Болевой синдром

Глава 17

Тренер был толстый, лысый, и создавалось такое впечатление, что он не говорил, а кричал. Впрочем, Чехотный сразу нашел этому объяснение: попробуй поговори с подопечными нормально, когда вокруг ревут моторы.

У тренера был маленький кабинет, в котором, как показалось следователю, даже пахло бензином. Машины разных мастей, заполнившие стол и книжную полку, вроде бы только-только заглушили двигатели.

— Одно скажу: жаль, конечно, что Леха от нас уходит, — рокотал он. — И гонщик он хороший, но главное — другое. Леха любую технику знает как свои пять пальцев, механики у него консультации берут, вот так… Чай будете? В термосе завариваю, на травках.

Чай тоже отдавал бензином.

— Одно скажу: Кучерявый ни разу режим не нарушил. На сборах даже шампанское не пил, хотя что нам шампанское?! А он — никогда! И с бабами — ни-ни! Кто же его заложил, а? Или секрет?

— А что, — спросил Чехотный, — водились за парнем грехи, о которых можно поведать?

Тренер коротко хохотнул, но глаза его при этом оставались серьезными:

— Да знаю я, за что вы к нему прицепились. Хотите на спор?

Чехотный сам еще четко не знал, почему он заинтересовался Кучерявым, лишь на чутье свое полагался, и потому уверенно ответил:

— Не знаете.

Тренер удивленно захлопал глазами:

— Не из-за пистолета?

Всегда невозмутимый Чехотный расправил сутулую спину, что было знаком крайнего удивления. На лице, наверное, тоже это чувство проявилось, и лысый толстяк довольно улыбнулся:

— Я же говорил! И его, кстати, предупреждал: нашел, мол, чем баловаться. Он пистолет этот сам выточил, но, если вы его видели, от настоящего не отличишь, ведь так? Поменьше только.

— От какого настоящего? Какой марки?

Тренер наморщил лоб:

— Дак… А черт его знает! Я служил давно, стрелял из «калашника», а видел только «Макарова» у офицеров. Но я другое имел в виду: пистолет сделан, как игрушка, не отличишь от заводского. И бьет здорово. Леха-то зачем его смастерил? На сборах уток бить диких. И убивал. Даже зайца одного подстрелил.

— Этой весной, что ли?

— Да уж не помню… Нет, весной у него заморочка одна вышла, он раньше времени уехал.

В то майское утро, по рассказу тренера, гонщики позавтракав, уже выходили из столовой. Он сам, значит, достал сигареты, решил возле крыльца подымить. Кучерявый мимо проходил. От крыльца, если смотреть в сторону трассы, просека ведет, не очень широкая, но саму трассу метров на пятьдесят видно. Как раз посреди, на обочине, увидел тренер стоявший «жигуленок». Кучерявый тоже на него раз взглянул, второй, потом туда потопал. На насыпь поднялся — женщина из машины вышла. Поговорили они минуты три, не больше. Леха вернулся, просит: «Отпусти, дело важное». Расстроившийся такой был.

— Мы уже знали, что он с замужней встречается. Я и подумал, что это она примчалась. Отпустил. А чего ж не отпустить? Одно скажу: парень надежный во всех делах, вы плохого про него и не думайте.

— Машину вы, конечно, не запомнили?

Тренер обиделся:

— Как это? Номеров, конечно, не видел, а все остальное как же не запомнить? «Шестерка», кремовая.

— А раньше эта женщина к нему приезжала?

— Ни раньше, ни позже я ее больше не видел. Они вроде сейчас и не встречаются уже.

— Кучерявый уехал вместе с женщиной, на ее «жигуленке»?

— Зачем? У него в ту пору «Форд» был. Он купил его как груду металла, а сделал такую тачечку!.. Нашему же парню и продал его месяца два назад. Кстати, считаю, по дешевке, лично я бы дороже отдал.

Чехотный после встречи с тренером автогонщиков узнал от Макарова о том, что кто-то посещает его дачу.

«Вот где и выплыл не обнаруженный в сумочке Тамары Алексеевны ключ», — подумал сразу же. Потом сам эту версию и отмел.

На кой черт убийцам или убийце почти через полгода после совершенного преступления лезть в дачный домик Макаровых? Если они надеялись обнаружить в нем что-то ценное, они бы воспользовались ключом сразу, в ночь убийства. И потом, проникли они в помещение не для того же только, чтоб растопить печь! Макаров сказал, что по сравнению с летним его приездом на дачу в комнатах ничего не изменилось, никаких признаков того, что кто-то рылся в вещах. Даже водка в холодильнике не тронута. Холодильник, кстати, все время был включен: там сливочное масло, консервы, соки… Все осталось на месте, Макарову даже показалось, консервов больше стало. Но это, конечно же, только показалось.

Чехотный теперь не исключал того, что жену полковника, свою любовницу, по каким-то неведомым пока причинам убил Кучерявый. Сейчас он уехал из Москвы, куда конкретно, неясно, но ясно — зачем: ищет хороший городок и квартиру в нем.

Допустим, Леха врет, никуда он не уехал, а проводит время на даче Макаровых…

Зачем ему это? Что он там потерял? С женщиной вновь встречаться? Так домой бы ее привел, не женат ведь. И потом, забирать у жертвы ключи только ради этого…

Можно еще предположить, что какой-то бомж воспользовался жильем, чтоб греться в нем по ночам, открывал замок отмычкой, старался ничего в доме не трогать, чтоб не вызвать подозрения у хозяев.

Но он бы проник в дом, чтоб провести там именно холодную ночь! Почему же покинул его с наступлением темноты? Где логика?

И наконец, Макаров обратил внимание на отсутствие пыли в доме. Вряд ли бомжу пришло бы в голову протирать пол, клеенку на столе…

Чехотный вздыхает, смотрит на пса, тихонько скулящего у двери, поднимается из-за стола и идет одеваться на вечернюю прогулку. При этом решает выкинуть пока из головы историю с теплой печкой в дачном домике. Есть куча и других вопросов, не менее важных.

Тамара Алексеевна, если это была она, приехала на тренировочную базу к Кучерявому утром, а погибла в следующую ночь. Зачем приехала? Ведь никогда же не делала этого. Значит, был повод, привезла дружку какое-то не терпящее отлагательств известие. Произошло это через день после встречи с подполковником Ляшенко. Ляшенко, по словам Макарова, встречался не только с женой командира, но и с женами других офицеров-«чеченцев». Передал от мужей приветы, рассказал, как они там живут-воюют. Так происходит всегда, если кто-то вырывается на пару дней с гор домой…

Да, следователь проверил: Ляшенко встречался и с женами других офицеров. Но нельзя проверить, о чем же он все-таки беседовал с Тамарой Алексеевной… Что мог сообщить такое, что женщина не дождалась двух дней, когда должны были закончиться сборы у Кучерявого, и сама помчалась туда?

Мало того, это известие должно было носить такой характер, что Леха, человек спокойный и рассудительный, человек, о котором все говорят только хорошее, убивает любовницу. Причем убивает не просто, а с особой жестокостью, вот ведь дело какое.

Ну не мог он совершить такой поступок!

И никто не мог залезть в дачный домик для того, чтоб лишь протопить там печь!

И с фотографией задачка, с той, которую обнаружил у себя Кучерявый… Если любимая женщина полгода назад подарила ему снимок, то он просто не мог бы об этом забыть, не мог его сунуть бог знает куда.

О чем все это говорит?

А хрен его знает о чем.

Впрочем, одно предположение есть, но это предположение сумасшедшего.

И все-таки надо связаться с коллегами из области.

Коллегу этого звали Вадик, и было ему двадцать два года. Впрочем, глаза у мальчика были хорошие, не сонные глаза, и Чехотный сразу простил ему молодость и некоторый налет апломба.

— Вас, товарищ Чехотный, собственно, что конкретно интересует?

— Женщины, сынок.

В общем-то до панибратства Чехотный никогда не опускался, но любого собеседника раскусывал с первого взгляда и безошибочно выбирал соответствующий тон. Вот и сейчас не ошибся: Вадик, обманутый его вызывающе простоватым видом, его старческой сутулостью, сразу понял, что имеет дело с мэтром, а не затюканным жизнью и годами следователем. Голос у Чехотного жесткий, уверенный, взгляд ироничный, и слово «сынок» понимается не иначе, как «деточка», а то и хуже — «сосунок».

Пока Вадик раздумывал, обидеться или нет на такое обращение, Чехотный заговорил уже действительно как с коллегой, сто лет знакомым, проверенным и надежным:

— Помощь твоя нужна. Запутаннейшее дело, у меня таких мало было. Давай вдвоем мараковать.

Он разложил на столе карту, помолчал, словно давая время коллеге ознакомиться с ней, потом сказал:

— Это, как видишь, твоя вотчина. Вот здесь, — ткнул острием карандаша, — находится старый карьер. В один из майских дней здесь сожгли в машине женщину.

Лицо Вадика стало возмущенным, он уже собирался достойно ответить следователю, но тот не дал ему это сделать:

— Естественно, не сомневаюсь, что ты в курсе, что ты даже можешь мне сказать, кто там погиб…

— Да, конечно, я могу сказать!

— Однако, Вадим Евгеньевич, меня интересует, скажем так, не совсем эта история.

В своей конторе по отчеству Вадика, наверное, мало кто называл, потому он сразу оценил поступок Чехотного, стал сама серьезность:

— Я слушаю.

— В тех же числах мая в этих вот деревеньках вдоль трассы ничего криминального не произошло? Драки с летальным исходом, изнасилования… — Он сделал паузу. — Может, из дому кто пропал? Ты только на память не полагайся, лично я никогда это не делаю, давай по бумагам посмотрим.

— Было, что-то было. — Вадик полез за папками. — Не уверен, что именно в эти же числа… Женщина пропала, из Репкино, это, кстати, недалеко от того самого карьера… Ага, вот. Когда ваша москвичка там погибла?

— Двадцать девятого, часа в три ночи.

— А у нас двадцать седьмого Гагаева Полина Владимировна уехала в Москву и не вернулась по сей день. Мы объявили ее в розыск.

— Кто такая? Давай все, что о ней знаешь.

— Эта дамочка с прибабахом, ей за сорок, не замужем и никогда не была, живет в доме с отцом… Сейчас… Гагаев Владимир Миронович, пенсионер, хобби — алкаш. Дочь взяла его пенсию, поехала в Москву за покупками, обещала привезти сахар на самогонку… Если бы не это, он, может быть, и не всполошился. Полина часто пропадала и на три, и на четыре дня, она у трех вокзалов проституцией подрабатывала, была неоднократно бита, доставлялась в кутузку.

— И посему на вид ей лет семьдесят, да?

— А вот и нет. Я же говорю, что она чокнутая. По деревне всегда ходила, как манекенщица. Дорогие духи, помада, туфли… В таких туфлях — по лужам, по грязи. Говорила всем, что ее обещает взять на работу сам Слава Зайцев, модельер который. Впрочем, могла и про Диора сказать: состояла на учете в психдиспансере.

— Фотография есть?

— Естественно. Вот, полюбуйтесь, не королева красоты, но и не Баба Яга. Она, кстати, любила фотографироваться, видно, все деньги, заработанные на панели, тратила на помаду и фотосалоны.

Чехотный посмотрел на снимок. Ничего схожего с Макаровой.

Вадик продолжал рассказывать:

— Гагаева могла возвращаться домой или автобусом, или электричкой. И так, и этак до деревни еще надо топать лесом, от автобуса — по грунтовке, от электрички — тропой. Но ее так исходили, что она как аллейка. Мы проверили: ничего похожего на захоронения не нашли. В моргах московских тоже ее не оказалось. Так что, скорее всего, уехала во Францию, на фестиваль моды, — он улыбнулся своей шутке. На руках у нее в тот день было сто десять тысяч плюс пять долларов. Тысячи — отца, доллары — ее.

Глаза Гагаевой сразу выдают болезнь — плавающие глаза, не сосредоточенные. Белые волосы. Это пока единственное, что роднит ее с Тамарой Алексеевной. Теперь надо узнать вес, рост, размер ноги, что там у нее с зубами было… Да многое надо узнать.

— Что еще в тех же числах интересного у вас было? Больше никто не пропадал?

— Нет. Ну, если не считать двух бычков из колхозного стада…

Гагаева Полина Владимировна была на два сантиметра ниже Макаровой, обувь носила на размер меньше, наверняка время от времени мучилась зубной болью: пломбированы два зуба.

Теперь эксперты должны были решить, кто же сгорел в машине. Чехотный ненавидел процедуру эксгумации тела и всю бумажную канитель, предшествующую ей.

Макарову он не стал объяснять причину.

— Олег Иванович, не будете возражать? Надо…

— Надо так надо, — только и ответил тот.