Боги лотоса. Критические заметки о мифах, верованиях и мистике Востока

ПУТЕМ «ВЕЛИКОЙ КОЛЕСНИЦЫ»

Ты вырвал лотос из земли,

Когда в полях желтела осень,

Ушел от дома и семьи,

Добро без сожаленья бросил,

Оделся в тряпки нищеты…

Но тряпки эти - не щиты.

В душе нет мира,

И сквозь дыры

Ушло спокойствие твое -

Ты сам всадил в себя копье.

Твои желания, глупец,

Прорвали все твои оплоты.

Спешите вырвать из сердец

Земных страстей осенний лотос.

Дхаммапада

Многообразие объектов культового почитания в Индии практически неизмеримо. Одних богов по традиции насчитывают свыше трех миллионов. Но, кроме них, индуисты поклоняются святым, обожествленным героям эпоса, а также, подобно анимистам, почитают тени предков, духов, животных, растения, реки, горы, озера, камни, морские и окаменелые раковины. В одном краю или даже в одной деревне почитают одних верховных богов и считают второстепенными других, тогда как в соседней деревне придерживаются на сей счет прямо противоположного мнения. И все это мирно уживается в рамках одной религии. Особый отпечаток наложила на индуизм кастовая система. Различия в верованиях и ритуальных отправлениях у представителей высоких и низких каст порой совершенно разительны. Для представителей высших каст во всех вопросах религиозной жизни непререкаемым авторитетом остаются Веды, созданные их далекими предками - ариями, которые пришли в Индостан, как полагают некоторые исследователи, из приграничных со славянскими землями степей. Низшие же касты и неприкасаемые, сохранившие облик и культуру исконных древнеиндийских племен, сберегли и культы, восходящие к доарийской эпохе.

Поэтому индуизм часто не укладывается в обычное понимание религии. У него нет централизованной церковной организации с ее строгой иерархией, а различные общины и школы никак друг с другом не связаны, отсутствует даже канонизированное «священное писание», хоть и существует священная для всех индусов литература. Самая поразительная особенность индуизма заключается в его глубоком проникновении в быт, в повседневную деятельность. Такая тесная связь с жизненными отправлениями верующего, его семьи или даже целой деревни, видимо, и сделала эту специфическую индийскую религию столь устойчивой к жизненным переменам.

Все это в значительной мере применимо и к буддизму, по крайней мере в его современном варианте. И здесь и там многообразие сект, направлений и толков, поразительный синкретизм и всеобъемлющее проникновение в быт. Лишь иерархия, утвердившаяся в буддизме, резко отличает это учение от традиционного индуизма.

«Точное разграничение брахманизма и буддизма может быть совершенно невозможно», - писал русский буддолог О. О. Розенберг.

«Различие между индуизмом и буддизмом в Индии было чисто сектантским, индуизм всегда отличался от буддизма не более, чем шиваизм от вишнуизма», - отмечает в своей монографии «Очерк истории Индии» К. М. Паниккар.

Идея вечной цепи перерождений тоже была усвоена буддизмом из ранних индийских религий. Она, эта роковая сансара, неотвратимо влечет все живое от перерождения к перерождению по стезе страданий. Даже смерть не может оборвать эту цепь. Новое рождение опять обрекает на страдания. Вырваться из этого страшного, как затягивающаяся на шее петля, круга сансары может лишь тот, кто пройдет сквозь перерождения «восьмеричным путем» и станет архатом. Брахманисты учат, что перерождение возможно в любой форме: животного, растения, насекомого, демона или божества. Но лишь высшая форма - человек - способна достичь нирваны.

Дхарма - основа всего мира, говорит «Чха-галея упанишада».

Буддисты верят, что сам Будда до своего рождения в облике Гаутамы прошел длинный ряд перерождений, что был он в прежних воплощениях и человеком всех каст и занятий, и богом, в том числе даже самим Брахмой [1].

[1 Согласно палийским источникам, Будда в прошлых своих воплощениях 85 раз был царем, 83 раза - брахманом-отшельником, 5 раз - рабом, 3 - парией, 4 - змеей, 10 - львом, 18 - обезьяной и т. д.]

Он лишь первым из людей достиг нирваны, за которой кончаются любые перерождения.

По учению Будды, путь к нирване труден. Только сам человек, без чьей бы то ни было помощи, может достигнуть ее. Будда не отрицал существования богов, он старался обойти эту проблему. Она входила в число тех четырнадцати вопросов, на которые он отказывался отвечать. Может быть, потому, что не верил в бога. Во всяком случае, он говорил, что даже боги подвержены проклятию сансары. Поэтому достигший просветления человек выше богов. Ни боги, ни сам Будда не могут спасти людей. Каждый человек может только своим путем прийти к нирване сквозь ужас перерождений.

В основе нравственных законов Будды лежали пять обязательных принципов, о которых уже шла речь. Но стремящийся стать архатом должен был соблюдать обязательства в самой абсолютной форме. Он не мог обрабатывать землю, чтобы не убить живущих в ней червей. Даже воду для питья он вынужден был многократно процеживать, чтобы не проглотить случайно мельчайшее существо. Так же поступал и джайнистский святой из бомбейского храма, закрывавший рот марлей, чтобы, боже упаси, не проглотить случайно какую-нибудь мошку.

В индийских Гималаях я с интересом наблюдал за тем, как монахи брали из колодца воду. Они долго обмахивали поверхность специальным веничком, отгоняя прочь невидимые глазом существа. Затем, наполнив полые бамбуковые сосуды, столь же тщательно полоскали веник над колодцем, чтобы возвратить в родную стихию случайно прилипших букашек.

Столь же строго должно было соблюдать и заповеди о собственности, которая приумножается за счет другого. От этого архат обязан был отказаться навсегда. Только повязка вокруг бедер и чаша нищего становились уделом того, кто уходил от мира. Впрочем, в той или иной мере подобное подвижничество было присуще всем религиям. Особенность буддизма заключалась в его поразительной, непривычной для человека любви. Речь идет о любви и милосердии ко всему живому: друзьям и врагам, коровам и пантерам, муравьям и паразитам на теле. Вечная улыбка, обращенная ко всем и ни к кому. И вот это самое «ни к кому» понять и принять, казалось, труднее всего. Но учение не допускало никаких послаблений. Привязанность к друзьям и близким уже сама по себе отнимала часть любви, предназначенной для всех, и, значит, не могло быть для архата такой привязанности.

Бронзовая улыбка. Бесстрастная и отрешенная. Непротивление злу, прощение всяких обид. Всепрощающая и, главное, равнодушная улыбка. Нельзя злом воздавать за зло. От этого ведь только растет зло в мире. Зло никогда не имеет конца, оно всегда влечет за собой новую вражду и новое страдание. Только всепрощение должна нести в мир улыбка архата.

Нельзя защищать даже несправедливо обиженного, вступаться за слабого, мстить за убитого, отстаивать неправедно осужденного. Нужно убить любое желание, и лишь самому уклониться от зла. Приневолить себя к бесстрастию, найти блаженство в равнодушии, равно благожелательном ко всем. Потому что мира, как такового, в буддизме не существует. Все иллюзия, все обманчивый и жестокий мираж. Человеку лишь мнится, будто он живет проявлениями своей души, способной чувствовать гнев, радость и скорбь. Его направляет не душа, а отдельные дхармы - единственная реальность мира. Слово «дхарма» имеет много значений. Это не только закон, учение и религия, но также истинная реальность, признак и, самое главное, носитель признака, носитель душевных свойств.

Теория дхарм крайне сложна, и всех желающих ознакомиться с ней подробно я отсылаю к двум классическим работам выдающихся русских исследователей [1]. Здесь же я лишь попытаюсь бегло охарактеризовать основные, понятия, которые являются сердцевиной буддийского вероучения в любой его форме.

[1 Щербатской Ф. И. Философское учение буддизма. С.-Пб., 1919; Розенберг О. О, Проблемы буддийской философии. Пг., 1918.]

Человек, согласно теории дхарм, исключительно сложное и противоречивое существо. Иначе говоря, у него много дхарм, много носителей душевных свойств. Одни буддийские школы говорят, что 75, другие - 84, третьи - 100. Есть «чувственные» дхармы, с помощью которых люди воспринимают мир: звуки, запахи, краски; дхармы «отвлеченных представлений», делающие человека мыслящим существом; наконец, «дхармы высших стремлений», зовущие, например, в нирвану.

Смерть и тела, и души разлагает на элементы. Дхармы высвобождаются и, как невидимый пар от воды, обретают свободу и безразличие. Но кармой, вернее, силой той кармы, которую человек творит своей жизнью и всеми предыдущими перерождениями, дхармы вновь объединяются в несколько иной комбинации, давая так называемую «душу» иному существу - перерожденцу.

Так и свершается вращение рокового колеса бытия.

Прервать, уничтожить этот круговорот может лишь архат, достигший нирваны. Потому и становились ученики Будды нищими аскетами, странствующими по пыльным и знойным дорогам без цели и желаний. Лишь желтая тога - знак нищеты, цвет низших каст - составляла их собственность да патра - чаша для подаяний.

Центральной проблемой буддизма является не столько человек, сколько вообще живое существо. Во всех молитвах, заклинаниях, гимнах упоминается именно о живых существах. В философском буддизме синонимом выражения «живое существо» часто выступает термин «сантана». Но смысл его несколько иной, более абстрактный и углубленный. Сантана - это, как говорят математики, «континуум», некое подвижное многообразие, которое можно приблизительно назвать «потоком сознательной жизни» (отшельник на берегу горной реки в «Сантане» Рериха). Поток этот включает в себя не только сознание, как таковое, но и все его содержание, то есть мысли и представления всей жизни. Отсюда все комбинации, все взаимоотношения дхарм как-то соотносятся с составом индивидуальной цепи континуума, с узором пены в бурном потоке сантаны. Здесь корень буддийского учения об иллюзорности мира. Если все то, что переживает в данный момент тот или иной человек, сводится к цепи мгновенных комбинаций столь же мгновенных элементов, то и само бытие его, точнее, призрачный сон, который лишь кажется бытием, превращается в иллюзию. Неустойчивую, случайную, как узор, сложившийся в зеркалах калейдоскопа. То, что в данную минуту объединились именно такие, а не какие-либо иные дхармы, и то, что они образовали этот, а не какой-то другой узор, и есть проявление кармы. Однако карма, являясь, по существу, одной из дхарм, представляет собой всего лишь законченное выражение той единственно достоверной реальности, что дхармы вообще так или иначе расположены. Тут, казалось бы, можно провести аналогию с основополагающим признаком любой идеалистической системы.

Устами своего Заратустры Фридрих Ницше изрек: «Поистине, через сотни душ проходил я в пути своем, через сотни колыбелей, через сотни родильных потуг». Но сходство здесь чисто внешнее.

«Как же поэтому объяснить, - размышляет О. О. Розенберг, - тот факт, что все видят как бы одно и то же солнце, те же горы и т. д., если нет самостоятельно существующих предметов. Такой факт, однако, вовсе еще не заставляет нас допускать, что мир предметов существует помимо переживающих его индивидуальных существ. Факт этот может быть объяснен общностью или одинаковостью схем, по которым формируются элементы каждого комплекса дхарм. Одинаковость предметных миров объясняется общей кармою. Общей карме противополагается индивидуальная карма каждого существа, выражающаяся в заведомо личных, ни с кем не разделяемых переживаниях, его страданиях, радостях и т. д.».

Буддийскую метафизику, очевидно, трудно уложить в тесные рамки европейского идеализма. Но столь же ошибочно было бы отождествить присущие буддизму атеистические элементы с атеизмом в нашем марксистском понимании. Несмотря на все оригинальные особенности, буддизм был и остается вероучением, а не наукой о мире, как его рисуют некоторые зарубежные философы. Что же касается атеистических элементов, то они настолько своеобразны, что о них стоит знать. Философский буддизм отрицает не только богов, бессмертие, но и вечность человеческой души.

Это блестяще доказал древнеиндийский философ Васубанду, оставивший нам замечательный трактат «Абидхармакоша», название которого можно перевести как «Вместилище чистого знания и сопровождающих его дхарм». Вот как подходит Васубанду к коренным проблемам души и человеческого бытия: «Но что же такое бытие действительное и что такое бытие относительное? Если что-либо существует само по себе, как отдельный элемент, то оно имеет реальное бытие, как, например, цвет и другие основные элементы материи и духа. Если же что-либо представляет собой сочетание таких элементов, то это бытие условное, или относительное, например молоко, состоящее из разных элементов и отдельно от них не существующее. Из этого следует, что если приписывать личности или душе истинное бытие, то она должна иметь свою отдельную от прочих элементов сущность и отличаться от них так же, как они отличаются друг от друга. Во-вторых, если душа существует, то она должна иметь и свою причину, свой особый источник бытия, отличающийся от источника, из которого происходят элементы. Если этого нет, если душа не возникает в процессе жизни из какого-нибудь предшествующего бытия, то она будет бытием вечным и неизменным, а это противоречит основоположениям, принятым всеми буддистами».

Четкий, логический анализ Васубанду позволил академику Ф. И. Щербатскому объяснить одно кажущееся противоречие, которое всегда служило камнем преткновения для европейских ученых. Суть его в том, что наряду с отрицанием существования души философский буддизм как будто бы признает переселение душ: «Индиец не представляет себе, что со смертью какого-нибудь лица его духовный мир может просто исчезнуть без всякого следа или сразу перейти в вечность… Мгновение смерти или наступления новой жизни есть выдающееся, важное событие в единообразной смене мгновений, но все-таки это лишь отдельное мгновение в целой цепи таких отдельных, с необходимостью следующих друг за другом мгновений. Перед ним было мгновение предшествующее, и после него будет неизбежно следующее мгновение того же потока сменяющихся элементов».

Круг замыкается. Мы вновь упираемся в теорию мгновенности. Водоворот в потоке сан-таны закручивается в глубокую, темную воронку, чтобы где-нибудь ниже по течению вновь выбросить струи к сиянию солнца.

Но недаром Гераклит из Эфеса учил, что дважды нельзя вступить в одну и ту же реку.

В априорных, внечувственных дхармах, которые, в отличие от атомов, нельзя «прощупать» на синхрофазотроне, нужно искать корешок буддийского лотоса. Исток не истины, но веры. Пусть и оригинальной, не признающей бессмертия и богов.

Буддийская метафизика всегда была уделом немногих избранных, развивавших ее постулаты в недрах монастырей, на особых факультетах, где изучают догматику. Духовенство отнюдь не стремилось сделать изощренные откровения буддийских мудрецов достоянием простых верующих, как не стремилось оно, вопреки учению, толкнуть всех мирян на путь отшельничества. Если бы все стали вдруг нищими бхикшу, то кто бы тогда выращивал рис и овощи для подаяния? Это парадокс, но в нем истина. Голодная смерть целой страны никак не могла подарить нирвану всем жаждущим. Да и всеобщее безбрачие могло бы лишь прекратить процесс перерождения тех грешных душ, которые не могли пока обрести совершенство.

Разумеется, такие вопросы никто специально не решал. Все получалось стихийно, само собой. Люди всегда остаются людьми. Далеко не все последователи Будды готовы были обречь себя на аскетизм. Одни просто не хотели расстаться с приятными удобствами мирской жизни, другие желали достичь нирваны без особых лишений и мук.

Как писал Кьеркегор, «и все же, как бы оно ни было «непрактично», тем не менее религиозное есть преображенное в вечность воспроизведение прекраснейших грез политики… Осуществить полное равенство в мирской среде, мирское равенство, т. е. в такой среде, сущность которой - различие, и осуществить ее по-мирскому, в мирском равенстве, т. е. осуществить, творя различие, - это вовеки невозможно…»

Мирские приверженцы «восьмеричного пути» принимали, как мы видели, лишь пять минимальных принципов, к которым добавляли еще пожертвования монашеским обществам. После этого каждый мог жить, как хотел. Одни - в нищенстве, другие - в радостях и горестях мира, одни - подаянием, другие - трудом рук своих.

Буддизм завоевывал души и страны. Первоначальное символическое изображение Будды в виде колеса сменилось фигурой, сидящей на лотосе и несущей свою удивительную улыбку всем и никому. Возникали монастыри, возводились ступы, в которых хранили священные реликвии и мощи. Все шло привычным путем, каким следовали когда-то жрецы всех стран и народов, каким суждено было пойти впоследствии приверженцам Христа и Мухаммеда.

Прошло каких-нибудь два-три века, и религия нищих стала религией господ. Нравственные устои горстки людей превратились в непререкаемую догму для миллионов. Учение нужно было изменять, подновлять, приспосабливать. Созывались соборы, образовывались секты. Буддизм был светом Индии, особым, присущим только ей, ни на что не похожим. Но, распространяясь по миру, он терял свою неуловимую специфику. И судьба его похожа на судьбы всех великих религий. Он, без особого разбора вбирая в себя чужих богов и чужие обычаи, терял свою глубокую, отрешенную душу, опускаясь до сознания воспитанных на примитивных верованиях людей. Одновременно с этим шел и противоположный процесс. Учение метафизически усложнялось в монастырях, превращаясь, как и все в мире, в мертвую схему, высосанную борьбой противоречивых тенденций и качеств.

Храм и ступа (Шри Ланка)

Постепенно в буддизме возникло свыше тридцати сект. Но самый глубокий раскол произошел в I веке нашей эры. В известном смысле «восьмеричная дорога» раздвоилась. Образовались два течения: хинаяна («малая колесница, узкий путь») и- махаяна («большая колесница, широкий путь»). Это было закреплено только на четвертом соборе, во время правления кушанского царя Канишки. Хинаяна требовала сохранения ортодоксального буддизма, тогда как махаяна, основателем которой был богослов Нагарджуна, пересматривала саму основу буддизма - учение, что человек достигнет нирваны лишь собственными усилиями. И в самом деле, разве под силу грешному и слабому существу взвалить на себя такое бремя? Нет, «восьмеричный путь» - это узкая стезя избранных, простому народу нужен широкий и легкий путь. Для его же счастья, для облегчения его же усилий. Да и метафизическая, основанная на этике религия без богов не очень-то понятна широким массам. Им требуется что-нибудь более привычное, что-нибудь попроще, и чтоб обязательно был бог. Да и разве не бог великий учитель Будда?

Прачеди (Таиланд)

Над предполагаемыми останками Будды выросли ступы. Потом выросли храмы, где стояли уже статуи Будды. Порой в виде золоченого гиганта с драгоценным камнем на месте третьего глаза. Образ его становился конкретным, а понятие «будда» - расплывчатым.

Ступа (Непал)

Гаутама Будда, Будда Шакья-Муни сделался лишь одним из множества различных будд, в число которых вошли и древние брахманские боги, и боги тех народов, которые приняли буддизм. Святые архаты тоже попали в пантеон, как это повелось в других религиях, в других странах.

Количество будд росло. Появилось 995 будд-мироправителей (непокрытую голову золоченых статуй стала венчать царская корона), 35 будд-грехоочистителей и еще много других будд.

Оставалось лишь внести в сонм будд специализацию. Так возникли известные нам божества: основатель учения Шакья-Муни, грядущий будда - Майтрея, которому суждено сменить Шакья-Муни на престоле правителя мира, Амитаюс, дарующий долгую жизнь, Ваджрапани - последний из распространенного на севере пантеона тысячи будд, миросоздатель Адибудда, мистический властитель рая будда Амитабха и т. д.

Кроме будд в пантеон махаяны вошли еще и бодхисаттвы. Это своего рода канонизированные архаты - существа, преодолевшие в себе жажду существования и достигшие нирваны, но пожелавшие остаться в миру, чтобы помогать людям.

А людям, которым столь трудно достичь совершенства самим, этим людям так нужны руководители. Бодхисаттвы могли бы остаться в нирване, стать буддами, но предпочли любовь к ближнему, хотя такая активная любовь и противоречит учению Гаутамы.

Но этим не ограничились последствия реформ Нагарджуны. Он видоизменил еще одну главную основу буддизма - нирвану. В самом деле, что такое нирвана? Непонятное состояние или тем более смерть? Это хорошо для философов, изощренных аристократов духа. А разве народ поймет нирвану, захочет верить в нее? Народу нужен рай. И не беда, что Будда ничего не говорил о рае.

Он находится в блаженной стране Сукхавати. Там, в цветущих садах, среди удовольствий и неги пребывают праведники. Заведует этой обетованной землей кроткий мистический Амитабха.

Казалось бы, что общего у такого рая с нирваной? Ничего. Но здесь нет и прямого посягательства на учение Гаутамы. Просто душам райских праведников еще один раз предстоит воплотиться на земле, и уж тогда они достигнут нирваны, если только не пожелают сделаться бодхисаттвами.

Рай, таким образом, представляет собой промежуточную форму между земной жизнью и нирваной. Промежуточную, но очень заманчивую.

Однако, если есть рай, то неизбежно должен быть и ад. Изначальная полярность, присущая человеку двойственность, которая исчезает только в нирване. Для запугивания верующих был создан и ад. С полным набором ужасающих пыток для тех, кто нарушает законы Будды. Это оказалось тем более своевременно, что законы Будды основательно преобразились. Настолько преобразились, что махаяна стала доступна самым отсталым народам.

Да и монахи тоже давно перестали быть нищими анахоретами. Они сделались посредниками между верующими и бодхисаттвами. На то бодхисаттвы и созданы, чтобы помогать людям. Они доступны для молитв, снисходительны к просьбам. А кто еще умеет так хорошо донести просьбу человека до бодхисаттв, если не монах, ставший теперь магом и заклинателем? Он умилостивит добрых богов и обезвредит злых. Тем более что злые боги предстают перед верующим в столь устрашающем облике. Едва ли миряне задумываются о том, что эти устрашители - преображенные шиваистские и вишнуистские ипостаси, включенные в обширный пантеон махаяны.

В новый культ привлекаются теперь все средства воздействия: скульптура, живопись, архитектура, ритуальные танцы, музыка, мистерии.

Такую религию могла уже понять и принять вся феодальная Азия.

В искусстве она породила бурю противоречивых тенденций. Чувственность и утонченная роскошь Аджанты вновь ожила в творениях писателей, художников и поэтов.

«В медных треножниках воскуряют аромат. В вазах золотых цветы благоухают. Богатая утварь, редкие сокровища. Открыли занавес, жемчужины сверкнули. На подносах из хрусталя алеют груды фиников и груш. В зеленых кубках из нефрита вино играет - расплавленная, яшма. Рядом с вареной печенью дракона жареные потроха феникса. Каждый глоток чуть ли не десять тысяч стоит. Здесь лапы черного медведя и копыта бурого верблюда. Рис, разваренный и красным лотосом приправленный, изысканные блюда из ичуаньского леща и карпа реки Ло - каждое дороже стоит, чем бык или овца. «Драконовы глаза» и плоды личжи - деликатесы юга. Вот растерли плитки фениксова чая, и в чашках из белого нефрита взыграла пена».

Цветы сливы в золотой вазе или Цзинь, пин, мэй.

Возникло и могучее ностальгическое течение, исполненное тоски по утраченной незамутненности и чистоте, существующее и по сей день:

Стыдно бывает:

монаху - когда он не может отделаться от любовницы;

монахине - когда родит;

чиновнику - когда его уличат во взятках.

Су Ши. XI в.

Трудно найти смысл в проповеди невежды-монаха

Хаун Юньцзяо. XVI - XVII вв.

«Я брожу, странствую в одиночестве. Там горные пики вздымаются высоко; леса и облака уходят в глубину и тают. Святые и мудрецы древности стремились к тому, чтобы жить и ощущать так. Чего же еще я могу желать?»

Цзун Бин. Введение в пейзажную живопись

«Постигающие добро, просветленность (бодхи) и мудрость (праджня) пребывают в изначальной природе всех людей, а те, чей дух заплутал, не смогут достичь самопросветления. Им необходим наставник большой добродетели и знаний, который укажет им, как узреть изначальную природу».

Алмазная сутра (книга поучений шестого патриарха Хой-нэна)

Основатель махаяны Шринатха Нагарджу-на родился где-то в Южной Индии. Еще мальчиком он надел желтую тогу и ушел в монастырь Наланда. Ему открылся не только тайный смысл священных книг. Он обладал способностью сразу же проникать в суть вещей и обрел власть над могучими силами скрытой природы. По его воле духи змей вынесли на берег моря книгу «Высшего потустороннего познания». С помощью молитв и только ему одному известных заклинаний Нагарджуна мог совершать любые чудеса. Однажды, сотворив благочестивую молитву, он раскрыл большую железную ступу, внутри которой увидел будд и бодхисаттв, сидящих вокруг другой, меньшей, ступы. Он раскрыл и эту ступу и увидел то же самое. И так до бесконечности. И понял Нагарджуна, что перед ним обнажилась тайна строения мира. Что снаружи, то и внутри. Эти понятия относительны. Они лишь покровы, затеняющие от пытливого взора суть вещей.

С тех пор буддийские легенды стали наделять своих святых сверхъестественной властью. Высшие монахи вплотную приблизились к богам. Это сделается потом основной традицией Северного буддизма - ламаизма, которому суждено было покорить Гималаи. Наландский монастырь постепенно превращался в крупнейший центр буддийской схоластики, где оттачивалась и совершенствовалась махаяна. Отсюда она распространялась во все сопредельные страны. В этой «преосвященной общине монахов великого монастыря в Наланде» трудились прославленные преемники Нагарджуны - Шилабхардра, Дхармапала, именем которого названа дорога в Сарнатхе, Асанга и знаменитый метафизик Васубанду.

В годы расцвета этой общины (VI - VII вв.) здесь под недреманным оком полутора тысяч ученых монахов трудились над буддийскими текстами сонмы учеников-послушников. Библиотеки монастыря были полны уникальнейшими рукописями, храмы его поражали своей архитектурой.

«Здесь мы видим искусство Индии, салютующее учености Индии», - скажет потом поэт Рабиндранат Тагор.

Сопредельный мир воспринимал лишь внешнюю сторону философских учений Индии. Не изначальный буддизм, а красочную пышность махаяны приняли в свои кумирни ламы Тибета и Непала. Но «большая колесница» достигла гималайских снегов в столь преображенном виде, что даже Нагарджуна вряд ли бы узнал в ней свое учение. И управлял этой золоченой колесницей буддийский тантризм. Это - тайное учение, о котором до сих пор известно немного. Оно исполнено мистическим стремлением к вечному блаженству, к слиянию с божеством, достигнуть которого можно лишь изощренными духовными упражнениями.

«Малая колесница» сулила освобождение лишь избранным, которые с помощью самодисциплины и медитации могли постепенно преодолеть личностное начало и вырваться из круга сансары. «Большая колесница» облегчала путь к нирване, призвав в проводники небесных будд и бодхисаттв. Тантрики проложили третий путь. Ваджру, которую стали называть «алмазом», «раскатом грома», они наделили магической силой, способной чуть ли не мгновенно разрывать цепи кармы. Это была третья колесница буддизма: «ваджраяна», «колесница громового раската».

Изначально термин «тантра» означал размножение. Тантризм проникнут эротикой. Его темные и сложные обряды воскрешают древнюю магию. Когда-то считалось, что урожайность находится в прямой зависимости от плодовитости женщин. Связанные с этим обряды существовали повсеместно. Махаяна приняла в себя и чужих богов, и древние магические обычаи. Так в плоть ее проник тантризм, которому предстояло окончательно затемнить первоначальное учение Будды.

Тантрические статуи изображают богов в неистовом любовном слиянии. По-тибетски это называется «яб-юм», то есть «папа-мама». Многоликие и многорукие, они представлены в яростном сплетении, как пауки ранней весной. Вся двойственность природы предстает здесь в простых символах. И искалеченные ужасной улыбкой бронзовые лики тантрических богов глядят в спокойное и вечное лицо Гаутамы, завещавшего аскетизм, уживаются с ним под одним кровом. Но ведь и среди монахов, живших в монастырях в условиях строжайшей дисциплины, всегда находились «независимые» фанатики, практиковавшие черную магию и некромантию. Здесь та самая двойственность, которую Будда призывал утопить в нирване. Но для невежественного, задавленного жестокой жизнью человека смысл ее непостижим. Ему неведомо, что поставленная им у тантрических идолов курильная палочка знаменует обращение к исконным культам индуизма, отход от Будды, который все так же светло и отрешенно улыбается из дымного далека пагоды.

Еще один оборот колеса. Мужчина и женщина на ложе. Одна из нидан колеса, которое вращает демон. Для одних это символ греха, для других - иллюстрация суетности мира, для третьих - приобщение к божественной энергии. Я вспоминаю о «Кама-сутре», посвященной богу вожделения и любовной страсти Каме. Ее внутренняя идея противоположна темному началу тантр. Вопреки господствующему долгие годы пуритански-ханжескому взгляду, современная наука видит в «Наставлении в искусстве любви», написанном в III веке до нашей эры поэтом и мудрецом Ватсаяной, гимн здоровью, открытости и чистоте, утраченным западной культурой во времена средневековья. «Кама-сутра» до сих пор служит образцом для описания человеческой близости. Она может быть поставлена в один ряд с шедеврами Овидия и Апулея. Ведь, несмотря на взлеты художников Ренессанса, античный культ красоты человеческого тела уже не вернулся на средиземноморские берега. Только виноградные лозы и мирты хранят память об ушедших мистериях Диониса и Орфея. Лишь Индия, где любовь была возведена до высот божественного культа, все еще приносит цветы на алтарь линги и йони, чья нерушимая связь - источник плодотворящей силы космоса.

В центре Нового Дели, на Коннаут-плейс, я поднялся по темной и грязноватой лесенке на второй этаж в квартирку из одной комнаты, которую снимал молодой поэт, прямой потомок создателя «Кама-сутры». Мы познакомились с ним в «Сахитья академии» - «Национальной литературной академии Индии», первым президентом которой был Джавахар-лал Неру.

- Обязательно побывайте в Кхаджурахо, - посоветовал мой собеседник, - и вы совершенно иначе станете смотреть на «Кама-сутру». Помимо ее медицинской, так сказать, сущности, перед вами раскроется и юмор, и целомудренность бессмертного памятника нашей культуры.

- Кхаджурахо! Кхаджурахо! - оживившись, заверещали весьма пожилые туристы из ФРГ, Англии и США, когда наш миниатюрный «Боинг-727» совершил посадку на крохотном аэродроме в Панна. - Кхаджурахо! - приготовили широкоугольные объективы, вспышки и принялись рассовывать по карманам катушки с «кодак-колор». - О, Кхаджурахо!

Шива Натарадж

Кхаджурахо - второй пункт на пути в Гималаи. Получасовая остановка на трассе Дели - Агра - Кхаджурахо - Варанаси - Катманду.

Да оградят меня местные боги от банальных восхвалений мощи современной авиации…

Перед изображениями четырехрукого покровителя танца всегда тлеют сандаловые свечи. Черный отполированный лингам любовно убран лепестками и разрисован киноварью. И в дыму курений лица нежных апсар наполняются живостью и страстью. Они все еще повелевают богами, королями и военачальниками, ищущими в блеске мира и уединении укромных уголков их жаркие губы и трепетные пальцы. Но в самом городе, бывшем некогда столицей королевства Чандел-лов, всегда стоит тишина. Даже базарная площадь, где торгуют в основном цветными открытками, слайдами, кока-колой и оранжадом «Фанта», погружена в сонную сиесту.

Кхаджурахо пережил себя и грезит под ярким солнцем о былом величии. Его храмы (из 58 сравнительно в хорошем состоянии осталось 22) сберегают последнее живое тепло. В них витают последние тени.

В X веке в Кхаджурахо был возведен великолепный храм Кандарья Махадео. Все девятьсот его скульптур и все горельефы проникнуты жаркой и веселой эротикой. Это любовь, изваянная в камне. Полногрудые танцовщицы, ласковые куртизанки, влюбленные пары и группы, где в общем веселье принимают участие и кони, и обезьяны.

Еще древние упанишады видели в единении полов проявление великого божественного начала. Это начало воплотилось в желтом камне храма Кандарья Махадео во всем мыслимом многообразии человеческих ласк. Этот покоряющий воображение шедевр, закрывающий, как черное крыло, полнеба, посвящен Шиве - покровителю йоги, патрону тантры.

Одна из надписей в Западной Индии, датируемая V веком, повествует о некоем Маю-ракшаке:

Советнике царском, который основал

Сей внушающий трепет храм, заслуги чтоб

умножить,

Храм, полный демониц,

Посвященный матерям, кричащим

Громким гласом в темноте кромешной,

Где лотосы трепещут

От неистовых ветров,

Поднятых магическими заклинаниями.

Культ Богини-Матери, чье повсеместное распространение приостановилось на заре мусульманских завоеваний, когда стал набирать силу ортодоксальный вишнуизм, все еще популярен в Бенгалии и Ассаме. Известен он и в других районах Индии, вплоть до крайнего Юга.

Существует множество храмов, посвященных Парвати (Дочери гор), Сати (Добродетельной), Гаури (Белой), Аннапурне (Дарительнице обильной пищи), Махадэви (Великой богине) и просто Амман (Матери).

Кали

В устрашающем облике она предстает как Дурга (Неприступная), Чанди (Лютая), Кали (Черная).

В этой черной ипостаси жена Шивы обрела облик ужасной, оскаленной ведьмы. Многорукая, потрясающая орудиями убийства, скачет она на свирепом льве, сея смерть и разрушение.

Образ Ардханаришвара, который встретился мне в пещерах Элефанты, изображает божество в единении космических начал. Это Шива со своей Шакти, это спящая мужская энергия, одухотворенная творческим женским началом.

Ламаистские тантрические боги внесут в эротику добавочный элемент дьяволизма. Бычьи, рогатые морды, ужасные, оскаленные пасти, хищные, колючие руки бросят потом любовь на грань, за которой лежит смерть и темное преступление.

Уже в VI - VII веках буддийский тантризм был окончательно узаконен в специальных текстах, которые несколько неожиданно указывали будущим аскетам совсем иной, куда более приятный путь к спасению.

Тантризм возвел на небеса Будды новое мистическое тело - сукхамаю, или махасукхамаю, что можно перевести с санскрита как «плоть божества». Эта плоть и есть подлинная природа Будды. Страдающий Гаутама исчез. Осталась мистическая плоть, сливающаяся в вечных объятиях со своей шакти по имени Тара или Бхагавати.

Но если сам бхагаван, великий непреходящий, пребывает в одной из форм своих в вечном слиянии с Тарой, то что должен делать простой отшельник? Почему бы и ему не возвести на свое ложе такую шакти? Богиню! Мудру! Тем более что священные тексты ламаизма утверждают, будто сам Гаутама сделался Буддой лишь «благодаря употреблению тантрийского ритуала».

В капитальном труде «Первобытная религия» Л. Я- Штернберг провел интересную параллель шактизма с айы - духами-творцами первобытных якутов. Боги тримурти, подобно шаманам, проявляют свою божественную сущность лишь с помощью женского начала. Лакшми - исполненная любви жена Вишну, подруга Шивы Парвати и мудрая Сарасвати, разделившая с Брахмой верховный трон, выступают в роли тайных шаманских покровителей.

Так буддизм освятил и узаконил древнейший тантрийский ритуал, который никогда не умирал на древней земле Индии.

Парвати тенью Великой Матери вслед за Шивой проникла в буддийские храмы. Поклоняясь Шакти, буддисты служили богине, чьи глиняные фигурки, на которых подчеркнуто плодоносное чрево, украшали некогда алтари Элама, Месопотамии, Крита, Кипра, Балкан, Кавказа, Средней Азии, Хараппы. Ранее Великая Мать, доарийская богиня Азии, так же незаметно покорила ведических богов и, преодолев изначальные препоны брахманов, вновь утвердилась в Индии. Ума, Дурга, Гаури, Ам-бика, Чамунда, Минакши - это все ее имена, многоликой, единой распорядительницы жизни и смерти. Сжимая в руках то истекающие жертвенной кровью фаллосы, то прильнувших к груди змей, она олицетворяла плодоносную землю. Все чаще ее называют просто Дэви-Богиня. Абстрактное слово «шакти», означающее женскую стихию, космическую силу, энергию, стало тайной сутью ее, тантрийским ее двойником. И многочисленные шакти, жены бодхисаттв, заполнили храмы. Пантеон богов по меньшей мере удвоился. Каждый обрел свою тантрийскую пару.

Символы линги и йони проникли в пагоды и утвердились на алтаре. Божественный Парни, которым зачитывался юный Пушкин, устами своей Минервы говорит:

Я видела в одном из уголков

Донельзя непристойных двух богов:

То были просто символы полов.

Огромные, они стояли прямо,

Как два тюльпана, в волнах фимиама.

«Новации» догматики не замедлили обернуться традициями чисто житейского свойства, не имеющими прямого отношения к культу.

Живший в XVI веке монашествующий поэт Дугпа Кунглег не без горечи заметил:

Там, где обучают размышлению,

Каждый монах имеет женщину

И состоит с ней в незаконной связи.

Что касается меня, бедного йога,

То я воздержусь от этого.

В культе шактизма основное значение придается не молитвам, а словесным заклинаниям - мантрам и мистическим фигурам - кругам, треугольнику, стилизованному лотосу, магическим янтрам. Существует довольно много разновидностей шактизма, которые в общем можно свести к двум основным направлениям: школа правой и школа левой руки. «Левая рука», призывающая аскета к соединению с шакти, известна благодаря вызывающим крайностям ритуала. Формула панчамакара (пять слов, начинающихся на слог «ма») предписывает монаху действия, прямо противоположные аскетизму: пить вино (мадья), есть мясо (мамса), рыбу (матсья), говорить языком пальцев (мудра) и соединяться с женщиной (митхуна).

Столь откровенное противоречие трудно объяснить. Ученые ламы поэтому объявили тантризм тайным, доступным лишь для избранных. Это святая святых тайных факультетов чжюд. И можно лишь смутно догадываться о том, что происходит на закрытых тантрийских мистериях. В Непале мне довелось бывать в тантрийских храмах, но на тайные служения меня не допускали.

Дурга-воительница

Главной страной, излюбленным цветком ма-хаяны сделался Тибет. Буддизм был занесен туда в VII веке по чисто политическим соображениям. Объединитель Тибета князь Срон-цзангамбо решил сцементировать страну единым морально-религиозным учением. Позднейшая легенда объявила Сронцзана воплощением бодхисаттвы Авалокитешвары.

Впрочем, сначала заимствованный из Непала, буддизм был представлен в Тибете в классической форме хинаяны. Но простой народ продолжал придерживаться древних шаманских обычаев (религия бонбо), тогда как изысканные философские откровения ортодоксальной хинаяны получили популярность лишь в придворных кругах.

В IX веке легендарный проповедник и маг Падмасамбава стал проповедовать махаяну. Его проповеди сопровождались гаданием, заклинаниями духов, эффектными магическими обрядами. Они имели большой успех. Тем более что махаяна включила в себя и веру в местных богов. Она обращалась к сердцу каждого, обещая послушным прекрасный рай Сукхавати и наполненный страшными демонами ад - грешникам, где бог смерти Яма с зеркалом в руках, отражающим все деяния человека, творит загробный суд.

В Испании я видел изображение архангела Михаила, взвешивающего души умерших. Стоявший рядом рогатый дьявол с нетерпением ожидал своей доли грешников. Как похожа была эта каталонская фреска на тибетскую танка. Но эту внешнюю общность сводило на нет одно-единственное, но коренное различие. В образе Ямы слились обе полярные силы: беспристрастный судья и владыка ада.

Потусторонний мир, будь то преисподняя или небеса, всегда являл собой зеркало, хоть и кривое, земного бытия с его восторгами и отчаяниями.

«Когда я умер, то обратился к Владыке Царства мертвых с мольбой, чтобы мне не пришлось вновь рождаться в мире смертных. Просьбу мою удовлетворили, и я стал чиновником в Царстве мертвых. Но оказалось, что и там тоже - взяточничество и взаимный обман, как в мире живых. Я снова отказался от должности и вернулся в свою могилу».

Цзи Юнь.

Заметки из хижины «Великое в малом»

Колесо безысходных страданий, безнадежный замкнутый круг. Окоем, словно звериным невидимым следом, помеченный недобрыми силами.

И у водопоя на колодце следы преты,

И в доме на песте для зерна следы преты.

Вновь собранные драгоценные парные изречения

Но пронеслась в блеске молний колесница громового раската над Гималаями. Прежние тупики осветились неземным полыхающим светом. Избавление оказалось неожиданно близко. Правильное произнесение магической формулы, точное воспроизведение волшебного символа заставляло богов, даже вопреки их желанию, открыть перед посвященным дороги блаженства.

Шестисложная мани, которую тибетцы повторяют тысячи раз на дню, уподобилась ключику от ворот рая. Ее прямой перевод («О, жемчужина на лотосе!») не передает богатства смысловых оттенков. Это заклинание, первоначально символизировавшее соединение небесного Будды и Праджняпарамиты, Авалокитешвары и Тары, стало тамгой, проставленной на границах тантрийской ойкумены.

Духовным центром колесницы громового раската стали твердыни Тибета, где сформировалась самая удивительная в человеческой истории церковная иерархия.