— Может и так. Надеюсь, ваша тюрьма сделана не в противовес уголовной, там стегают кнутом, вы — кормите пряниками.
— Да нет, Олег. Человек если дерьмо, то это, как правило, навсегда, а если с лицом, то это рано, или поздно — выстрелит. По-моему все просто, не надо никого бить и унижать, нужно пахать, собирая факты и улики, а жизнь сама расставит все по своим местам.
Святой натянул поверх трико слаксы с грабежа в «Крабе», обул левую ногу в меховой полусапожек, накаченный ему когда-то Агеем, притопнул и перестал улыбаться.
— Заглянуть бы тебе в душу, Ушатов, узнать честный ты, или хитрый?
Вместе с ботинками Григорьевич весил примерно килограммов семьдесят пять, из них где-то килограммов шестьдесят весили мозги и внимательные чистые глаза, радовался он и морщил высокий лоб как-то откровенно по-детски.
— Сомневаешься пока, — добыл он из кармана куртки пачку «Магны», но закуривать не стал, — ответить-то вроде нечего, пообещаемся вот и сделаешь вызов. Сам знаешь, человек может себя в задницу до смерти зацеловать, но это еще не значит, что он хороший.
Во дворе кружил снежок.
— Василий Григорьевич, давай покурим?
— Дыши, Олег, дыши, время позволяет.
— Закуривай, Игорь Геннадьевич, — вытряхнул ему Святой из пачки сигарету.
Не вынимая рук из карманов, тот губами взял «Мальборо».
— При своих, можешь звать меня просто Игорь, а этого, — кивнул он на Краева, — Андрюхой, но это когда он в духе, а так лучше Андрей Николаевич.
— И часто он злой бывает?
— Никогда, за что я его и люблю, путевый парень, когда спит зубами к стенке.
Русоголовый «путевый» парень слушал Шульгина и улыбался его болтовне и мягкой снежной пороге.
Таявший снег делал мелькавший за стеклами «Волги» город грязным и неуютным. Люди зябко кутались в куртки и шубы, пряча лица за поднятыми воротниками.
— Тянет?
— Сколько тебе лет, Андрей Николаевич?
— Тридцать один.
— Звание есть?
— Капитан.
— Не тянет, капитан, напакостил, наверное, через чур, может просто устал от жизни.
— А, по-моему, Олег, все белое видится тебе черным.
— Василий Григорьевич, самолет ваш через час, а мне срочно возвращаться нужно. Как быть?
— Нет проблем, возле порта нас высадишь и кати.
Шульгин пристегнул к себе арестованного, металлическое соединение наручников замаскировал своим мохеровым шарфом и все вылезли из машины. Сквозь пестро прикинутую толпу, запрудившую весь первый этаж нового бетонного стеклянного здания аэропорта, пробрались к накопителю и, пока Ушатов оформлял документы, переписывая номера пистолетов вооруженного конвоя, сдвинувший к тонкой переносице брови, серьезный, но быковатый старшина милиции гонял Шульгина и Святого через жужжалку.
— Все металлическое из карманов выкладывайте, слышите, пищит?
— У меня ничего нет.
— Ну-ка еще раз пройдите, только по одному.
— Не получится, — прибалдел Игореха, — мы в наручниках.
— Снимите — приказал мент.
— Нельзя, старшина, разгонит он у вас пол — аэропорта, с меня в Чите шкуру сдерут.
— Что тут за сыр-бор? — вернулся Ушатов.
— Все в порядке, — отцепил милиционер, — можете пройти в накопитель — и, чувствуя в спрашивающем начальника, некстати козырнул.
Сунув сумку под лавку, Олег сел и утянул за собой Шульгина.
— Игорь, дай закурить, мои крепкие сильно.
— А че, ты, Олега, задымил, вроде ведь не баловался?
— Закуришь, когда косая в спину дышит.
Заметив струйки дыма, хотя Святой и старательно его разгонял снятой с взмокшей башки шапкой, к нему подлетела молоденькая девчонка в форменной тужурке «Аэрофлота».
— Затушите немедленно!
— Ой, как страшно, ты че орешь-то?
Хамили девчонке ежедневно и наверное от обиды и бессилия перед мужиками, на большие коровьи глаза ее навернулись слезы.
— Гасите, а то оштрафую, — видно было, что она не верит в то, что говорит, но слезы…
— Ладно, ладно, что ты, в самом деле, вот смотри. — Олег уронил на пол сигарету и старательно ее затоптал, — а насчет штрафа, — поднял он руку, — кроме «браслетов» ничего другого предложить тебе не могу. Возьмешь?
Час спустя, задрожав крыльями, «ТУ-134» отпустил тормоза и после короткого разбега, осев на хвост, устремился в небо, лег на бок и Святой сразу уткнулся в иллюминатор на замерзающий Амур.
— Что там, Олега?
— Река красивая, берега лед прихватил.
— Служил я когда-то на границе.
— Тебе сколько годиков?
— Пока двадцать девять.
— Старлей поди?
— Обижаешь.
— Капитан?
— Обижаешь.
— Че майор, что ли? — оторвался от оконца Святой и задернул его шторкой.
— Угадал.
— Молодой для майора…
— Я хитрый, за бугром служил, а там год за три идет, так что в управе я самый молодой майор, но кроме звания, жены — красотки да детишек, ни хрена больше нет, живу в общаге, вот такие пироги. — на грустной ноте закончил Шульгин.
— Послушай, Игорь, вот например я не россиянин, а землянин. Не коммунист и не капиталист, а просто человек. Заброшу в рюкзак буханку хлеба и пойду в Африку, мне ведь нет дела до ваших границ, не я их придумал, правильно? Вот ты меня там выловишь и стрельнешь. А за что?
— Схема жизни, Олег, не я ее выдумал. Служу народу и Закону, я человек военный, но есть и у меня свое мнение, с чем-то я согласен, с чем-то нет и не держу в общем-то этого в душе.
Стюардесса, а может официантка, подала Святому через Краева и Шульгина поднос то ли с обедом, то ли с ужином.
— Спасибо, я не хочу.
— Ты че? — взял у него поднос Игорь.
— Не удобно здесь, тесно.
— Не удобно срать в штаны и затем снимать их через голову, — на откинутый с переднего кресла столик он поставил перед Олегом закуску. — Ешь давай. Я, знаешь, как в учебке однажды на спор ел?
— Как?
— Вверх ногами.
— По есть вниз головой — извлек из походного сумаря купленную в Хабаровске литровую банку красной икры Краев.
— Умные будут носить чугун, — повернулся в половину корпуса к нему Шульгин.
— Все, Игорь Геннадьевич, все, продолжайте, — и многозначительно глянул на икру, Шульгин на дремавшего впереди него Ушатова и из сумки, принадлежащей ему, достал поллитровку.
Разливал в бумажные стакашки Андрей. Игорь внимательно вслушивался в ровное дыхание Ушатова, который широко, до самых зубов улыбался и не понять было снится ему веселый сон, или он просто притворяется, что спит.
Водка в стаканчике не пахла тем, что за нее нужно будет давать показания и Святой выпил.
— Пойдем, Игорь, курнем?
— Пошли. Андрюха, пропусти нас.
Из туалета вышла женщина с мытыми ложками и стаканами в руках, острый столовый нож она забыла на полочке у зеркала. Олег протер его салфеткой и заткнул за пояс под свитер. Сама судьба разрешала ему зарезаться. «На земле ткнусь, — решил он, — в самолете кипиша не оберешься, да и мужикам попадет, что тычину у меня не зашманали».
Самолет сел в восемь.
У трапа в расстегнутой длинной кожанке, вязаном полувере и сбитой на затылок норковой шапке, встречал конвой Грознов.
— Здорово, мужики! Думал, не посадят вас. Двое суток снег валил, минут тридцать как утихли небеса. Пошли в машину, — отобрал он у Святого сумку.
Под крылом самолета стоял при габаритах запорошенный синий «Жигуленок».
— Ну, как, Олег, настроение?
В свете прожекторов только сейчас Святой заметил в верхнем ряду зубов майора «рыжие» коронки.
— Да какое там к черту настроение, Сергей Николаевич. Тридцать пять лет живу и до сих пор блужу сам в себе. Может я не с этой планеты. А?
— С этой, Олег, с этой, голова у тебя на месте, поэтому я уверен, что ты разберешься, что к чему. В судьбу веришь?
— Верю.
В «шестерке» было тепло. Грознов врубил сразу вторую передачу и с натягом, чуточку буксуя, тачка пошла.
— Мой жизненный опыт позволяет сказать мне следующее — пуля не оборвала твою жизнь, а только, как бы это выразиться, — майор пощелкал подбирая слово пальцами, — прекратила что ли твой преступный путь, что-то в этом есть.
Набравшую скорость «шестерку» швырнуло на колдобине и закрутилась она, словно волчок, вокруг своей оси, но похоже ее седоки не заметили этого, они молчали и жадно, как будто последний раз в жизни, смолили задыхаясь Ушатовскую «Магну».
Ночевал Святой в просторной теплой камере внутренней тюрьмы Министерства безопасности Читинской области. До утра ходил он из угла в угол, гоняя в башке масло, но уже не по делюге, а по жизни. В десять притопал Ушатов.
— Одевайся, Олег, покатаемся по городу.
В ограде его посадили в знакомую уже «жигу» и пристегнули за левую руку наручников к дверце, рядом устроился Григорьевич. На переднем сиденье зевал Грознов — ночью тоже, видимо, не спал. За рулем без шапки сидел русоголовый, лет тридцати, крепкий паренек.
— Игорь, давай в Северный, где у них перед «Акацией» стрелка была, — и обращаясь к Святому, добавил, — это с моего отдела сотрудник, Веселов. Не встречал его раньше нигде?
— Вроде нет.
— Молодец, ГБэшник, — похвалил Игоря начальник, — умеешь быть незаметным. — и снова добавил Олегу. — Ходил он когда-то за тобой, как тень, фотографировал, характеристику составлял.
— Ну и как?
— Пишет, что у тебя взгляд холодного…
— Хладнокровного, — поправил его Веселов.
— Хладнокровного убийцы, — снял шапку и положил ее на колени Николаевич, — но, честно говоря, не похож ты на хладнокровного убийцу. Че врал-то, а, Игореха?
Распахнулись ворота, и легковушка выкатилась на улицы города, а спустя двадцать минут, остановилась точно на том месте, где решалось быть или не быть.
— Узнаешь?
КГБэшники знали по ходу немного, а все.
— Как не знать, Сергей Николаевич, что дальше?
— Поехали, Игорь, к дому Князя.
— Не надо, майор.
— Оттуда, Олег, ты, Эдька, Агей и Ловец направились на турбазу, он показал вам место работы и где утром вы получите оружие. Газуй, Игорь, на «Акацию».
— Не надо, Николаевич.
— Скатаемся, Олег, посмотрим, что там делается.
У самого входа в гостиницу «Жигуль» тормознул. «Фотографируют, наверное, — пронеслось в сознании, — потом пацанам моим светанут, вот, мол Иконников на «Акации» с нами был». Опера грамотно пахали, не подозревая, что подталкивают Святого к самоубийству.
— Погнали, мужики, назад в кадушку, хорош, вату катать.
Во дворе Управления он закурил.
— Постоим, мужики, минут пять, пощурюсь на солнышко.
— Бледный ты, как перед смертью. Болеешь? — буквально сверлил его глазами Ушатов.
Арестованный промолчал.
— Ну, пойдем, Олег, разговор есть. — Грознов опустил его в камеру и держал дверь открытой, пока тот снимал куртку. — Свитер не стягивай, прохладно в кабинете.
— Не пойдем мы никуда, Николаевич, — бросил на кровать снятую футболку Святой и вытащил из-за спины нож.
Грознов, Ушатов и не понять откуда взявшийся Краев, бросились к нему.
— Назад — приставил он штырину к сердцу.
— Всем стоять — приказал Грознов, — подожди, Олег, дай мне три минуты.
— Да все, Николаевич, жизнь кончилась, — отгородился он от оперов койкой и, внимательно наблюдая за ними, пальцами левой руки нащупывал пространство меж ребрами грудной клетки.
— Стой, Олег, — схватился за голову Грознов, — увидев, что острые ножа встало точно напротив сердца.
Святой сел в угол, левой рукой держась за лезвие, воткнул чуточку нож меж ребер, чтобы не промахнуться и поднял правую. Осталось стукнуть по рукоятке, он уже не слышал, что говорит Грознов, в глазах поплыло. Душа расставалась с телом и по-звериному выла.
Ушатов орал громче и именно его крик вернул сознание.
— Мы не сомневаемся, что у тебя хватит духа покончить с собой, но как быть с жизнью, Олег? Ты ведь сейчас всех бросишь и жену, и детей, и пацанов, с которыми на «Акации» был, они-то пошли за тобой, потому что верили в тебя.
— Правильно Григорьевич толкует, — присел на кровать Грознов, — успеешь зарезаться. Не думаешь о себе, побеспокойся о других, ведь не для себя живем, Олег.
На металлических ступеньках лестницы, убегающих в подвал к камерам, где орали казалось звери, сидели Краев с Шульгиным.
— Как думаешь, Игореха, без крови обойдемся?
— Вот блин, пацан-то вроде нормальный, мне дело прошлое, он понравился.
По коридору бежал Веселов, таща за собой за руку невысокую девушку.
— Дорогу!
Оба встали, пропустив их в подвал. Спустя минуту запаренный Веселов присел рядом с ними.
— Кто это, врач?
— Жена Олега. Кунников разрешил ей свидание, а тут эта каша, посмотрим, может, вовремя пришла.
Управление вкалывало и никто пока не был в курсе, что происходило в подвале.
— Подумай обо всех, — продолжал Грознов, — это ведь труднее, чем то, что ты собираешься сделать.
— Прикури сигарету и брось.
Вилась струйка дыма, тек по голой груди тоненький ручеек крови, текли вместе с ним секунды, определяя конец, или продолжение, вернее мучение дальнейшей жизни.
Ленка не торопилась что-либо сказать мужу и, наконец, подтолкнутая в спину Ушатовым, разлепила губы.
— Бросай нож, Олежка.
— Не охота, Ленка, в камере смертников подыхать, — отбосил он нож под кровать, — но видимо придется. Вызывайте следователя.
— Григорьевич, своди Олега в туалет, пусть умоется да побреется, а я пока Кунникову в прокуратуру брякну. Лена, приходи завтра, у Олега сегодня трудный день будет, — следом за ней Грознов быстро вышел из камеры.
Ушатов носком ботинка добыл из-под койки нож, присел на корточки, поднял его и улыбнулся, как вчера в самолете.
— Живет, Олег?
— Живем.
На лестнице Грознова караулили Краев, Веселов и Шульгин.
— Ну, что там, Николаевич?
— Все обошлось, мужики, расходитесь по рабочим местам.
Через час Святой глядел в холодный зрак видеокамеры и молчал. Грознов подошел к треноге, на которой был закреплен аппарат и вырубил его.
— Олег, ты ведь принял решение, не мучай себя и нас, давай, рожай — он нажал кнопку «запись», сел на стул и показал Святому кулак.
На сердце стало полегче.
— Сегодня десятое ноября тысяча девятьсот девяносто третьего года. Я, Иконников Олег Борисович, добровольно в отсутствии адвоката даю показания. Понимаю, что выгляжу измученным, но это не от того, что мне рвали ногти, все было как раз наоборот. Просто пришло время все сказать и будет суд, на котором придется все выслушать.
Неслышно работала камера, мотал пленку магнитофон Кунникова, стягивая тяжелый камень с сознания арестованного, кружил за окном снег, застилая серый асфальт белым покрывалом.
Эту ночь, выжатая душа Святого спала крепко, зато не спал Агей. Мокрый от пота и снега, набившегося в полусапожки и за воротник куртки, он с Пингвином разгребал камни, под которыми лежал труп Пестуна.
— На, Леха, фонарик, свети сюда. — Андрюха одел верхонки и стал разгребать не сгоревший уголь. — Жег его кто-то, что ли?
— Может Ветерок?
— Да, наверное, сказал бы мне. Держи мешок — он начал складывать в него полуобгоревшую одежду и кости убитого. — Кажется все. Я устал. Леха, давай посвечу, а ты забросай всю эту бяку снежком и камнями заложи, как было.
Небо уже серело, когда подельники взобрались на крутой порог отвала.
— Раскидывай, Пингвин, кости в разные стороны.
— Подожди, Андрюха, я запарился с этим мешком, вроде скелет один, а тяжелый.
Весь следующий день Святой давал показания и ночью, когда устало опустив голову на колени, смолил одну за одной сигареты, Агей с Лехой, по уши залепленные снегом, нашли место убийства Лисицына. С отвала прямо на захоронение сполз огромный валун. Час разгребали подельники породу, пока докопались до трупа. От тошнотворного запаха мертвечины Пингвин блеванул.
— Какой ты нежный, хватит блевантином заниматься, или помогай булыган с Лисы столкнуть.
— Иди, Андрюха, иди. — его опять вывернуло.
Камень с трупа так и не спихнули. Леха, зажмурив глаза, держал мешок и дышал ртом. Агей монтировкой дробил на куски скелет и складывал кости в мешок.
— Пингвин, ты не умри урод, от страха, а то этого я унесу, а тебя под эти камушки зарою. Холодно наверное тебе лежать будет. А, Леха?
— Завязывай, Андрюха, и так тошно, — хватанул он носом воздуха и скорчился в приступе рыготины.
— Ты что в натуре, у тебя носки сильнее воняют, как мать только стирает их тебе.
Куски одежды, который Агей не смог выковырять из-под каменюги, обильно полил бензином и поджег. Под утро труп Силицына разбросали по отвалам.
Разморенный горячей ванной Андрюха пил шампанское, на софе, разметав руки, сопел Пингвин, а в карьер въехали читинские оперы. Минут тридцать «УАЗ-452» кружил по целику.
— Кажется здесь, — узнал Святой место, где убили Пестунова.
— Тормози, — приказал Грознов водителю и стал расчехлять видеокамеру.
Кунников проверил, как пишет портативный магнитофон.
— Я готов, застегнитесь, девчонки, на улице ветерок, — обратился он к понятым.
Кладников с Вьяловым передернули затворы пистолетов, посылая патроны в стволы.
— Готовы? — посмотрел на всех Грознов. — Пошли.
Олег, пристегнутый наручником к Ушатову, свел всех в ложбинку.
— Под этой кучей должен быть труп Пестуна.
Оперы откидывали камни.
— Недавно тут кто-то рылся, истоптано все кругом — вытер потный лоб Кадников.
В куче пепла нашли обгоревшую спортивную шапочку и кисть правой руки.
— Олег Борисович, тела Пестунова нет, пояснить по этому поводу что-нибудь можете? — согревал руками магнитофон следователь.
— Нет, Игорь Валентинович, но это не моя работа.
Подъехали к захоронения Лисицина, даже из машины было видно, что и тут все перевернуто.
— Да-да, дела, — переглянулся с оперативниками Грознов, — неужели опоздали и сюда. Ну, пошли.
Кроме остатков сгоревшей одежды и здесь обнаружили кости левой руки, куда подевался труп, Святой не знал.
— Почему, Олег, убили Лисицына?
— Не помню, гражданин следователь, — он не врал, — просто показываю, где это случилось. Надеюсь, следствие во всем разберется. Ведь я не маньяк, не хватал на улицах людей, чтобы совершить убийство ради убийства, а причины обязательно были, и думаю веские, раз задушили человека.
Возвращаясь в Читу, он показал место, где застрелил узбека. Трупа под камнями не было, его еще весной при помощи Гурана поднял Грознов. Уже в темноте, ослепленный фарами «УАЗика», Святой стоял на месте убийства милиционера и вспоминал, как все это было.
Сутки его не тревожили, давая отдохнуть и собраться с мыслями. Следующие пять дней с утра до позднего вечера он давал показания.
Восемнадцатого ноября наступила депрессия.
— Все, Игорь Валентинович, больше не могу, дай передохнуть.
Тот тоже дико устал, выключил магнитофон и опустил голову на сложенные на столе руки. «Наверное хорошо все таки, что я не женат». Святой кашлянул и глазами кивнул следователю на мотающую видеокамеру. Игорь встал, отодвинул ногой стул, на котором сидел и загасил «Соньку».
— Олег, месяц повялишься, хватит? Извини, но больше месяца я тебе дать не могу.
— Спасибо, Игорь Валентинович. Куда меня теперь?
— Назад, в Хабаровск.
— С Эдькой дай встретиться.
— Я понимаю тебя, но брат твой родной, но не получится, закон есть закон.
Морозной ночью этого же дня Грознов увез Олега в аэропорт, сопровождали его снова Ушатов, Краев и Шульгин. С вислыми крыльями «ТУшка» пустовала и они, не торопясь, заняли места в стылом чреве самолета.
— Прощаться не будем, еще увидимся, держись, Олега.
— До свидания, Сергей Николаевич, спасибо тебе за все.
— Ну, надеюсь все нормально у тебя?
— Да нормально, нормально, — ответил за него Григорьевич, — отвяжись ты от человека, он уже прикидывает с чего книгу начинать.
— Какую книгу?
— Как она называется? — пихнул Олега локтем в бок Ушатов.
Ни о какой книге, конечно, и мыслей не существовало, но Святой поддержал Григорьевича.
— «Большая медведица».
Эдька «парился» в карцере, никого к нему не подсаживали. Слепого, после того, как у него кончились выписанные сутки, подняли на корпус, а вот Эдика не шевелили и месяц он уже ни с кем не общался. Да и желания особого видеть кого-нибудь, или слышать не было. И когда его выкрикнули на этап, он равнодушно покидал в сумку незамысловатые арестантские пожитки и пнул в решетку.
— Собрался.
На продоле Эдьку заковали в «браслеты» и повели в дежурку, где дымили дешевыми сигаретами РУОПовцы. Некурящий Вьялов от своих подчиненных держался в сторонке.
— Здорово, Эдик.
— Здравствуй, Александр Васильевич.
— Что такой смурной?
— Да настоебенило все, если побегу, шмальни мне в башку, чтоб не мучился.
— Ты прекращай ерундой маяться. Тебе еще жить да жить. Рано на себе крест ставить.
— Куда вы меня, в Улан-Удэ?
— В Читу пока, а там видно будет.
Час лета Эдик проспал в мягком кресле «ТУ-134». В аэропорту их встречали Кладников и, только возвратившийся из Хабаровска, Ушатов.
— Плохо себя чувствуешь, Иконников?
— Угадал, Виктор Лаврентьевич, но врача не нужно, все равно он не поможет.
Две «жиги», поднимая снежную пыль, резко понеслись от самолета. Эдька опять кемарил. Ушатов включил рацию.
— Сергей Николаевич, минут через пятнадцать мы будем на месте, у нас все нормально.
— Иконников как?
— Выглядит неважно, сейчас спит.
— Приедете, поднимай его сразу ко мне.
— Понял, конец связи.
Звезды усыпали небо, когда ворота Управления министерства безопасности, пропустив «Жигули» в ограду, плотно закрылись.
— Вылазь, Эдик, — расстегнул на его руках «браслеты» Вьялов, — постой маленько, подыши.
Из дверей вышел в одной рубашке молодой черноусый парень.
— Давайте к Грознову, мужики.
— Здороваться нужно, Сизов.
— Извини, Лаврентьевич, не разглядел в темноте.
— Пока Эдик дышит, травани что-нибудь новенькое.
— Сейчас сделаем, — потер руки Серега. — На проезжей части улицы лежит пьяный мужик. К нему подходит милиционер: «Гражданин, вставайте!» — «А где я нахожусь?» — «У Нарвских ворот». — «Слушай, сделай доброе дело, закрой их, а то страшно дует!».
— Зря ты, Сизов, в наш огород камни кидаешь, — погрозил ему Вьялов.
— Виноват, исправлюсь. Ну, пошли.
— Садись, Эдька, — пригласил его Грознов — Ушатов останься. Понимаю, что устал ты от всего, поэтому сразу к делу. Олег дал показания.
— Не верю. Сам загружусь, про брата ничего не расскажу.
— Грузиться не надо, Эдик, нужна правда.
— Не получится, — мотнул головой, — с Олегом встретиться дайте.
— Нельзя, это противопоказано, но, учитывая, что ты родной брат Олега и он для тебя авторитет, одну штуку сейчас провернем, но при условии, что ты не расскажешь про это Кунникову. Покурите, — он вышел в коридор.
— Игорь Валентинович, — заглянул Грознов в кабинет следователя, сидящего в клубах сигаретного дыма и печатающего что-то на машинке, — дай, пожалуйста, видеокассету самую первую, где Иконников показания дает.
— Зачем? — подозрительно глянул Кунников.
— Проверить надо качество записи.
— Надолго? — бряцая ключами, открыл он сейф.
— Через тридцать минут верну.
— Сделаем так, Эдик, сейчас я дам тебе посмотреть запись всего одну минуту, это все, что я могу, — он ткнул кассету в видеомагнитофон.
Эдька увидел на экране телевизора лицо брата и внимательно слушал, что тот говорит. Прошла ровно минута, потух экран.
— Поехали, Сергей Николаевич.
— Не понял?
— Давайте, говорю, следователя.
Грознов поднял трубку.
— Игорь Валентинович, придется тебе, родной, опять до утра пахать.