника диктатора Батисты. У него были руки по локоть в крови! И его приговорили к высшей мере наказания! Его судили по закону! — прокричал Гильен.

— …И было что-то потрясающе величественное, древнеримское!.. — перебирая гитарные струны, вспоминал тровадор «пронзительный и нежный», как его называли критики, Пабло Миланес, не способный обидеть и мухи.

— …Я был студентом и репортаж о «Правосудии Свободы» был одним из моих первых, — рассказывал Роландо Бетанкур. — Полный стадион, толпились в проходах. В виновности полковника никто не сомневался, привели свидетельства очевидцев и жертв его карательных операций… Конечно, некоторые отступления от закона революционным трибуналом имели место. Но время какое! Лично я с Маркесом не встречался, но помню его. И суд над полковником, конечно, произвёл на него впечатление. Ты знаешь, что первый вариант его «Осени Патриарха» строился на монологе диктатора во время суда над ним на переполненном стадионе? А как именно всё было тогда у нас на стадионе, нюансы я не помню, старик!..

Оставалось надеяться на память престарелой блудницы.

— Что касается «Ривьеры», — вспоминала мама Роса, когда мы сидели с ней в баре у бассейна отеля, — то я здесь часто работала. Ты знаешь, конечно, что построена была наша «Ривьера» на деньги итало-американской мафии? Смотрел фильм «Крёстный отец-II» с моим любимым Ал Пачино? Сам фильм снимали в Санто-Доминго, потому что с Фиделем не договорились бы, но дело происходит у нас, в Гаване…

— А что же Маркес и приехавшие журналисты? — пододвигал я её ближе к теме.

— Хорошо помню, когда приехали журналисты, и был приём здесь же, вокруг бассейна. Вот там стоял стол с напитками и там, в углу, под пальмой. Звучали песни наших дореволюционных звёзд — Бени Море, Селии Крус, Ла Лупе… И пришла жена полковника Соса Бланко с дочкой. Стала просить подписать письмо в защиту полковника, мол, сам он ни в чём не виноват, выполнял приказ, пытая и расстреливая крестьян, которые поддерживали Фиделя, Камило и Че в горах. Ну, женщина она видная была, да и дочурка прелесть, куколка, а журналисты весь день выпивали, куда ни приедут — за революцию, свободу, равенство и братство… Короче, подписали письмо, я ей помогала уговаривать. И Маркес подписал. Хотя нет, кажется, подписывали они уже потом, просили пересмотреть решение суда… Впрочем, какая разница? Полковника приговорили и казнили.

— Прямо на стадионе?

— А ты как думал? Не церемонились. На глазах у всех, чтобы знали! Там была целая дюжина судей и как только приговорили, а это было вернее, чем быка убивают на корриде-де-торос, — он стоял в наручниках, каждый из судей достал пистолет и выстрелил в полковника, только в голову две или три пули…

Я усомнился, что было всё именно так. Тем более что вскоре после её леденящего кровь рассказа у бассейна отеля «Ривьера», весной 1980 года, когда Фиделю надоели очередные наезды буржуазной прессы по поводу отсутствия свобод на Кубе и он решил открыть на ночь границу для желающих бежать, мама Роса эмигрировала, уплыла из Гаваны на какой-то барке в США вместе с другими так называемыми gusanos — червями.

Я специально пошёл на бокс, чтобы посидеть на трибуне среди кубинцев, представить, как всё было тогда, в январе 1959-го. И, глядя на орущих, беснующихся, но дружелюбных болельщиков, верил и не верил.

Сам Маркес во время моего краткого интервью с ним в гаванском «Доме Америк» сказал, что Куба сразу «угодила в сердце», стала любовью с первого взгляда, так и сказал: «Куба, любовь моя!», будто процитировал наш советский шлягер 60-х годов. Рассказывал о Гаване той поры — «городе контрастов», о нищих и проститутках на улицах и богатеях в клубах и ресторанах. Но ни словом не обмолвился о «Правосудии Свободы». И в своём очерке «Не приходит на ум ни один заголовок», опубликованном в журнале «Каса де лас Америкас» (1977), посвящённом тому его первому приезду в январе 1959-го, Маркес живописно, остроумно описывает Кубу, Гавану, события, людей… Но не упоминает о процессе, ради которого был приглашён.

«Произошедшее тогда на стадионе в Гаване у Габо вызвало содрогание», — вспоминал Плинио Мендоса. Проведя ещё пару дней в гаванской «Ривьере», попытавшись взять интервью у Хемингуэя, они вернулись в Каракас.

Двадцать лет спустя Маркес, будучи в СССР, рассказывал об истории создания романа «Осень Патриарха» и так вспоминал гаванское «Правосудие Свободы»:

«Я давно обдумывал книгу о диктаторе. Предполагалось, что это будет его жизнь, рассказанная им самим, когда его судят. Эту мысль подал мне суд над Сосой Бланко в Гаване. Я думаю, что сегодня такой суд уже не мог бы повториться, такого кубинская революция уже не сделала бы. Но тогда они это сделали — сделали и всё. Это произошло сразу же после революции, когда были созданы народные революционные суды. Надо было вершить революционное правосудие. Кубинская революция, наверное, единственная в истории человечества, в ходе которой народ никого не казнил, когда толпа не высыпала на улицу собственноручно вершить правосудие. Но ведь были военные преступники, и их надо было казнить по приговору народного суда, чтобы не говорили, что устраивают кровавую баню. И тогда кубинская революция решилась на особое дело — на дело батистовского генерала Сосы Бланко, который применял политику выжженной земли по отношению к мирному населению… Это было одно из самых страшных зрелищ, какое я помню. Его судили на стадионе. Он вместе с прокурором, с обвинителем, вместе со всем составом суда находился в центре стадиона. А вокруг — телетайпы американских газет и агентств, связанные прямым проводом с Соединёнными Штатами, которые транслировали всё, что там происходило. Трибуны были набиты битком, как во время боксёрских матчей за титул чемпиона мира. Вокруг стадиона продавали напитки и еду, жареное-пареное, и проститутки прогуливались взад-вперёд, предлагая себя, и их услугами активно пользовались… Было как на ярмарке, настоящее гулянье… Суд начался в семь вечера, а закончился в шесть утра, и обвиняемый был приговорён к смерти. Без сомнения, были доказаны все зверские преступления, которые совершил этот человек, потому что туда собрали всех оставшихся в живых и родственников убитых. Всю ночь они шли и шли. Целый парад женщин в чёрном прошёл перед нами, казалось, всё было хорошо подготовлено, но на самом деле никакого сценария не было. И всё это было страшно. Страшно, что такое могло происходить с человеческим существом. На меня та ночь произвела ошеломляющее впечатление, я сидел не шелохнувшись, не пропустил ни слова. Когда зачитывали смертный приговор, я находился напротив Бланко вместе с фотографами. На лице у него не дрогнул ни один мускул. Он стоя выслушал приговор, и лишь в тот момент, когда сказали „к смерти“, у него чуть задрожали колени».

«Несмотря на потрясающее впечатление, которое произвёл этот „римский цирк“, — писал Сальдивар, — Габриель и Плинио через четыре дня вернулись из Гаваны в Каракас в чудесном настроении, с готовностью внести вклад в дело кубинской революции, объявившей своей главной целью создание „нового человека“ Латинской Америки».