Болевой синдром

Глава 7

Женьке повезло. Командир уезжал дня на три, как он сам сказал, и оставлял в его распоряжении квартиру. Три дня — срок нормалек, за три дня он из-под земли выкопает Рамазана, он покажет тут всем паскудам, как дорого это стоит — грозить спецназовцам.

— Женя, девочек сюда можешь приводить, но водку не пей, прошу тебя.

— Да разве я алкаш, Олег Иванович?!

— Все, поехал я.

— Может, адрес оставишь в случае чего…

— Никаких случаев. Случаи у нас закончились бесповоротно. ТАМ остались.

Он стоял уже у порога одетый, в плаще, в нелепой кожаной кепке.

— Командир, ты не обижайся, ладно? Сними эту… Тебе краповый берет больше шел.

— Сейчас он для нас с тобой уже не по сезону.

— Да брось ты так… Он всегда будет… Я дома только его носить буду, «чичиков» по улицам гонять. И ты… Командир, ты же их руками рвал, а теперь вареным ходишь. Ты не в монастырь собираешься устраиваться?

Перед уходом из киоска блондиночки, которую звали старинно и красиво — Маша, он выпил еще рюмашку — за победу над врагом, запил ее уже дома банкой пива, и Макаров учуял это.

— Приеду — пить вообще завязываем. А то, смотрю, ты и сегодня…

Ах, что было бы, если бы командир засек это где-нибудь в Чечне! Не сносить бы Женьке головы, поскольку все знают, что большое начальство доставало полковника Макарова: «Головорезов растишь!» Снял бы ему командир башку, и горы долго бы хранили эхо его изысканной стилистики.

Не тем стал Макаров, Женька его отказывается узнавать.

Конечно, раны все залечатся, все пройдет. Но пока он не помощник, пока самому надо решать вопросы с Рамазаном, отомстить уже и за жену командира, и за него самого. Пацанам будет стыдно рассказать, в каком состоянии сейчас Макаров.

Зырянов остался в квартире один. Взглянул на часы: восемь вечера. Время — самое то: съесть бутерброд, выпить… чаю, чаю, чаю, раз командиру дал слово. И сбегать в гости к Томазу. Томаз, спасибо информации Лаврентьева, живет у вдовушки, он не такая фигура, чтоб личной охраной обзаводиться, но на всякий случай игрушку можно в карман положить. Почти граната. Как можно назвать почти мужчиной евнуха.

Значится, что надо-то? Узнать у базарника, где можно отловить Рамазана. Хоть что-то же он должен знать. А не получится — есть более долгий путь. Турецкие куртки. Эх, найти бы еще пару надежных ребят!..

На плитке лежали в сковородке еще теплые куриные окорочка. Женька заглянул в холодильник: в стойке дверцы покоилась бутылка водки. Он рассмеялся:

Вечер выдался неважный: с холодным ветром и колючим дождем. Женька хотел было поймать частника, но потом решил ехать на троллейбусе: на всякий случай, пусть никто не знает, по какому адресу едет слишком уж приметный однорукий человек. А вдруг придется Томазу мылить шею и тот после этого решит обратиться в милицию? Это вряд ли, конечно, но предосторожность не помешает.

Полупустой троллейбус мчался на удивление быстро, недлинным оказался и путь от остановки до нужного дома. У второго подъезда стоял уже знакомый «Опель».

Дверь на одиннадцатом этаже открыла женщина с махровым полотенцем, накрученным на голову. От нее пахло шампунем: видно, она только что вышла из ванны.

— Я к Томазу, — сказал Женька, — поймав ее удивленный взгляд.

— А вы договаривались о встрече?

— Нет, я хотел сделать для него своим приходом приятный сюрприз.

Он бесцеремонно переступил порог, вытесняя хозяйку внутрь квартиры.

— Но Томазик в ванной, приходите через час…

— В ванной? Там и посетит его нежданная радость. Небось он меня уже заждался, поэтому я без стука, уж не обессудьте.

Женька быстро сориентировался в планировке, безошибочно прошел по коридору к нужной двери и рванул ее так, что выломалась и заболталась на согнувшемся шурупе внутренняя щеколда.

В ванной белыми сугробами высилась пена. Эти белые сугробы подступали вплотную к темной глыбе с такими же темными выпученными от удивления глазами. Глыба была головой Томаза.

— Слушай, — на полном серьезе спросил Зырянов. — Как же ты тут умещаешься?

— Томаз, — сказала женщина, опасливо косясь на странного посетителя. — Я ничего не пойму, кто это? Я его сюда не пускала, он сам вошел.

— Томаз это понял. — Женька уселся на стиральную машину, стоявшую у стены. — А теперь, женщина, дай нам поговорить.

Через десять минут я уйду.

— Томаз… — слезно заскулила вдова.

Тот, наконец, пришел в себя, вздохнул, и вода от вздоха взволновалась так, что чуть не выплеснулась на пол.

— Это… — Он опять вздохнул, теперь уже тише. — Это тот, который ищет Рамазана, я тебе говорил сегодня о нем. Пойди накрой стол.

— Только без спиртного, — попросил весело Женька.

— Может, ты выйдешь? Я оденусь.

— Может, и выйду. Когда услышу от тебя все, что надо. Вода, говорят, успокаивает, помогает сосредоточиться. Мне повторять вопрос?

Темная туша заколыхалась, приняла сидячее положение, отряхнула пену с лысины:

— Это глупо. Ты же не дурак, ты понимаешь, что я могу тебе сказать все, что угодно. Назову любой адрес, лишь бы ты убрался отсюда.

— Я не дурак, — согласился Женька. — Но тогда мы встретимся в третий раз, в последний… В последний, понимаешь?

Непонятный шум раздался у входной двери. Кажется, в квартиру зашли люди.

— Гостей ожидаешь? — спросил Зырянов.

Томаз покачал головой:

— Это хозяйка соседей пригласила. Моих коллег, между прочим. Я ей кое о чем говорил, и она сразу поняла. Ты ведь приметный.

— У вас на Кавказе женщин в мужские дела обычно не посвящают.

— На Кавказе я их и не посвящаю. — Торгаш уже успокоился, пришел в себя. — А тут без этого нельзя.

В проеме двери появляются два амбала со злыми дикими глазами. Женька мгновенно оценивает их. Одной левой тут не управиться, хоть она у него и боевая.

— Есть проблемы, Томаз?

Томаз нехорошо улыбается:

— Нас надо поменять с этим молодым безруким человеком. Я вылезу, а вы его опустите в ванну, можно не раздевая.

— В третий раз мы не встретимся, — говорит Женька.

— Не встретимся, — поддакивает торгаш и косится на халат, висящий в углу.

Двое злых и диких одновременно перешагивают порог ванной, но тут же замирают. Цепенеет и взгляд Томаза, теперь уже не на халате, а на руке Зырянова. Женька молниеносно выхватил из кармана гранату, вырвал зубами кольцо и все в той же удобной позе продолжал восседать на стиральной машине.

— Из вас служил кто-нибудь? Знаете, что произойдет, если я разожму пальчики?

Темная глыба головы кавказца побелела так, что стала почти неразличимой на фоне пены.

— Дурак, ты что?..

— Мы же вроде минуту назад договорились, что я не дурак, или забыл?

— Выйдите все, — заорал Томаз. — Ничего без меня не предпринимать!

Повторять дважды не пришлось: его соседи улетучились, затихли.

— Ты же и сам на куски разлетишься. — Томаз все еще не отрывал глаз от гранаты.

— А мне без Рамазана все равно не жить, — усмехнулся Зырянов.

— Ты думаешь, он докладывает нам, какого числа приедет в Москву и где остановится? Пойми, мы для него пешки. Мы сбываем его товар, и все.

— У Рамазана много пешек в Москве, — кивнул Женька.

— Ну, я же об этом и говорю.

— Но я не случайно пришел именно к тебе, Томаз. Не знаешь почему?

— Почему, почему… Для русских мы на одно лицо, вы думаете, раз мы с Кавказа, значит, все повязаны, все заодно. Я не знаю, зачем тебе Рамазан, но я его в жизни всего пару раз видел.

Женька тоже смотрел на гранату.

— Сейчас мои пальцы от возмущения разожмутся, и выпущу я тебя, подружка. А что, мне терять нечего. Служить мне заказано, в контору инвалидов я не пойду, любимой девочке калека не нужен, это мне она дала понять. На пенсию жить стыдно. Ты тоже ничем в этой жизни не дорожишь, а, Томаз? Женщина у тебя, правда, ничего, да дома небось жена есть, дети? А может, тебе все надоело? Пусть рванет эта штука, а?

Базарник поверил, что Зырянов не шутит.

— Я вправду не знаю, чем могу тебе помочь.

— Знаешь, все ты знаешь.

Этой весной по дороге Баку — Ростов ты провел три фуры с азиатскими шмотками и аппаратурой. Было такое?

Томаз молчал.

— Барахло принадлежало Рамазану, и именно он постарался, чтоб машины никто не задерживал, откупился ото всех. Выходит, не пешка ты для него. Пешке он такое дело не доверил бы.

— Что ты еще знаешь? — спросил Томаз, чуть помолчав.

— Я знаю, что ты действительно торгаш, но у Рамазана есть в Москве охранники, которые встречают его и сопровождают. И устраивают беседы с коллегами. Разборки, по-вашему, так? Еще я знаю, что двое-трое из них трудятся вроде бы на одном из складов, в которых Рамазан держит свои товары. И последнее, что я знаю: ты сейчас вылезешь из воды, оденешься, и мы с тобой на твоем «Опеле» подъедем к этому складу. Там я тебя отпущу.

— А она раньше не рванет? — кивнул Томаз на гранату.

— Может. Но это будет зависеть от твоего поведения. Если я увижу, что за нами последует хвост, если ты попробуешь меня надуть… В общем, не пробуй, ладно?

Дорога долго шла вдоль железнодорожного полотна, потом резко свернула, но «Опель» сворачивать не стал, а поехал прямо, правда, уже не по бетонке, а по грунтовой колее. Выскочили на пустырь. Томаз тотчас заглушил мотор и погасил фары:

— Приехали. Смотри.

Освещенный по периметру фонарями, стоял каменный забор, за ним — полусферический металлический ангар.

— Как туда попасть?

— Ночью — никак, собаки без привязи ходят. Да ночью там никого, кроме сторожа, нет. А днем вход свободен.

— Ясненько. Кожаные турецкие куртки сюда привезли?

Томаз сощурился:

— Кто же тебе все продал, а?

— А я по чуть-чуть информацию собирал. С миру по нитке, с человека — по слову.

— Нет, кто-то продал.

— Представь себе, все бескорыстно поступали. Как и ты. Ты же мне ничего не продавал, так?

Томаз закусил губу.

— Говоришь, фамилия главного здесь — Шунт?

— Это не фамилия. Фамилию его я не знаю. Зовут все его так, по кличке. Вот он у Рамазана вроде телохранителя. И если надо, с нами связывается: когда подъехать, что получить.

С минуту посидели молча. Женька проверял, хорошо ли он запомнил дорогу сюда. Потом сказал:

— Разворачивайся. Высадишь меня по пути, я скажу, где именно.

Поехали. Томаз несколько раз облизнул губы, косясь на Зырянова, словно желая о чем-то спросить, да все никак не решался.

Наконец решился:

— Слушай, я много тебе открыл, да?

Женька понял его по-своему:

— Не переживай, не заложу.

— Да, я думаю, тебе незачем меня закладывать. Но о другом спросить хочу: зачем тебе Рамазан?

— Он человека убил, женщину, — неожиданно для себя признался Женька.

Томаз тихонько засмеялся:

— Не надо так шутить. Рамазан все купит, все продаст, но убивать никого не станет. Была бы на нем хоть капля крови, с ним никто бы дела не имел. Мы и так живем — трусимся.

— Я тоже думаю, что сам он не стрелял, — сказал Зырянов. — Зачем руки пачкать? Так, светофор видишь? За ним сразу останови.

Минули троллейбусную остановку, торгаш притормозил вплотную к тротуару:

— А с гранатой что делать будешь?

Женька рассеянно переспросил:

— С какой гранатой? Ах, с этой? Да не нужна она мне, держи на память.

И бросил ее на колени водителя.

Томаз дернулся так, что чуть не вышиб плечом стекло. А Зырянов, открыв дверцу и сойдя уже на тротуар, сказал:

— Только ты учти: я не все время шучу. Следующий раз, не дай бог, придется, не муляж прихвачу, а самую что ни на есть боевую, и не «эфку», а помощней. А то тебя «эфкой» и не взять. Ну, бывай!

Женька взглянул на часы: быстренько уложился. Настроение у него отличное, он, чтобы сразу срезать путь, повернул в узкий неосвещенный переулок и замурлыкал свою походную:

Сзади, метрах в двадцати, хрустнула под чьими-то шагами сухая ветка. В холодном пустом пространстве звук, если хочешь, можно услышать издалека. Приглушенный голос. Значит, не один следом топает. «Неужто Томаз обхитрил-таки разведку, пристроил хвост?» — подумал Женька.

Впереди стояло бетонное ограждение для мусора. Он нырнул за стенку, присел, притих.

Рядом шаги, и голоса рядом:

— Я, Коля, ей ведь по-хорошему сказал: пусти. А она: «Иди к тому, с кем пил». Ладно, завтра я ей устрою праздник. Завтра я ей патлы повыдергаю.

— Сань, и моей повыдергай….

Женька беззвучно рассмеялся. Выждал немного, потом почти во весь голос затянул:

Едва войдя в квартиру, он бросился к телефону:

— Маша, бери тачку и езжай сюда. Я встречу у дома, расплачусь. Завтра утром на смену? Отсюда на смену и пойдешь. У меня у самого денек завтра жаркий. Что значит, для чего тебе сюда ехать? Посидим, о жизни поговорим… А, ну понял, тебя не позднее время смущает, тебя рука моя смущает. Многих она смущает. Ну ладно, адью, девочка!

Женька бросил трубку и стал зло снимать с себя куртку. Правильно, все правильно. И Ленка, одноклассница, именно поэтому сказала ему «прости». Для них и нормальных мужиков хватает…

Он открыл холодильник. Ладно, командир простит. Сегодня чуть-чуть можно. Налил рюмку…

Минут через сорок в дверь позвонили. Первое, что подумал Зырянов — вернулся командир, не уехал.

На пороге стояла Маша.

— Ты умнее ничего не придумал? И сразу — трубку бросать!

Хорошо, я по телефонному справочнику адрес нашла…