Боги

52. Большое Ухо

Аполлон, как большинство натуральных блондинов, был натурой богатой и противоречивой. Бог врачевания? А, нет, на Гиацинта врачевания не хватило. Девять муз? А, нет, пойду-ка полюблю несчастную Дафну! Тонкий эстет? Да ладно вам, пойду шкуру с сатира Марсия сдеру… И всё же основные черты характера Аполлона легко вкладываются в три пункта:

Если что – стреляет.Потом – сразу воспевает.Амброзией не корми – дай с кем-нибудь посоревноваться.

Обычно все знали и не нарывались, но бывали смешные исключения.

Вот, например, Пан (который сын Гермеса, душевный, с козлиными ногами и громким голосом) как-то раз решил посоревноваться с Аполлоном в музыкальном искусстве.

Сразу напрашиваются нехорошие предположения по поводу адекватности Пана. Предположений много, от черепно-мозговой травмы до сложных вариантов типа «а почему бы двум богам, превращающим нимф в растения, и не посоревноваться в музыке, а?». Но скорее всего, что Пан просто малость перепил, отчего во всеуслышание заявил, что «кифара – ничто, свирелька – все». А потом проснулся на склоне горы Тмола в обществе Аполлона с кифарой и толпы судей – и понял, что за слова свои отвечать придется.

Пану сразу как-то неуютно вспомнилась шкура сатира Марсия, висящая в известном гроте. Шкура в воображении Пана определенно вытанцовывала что-то злорадное типа «вот я и не одна, вот у меня скоро и напарничек появится… ух ты ж, какая шерстка!» От таких видений Пан схватился за свирель и начал дуть в дудку с двойным энтузиазмом, и дул даже очень хорошо, и даже почти всех впечатлил… Но потом вышел Аполлон, сбренчал что-то величественное, судьи покосились на лук за плечами бога и сказали, что «чего там, конечно, победа за Мусагетом».

Шкура сатира Марсия в своем гроте замерла в предвкушении. Аполлон потер ручки и заявил, что, мол, племянник, ничего личного, но я тебя сейчас освежую. Сын своего папы Гермеса Пан выставил вперед копыто, сощурил левый глаз в прицеле и ответил: «Ну, попробуй!»

Аполлон прикинул расклад. Пан был могуч, вонюч и до кучи еще и бессмертен. Пан своим воплем в Титаномахии разогнал титанов и тяжко контузил всех, не зажавших уши (и это он только мышь увидел, а если с него кожу сдирать – это ж какой будет саундвэйв!). Ну и наконец, Пан таки был сыном не кого-то, а Гермеса – того самого, который спер у Аполлона коров, просто так и в пеленках. И если подумать, что Гермес может украсть за обиженного сынулю (варианты: от девяти муз и любимого лука до дурной бесконечности).

Тишина сгущалась. Аполлону очень хотелось кому-нибудь экстренно улучшить внешность. Пан щурил глаз и готовился свою внешность активно оборонять меткими пинками. Судьи расползались, округа пропитывалась стрессом…

И в этот момент царь Мидас (да, тот же самый, который с Дионисом и золотом!) перестал дремать и выдал: «А мне больше Пан понравился… вот!»

Можно сказать – лег ушами на амбразуру. Ушами – это потому что Аполлон в тот же момент вцепился Мидасу в означенные органы, уперся ногой царю в копчик и как следует потянул. Под громкий аккомпанемент Мидаса: «Ухи мои, ухи!» – Аполлон тащил уши вверх, приговаривая: «Плохо слышишь? Медведь на что-то наступил? Так мы их тебе сейчас малость увеличим…»

Ну, и, конечно, бог перестарался с растяжением ушей царя вдоль оси ординат. В результате получилось что-то ослино-эльфийское, так что Мидасу можно было то ли подаваться в зоопарк, то ли проситься в другую мифологию.

Очень может быть, что царь ждал сочувствия от Пана, но тот только гыгыкнул, заявил, что «крутые уши, у ослиц будут иметь успех» и побрел себе в чащу – печально играть на свирельке.

А Мидасу пришлось шить специальный колпак – потому что ослицы правда проникались. И зарекаться иметь дело с богами.