Блюз мертвых птиц

Глава 26

Гретхен Хоровитц никогда не любила утро. Праздные люди на побережье южной Флориды, может, и просыпались под пение птиц, морской бриз и солнечные блики на голубовато-зеленых волнах, но ей рассвет приносил лишь одну нескончаемую эмоцию — непреходящее ощущение утраты и личной вины, сопровождаемое несгибаемым убеждением в том, что она нечиста. Маленькой девочкой она усердно мылась с головы до ног мочалкой, пока вода в ванной не становилась серой и холодной, но так и не чувствовала себя чистой. После мытья она на коленях скребла ванну, снова и снова поливая фарфоровую поверхность водой, в страхе, что микробы, которые она с себя смыла, вновь повстречаются ей, когда придет время снова принимать ванну.

В средних классах школы она узнала, что есть и иные способы решать проблемы, с которыми не хотел связываться ни один детский психолог. Сразу после перерыва на обед первая кабинка в женском туалете была самым популярным местом для тех, кто желал обрести самых разнообразных фармацевтических друзей, зажигающих в мозгу свет, который горел в голове весь день независимо от погоды. Школьный день пролетал, словно размытое видение, словно белый шум на краю сонного сознания, прекращающийся со звонком в три часа пополудни. Будние вечера протекали сами собой, и ей не нужно было утруждаться мыслями, выходящими за пределы ее маленького мирка. Она воровала продукты из «Винн-Дикси» или сидела одна в пустом кинотеатре, торчала в публичной библиотеке или курила травку с футболистом из старших классов на заднем сиденье его автомобиля. Когда темнело, она забиралась под покрывало на своей кровати и старалась не слушать звуки оргазмов, которые ее мать имитировала со своими ухажерами. Это было нетрудно.

Но рассвет становился настоящим проклятием. Ощущения, сопровождавшие каждый восход солнца, нельзя было назвать болью, потому что они не имели острых краев. В действительности Гретхен просыпалась с чувством, больше всего похожим на кражу. Когда солнце приподнималось над горизонтом, ее чувства словно оставались в ловушке сна, а кожа при прикосновении казалась обескровленной и мертвой. Ее душа, если она у нее, конечно, имелась, была словно сделана из картона. Темнота постепенно покидала комнату, и ее глаза различали школьную форму, висящую на вешалке в шкафу, замечая отсутствие чего-либо ценного, а взгляд падал на расческу на прикроватной тумбочке, которая всегда выглядела нечистой. Гретхен ждала, пока солнечный цвет выжжет все тени из ее комнаты и каким-то непостижимым образом переопределит ее содержимое. Но она знала, что тени — это ее друзья и что предстоящий день не сулил ничего, кроме пылающих бликов, напоминающих ей разбитое зеркало. Она знала, что ее никто не любит, и тому есть причина: девочка по имени Гретхен Хоровитц была невидимой, и ни один человек на земле, включая футболиста-старшеклассника, препровождавшего ее руку себе на пах всякий раз, когда они оставались одни, не знал, кто она, откуда и чем зарабатывает на жизнь ее мать, и что делали с ней мужчины, которых боялись даже полицейские.

Гретхен Хоровитц принадлежало лишь имя на свидетельстве о рождении, и больше ничего. Ее детство не было детством и не поддавалось рациональному осмыслению. Та пуповина, что связывала ее с остальным человечеством, была разрезана и перевязана многие годы назад. Фантазии — это времяпрепровождение для дураков, заполненное лицами, она променяла бы их на воющие греческие маски, если бы ей довелось снова делать это. Утро — это лишь плохое время, и оно может пройти, если не позволить ему вонзить в тебя свои безжалостные крюки.

В девять утра во вторник Гретхен отправилась в Лафайетт и купила видеокамеру, микрофонную удочку, осветительный набор и стабилизатор для камеры. Затем она взяла обед на вынос в «Толстом Альберте» и отправилась в парк возле университета. Посреди деревьев в лучах солнца поблескивал мутноватый пруд, на поверхности которого дремали утки, неподалеку раскачивались детские качели, окруженные столиками для пикников, а в пересохших руслах ручьев между дубами в листве играли дети. В 11:16 утра Гретхен уселась за деревянный стол в лучах солнца и принялась за обед. Через сорок четыре минуты утро заканчивалось, и она могла пересечь эту полуденную черту.

Поначалу она не обратила особого внимания на семью, которая зашла в парк с улицы и присела за столик у пруда. Мужчина был загорелым, черноволосым, одетым в джинсы и рабочую обувь. У его жены было круглое крестьянское лицо, обрамленное дешевым голубым шарфом, а с плеча свисал ситцевый кот с ошейником на шее и поводком. На ее лице не было и тени косметики, и казалось, что она видит этот парк впервые. Внимание Гретхен привлек скорее ребенок. У него были светло-золотистые волосы, не сходящая с лица улыбка и алый румянец. Он пытался ходить, но постоянно падал, заливисто смеясь над своей неуклюжестью, снова вставал, ковылял по траве и вновь оказывался на земле.

Семья принесла с собой обед в бумажном пакете. Женщина разместила на газете банку чая со льдом и три бутерброда с арахисовым маслом и вареньем, разрезав два из них пополам, а третий на четыре части для ребенка. Она испачкалась вареньем, попыталась вытереть руки о бумажный пакет, но затем отказалась от этой идеи, сказала что-то своему мужу и направилась к туалету, шелестя листьями в тени дубов. Муж зевнул, положил голову на руку, зафиксировав пустой взгляд из-под полуприкрытых век на качелях, и спустя мгновение опустил голову и заснул. Гретхен посмотрела на часы. Был без восьми минут полдень.

Она доела обед и взглянула на университетский городок на противоположной стороне двухполосного шоссе, отделявшего его от парка. Со стороны спортивной площадки доносились звуки оркестра, репетировавшего какой-то марш. Солнце, пробивавшееся сквозь кроны дубов, было таким же ослепительно желтым, как и качели, и его свет на мгновение ослепил ее. Гретхен обернулась и бросила взгляд на столик, где сидел мужчина и его маленький сын. Ребенок исчез.

Гретхен резко встала со скамейки. Мать ребенка еще не вернулась из туалета, а ее муж спал крепким сном. Холодный ветер дул сильными порывами, поверхность пруда подернулась рябью в лучах солнца. Утки копошились в камыше у берега, жадно поглощая хлебные корки, окруженные пеной, бумажными стаканчиками и прочим мусором. За дощатым столом, где сидел отец ребенка, Гретхен разглядела малыша, неуклюже приближающегося к кромке воды вниз по насыпи у пруда. Девушка бросилась за ним, и в следующее мгновение он упал.

Ребенок покатился через голову по направлению к воде, его застегнутая на молнию курточка мгновенно покрылась грязью, а на лице застыло выражение ужаса. Гретхен бросилась вниз по берегу за ним, пытаясь не потерять равновесие на скользком пологом берегу. Она бежала так быстро, что влетела в воду перед мальчишкой, обдав его тысячей капель и схватив его на руки за секунду до падения в воду. Она прижала его к себе, поднялась вверх по насыпи и посмотрела в застывшее от ужаса лицо его матери и отсутствующий взгляд отца, который только что поднял голову со стола.

— О боже мой, я заснул, — выговорил он и посмотрел на жену, — я заснул, случайно.

Женщина взяла ребенка на руки.

— Спасибо! — сказала она.

— Да не за что, — бросила Гретхен.

Мать покачала ребенка на груди.

— Пойдем, поиграй со своим котиком, — сказала она, — и не плачь. Теперь все в порядке. Но ты плохо себя вел. Никогда не ходи к воде, хорошо?

— Он не вел себя плохо, — заметила Гретхен.

— Он знает, что я хочу сказать. Ему не стоит быть у воды, так как он может заболеть, — ответила мать, — вот что я ему говорю. Его отец совсем не спит.

— Почему? — спросила Гретхен.

— Потому что он сейчас работает на лодочной станции, и у него не было работы со дня разлива, — ответила женщина, — он не может спать по ночам. Постоянно беспокоится. Но это потому, что он хороший человек.

— Выпейте чаю, — пригласил Гретхен отец мальчика. Его ногти были покрыты характерными для плотников синяками, фиолетовыми и глубокими, до самых заусениц, — если бы не вы, мне страшно подумать, что могло бы произойти.

— Ничего не произошло, это главное, — ответила Гретхен.

Он посмотрел в никуда, его глаза были пусты, словно он наблюдал за событием, за которое не было бы прощения, если бы он позволил ему произойти.

— Как долго я спал?

— Недолго. Не вините себя, — сказала Гретхен, — ваш малыш в порядке.

— Он наш единственный ребенок. Моя жена больше не может иметь детей.

— Где ваша машина? — спросила Гретхен.

— Мы ее продали. А сюда приехали на автобусе, — ответила мать.

— Знаете что? — сказала Гретхен. — Я хотела бы заснять вас на видео. Можно? Я снимаю фильм.

Мать застенчиво взглянула на нее, словно Гретхен подшучивала над ней.

— Как в Голливуде, что ли?

— Я снимаю документальный фильм о музыкальном ревю 1940 годов в Новой Иберии, — она видела, что ни тот, ни другой не понимали, о чем она говорит, — я сейчас достану свою камеру, а после того, как вы пообедаете, я отвезу вас домой.

— Вам вовсе необязательно это делать, — возразил мужчина.

Был без двух минут полдень. Те чувства, которые Гретхен испытывала все утро, испарились, но их исчезновение не было связано со временем суток. Она достала из пикапа свою камеру, поймав в объектив мужчину, женщину и ребенка, и затем показала им запись.

— Видите? Вы замечательная семья, — сказала Гретхен.

— Не для съемки я одета, — пожаловалась женщина.

— Я думаю, что все вы просто прекрасны, — возразила Гретхен.

Мужчина с женщиной смутились и переглянулись.

— Спасибо вам за то, что вы сделали, — сказал мужчина.

Гретхен поймала себя на чувстве, которое не могла понять. Она не знала даже, как зовут эту семью, но и не хотела спрашивать их об этом.

— У вас очень милый малыш, — сказала она.

— Да, вот увидите, однажды он станет очень особенным человеком, — гордо ответила мать.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, — кивнула Гретхен.

— Вы милая и приятная девушка, — добавила ее новая знакомая.

«И ты тоже, — подумала Гретхен, — и твой муж — приятный человек, а у твоего малыша самая светлая улыбка на свете».

Она так подумала, но ничего не сказала, и не попыталась лишить мужчину и женщину остатков их достоинства, предложив им денег, когда везла их к дому в бедном квартале Лафайетта. Внутри она чувствовала необъяснимую чистоту, а опасения, связанные с восходом солнца, и страх перед собственными воспоминаниями казались глупостями, не стоящими и двух секунд ее времени.

Или она обманывала себя?

Гретхен не могла сказать точно. Но что-то кардинальным образом изменилось в ее жизни, хотя она и не знала почему.

Во вторник после обеда Дэн Магелли позвонил мне в управление.

— Где Персел? — рявкнул он.

— Давненько не видел его. Что за дела? — спросил я.

— Вчера вечером кто-то выбил дерьмо из парня по имени Ламонт Вулси. Знаешь такого?

— Альбинос, разговаривающий, как Элмер Фадд?

— Он потерял несколько зубов, так что сложно сказать, как он сейчас разговаривает. Но его лицо выглядит так, как будто его переехали машиной. Он говорит, что не знает, кто напал на него и почему. Соседи же сообщили, что это сделал парень на кабриолете «Кадиллак». Парень в шляпе с узкими полями. Никого тебе не напоминает?

— Если я тебя правильно понял, заявление в полицию Вулси не написал.

— Это не означает, что Персел может приезжать в Новый Орлеан и вытирать ноги о лица людей, когда ему заблагорассудится.

— Что-нибудь еще? — спросил я.

— Да, кто-то похитил Озона Эдди Мутона и его сотрудницу из солярия Эдди. И знаешь что? Люди, которые видели, как Персел топтал альбиноса, говорят, что ранее тем же днем у дома альбиноса ошивался парень с оранжевыми волосами. Неужто совпадение?

— Вулси замешан как минимум в одном убийстве, Дэн. Пробей его по базам, ты ничего не найдешь. Ты многих богатеев знаешь, на которых в компьютере ничего нет?

— Послушай меня, Дэйв. Если Озона Эдди и его сотрудницу найдут в болоте, Клет Персел отправится за решетку как свидетель, и в этот раз, поверь мне, он оттуда не выберется. Кстати, увидишь своего приятеля, скажи ему, что девушка-вьетнамка пережила шок от увиденного.

— Какая еще вьетнамка?

— Она работает на Вулси. Или работала. Какие-то дамы из благотворительной организации забрали ее сегодня утром. Ее зовут Майли или что-то в этом роде.

— Так звали девушку Клета во Вьетнаме.

— Не вижу связи, — сказал Дэн.

— Она была евразийкой, живущей на сампане. Клет хотел жениться на ней, но вьетконговцы ее убили.

В трубке воцарилась тишина.

— Ты еще там? — спросил я.

— Этого про Персела я не знал. Думаешь, Вулси связан со спецслужбами?

— Я думаю, что у него связи с какими-то корпорациями, — ответил я, — может быть, с буровой компанией. Не исключено, что все это связано с тем разливом нефти.

— Смотри, чтобы Персела не было в городе. А я посмотрю, что смогу нарыть на этого Вулси. Что такому отморозку, как Озон Эдди, делать у дома Вулси?

У меня не было ответа на этот вопрос. Дэн был хорошим парнем, соблюдавшим правила и верящим в эту поломанную систему, а потому он вряд ли когда-нибудь получит признание за то, каким героическим, стойким и достойным полицейским он является. Но размышления о моральных качествах Дэна не помогут мне решить еще одну проблему, которая только что появилась на горизонте. Хелен Суле только что вернулась из Шривпорта, где она практически неустанно ухаживала за своей больной сводной сестрой. Я открыл дверь ее кабинета и заглянул внутрь.

— Рад, что ты вернулась, — сказал я.

Она стояла у своего стола.

— Мне нужны все твои записи по убийству Джессе Лебуфа, — сообщила она.

— Сомневаюсь, что они будут тебе полезны, — честно ответил я.

Я видел огоньки нетерпеливости и раздражения в ее глазах.

— Кто твой основной подозреваемый, Дэйв?

— Гретхен Хоровитц.

— Хладнокровная казнь?

— Нет, она остановила изнасилование и, возможно, убийство. По мне, так Джессе получил по заслугам.

— Ты опросил Хоровитц?

— Да, но без толку. Вот что интересно. Перед смертью Джессе что-то сказал убийце по-французски. Катин Сегура слышала это, но она не знает этого языка.

— Катин не догадывается, кем был стрелок?

— Лучше спроси у нее.

— Я спрашиваю тебя.

— Ущерб, который нанес ей Джессе, не поддается описанию.

— А где Катин сейчас?

— Дома с детьми. Хочешь, чтобы я позвонил ей и попросил ее приехать?

Я видел, что Хелен задумалась.

— Нет, — ответила она, — я навещу ее дома. Нет никаких улик или свидетелей, указывающих на Хоровитц?

— Ноль.

— Я проходила мимо твоей двери, когда ты разговаривал по телефону. Ты не с Дэном Магелли говорил?

— Да, с ним.

— И что?

— Возможно, Клет отметелил парня по имени Ламонт Вулси в Гарден Дистрикт вчера вечером.

— Я просто не могу в это поверить.

— Все так, как оно есть, Хелен.

— Не говори мне об этом, — произнесла она, повернувшись ко мне спиной, руки в боки, нервно поигрывая мышцами.

— Хелен…

— Ничего больше не говори. Просто уходи. Сейчас. Не потом. Прямо сейчас, — бросила напоследок Хелен.

После работы я отправился к Клету в коттедж. Воздух был полон влаги, небо приняло оттенок цвета спелой сливы, а на дальнем конце канала горели кучи листьев, раздуваемых ветром в облака горящего пепла, напоминающего светлячков. Мне не хотелось мириться с приходом зимы в преддверии заморозков, которые вот уже скоро покроют изморозью деревья и тростниковые поля, уже похожие на многодневную щетину. Еще больше меня беспокоил тот факт, что зацикливание на теме смены времен года у любого человека может превратить сердце в кусок льда.

Босой Клет, одетый в измятые слаксы и майку, смотрел новости по телевизору, восседая в своем любимом глубоком кресле. Он налил себе виски в бокал и добавил яичного ликера на три дюйма из картонной коробки. На полу возле его ног находилось мусорное ведро, а в пространстве между бедром и креслом торчал рулон туалетной бумаги.

— Возьми себе банку «Диет Дока», — посоветовал он, едва глянув в мою сторону.

— Не хочу я никакого «Диет Дока».

— Тяжелый день?

— Да не особо. К чему тебе туалетная бумага?

— Что-то говорит мне, что Хелен вышла на работу.

— Проблема не в Хелен. Звонил Магелли. Он говорит, что ты надрал задницу Ламонту Вулси.

— Вулси на меня настучал?

— Нет, соседи видели, как ты вытанцовывал на его физиономии.

— Все немного вышло из-под контроля. Магелли ничего не говорил про Озона Эдди Мутона и телку по имени Конни?

— Он сказал, что Эдди и его сотрудницу похитили.

— Все еще хуже. По пятичасовым новостям показывали репортаж про пару тел, обнаруженных в багажнике сожженной машины в округе Святого Бернарда. Одна из жертв была женщиной, второе тело принадлежало мужчине. Их пока не опознали, но, приятель, в этот раз я облажался по полной.

— Может, это не они?

— Такой конец? Даже засранцы Джиакано так не убивали. Это Вулси. — Клет закашлялся, отмотал туалетной бумаги и поднес ее ко рту. Затем он сжал бумагу в кулаке, бросил в мусорное ведро и отпил яичного ликера с бренди из бокала. Я сел на кровать и пододвинул к себе мусорное ведро.

— Ты кашляешь кровью? — спросил я.

— Нет, у меня, блин, носовое кровотечение.

— И как долго это уже продолжается?

— Вулси не сразу отрубился. Пару раз он здорово меня задел. Я в порядке.

— Я отвезу тебя в «Иберия Дженерал».

— Нет, никуда ты меня не отвезешь. Что бы там ни было в моей груди, там и останется. Послушай, Дэйв. На определенном этапе своей жизни ты просто начинаешь принимать последствия принятых решений, и поступаешь так, как считаешь нужным. Я не позволю кому-либо резать меня, запихивать трубки мне в горло или вводить радий мне в вену. Если я прямо здесь откинусь с яичным ликером и «Хеннесси» в руке, значит, так тому и быть.

— Да, больницы — это зло, а яичный ликер и бухло — это добро. Ты хоть представляешь, насколько глупо это звучит?

— Я только так и умею думать.

— Это не смешно.

Клет поднялся из кресла, достал из шкафа багряную шелковую рубашку с длинным рукавом, сел на кровать и начал натягивать носки.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Приглашаю тебя, Молли и Алафер на ужин. Дэйв, надо получать удовольствие от каждого дня. Ведь следующего уже может и не быть.

— Не нравится мне, когда ты так говоришь.

— Дружище, наше время медленно, но верно подходит к концу. Я говорю обо всем этом дерьме с Дюпре, Вулси, мошенником-проповедником, Вариной и хрен его знает, с кем там еще они путаются. Посмотри, что они сделали с Озоном Эдди и его телкой. Они ненавидят нас. Гретхен отделала Дюпре полицейской дубинкой. Мы с самого начала тыкаем их мордой в их же дерьмо. Поквитаться с нами для них — вопрос времени. Помнишь те локоны, которые старикан держит в своем кабинете?

— Клет, ты говоришь прописные истины.

— Ты не слышишь меня, Дэйв. И Хелен не слышит. Она мыслит как администратор. Администраторы не верят в заговоры. Если бы они в них верили, им пришлось бы бросить свою работу. В этом-то и проблема. А мы в это время ждем, пока нам всадят пулю в затылок, а может, что и похуже.

— Так что ты предлагаешь?

Клет ответил не сразу. Он налил еще бренди в стакан, размешал содержимое, наблюдая, как яичный ликер приобретает коричневый цвет, и затем выпил его.

— Выжечь их.

— Ты и я? Как Белая лига, что ли?

— Дэйв, они убьют нас.

— Нет, не убьют.

— Они почти добились своего в той перестрелке у канала. Мне через ночь все это снится. И знаешь, что в моем сне хуже всего? Мы должны были там погибнуть. Тот колесный пароход был настоящим, и мы оба должны были быть на его борту. А тот сукин сын все еще поджидает нас в тумане. Но в этот раз они заберут всех нас. Тебя, меня, Алафер, Молли, Гретхен, всех. Вот что я вижу в своем сне.

Я почувствовал, как холодок пробежал у меня по спине. Я оглянулся, думая, что ветер распахнул дверь, но дверь была закрыта.

— Ты в порядке? — спросил Клет.

Нет, я был не в порядке, как и он. И я не мог понять, как все исправить. В эту минуту я не знал, что именно Гретхен и Алафер, а с ними и Ти Джоли было суждено дописать пятый акт этой луизианской трагедии на берегах Байю-Тек.

Гретхен арендовала коттедж в маленьком тенистом городке под названием Бруссар, расположенном на старом двухполосном шоссе на полпути между Новой Иберией и Лафайеттом. В среду утром она выглянула из окна и стала свидетелем сцены, в реальности которой она поначалу усомнилась. По другую сторону улицы Пьер Дюпре с ребенком входил через боковую дверь в здание католической церкви. Ребенку было от силы восемь или девять лет, его ноги были закованы в ортопедические скобы. Гретхен вышла на веранду с чашкой кофе, села на ступеньках и принялась наблюдать за церковью. Через несколько минут Дюпре с мальчиком вышел на улицу. Он отвел ребенка на детскую площадку, где усадил на качели и принялся раскачивать. Дюпре, похоже, никого вокруг себя не замечал и не понимал, что за ним наблюдают.

Спустя десять минут Пьер пристегнул ребенка на переднем сиденье своего «Хаммера», а Гретхен поставила на пол чашку с кофе, вышла на улицу и оперлась рукой на дуб, затенявший лужайку перед коттеджем. Дюпре вновь не заметил ее. Он отъехал и направился к единственному в городе светофору. Затем его лицо мелькнуло в зеркале заднего вида, и секунду спустя, зажглись стоп-сигналы его внедорожника. Он развернулся на заправке у перекрестка и поехал назад по направлению к Гретхен и припарковался на подъездной аллее в тени дуба.

— Я не сразу вас узнал, — проговорил он.

— А что, я так изменилась? — спросила она, не меняя позы.

— Если вы не хотите говорить со мной, мисс Хоровитц, я вас пойму. Но я хотел бы, чтобы вы знали, что я не держу на вас зла.

— Что-то с трудом верится.

— Наверное, я недостаточно убедителен.

Мальчик поглядывал на нее с пассажирского сиденья, его голова едва доставала до проема окна. Гретхен подмигнула ему.

— Это Гас. Он мой маленький друг в «Больших братьях»,[33] — сказал Пьер.

— И давно там?

— Совсем недавно. Регистрировал Гаса в католической школе. Я открываю стипендиальный фонд.

Гретхен кивнула и заправила рубашку в джинсы большими пальцами рук.

— Как дела, Гас? — спросила она.

— Хорошо, — ответил мальчик. У него была неровная стрижка ежиком и глаза, напоминающие узкие щелки, как будто его лицо не полностью сформировалось.

— Я виню себя за то, что произошло в том ресторане в Новом Орлеане, — сказал Пьер, — я влез в дела, которые имели последствия, и не смог этого предугадать. Это моя вина, не ваша. Я думаю, что вы уникальная женщина, мисс Хоровитц. Мне хотелось бы узнать вас поближе.

— Ты это серьезно?

— Нечасто встречаешь роту десантников в обличье хрупкой девушки, — Дюпре смотрел ей прямо в глаза, — по крайней мере, подумайте об этом. Что вам терять? Вы уже продемонстрировали, на что способны, если парень начинает вести себя неадекватно.

«Что-то в нем изменилось», — подумала она, хотя и не могла сказать что. Может быть, это его волосы. Они выглядели свежевымытыми и высушенными феном. Или это его глаза? Гретхен не видела в них презрения и надменности. Помимо всего этого он выглядел поистине счастливым.

— Мистер Дюпре хорошо к тебе относится, Гас? — спросила она у мальчика.

— Мы ездили на карнавал в Лафайетт. И в зоопарк тоже ездили, — довольно ответил Гас.

— Так как насчет? — спросил Дюпре.

— Насчет чего? — ответила она.

— Пообедать с нами. С Гасом. После этого я отвезу его обратно домой. Замечательный сегодня денек, — его взгляд опять задержался на лице девушки, его глаза были теплыми и, казалось, не имели и тени вероломства, — вы никогда не позировали в качестве модели?

— Конечно, позировала, рекламировала стероиды на мотоцикле.

— Прекратите, — сказал он.

Пьер ждал, что она заговорит, но Гретхен молчала и праздно рассматривала улицу, подбородок слегка приподнят, пульс словно птица трепыхался в горле.

— Я бы очень хотел увидеть вас на холсте, — сказал он, — ну давайте же, пообедаем и поговорим об этом. Я, конечно, не Джаспер Джонс,[34] но то, что я делаю, я делаю неплохо.

— Извините, ничего не выйдет, — ответила Гретхен.

— Я разочарован. Но не забывайте обо мне, хорошо? Вы та еще штучка, мисс Хоровитц.

Ее лицо и ладони покалывало, когда она провожала взглядом его «Хаммер», ослепительно горящий желтой краской на солнце. «Черт возьми, — подумала Гретхен. — Черт возьми».