Болевой синдром

Глава 10

— Скажи, — спросила Маша, — ты еще когда-нибудь меня сюда пригласишь?

— Понравилось? — Женька выключил закипевший чайник и стал разливать кипяток по чашечкам из тонкого китайского фарфора.

— Классно! Особенно здорово было, когда ты вчера свечи зажег. Подсвечник необычный такой, наверное, очень старинный, да?

— Не очень.

— Бронзовый?

— Латунный. Из гильз от «зушки», зенитки. Это командиру подарили, когда он на дембель уходил.

Они сидели на кухне за небольшим столиком. Женька — уже в джинсах, свитере, его он напяливал в первую очередь, чтоб не была видна воспаленная рана вместо правой кисти. Маша — в одних нейлоновых, прозрачных трусиках, белые ее красивые груди выделялись на фоне загоревшей смуглой кожи.

— Ладно, хватит о подсвечниках. Тебе что, только подсвечники и понравились, что ли?

Она улыбнулась:

— На комплимент напрашиваешься, да? Ты мне тоже очень понравился. Особенно вначале: как с цепи сорвался. Не успела я порог переступить…

— Ты прости. Долго говел. Война, потом госпиталь…

— А чего же прощать? Тут благодарить надо. Но я ведь, кажется, тоже ничего, а? Стою того, чтоб еще раз в гости пригласить?

Женька долгим задумчивым взглядом посмотрел на нее, потом спросил:

— А ты бы со мной на Дон поехала, а? Только не улыбайся, я серьезно.

Но Маша все-таки так и не стерла улыбку с лица, чуть приподняла ладонями груди:

— Что, так понравилась? Это, Женечка, у тебя от долгого говения, как ты выразился.

Женька залпом допил кофе.

— Ладно, у нас еще будет время об этом поговорить. Одевайся, надо спешить.

— Мне — ясно куда, к прилавку. А тебе ведь можно и дома отоспаться, а?

— Нет, миленькая. Пока живет на белом свете тип по кличке Шунт…

Маша вскинула на него удивленные глаза:

— Фу, какая гадкая кличка. Кто это?

— Да так, одна складская крыса. Я еще его морду не видел, сегодня вот только поеду знакомиться. И тебя провожу, это по пути.

На такси доехали до уже знакомого ему киоска, там Маша вышла, а он сказал водителю:

— Теперь направо до переезда через железную дорогу. Там меня и высадишь.

Женька конечно же не видел и не слышал, как Маша, едва зайдя в торговую палатку, тут же подняла телефонную трубку и набрала нужный ей номер:

— Борис? Это я. Он поехал к какому-то Шунту, тот на складе работает. Ты знаешь его, да?

Утро выдалось теплое. Женька оставил любимую свою кожаную куртку на вешалке и поехал в толстом вязаном свитере. Если предстоит махать руками, то лучше, конечно, не заковывать их в кожу, тем более что придется действовать одной левой.

До склада пройти надо было метров триста, но Зырянов решил, что являться туда пешком просто несолидно, а точнее говоря, подозрительно. Он тормознул «москвичок»-фургон, попросил подбросить. Водитель, пожилой мужчина с огромными обвислыми усами, поинтересовался:

— Чего это ты сюда своим ходом топаешь? На себе товар переть будешь, что ли?

— Да я не за товаром.

— А за чем же, интересно, на склад можно еще ходить?

— У меня к Шунту личное дело.

Водитель присвистнул:

— По личным делам к нему на «мерсах» обычно подъезжают.

— Ничего, он мне и так обрадуется.

На складе не было никакой толкучки: то ли Женька приехал рано, то ли товар тут отпускался точно по графику. Молодой парень принял бумаги из рук водителя «Москвича», вопросительно взглянул на Зырянова:

— А вам что?

— Шунта.

— Договорились?

— Нет.

— Ха! Он, может, вообще не придет.

В планы Зырянова такой вариант не вписывался. Значит, с Шунтом придется встречаться не в его кабинете, не тет-а-тет, а вот здесь, при свидетелях. И еще неизвестно, сколько надо будет ждать. Атаки с ходу не получится, факт. Надо менять тактику…

— Вам повезло, — сказал парень, бросив взгляд на дорогу. — Явился не запылился. Только Шунтом его не называйте, если хотите о чем-то договориться. Он Александр Васильевич, можно лишь по отчеству.

К дверям склада подъехала черная «Ауди», из нее вышли трое: один в костюме при галстуке, остальные — в темных свитерах. Огляделись, словно выискивая кого-то, ощупали взглядом «Москвич», пошептались о чем-то и лишь потом направились к ангару. Двое в свитерах прошли в глубь склада, лишь чуть кивнув кладовщику, при галстуке с ним не поздоровался, только спросил:

— Все нормально? Меня никто не спрашивал?

Кладовщик показал глазами на Зырянова, и Шунт сделал вид, что только теперь заметил Женьку, хотя, Женька знал точно, этот тип еще от машины одарил его пристальным взглядом.

— Пройдем в кабинет или тут все решить можно? — спросил Шунт.

— Лучше в кабинете, Александр Васильевич.

Еле заметная улыбка тронула его губы.

— У меня хороший кабинет, — он показал рукой в глубь склада, предлагая идти по проходу меж огромными фанерными коробками, контейнерами, вдоль высоких стеллажей. — Знаете, чем он удобен? Впрочем, увидите сейчас.

Подошли к двери, обитой дерматином. Она оказалась незамкнутой, даже чуть приоткрытой. Женька уже понял, что его ждет за этой дверью. Заложил-таки Томаз, и тут ему приготовили встречу. Жидок торгаш оказался, в слабости своей расписался…

Переступая порог, Зырянов сделал первый ленивый шаг, неспешный, неуклюжий, на полную ступню. Но шаг второй уже был иной — пружинистый, широкий полупрыжок с поворотом на сто восемьдесят. Один из стоявших за дверью обманулся — махнул кулаком в пустоту, потерял равновесие. Сейчас страшен не он, а второй. Второй поумней, второй, видно, учил азы драк: ушел в сторону так, что нормальный боксер не достал бы его правой…

Но он забыл, что у Женьки нет правой, и не знал, что у Женьки ударная другая рука.

— Да левша я, левша! — Кулак вошел снизу в чужую скулу так, что противника будто подбросила вверх пружина, и тот, впечатавшись спиной в стену, кулем осел на пол. Теперь бы правой отразить удар того, первого…

Но нету правой! Об этом сам Женька еще забывает, не хочется к этому привыкать.

Защиты не получилось, и вот он уже летит над темно-красным ковром, сшибая головой и плечами стулья. Это не все, конечно, далеко еще не все! Сейчас он встанет на ноги, сейчас он им покажет, что спецназ и одной левой кое-что может сделать. Есть еще две ноги, крепкий лоб, зубы.

Не так легко, как хотелось бы, но на ноги Женька встал. Оглядел поле боя. Одного врага он вырубил капитально, но легче от этого не стало. В руке Шунта пистолет ТТ. А тот, кто нанес ему удар, вынимает из кармана нож. Хоп! Длинное светлое лезвие зафиксировано щелчком, теперь идти с одной рукой на такого врага — безумие. Но есть же еще и другой, с пистолетом…

— Так я не договорил об удобстве своего кабинета, — продолжает Шунт прерванный еще на подходе к двери монолог. — Стены тут выложены звукоизоляционным материалом, представляешь? Можно даже без глушителя стрелять — никто не услышит. А мне умельцы и глушитель поставили. Ладно, пора, наверное, и поговорить, да?

Он сел за стол, не выпуская из рук оружия, а Женьке сказал:

— Ты стой, где стоишь, а то вдруг начнешь фокусы показывать.

Заворочался лежавший на полу, с утробным стоном стал на колени, обхватил голову. Хорошо, видно, затылком к стене приложился.

— Поговорить пришел? Говори.

Зырянов немного подумал и решил, что скрывать ему нечего.

— У моего друга убили жену. Он на Кавказе воевал, с ним грозили расправиться. Рамазан грозил. Я думаю, это сделали вы.

Шунт, кажется, удивился. Он положил пистолет на край стола, присвистнул:

— Если б мне не сказали, что ты офицер, я бы подумал, что ты инвалид с детства, по психбольницам валялся. С таким обвинением сюда соваться… У тебя что, есть какие-то доказательства?

— У них, Шунт, у «афганцев» и «чеченцев», — у всех заскоки, — подал голос человек с ножом.

— Это не заскоки, Коленька, это — синдром войны. Двухмерность видения. На фронте ведь как? Есть только друг и только враг. Они так сживаются с этим, что, когда возвращаются сюда, продолжают еще долго шашками махать по сторонам. Ущербные люди.

Женька напрягся, готовый к прыжку в сторону пижона в галстуке, пытающегося судить о жизни и убеждениях не раз погибавших в горах бойцов, но Шунт предугадал его действия, опять быстро взял в руку пистолет:

— Давай не будем дергаться, а? У меня не только оружие, я могу еще и кулаками бить. А у меня их два. — Он многозначительно посмотрел на пустой рукав свитера Зырянова. — Два, в отличие от некоторых.

— Не тебе судить, — сказал Женька. — Ты там своих пацанов не терял.

— Я их тут терял, — спокойно продолжил Шунт. — И потом, ты ведь тоже торговлей, насколько я понимаю, никогда в жизни не занимался, а судить о нас берешься. Мы все мошенники, убийцы и дебилы, да? Что ты думал, когда к Шунту шел? Что тупого мордоворота увидишь? Такого, который только и умеет делать, что «бабки» считать? Который на кличку отзывается?

Женька уже успел хорошо рассмотреть своего собеседника. Ровесник, лет двадцать пять. Холеный, но не хлипкий, мышцы угадываются даже под пиджаком. Базарить умеет, так что не дурак, конечно. «Ролекс», перстень золотой, «Ауди» у порога…

Женьку понесло.

— Мы там под пули лезли, мы, как ты говоришь, ущербные, руки-ноги теряли для того, чтоб вы тут жировали, деньги делали, да?

— Деньги? — Шунт пожал плечами. — Разве у нас деньги. Их делали те, кто с этой целью и послал вас на войну, ты же неглупый, ты должен это понять. Нам от тех сумм, как от богатого стола, объедки остаются, но мы, правда, не брезгливые, подбираем. И этого, поверь, нам хватает, с ножами да пистолетами за твоими полковниками Макаровыми мы не бегаем.

— Ну вот, — сказал Женька. — Все ясно. Ты проговорился, Александр Васильевич. Я тебе фамилию моего товарища не называл.

— Макаров-то? Ты не говорил, что и живешь сейчас у него. Мы это только сегодня выяснили. И только сегодня я узнал, что есть на белом свете Макаров, у которого погибла жена.

— От кого узнал?

Шунт скривился:

— Это уже другая песня.

— Ладно, он у меня ее пропоет, — выдавил Женька.

— Мы тоже предателей не терпим и умеем их за это наказывать. Но не будем отвлекаться от главной темы. Ты получил ответы на свои вопросы. Что дальше?

— Мне нужен Рамазан, — сказал Женька.

— А может, тебе встречу с президентом России организовать? — Шунт, кажется, начал сердиться и стал ритмично постукивать по столу рукояткой пистолета. — Я сводником не работаю. Эта профессия у нас вообще не в чести, за нее бьют, порой крепко бьют. Как бьют чрезмерно любопытных и настырных. Другого мы бы измочалили и выбросили на свалку, честно говорю.

— А почему я исключение?

— Ну как лупить однорукого?

— Жалеете, значит? — В Женьке опять стала закипать ярость. Он понимал, что она — от бессилия, но не мог остановиться. — Отряд бы мой сюда на вас! Эти душманы в горах ребят наших стреляют, а вы тут с ними якшаетесь, выручку делите! Встречаете их с цветочками! Суки вы! Подождите, наши с войны вернутся, постараются разобраться, что тут происходит.

— Можем и не жалеть, — жестко сказал Шунт. — Твоим вернувшимся наверняка новую работу придумают, они тут не засидятся. А лично тебя… — Что-то вроде жалости мелькнуло, правда, лишь на миг в его глазах. — Я же тебя предупреждал…

Двое в свитерах пошли на него сзади, Шунт, по-прежнему с пистолетом в руке, поднялся из-за стола и тоже шагнул вперед.

Женька уцепился рукой за спинку тяжелого стула, пожалел, что на ногах туфли, а не тяжелые берцы:

— Давай, поганки рамазановские…

Бил он ногами, рукой, кажется, попадал, но уже не видел — глаза заплыли от ударов, залились кровью из рассеченного лба. Потом он перестал и слышать. Звуки отдалялись, отдалялись, и, когда совсем исчезли, наступила такая гнетущая, тяжелая тишина, что Зырянов не выдержал ее и рухнул навзничь, лицом вперед.

Шунт перевернул его ногой. Женька застонал.

— Добить? — услужливо спросил Коленька.

— Нам трупы не нужны. Скажите кладовщику, пусть, как стемнеет, в фургончике отвезет его на свалку. Вот там, в дерьме, пусть и очухается, пусть узнает свое место, дурак.

— А не скопытится до вечера?

— Нет, эта порода живучая.

Женьке снился красивый цветной сон. Лысая гора, что под Бамутом, снилась Женьке. Паша Глазычев приполз оттуда и доложил, где у «духов» окопы полного профиля, где — капонир для «двойки», для бээмпэшки-два, значит. Женька хлопнул прапорщика по плечу: «К Герою представлю!» — «Ачхой с ним, с Героем», — заржал Паша.

И они пошли. Впятером. Жорика Горностаева взяли и двух Славок — Коробейника и Абсаликова. Абсаликов и начал, из РПГ по блиндажу врезал. А остальные «эфки» туда швырнули и вперед, палят из «ксюх» от живота. «Духи» очухаться не успели, побежали.

Тут полковник Макаров откуда ни возьмись. Мать-перемать, почему, мол, самовольничаете, почему без приказа, а сам смеется. Ладно, говорит, награждаю вас, негодяев, почетными грамотами. И протягивает что-то вроде фотографий. Четверым дает, а Абсаликову — нет: «Ты, Славка, женат, тебе нельзя, я тебе лучше свои часы подарю». И отдает «командирские». А Женька на фотографию смотрит — что за хреновина! Саманта Фокс. Макаров подмигивает: «У вас еще женщин не было, так пусть самая лучшая будет». Женька опять на нее глаза дерет — да нет, не Саманта, Маша, из торговой палатки…

— Слышь? Слышь, парень?

— Зырянов разлепляет глаза. Правый открывается, левый не желает. Плохо видно. Ему кажется, что это Горностаев склонился над ним.

— Жорик, а где остальные?

— Меня Володей зовут. Тебя кто интересует? Шунт? Его сегодня уже не будет.

Женьке тяжело сразу прийти в себя, болит, прямо-таки раскалывается голова.

— Из пятерых я один в живых остался, представляешь? Друганы были, мы под гитару все время вместе пели. В Чечне погибли.

Кладовщик помог ему встать:

— Ну вот, а тебя чуть тут не добили.

— Хрен им, я живучий.

— За что они тебя так?

— За идейные разногласия. Взгляды на национальный вопрос не совпали.

— Э, тебе в больницу надо. Или в госпиталь, как у вас принято?

Женька через силу улыбнулся:

— У нас принято сначала задание выполнить, а потом уже лечиться. Не дрейфь, Володя, со мной уже все нормально. Тебе что было велено сделать?

— Да ничего хорошего. На свалку надо было тебя отвезти и там сбросить.

— И куда ты меня повезешь?

— Да куда скажешь. Но сначала пойдем, умоешься. У меня спирт есть, прижжем раны. О, слушай, у тебя свитер разодран, джинсы…

— Обмундирование спишем, другое получим. Лучше скажи, зеркало тут где-нибудь есть?

— Есть, но тебе в него можно не смотреть, все равно себя не узнаешь.

Осторожно смыли с лица кровь, грязь, но выглядеть лучше от этого оно не стало. Пришлось прибегнуть к помощи лейкопластыря, Володиных темных очков. Он же дал Женьке из кипы новеньких джинсов брюки и такую же куртку. Женька, морщась, переоделся.

— Может, коньяку тебе граммов пятьдесят налить?

— Давай, раз промедола нет.

— А что это — промедол?

— Первое лекарство, когда пуля тебя зацепит. Ладно, поехали.

— Куда?

— В таком виде — только по женщинам.

— Нет, я серьезно.

— И я серьезно. Подбрось меня к одному киоску и там подожди пару минут, если можешь. Есть у меня подружка, медик, между прочим, авось не откажется от такого пациента. Ты нас тогда до одного дома добросишь…

Тронулись.

Вот по этой же дороге не далее как вчера Зырянов ехал с Томазом и проглядел все-таки «хвост». Когда, как? Двоих пьяниц в переулке он засек, больше ни сзади, ни спереди никого не было, тут можно голову на отсечение дать! Не было! И потом…

— Вот здесь останови.

Покупателей у Машиной палатки не было, но он все же решил подойти сразу с тылу, со стороны знакомого уже дворика, заставленного тарными ящиками. Постучался. Она открыла дверь, побледнела, расширенными глазами уставилась на него.

— Не пугайся, все нормально.

Маша молчала, кусая губы.

— Ты можешь сейчас поехать со мной?

— Куда?

— Господи, да чего же ты дрожишь так? Я же живой, и это главное.

— Куда ехать? — Маша потихоньку направилась к двери.

— К тебе нельзя?

— Можно, — ответила она скороговоркой. — Только я сейчас сбегаю предупрежу, что ухожу. Тут рядом…

— Конечно, конечно. Только не задерживайся нигде, машина ждет.

Маша выбежала, а Женька опять подумал о Томазе. Как же торгаш вычислил его? Нет, «хвост» исключается. «Хвост» мог бы узнать лишь то, в какой подъезд вошел Зырянов, и все. Свет в прихожей горел, Женька, как только порог переступил, сразу к телефону бросился Маше звонить. Ни в зале, ни на кухне лампы не включал, так что по освещенным окнам вычислить снизу его тоже не могли…

А вычислили. Узнали, что он остановился в квартире Макарова… Нет, о командире он Томазу ничего не говорил, фамилии не называл. И вообще, никому, кроме ментов в метро, вот в этом самом, которое рядышком, даже не заикался, где в Москве остановится. Но менты не знают ни адреса, ни телефона. И выходит, что ни одна живая душа, кроме Маши, конечно…

Стоп!

Кроме Маши…

Она знала и то, что он поехал к Шунту!

Женька тихо открыл дверь, выглянул из-за ящиков в ту сторону, в которую удалилась продавщица.

Маша стояла у выхода из метро, а к торговой палатке шагал, расстегивая на ходу кобуру, пожилой старший лейтенант Алексей Алексеевич.

«Итак, вот, подруженька, почему ты была такой перепуганной, — сообразил Зырянов. — Ты думала, я все понял и пришел расквитаться с тобой. А я не понял, я дураком был. Что-то я все время в дураках тут хожу».

Женька проскользнул меж ящиками, поспешил к дороге под их прикрытием, сел в машину к Володе:

— Гони!

— Куда?

— Сейчас — куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Проехали с километр, и Женька стал соображать, где лучше повернуть, чтобы проехать к дому Макарова. Но потом он принял иное решение. Нельзя туда ехать. Квартиру командира он и так засветил, о ней теперь узнают и менты… Выродки!

Там, в Чечне, он называл московских омоновцев братанами, он и сейчас готов за них последнюю руку положить, но эти…

Разыскать бы сейчас тех, с кем вместе лазили в горах! В принципе, это нетрудно, но не хочется их в такую кашу втягивать…

— Останови тут, что ли, — попросил он.

Володя притормозил у тротуара, спросил:

— А почему «что ли»?

— Потому что все равно, где выходить.

— Податься некуда, да?

Зырянов промолчал.

— Слушай, — сказал водитель. — У меня бабушка в деревне, классная старушка такая, и всего полчаса езды от кольцевой дороги. Поедем, отлежишься там, а? Я тебе денег дам на мелкие расходы…

— Деньги у меня есть. Спасибо, брат!..