Большая Медведица

Серегу взяли попроще. Получив резиновой дубинкой по основанию черепа, он взбороздил лицом мох корявых корней могучей сосны и, успев прошепелявить кровавым ртом: «Я — пассажир», отрубился.

— Этому хватит — распорядился взопревший от преследования старлей, — может и правда, не виноват.

Как в синие от наколок запястья рук впились колючие браслеты, Дымок уже не чувствовал. В таком же виде запихали во чрево «воронка» и второго беглеца. На половине пути к отделению милиции, стреляющий глушитель старенького «ГАЗика», который мог бы поднять из могилы даже и покойника, вернул к действительности кайфовавшие в состоянии комы истоптанные души двух, случаем сведенных сегодня людей.

— Мне-то за что попало? — нацепил на распухший нос треснутые очки турист.

— Дело прошлое, мы ведь не успели познакомиться?

— Антон.

— Было бы за что, Антоха, убили бы вообще, — улыбался в темноте дребезжащей, металлом коробке Серега.

— Что нам теперь сделают, не знаете?

— Не выкай, сморчок, и не бзди. Разберутся и тебя выгонят, а вот мне вмонтируют по-хозяйски. Жаль, погужбаниться толком не успел и жениться.

Взобравшись с ногами на диван, Олег лежа смотрел по телику «Футбольное обозрение». Привалившись теплым боком и расстелив у него на спине «Забайкальский рабочий», жена лузгала семечки, читая все статьи подряд.

— Да-а, не зря я твоему приятелю по морде дала.

— Ты что это вдруг вспомнила?

— Слушай, что про него в газете пишут — и через три минуты Святой уже знал о похождениях Сереги.

— Вот, урод паршивый, славы захотел. Дай, Ленка, я встану!

— Куда собираешься?

— Родителей его проведаю и узнаю заодно подробности.

— Ты что, нянька ему?! Сиди дома!

— Не ворчи, красивая, у медали жизненной еще и обратная сторона имеется, я с Дымком столько овсяной каши слопал, что любая коняга в обморок упадет, если про это узнает.

Святой быстро оделся и, выскочив из подъезда, успел поймать соседский «жигуленок».

— Толян, на Украинский бульвар гони, не спрашивай только ни о чем. На душе муторно.

Бряцая цепочкой двери, открыла зареванная Серегина мать.

— Здравствуйте, тетя Лена. Опять наш бандит в историю попал?

— Отец вторые сутки машины выправляет, которые Сережка угробил — вытирала она передником градом сыпавшиеся слезы.

— Где он сейчас находится, знаете?

— Вчера из центрального КПЗ в тюрьму перевели.

— А Люба?

В это время сильный порыв ветра, ворвавшийся в распахнутое окно зала, повалил стоящую на подоконнике голубую вазу с гладиолусами, а на серое полотно бетона взлетно-посадочной полосы Читинского аэропорта мягко упала серебристая птица «ТУ-134». Напрасно симпатичная хохлушка, привлекающая к себе похотливые рожи мужиков, прощупывала разношерстную толпу, запрудившую привокзальную площадь, в надежде поймать ответный взгляд своего баламута, никто ее не встречал. «Неужели телеграмма не дошла? Наверное, дома ждет» — успокаивая прыгающее под ситцевым платьем сердце — она села в свободное такси.

Потерявшая Дымка облезлая коза грустно блеяла за холодильником.

— До свиданья, тетя Лена. Спасибо за чай и не терзайте себе душу из-за этого ишака. Передачу я ему завтра соберу и Любаня, как прилетит, пускай сразу меня отыщет.

С кухни было слышно, как с лестничной площадки в прихожку кто-то вошел.

— Это отец с работы — пошла встречать его жена, но она ошиблась. Это была пока еще не состоявшаяся невестка.

— Телеграмму получали?

— Была Любаша, была. Вот только встретить тебя оказалось некому.

— Почему?!

Это был уже не плачь, а истерика девушки, так неожиданно потерявшей свое счастье. Теперь торопиться было не куда. Олег налил себе полную кружку горячего ароматного чая и понимая, что женщины наревутся не скоро, смастерил бутерброд с ветчиной.

— Ты не спокойный, а каменный — спустя минут десять психовала на него подружка Дымка — Сережка избитый, холодный и голодный в тюрьме сидит, а тебе хоть бы хны. Делай что-нибудь!

— Не шуми. Отсидел я не меньше его и знаю, что от судьбы не убежишь, так что сопли на кулак не мотай и запомни, все, что ни делается, делается к лучшему. Не обижайся, если жестко сказано, утром заеду за тобой и к централу мотнем.

— Куда?

— К тюрьме. Мешок Сереге толкнем и подкричим, в какой он, бедолага, хате парится.

Этой промозглой ночью моросящей дождем на городской смог, не спал никто. Отец Дымка глотал валидол, его жена с Любой пекли булочки, которых Серега так и не наелся за свое короткое пребывание на воле, в квартире Святого тоже не гас до самого утра свет. Игорешка, мучаясь болями в животе, кричал так жалобно и тревожно, что даже Максим, подставив к кроватке стульчик, гладил братишку по пушистой головке, как будто это могло ему помочь.

— Как думаешь, Ленка, Дымок пассию свою любил?

— Тебе — то, какое дело? — чуть ревниво ответила она.

— Для меня важно. Если это просто мимолетный роман, то я не буду помогать ей материально, пока он парится, а если их связывает нечто большее, чем дружба, то совсем другое дело.

В половине девятого, приклеив путевой лист под кусочек магнита на ядовито зеленую панель грузовика, Олег прямо из гаража поехал к Серегиному дому. Сигналить не пришлось. Люба, караулившая на балконе его машину, здороваясь, махнула снятым с бельевой веревки полотенцем и резво спустилась вниз с увесистой сумкой продуктов. Святой помог ей устроиться в кабине и, плавно выжав сцепление, тронулся.

— Олега, в тюрьме страшно?

— Не очень. Тюрьма это такое место, куда никто, естественно, не хочет попадать. Но, попав туда, никак не может вырваться, а, вырвавшись, клянется себя, что больше туда ни-ни. Болото это мутное, служащее пристанищем для убийц, воров всех мастей, наркоманов и случайно оступившихся, приняв к себе человека один раз на временное жительство, не отпускает его долго, чаще всю жизнь, потому что, когда блудный сын в очередной раз возвращается в родные пенаты, централ с радостью старого друга принимает его. Постояльцы этого дома — зэки, далеко не серый и забитый люд, как это может показаться со стороны. Каждый тянет лямку сообразно своим принципам и моральным качествам. Живут, хлеб жуют. Днем тюрьма ведет себя тихо, а ночью начинается невидимое движение — курсирует почта, каторжане перекрикиваются между камерами, ища знакомых. Ржут, как лошади, вспоминая то, чего не было. Шпилят в карты, домино, шарабешки катают — дурдом, короче. Но когда с воли подходят к забору чьи-нибудь родственники или друзья, тюрьма глохнет, давая возможность состояться базару. Сама увидишь. Десять лет лагерного стажа Серега имеет, шарабан варит у него, как нужно, так что оснований для треволнений нет, прорвется.

Толкнув передачу черед комнату свиданий, прапорщица, со злым удовольствием на крысиной роже, шустро разбанковала мешок, на что положено перечнем и нет. Святой спрятал от посторонних глаз грузовик за кирпичной будкой конечной остановки троллейбуса и пошел с подругой подельника к засыпающему централу. Взобравшись на кучи мусора, наваленные у серой штукатурки высоченного забора с колючей проволокой и путанкой по верху, Олег сложил ладони вместе и набрал полную грудь воздуха.

— Тюрьма, тюрьма! Дымка на решку вздерните?!

— Да я с ночи тебя, волка, на ней пасу! — сразу откликнулся тот. Любаня не прилетела?!

— Рядом стоит? Тебе че, не видно?

— Вот теперь вижу — радостно заорал Серега.

— Я вот где — сквозь узкие изъеденные ржой полосы металлических штор, навешанных на решетку с лицевой стороны здания, просунулся белый лоскут зэковской наволочки.

— У меня ни закурить, ни заварить, — не меняя интонации голоса, продолжил он — шевелись, братан.

— Сидор полчаса назад передали, после обеда получишь — успокоил приятеля Святой — по делюге, может, подсуетиться?

— Не-е! Отец, кажись, укатал все. Легавые живы — здоровы, а пацаненку, которому седло поправили при задержании, ну тому, что со мной по делу канает, слышишь?

— Да-да?

— У него оказывается мамаша в Чите шишка большая, за переломанные ребра своего сынули, она ментам такой чих — пых устроила, что мне много не накатят. Потише, вы — обратился Дымок к сокамерникам, которые забавлялись с загнутым на параше раком старым пидором.

— Люба?!

— Базарь — ответил за нее Олег — тут море слез, сам понимаешь. Неугомонный арестант, блеснув повлажневшими глазами, бессильно ткнулся бледным лицом в толстые прутья, отделившие его на несколько лет от будущей свадьбы.

Остаток знойного дня, захандривший Святой отпахал вяло и таким же смурным заявился утром на работу.

— Попался, голубчик? — не без ехидства мерила ему врачиха давление — сто двадцать на семьдесят — сбавила она обороты тона — в трубочку дыхни? — та-ак, и здесь ничего. Голова болит?

— Нет.

Почесав кончиком шариковой авторучки синюю жилку, пульсирующую на переносице, врач, наконец, вынесла приговор.

— На линию, Иконников, я вас не выпускаю. Машина была на мази, да и возиться с ней желания не было. После вчерашней перепалки с женой, опять же из-за Дымка, домой идти не хотелось, хотя его и ждали не только Лена с Максимом, но и весело гукающий после перенесенной болезни Игорешка.

— Санек, шлепай сюда — подозвал он катившего на самодельной тележке коробку передач засоледоленного напрочь автослесаря.

— За спинкой в моем грузовике пузырь белой по душе твоей томится.

— Приятно слышать — в предвкушении опохмелки тот стал живо обтирать мозолистые лапы ветошью.

— Что надобно?

— Потеряет если меня из начальства кто, будь другом, отболтайся, что я где-то здесь верчусь?

— Добро.

— Димка, тебя куда зарядили?

Только что прошедший через медицинский кабинет, и после этой неприятной процедуры принявший стакан вина Димка, перемалывая желваками фиксатого рта плавленый сырок, не мог ответить Олегу, куда его сегодня кинули, но сразу сообразил, что от него требуется, и кивнул на свободное место рядом с собой. Меж обтянутых клетчатым байковым одеялом седушек, торчало заткнутое старой путевкой зеленое горлышко початой бутылки «Биссера».

— Как вас, стребузитчиков, гаишники не выщипывают на дорогах, а?

— Бес его знает. Два года стабильно по утрам на грудь беру.

— Подбросишь до родичей?

— Конечно. Отпросился?

— Да нет. Мегера крест поставила.

— Она могет, стервоза. Без мужика с измальства мается, вот на нас, несчастных, зло и срывает. Димка посигналил, моргнув фарами механику, чтобы тот открывал ворота.

До родителей добраться не удалось. Когда грузовик громыхал плохо подогнанными друг к другу бортами кузова мимо центральной гаупвахты Читинского гарнизона, Святой от неожиданности чуть не вывалился прямо на ходу из кабины, увидев, как из резных дверей этого военного заведения, дымя папиросиной, выходит Клим.

— Дима, тормозни!

— Ты что, передумал? — резко прижал тот машину к обочине.

— Знакомого встретил.

— А-а, ну давай, счастливо.

Быстро перемахнув через дорогу под фарами вильнувшего в сторону автобуса, Олег продрался сквозь жесткие ветви подстриженной акации, и небольно ткнул кулаком бывшего сокамерника под лопатку грязной тенниски.

— Генка, привет, бродяга!

— Святой?! — обрадовался он — знал, что ты где-то в городе, но встретить так лихо тебя не думал.

— Ты че, в этой конторе блудил, на работу что ли устраивался? — улыбался Олег.

— Не поверишь — выплюнул со сгустком крови на мостовую недокуренный бычок Клим — построился в очередь у бочки за кружкой пива и вдруг патруль катит, офицерик метр с кепкой, но важный, собака, до не могу, пригребся: ваши документы? Какие ксивы — отвечаю, я три дня назад откинулся. Короче они мне боты завязали, подумали — раз лысый, значит солдат в самоволке. Пока разобрались, что к чему, пришлось ночку на «губе» здоровенных, как танки, военных клопов шугать по камере. А возмущаться попробовал — по зубам, суки, врезали. Ну, ладно, все я да я, ты то, как в этом безумном мире маешься?

— Ништяк.

— Каким ты был, таким и остался — не удивился Генка, в одно слово полжизни впер. Пошли ко мне, если никуда не торопишься — жрать охота. Наташка пельменей сварганит, потреплемся?

— Айда, согласился Святой — сколько тебе хоть годиков стукнуло?

— Двадцать пять.

— Десяточку отмотал?

— Пока девять, но это дело наживное, сам знаешь. Через те же кустики они вышли к проезжей части.

— Филки есть? — Олег вынул из кармана мятые рубли.

— На тачку до хаты твоей хватит, если там же обитаешься?

— Там — ответило, посмурнев, скуластое узкоглазое лицо Клима.

— Отец с матерью разбежались, и с новой своей клушей он с Читы куда-то свалил, а маманя почти сразу после этого богу душу отдала, теперь вдвоем с сестренкой кантуемся, помнишь ее?

Наташку, что ли? Конечно, ей, поди, сейчас лет восемнадцать?

Калитка древней одноэтажной деревяшки, в которой ютились две семьи, была незапертая. За трухлявыми досками покосившегося забора, разделяющего неухоженную ограду пополам, забесновалась учуявшая приятелей немецкая овчарка. На ее лай в пыльных стеклах окна мелькнула русая Наташкина челка, и сразу загремели кастрюли.

— Соседи от тебя собакой отгородились?

— Соседка — поправил его ухмыльнувшийся Генка — молодая, но курва конченная. Днем официанткой в кабаке наворачивает, а по ночам водочкой спекулирует. Четвертак за пузырь дерет, я у нее в первый же день двести «рябчиков» оставил, но телка шикарная, — закатил он глаза под лоб. Чего у этой змеи не отымешь, того не отымешь, седло вот такое — показал Клим руками, раздвинув их шире плеч, какая у соседки попа. Ножки от коренных зубов видимо растут и пазуха полная, никак деньги там таскает, потому что та-ких грудей у баб не бывает…

— Замолчи, балаболка, — оборвала его в открытую форточку застеснявшаяся сестра, — идите лучше в дом, пельмени закипают.

— Сейчас — отмахнулся от нее Генка и добавил для Святого:

— Холостая, между прочим. Познакомить?

— Одинокая, говоришь — на секунду задумался Олег — а где сейчас эта очаровашка?

— Наталья! — заорал Клим — золотую рыбу с соседнего двора не видала?

— Уплыла твоя мечта, — весело откликнулась сестра.

— Куда, не знаешь?

— На работу, куда же еще.

— Может, выхлопаем ее? — с ходу предложил Олег.

— Ну, ты даешь — крутанул восхищенно лысой башкой Генка — я прикидываю, как бы затянуть тебя на это дело грязное, а ты сам — с усам оказывается, только, чур, сначала похаваем.

Летом в жару рубать горячие пельмени вроде не подходяще, но делал это Клим с явным удовольствием. Святой маленькими глотками прямо из двух литрового пластмассового бидончика потягивал намерзшее за ночь в подвальном леднике вкусное молоко и понимающе смотрел на приятеля, который обыкновенных пельменей не хрястал несколько лет.

— Генка? — оторвал он его от пиршества души и тела.

— Че? — перекатывал тот по рту обжигающий фарш.

— Собака на цепи?

— Не совсем, по проволоке бегает.

— Окна на улицу выходят?

— Два, но они ставнями закрыты.

— Понятненько — Олег потер переносицу — колбаса есть?

Услышав о чем, просит брата Святой, в комнату с кухни заглянула Наташка.

— Может все — таки положить пельмешек?

Сидевший на кровати Клим, перегнулся через табурет, на котором исходила паром остывающая тарелка и, взяв у Олега бидон, жадно осушил его.

— Лови — бросил он пустую посудину сестре — и лети, голубка, за — молоком, а то к обеду разберут.

— Денег не хватит — зарделись Наташкины щеки.

— На квас тоже?

Сообразив, что ее просто выпроваживают из дому, сестренка, припудрив веснушки на носу, быстро исчезла. Над когда — то отцовой, а теперь Генкиной кроватью заброшенной зеленым пледом, красовалась прибитая к стене сухая кабанья морда, из свирепо оскаленной пасти которой торчала наборная рукоятка охотничьего ножа. Святой выдернул его и, насадив на острие полпалки обезжиренной колбасы, лежащей на нижней полке холодильника, вышел на скрипящее высокое крыльцо. Ограда, расположенная по ту сторону забора, просматривалсь отлично. Полузадушенная яростью и «строгим» ошейником черная с рыжими подпалинами по бокам псина, выкатив налитые кровью белки глаз на подельников, захлебывалась хрипящим лаем. Но была она не только злая, но еще и голодная. За пролетевшим к высоким воротам куском колбасы, собака кинулась, забыв все на свете и в мгновение ока, проглотив его, уже притихшая, вернулась к сидящим верхом на заборе жуликам.

— Клим, вот балабас — разломишь по середочке. Один шмат швырнешь вон туда, поближе к сараю и пока пес его спорет, я до окна пробегу.

— Думаешь, он тебя не достанет?

— Чуть чего — я его пропорю, а ты тут, на стреме посиживай. Обратно с хаты вылезу, отвод барбосу сделаешь, понял?

Вместо ответа Генка надкусил вкусно пахнущую колбасину, и лениво шевеля челюстями, почти без замаха, бросил остаток, куда Олег его и попросил. Овчарка, звеня цепью, метнулась к сараюшке, а Святой, свалился с забора на спасительный пятачок под зашторенным окошком спальни. Опредил он «сторожа» всего на один шаг. Бессильно клацнув за спиной жадными клыками, пес, вздыбленный на задние лапы натянутой цепью, отчаянно завыл, понимал, что его дуранули. Вор, даже не обернувшись к нему, встал на широкую завалинку и принялся при помощи ножа аккуратно выковыривать из гнезд рамы штапики, а спустя пять минут, выставил стеклину и нырнул в квартиру. На заморской софе невиданных размеров, застеленной таким же невиданным покрывалом с пушистыми кистями, возвышалась белая, как иней, гора пуховых подушек, под которыми Олег сразу нашел тряпичную сумку, полную разнобойных купюр. В принципе, можно было сматывать, работал он всегда на «хапок», но неодолимый чес по шкуре толкнул его пошариться в хоромах спекулянтки. Опустив сумку с деньгами в кожаное кресло, стоящее под плюшевым абажуром торшера, Святой шагнул в узкий полутемный коридор, соединяющий комнаты. На пестрой ковровой дорожке тяжелым небритым лицом вниз крепко дрых азиат, торгующий на базаре яблоками и вместе с официанткой приехавший вчера в крепком подпитии на ее хату из ресторана, где прожигал легкую «капусту».

Утречком он опохмелился так, что теперь даже бешеный лай собаки не потревожил его глубокого пьяного сна. Олег склонился над «чуркой», воняющим винным перегаром и, разомкнув замочек, стянул с его бронзовой шеи толстую золотую цепочку. Из заднего кармана «фенциперсовых» дудочек осторожными пальцами выудил пачку червонцев в банковской упаковке и, не дыша, переступил через тело в раздвинутые портьеры зала. Обычно женщины хранят свои украшения в хрустале забитых посудой сервантов, не отличалась от них и спекулянтка. В одной из многочисленных вазочек Святой надыбал столько рыжих побрякушек, что в одну горсть они все не уместились. Подгоняемый ворчанием овчарки, которую от нечего делать дразнил скучающий подельник, Олег торопливо ссыпал остатки золота в шерстяную рукавичку хозяйки, валявшуюся на бархатной скатерти круглого стола, и пошел в спальню. Взяв сумку, сунул туда тугую пачку «снегирей», две бутылки пива, стоящие на трельяже, рукавицу и, отдернув плотный материал штор в сторону, ступил на уставленный цветовыми горшками подоконник.

Овчарка, вяло повиливая обрубком хвоста, внимательно наблюдала от своей будки за действиями крадуна. Тот вставил стекло на место и, сняв с тела мокрую от пота футболку, тщательно протер все места на раме, где могли быть отпечатки его пальцев. Затем что-то сказал Климу, и к воротам просвистел приличный шмат колбасы. Игра продолжалась, собака ее приняла, но, сделав прыжок к подарку, неожиданно круто развернувшись, стремительно понеслась наперерез пересекавшему охраняемое пространство Святому. «Как аукнется, так и откликнется» — вихрем пронеслось в сознании. Теперь пес опережал его буквально на один шаг. Оседая на левый бок, Олег все-таки успел подставить под лохматую грудину овчарки широкое лезвие «мясореза» Железо, рванувшее сердце, помешало собаке мертво вцепиться в горло жертве, она промахнулась и — это стоило ей жизни. По занемевшей, неудобно подвернутой руке сочилась густая, тошнотворно липкая кровь. Ошеломленный происшедшей на глазах короткосюжетной драмой, Генка, наконец, покинул свой наблюдательный пост и в три огромных прыжка добрался до валявшихся на середине двора тел.

— Святой, жив?

— Не ори, как потерпевший в темной подворотне — откликнулся тот и попытался самостоятельно выбраться из — под придавившего его трупа.

— Помогай, ты че, замерз?

— Щас — щас, — торопливо уцепился Клим за проржавевшую цепь и оттащил мертвого пса от подельника.

— Что теперь делать-то будем?

— Не трусись — ткнул он отточенным, как бритва солнечным зайчиком клинка в алую пену хрустнувших резцов пасти и с усилием нажав на пластиковую рукоять орудия убийства, потянул на себя прокушенную слюнявую сумку, — расстегивай ошейник и волоки эту кобылу к забору.

— Зачем? — растерялся Генка, — давай здесь оставим.

— Нельзя, «рыбина» с работы припылит и ментов вызовет, а так подумает, что кобель сорвался и просто сбег.

— Все равно она им брякнет, когда заметит, что в хате кто-то был.

— Вот потом пусть звонит.

— Не понял?

— Мерин бухой в квартире дрыхнет.

— Че, в натуре?! — обрадованно схватил Клим за корень хвоста труп и, напрягаясь, попер его через ограду.

— Представляю, какой ночью концерт будет! Есть хоть за что этому мудаку хлебло набить?

— Есть, — перебросил через заплату свежеструганных досок забора Олег сумку с деньгами и подсобил подельнику туда же перевалить дохлую овчарку. Теперь командовал Генка.

— В стайку этого волкодава. Зароем и вместо памятника, сверху поленницу дров сварганим.

— Ништяк, — одобрительно кивнул Святой, и спустя полчаса, устало воткнув штыковую лопату в мягкий грунт земляного пола сарая, присел на «козла» для распиловки бревен, а приятель, собирая яйца, гонял в затянутых паутиной углах помещения перепуганных куриц.

Олег распечатал одну бутылку пива и с наслаждением поперхнулся учащенным дыханием янтарным напитком «Жигулевского». Вернувшийся Клим деловито сполоснул в цинковой ванне с тухлой водой большой алюминиевый ковш и, расколотив в него пять яиц, залил их пивом второй бутылки.

— Не вздумай пить эту бурдомагу, обдрищешься, — вполне серьезно предупредил его Святой.

— Не понимаешь ты ничего в красивой житухе — сожалеюще усмехнулся Генка, помешивая черт знает что, выломанным из метлы прутиком.

— Свисток от этого нектара дымит сутки, всех баб на нашей улице перетрахаю.

— Вы что тут секретничаете? — просунула лукавые глазищи в приоткрытую дверь стайки, неслышно подошедшая Наташка и, увидев у ног Олега кучу «капусты», обомлела.

— Не боись, кудряшка, проходи, я с твоим братцем банк ограбил, пока ты за молоком толкалась.

— Мне и не страшно нисколечко, просто раньше я столько денег никогда не видела.

— Вот и молодец, — поворошил Святой кроссовками купюры, — разбанкуй это богатство на две доли и себе на платье за работу возьми.

Словно ураганом сдунуло Клима в хлопнувшую дверь. Охнула ничего не понявшая сестра. Мгновенно среагировавший Олег кинулся за подельником, а тот молчком вломился в деревянный без крыши туалет и едва успев стянуть штаны, опустился на толчок. Блевал и поносил Генка одновременно. Через перекошенный гримасой боли рот, летели пельмени, а снизу реактивно била жгучая струя пива с яйцами.

В сорванную с жестяных петел дверцу сараюшки, во двор с кудахтаньем вылетали переполошенные куры, на параше ржал во всю глотку подельник, у которого блядки на сегодня явно срывались. Задыхаясь смехом, катался в зелени дурманящей полыни Святой…

Обедал в студенческой столовке, листая «Науку и технику» будущий офицер КГБ Ушатов, пока еще работающий преподавателем в Читинском техникуме железнодорожного транспорта, а вновь испеченный двадцатисемилетний лейтенант спецслужбы Грознов в это время пристреливал новенький «Макаров» в тире, оборудованной в прохладном подвале старинного особняка Управления Комитета госбезопасности. Несостоявшийся пока следователь по особо важным делам Кунников, загорая на пляже в газетной пилотке, надвинутой на самые брови, зубрил азы криминалистики. И никто из них не подозревал в этот звенящий зноем и тополиным пухом день, что скоро судьба столкнет их жизненные дороги, и они проведут вместе не одну бессонную ночь, раскручивая банду убийц и грабителей братьев Иконниковых…

— Генка, ты не помер там? — вытирая слезы, встал Олег с травы.

— Нет, а че?

— Выметайся, дело есть, да заодно Наталью успокой. Лица на девчонке нет.

— А где оно? — вновь заорал он, придуриваясь, — Наташка, цел я и невредим, обосрался — и все.

— Вот дурак, — залепив по-детски тонкими ладошками рдеющее лицо, сестрица убежала в дом.

Спустя час приятели, еще путем не отошедшие от делюги, сидели у пятиэтажки, где жили Серегины родители и поджидали ушедшую в овощной магазин Любу. В животе Клима так бурлило и журчало, что из щели подъездного крыльца выполз облезлый одноухий котенок и, взъерошив загривок, подозрительно заурчал на подельников, вопрошая, кто это посмел потревожить его сон.

— Прекращай на дамочек сырыми яйцами строполиться, а то не то, что стоять не будет, вообще подохнешь.

— Франца помнишь? — продолжал балдеть Генка. В памяти всплыла вытянутая, словно дыня, желтушная физиономия сухопарого арестанта с неприятным шрамом на бритой макушке.

— Это которого лошадь в детстве кусанула?

— Его.

— С каких щей он тебе привиделся?

— У нас в зону продукты для пищеблока коняга древняя, как мамонт, завозила, вот она, подлая, Франца и сгубила. Пока черпаки телегу разгружали он, лиходей, на оглобли — прыг и стал сзади к своей возлюбленной пристраиваться.

— Врешь, чучело? — усмехнулся Святой.

— Гадом буду — перекрестился Клим, — его дубаки спалили на самом интересном и чуть срок не намотали за то, что животину хотел изнасиловать. Но Франца счастье, что она заявление писать не стала.

— Потому что не умеет — закончил Олег.

— Точняк, откель знаешь?

— Там, где у тебя, мудака, учили людей обманывать, я преподавал. Прихваченное студеным молоком горло, начала зудить ангина. «Весело будет среди лета заболеть».

От беспокойный мыслей его оторвала показавшаяся из-за угла стоявшего напротив дома подруга Дымка с накрученной на кисть руки пустой сеткой — ни картошки, ни капусты, как, впрочем, она и предполагала, в коопторге не было и в помине. Приятели поднялись ей навстречу.

— Привет, красивая, ты почему босиком?

— Каблук сломала, — огорченно повертела она беленькой, под юбку, туфелькой — в чем теперь ходить, не знаю.

— Новые купишь.

— На что?

— На денежки — Святой подал ей заранее приготовленную тысячу, — пошерсти город, возьмешь Сереге все, что он просил, а это на черный день — опустил он в висевшую на растопыренных пальцах туфлю золотую цепь, — филки кончишь, продашь.

— Спасибо, Олег.

— Не за что. Дымок — мой друг. Шустри, давай, утречком заеду. Мешок на тюрьму упрем и заодно подкричим твоего милого.

— Ниче лялька, — глазея Любане вслед, облизнулся Клим, — где он такую откопал?

— На Украине. Работать со мной будешь? — вернул его к действительности Святой.

— А как же! Пахать, не напрягаясь — одно удовольствие, да и масть кажется, хезает.

— Вот на ней и попрем. Завтра до обеда я у Сереги на централе поторчу, а потом к тебе загляну.

— Ладненько, — согласился Генка — забухаем?

— Извини, я до хаты — горло разболелось.

— Тем паче, сполоснуть необходимо.

— Да отвяжись ты, алкаш несчастный.

— Понял, на нет и суда нет.

Разбитым добрался Олег до квартиры и, не отвечая на вопрошающий взгляд жены: «почему не на работе», раздевшись, не похоже на себя побросал одежду на коврик у кровати и зарыл покрытый испариной лоб в свежепахнущие наволочки подушек. «Что за полоса канает? Все перемешалось: хандра, температура, откупился путем» — вспомнил он раздутый деньгами карман спортивных брюк — «правда, при этом собаку убить пришлось. В рот меня мама целовала, забыл со штанины запекшуюся кровь отшоркать», — это последнее, о чем успел подумать Святой и бред уволок его сознание в своей огнедышащий мир.

…В этом измерении горел лес. Плескались паром кипящие ручьи, нестерпимая боль жгла тело, увитые пламенем падали деревья и так всю протяжно тягучую, по-летнему короткую ночь.

— Где интересно умудрился в такую жару простыть? — встретила потухшие глаза мужа до сих пор не спавшая Лена.

— Не знаю. Время сколько?

— Восемь, а что?

— На работу пора.

— Какая работа и так без выходных вкалываешь. Лежи, сейчас мама в булочную пойдет и по пути врача вызовет.

Олег, удерживаемый женой, собирался на работу, а в это же самое время Дымок, сидя на жестких нарах, по-турецки подобрав под себя ноги, хлебал из алюминиевой тюремной миски пустую баланду с вкусным погонялом «глазунья». Местные повара — умельцы из числа зеков, пожелавших остаться отбывать срок наказания при тюрьме, в хозяйственной обслуге так вываривали головы минтая, что восхищенные злым гением человека, те удивленно таращили за завтраком на подследственных вылезшие из орбит глаза, за что и получили такое вкусное название. Вокруг — кто кемарил, кто скреб ложками, молодежь резвилась в картишки. Обсосав хребтину чудо — рыбы, Серега поставил чашку к обитой жестью двери камеры и, вытерев исколотые «восходом» и «заходом» солнца руки вафельным полотенцем, взял карту. Играли в двадцать одно на сигареты, кучкой наваленные посередине двух расстеленных на бетонном некрашеном полу матрацах.

— Меньше пяти не бьем, — предупредил его «банкир».

— Потянет, — хитро сщурился он, — за десять две карты дай, — и через полтора часа укатал «пряников» за все, что они с таким трудом набанковали за трое суток почти беспрерывной игры.

Забряцавший амбарными ключами дубак и стукнувшая за тем кормушка никого не оторвала от своих занятий.

— Дымов?

— Есть такой, бросил он стиры.

— Имя, отчество?

— Сергей Владимирович.

— Вам передача, от кого ждете?

— Фамилия мужская или женская?

Контролерша читала ровный почерк Святого.

— Мужская.

— Значит от Иконникова, Олега Борисовича.

Получив сидор, Дымок высыпал его на содержимое на шконку, где спал и чем — то недовольный, влез на облупленный подоконник решки, зная, что подельник, толкнув мешок, обязательно подойдет к забору, как по заказу. Тот уже стоял на фундаменте снесенного когда-то военизированного склада и болтал с Любой.

— Святой, здоровенько!

— Привет, бедолага, передачу поймал?

— Ты что это мне притаранил, — из решетки вылетели несколько больших шмотьев копченого сала — не знаешь, что в тюрьме надо?

Олег весело покосился на вмиг расстроившуюся девушку.

— Ты чего там этому психопату напихала?

— Что он дома любил есть, то и покупала…

Вроде совсем недавно Дымок светанул ему три рыжих кольца, не зная, куда бы их пристроить и на предложение угнать золото по вене, сразу согласился. Старая знакомая Святого жила в раскоряченном среди пятиэтажен приземистом бараке, выбеленным фиолетовой известью, который после первого же дождя превратился в огромную кляксу, расплывшуюся бельмом на глазах по свежему нарядному микрорайону. Лариска собиралась на дежурство, крутя перед осколком зеркала бигуди, когда Олег постучался в дверь ее однокомнатной квартиры.

— Добрый день.

— Здравствуй, здравствуй, — подозрительно окинула она гостя.

— Как женился, так больше и не заходил ни разу, чем сегодня-то тебя в наши края занесло, а?

— «Рыжиков» принес чуточку, — он слегка подкинул их на ладони — ампалух двадцать морфина мне бы хватило.

— Много, — начала врать медсестра, алчно блеснув зрачками — где столько взять, у меня всего-то ампул шесть где-то завалялось.

— Ох, скупая ты стала, не доведет это тебя до добра, ну ладно, договорились, тащи свою белую смерть.

Лариска метнулась в комнату и, скрипнув дверцами платяного шкафа, порывшись в нем, вернулась с «отравой».

— Прячь и провожай меня до остановки, на работу опаздываю.

Серега видел, как Святой выгреб на улицу под ручку с вертлявой белокурой телкой и, выждав, пока та исчезла из поля зрения, направился к приятелю.

— Вот липучка, чуть до троллейбуса меня не уперла, кое — как отмазался.

— Сраслось?

— Не то, чтобы очень.

— Всего шесть?! — кипишнул он, — вот козень обмороженная, она че такая наглая?

— Да ладно тебе, хоть это вырулил и то ништяк.

— Какой ништяк, я эти цацки у родной тетки спер.

— Ну и засранец вы, гражданин. Пошли.

— Куда?

— Сейчас увидишь.

Подельники обогнули дом, и Олег на всякий случай, хоть и был уверен, что в хате никого нет, костяшками пальцев побарабанил в засиженное мухами стекло Ларискиной кухоньки.

— Стой здесь, если кто запалит мой нырок, цинканешь. Он быстро и без шума выдавил форточку и через минуту, в картонной коробке из-под женских сапожек, замаскированной клубками шерсти, в шкафу нашел почти сотню ампалух морфина. «Крыса, теперь почувствуешь, как жадность фраера губит». В кармане осеннего пальто покоились кольца. Чтобы хозяйка не заявила о краже в милицию, больше ничего брать не стал и, запрыгнув на изрезанную клеенку кухонного столика, Олег полез на свежий воздух. Гача недавно пошитых в ателье брюк, зацепившись за гвоздь, торчащий из рамы, порвалась.

— Вот тварина, все-таки испортила мне настроение.

— Кто? — не врубился приятель.

— Да тупость твоя, урод! На «рыжье» и подбрось незаметно своей тетушке, а то вообще из-за них башку где-нибудь потеряем.

— Серега! — сложив ладони рупором, крикнул Святой, — «отрава», что мы у той лярвы вертанули, кончилась. Как еще надыбаю, сразу подгоню.

— Слышу, «почтальона» принимай, — из железных штор стрельнули смастыренной из большой щепки, отколотой от лавочки обеденного стола, стрелой и подхваченная ветром, она приземлилась далеко за спиной Олега.

Он подобрал «почтальона», к которому серыми нитками были примотаны несколько конвертов и, обломав о колено конец, сунул его за пазуху.

— Святой, вали, давай. Письмо стремное, не дай бог, дубаки поймают и отметут. Любаня на словах передаст тебе, что да как.

«И так знаю, что почта запалу не подлежит», — бежал он по кучам к оставленной, где обычно машине, а в решку уже несся увлеченный треп подельника о том, что когда он освободится, то у них с Любашей будет роскошный лимузин и дача не хуже обкомовской. И жить они станут в двухэтажном каменном коттедже, а всех соседей поведет от черной зависти. Прикинув, что до первых звезд Дымок девчонку не отпустит, Олег мотнул на мелькомбинат и, затарив грузовик мукой, отвез ее в продовольственный магазин, находившийся рядом с хатой Клима. Дородная заведующая, прямо в кузове пересчитав мешки, сверила количество мест с указанным в фактуре и приказала разнорабочим открывать борта, а Святой, пока опрастывают машину, как вчера и обещал, шлепнул до Генки. За квартал от его дома, он столкнулся с Наташкой.

— Привет, кулема, куда шаришь?

— Я думала ты знаешь. Сегодня ночью брата милиция арестовала. Сказали, что он в ресторане дебош устроил. Вот белье чистое поехала ему передать.

— Где Клим сейчас?

— В центральном отделе.

— Денег на хлеб оставил?

— Почти все, да зачем они мне?

— Не плачь, Наталья, на то она и жизнь, чтобы в ней спотыкаться. Не успеешь оглянуться, как Генка воротится, приходящее обязательно уходит.

Распрощались они на остановке, девчонка, хлюпая носом, осталась ждать троллейбус, а Святой с подскочившей температурой и навалившейся вновь хандрой, двинул к магазину. «Пацан вроде не глупый, зачем эту ерунду спорол? С другой стороны все, что наделается — делается к лучшему, так, кажется, базарят. Клима нет и красть теперь не с кем, придется завязывать».

Эта ночь была не лучше, прошлой и очнулся он не оттого, что жена тормошила его на работу, а от противного запаха ватки, смоченной нашатырным спиртом. Татуировки обсыпали водянистые пузырьки. Лена осторожно протирала их влажным полотенцем, а усатый врач, посасывая таблетку валидола, строгими глазами за стеклами очков с интересом рассматривал наколки и неизвестную болезнь.

— На что жалуетесь?

— На жену.

— В каком смысле?

— Работать мешает.

— А если серьезно?

— Горло болит.

— Покажите, пожалуйста. Точно, ангина, да к тому же гнойная, а что такое это?

Это была корь, и загремел Олег в больницу.

После того, как попала в автомобильную аварию, мать Святого часто болела и почти никогда и никуда не выбиралась из дому, но недели за две до Нового года навестила сына. Посмотрела, как живут молодые, и предложила праздник провести вместе, а заодно и обсудить размен квартиры.

— Куда нам с отцом четыре комнаты. Этот вечер Олег с Леной только и говорили о новом жилье.

— Завтра заедешь ко мне на работу и попросишь девчонок объявлений побольше напечатать, а потом крутиться по городу будешь и расклеешь.

— Не торопи, Новый год справим и займемся.

— Ты соображаешь, что бормочешь, — возмутилась жена — делай, что тебе говорят?

— Все, все — сдался Святой.

Утром он был у родителей.

— Мать, где Эдька?

— В спальне у себя, на гитаре тренькает.

— Кликни его, а? Раздеваться неохота.

— Шуруй на кухню, — пошла та за младшим сыном — чай стынет, пока не поедите, не отпущу.

— Сыт я, мамуля, а Эдька позже намолотится, мы с ним весь день мандарины по магазинам развозить будем.

Брат, услышав голос Олега, засунул семиструнку в чехол и выскочил в прихожую.

— Здорово!

— Привет, музыкант, если желание покататься есть, собирайся.

— Я мигом, — кинулся он на кухню и, схватив здоровый кусок батона, намазанный сливочным маслом, стал одеваться.

— Может, научишь меня «газоном» управлять?

— Не вздумай его за руль посадить.

— Не волнуйся, мать, не расшибемся, открыл дверь на лестничную площадку Святой, — догоняй.

Через час братья подъехали к товарной секции, с которой грузили машины. Спятив грузовик откинутым задним бортом к растворенному входу вагона, Олег полез в кузов к принимающему мандарины товароведу, поминутно прикладывающемуся к бутылке водки.

— Сопьешься, Николай Ефимыч.

— Предпочитаю от белой горячки загнуться, чем от холода. Почему подзадержался?

— Колесо проколол.

— От этого никуда не денешься, — посочувствовал ему Ефимыч, выписывая накладные на груз.

— Смотри, не пропадай никуда, до темноты еще хоть парочку рейсов сделай, а то я околею тут, если ночевать придется.

— Ладно, старый, договорились.

Выехав за территорию базы, Святой загнал «газик» в небольшой глухой тупик. Кругом на укатанном в саже кочегарок снегу, валялись порванные коробки и пустые ящики.

— Зачем мы сюда?

— Мандарины хочешь? — в свою очередь спросил Олег, доставая из-за спинки сиденья мешок.

— Конечно.

— Нет проблем, двигай за мной.

— Далеко?

— В кузов, только шустро, а то поморозим нежные дары вьетнамских братьев.

— Тебе за это ничего не будет? — поинтересовался Эдька, следя за тем, как старший брат, осторожно, чтобы не сломать дощечки, вскрывал ящик.

— Если никому не расскажешь, то ничего.

— Что ты. Я ничего не видел и не слышал.

— Тогда помогай. С одной упаковки много брать нельзя, а со всех помаленьку, пожалуйста, — поучал Святой брательника, который уже и так врубился в схему воровства.

Сделав последнюю ходку, Олег завез Эдика к старикам. Они с трудом занесли полный мешок цитрусовых в квартиру и, сполоснув руки, уставшие, сели чаевать.

— Умаялся, бедненький, — поставила захлопотавшая мать перед братьями по кружке горячего молока, — пейте, пока не остыло.

— Кушать он умаялся, — размешивал сахар в кружке Святой, — весь день мандарины трескал.

— Не забудешь завтра за мной заехать? — в который уже раз напомнил Эдька.

— Не забуду, не забуду. Жуй проворнее, да на гитаре мне что-нибудь сбацай.

— О-о, хорошо, что подсказал, я специально для тебя вещь одну сочинил, — встал он из-за стола.

— Мамка, я за рулем гонял.

— Умри, хвастун несчастный. Не переживай, мать, можно ему свою жизнь доверять, нормально баранку крутит.

Младший брат настроил инструмент, поудобней устроился в кресле и откашлявшись, тронул струны.

Тихо — тихо в камере, только зек не спит,

вялится на нарах, в потолок дымит,

грабил он и воровал, вот и все дела

и особенно опасным стал для общества.

Повисшую в спальне минутную тишину первой спугнула мать.

— Эдька, ты откуда этого нахватался?

— Олега рассказывал, а остальное — дело техники и воображения. Ну, как?

— Молоток, — похвалил его Святой — душу щипануло. Утречком пораньше продирай глаза, я заходить не буду. Услышишь — посигналю, выметайся.

— Олежка, все забываю спросить, где сейчас Леончик и Сережка, Дымов его фамилия, кажется.

— Там, где и положено, мамуля, сидят.

— Опять? — всплеснула она полными руками.

— Не опять, а снова.

— Не везет парням.

— Наоборот, раньше сядешь, раньше и выйдешь.

— Уходи давай, уходи. Все тебе хиханьки да хаханьки. Кстати, объявление напечатали?

— А как же.

— Расклеили?

— А как же.

— Все, иди. Разговаривать с тобой невозможно, придуриваешься, словно маленький.

Сегодня Святой забрал брата и сначала заехал домой. Жена стирала. Навозив флягами, спертыми летом на молокозаводе, воды с водонапорной башни, вмерзшей в лед соседнего квартала, ровно в десять грузовичок вкатил на территорию товарной станции. Подставив ноги под теплую струю воздуха обогревателя салона, Олег заполнял путевку, а Эдик, теребя уши, которые нещадно щипал дед Мороз, не без удовольствия принимал у Ефимыча восемьдесят разодранных в пути картонных коробок с шоколадными конфетами. Потом в приспущенное стекло подал брату накладные, тот расписался в получении груза и минут через тридцать они потрошили в знакомом тупике сладкий товар.

— Олега, мы сейчас мешок конфет украдем, неужели этого в магазине не заметят?

— Рюхнутся, конечно, но шуметь не станут.

— Почему?

— Не зачем. Продавцы себе отсыпят килограмм по пять и только после этого груз взвесят, а недостачу на железную дорогу спишут. Дорога, как понимаешь, лицо неодушевленное и все стерпит, и всех прокормит. Мое же цело доставить получателю в целости и сохранности столько мест, сколько указано в накладной. Коробки мы не берем?

— Нет. Вот и все.

— Так просто?

— Удивление твое от молодости, лично я государству за этот навар благодарен.

— Не понял?

— Заработка кот наплакал, а с таким приваром согласись, работяги ноги не протянут.

Остаток смеркающегося с обеда дня братья промотались по городу, расклеивая объявления о размене квартиры, и в шестом часу газанул и в гараж. Пока Святой загонял свою железную конягу в дальний угол бокса, его брат с интересом шарился по стоянке.

— Эй, Николаич, — вынырнул из-под капота «ЗИЛа» автослесарь, менявший под головкой блока прогоревшую прокладку — ты, что такой кислый, не стибрил что ли сегодня ничего?

Курившая рядом с ним шоферня заржала, поддержал их и Эдька.

— Да иди ты — отмахнулся Николаич, добывая из кабины несколько бутылок вина. Поставив их на перевернутый ящик из-под запчастей, застеленный не свежей и по числу, и по виду газетой у переднего колеса грузовика, одну откупорил. В таких случаях выпивки никто никого не приглашал. Кто хотел, подходил сам, насыпал себе, сколько душа просит и, если никуда не спешил, то присаживался, составляя компанию угощавшему. Николаич пил сухое, это означало, что он его возил.

— Дядя Саша, здорово, винишко еще имеется?

— Есть, куды ему деться, — поскреб седую щетину заслуженный ветеран труда.

— У меня конфет море, может возьмешь внучатам на Новый год?

— Брось в кабину. Под сиденьем, пассажирским, пойло лежит. Бери, да родителей угостить не забудь.

— Эдька, подмогни, — окликнул его Святой. Тот подбежал и поддержал объемистую сумку, пока брат складывал в нее вытянутые бутылки «Котнари».

— Что весело у нас в конюшие? Ну ладно, пошли, еще насмотришься.

В резной козырек рамы тарабанил весенний дождь. По комнате шустро, но, все еще хватаясь ручонками за находившиеся вокруг него предметы, опасливо передвигался Игорешка.

— Давай-ка, маленький, на мир глянем.

Святой взял сына за подмышки и поставил на подоконник, слегка придерживая сзади за распашонку. Карапуз сразу радостно загукал, заметив знакомую фигурку тещи, снимавшую с веревки сохнущее с утра белье и на понятном только ему одному языке, попытался о чем-то с ней заговорить. Валентина Афанасьевна, кажется, поняла внука. Оставив пододеяльники и простыни на волю неба, она подобрала в луже мокрого и грязного, отчаянно пищавшего стрижа и засеменила в подъезд.

— Видишь, Игорюшка, дождик на асфальте пузырится? Старики сказывают — к грибам это. Подучишься к осени на ногах крепче стоять — и махнем с тобой в лес, по грузди.

— Максима с мамой возьмете? — отряхивалась от водяной пыли на пороге зала теща.

— Возьмем, Игорешка?

Тот, не обращая внимания на слова отца и постучавших ему в плачущее маем стекло брата и мать, восторженно рванулся к взъерошенной среди разбросанных игрушек птице.

— В окно кто-то стукнулся или мне почудилось?

— Дочь ваша, Валентина Афанасьевна, с внуком из бюро по обмену квартир вернулись. Встречайте.

— Легки на помине, — теща пошла отворять дверь.

— Ой, промокли-то как. Почему без зонта утопали? Разувайтесь. Новенькое, Лена, что-нибудь есть?

— Одни вариант есть, но не в городе.

— А где?

— В области. Первомайск, поселок городского типа. Населения двадцать тысяч. Находится в пяти часах езды на электричке, к востоку от Читы, — выпалила она с ходу.

— Олежка, давай глянем, что это за городок? В бюро женщины нахваливали.

Святому не хотелось уезжать из Читы, но и загоревшиеся надеждой глаза жены гасить тоже не хотелось.

— Как скажешь.

— Я хочу, очень.

— Уговорила. Ищи теперь, с кем детей на выходные оставить.

— Со мной, — твердо вставила Валентина Афанасьевна, — с кем же еще.

— Вы ведь по субботам вроде работаете?

— Раз такое дело, посижу, — ответила она зятю и взяла у него с рук Игоря. Пока вас дома не было, участковый приходил, соседи сказали ему, что я над вами живу. Вот, он для Олега повестку оставил.

— А вы случайно не поинтересовались, зачем это я им понадобился?

— Не поняла толком, он что-то про наркоманов говорил.

— А ты — то тут причем? — немного тревожно и удивленно посмотрела на мужа Лена.

— Не знаю, — отвернулся он к телевизору, по которому начали транслировать футбольный матч.

«Вломил кто-то, что я ширяюсь до сих пор» — проворочался Святой всю ночь и утром шагнул не на работу, а в психоневрологический диспансер.

В уголовном кодексе черным по белому написано, что закон перестает преследовать человека, добровольно изъявившего желание, лечиться от наркомании. Это была лазейка, и теперь оставалось умело ей воспользоваться.

В кабинете главного врача очередь не колотилась, и еще не веря в то, что ему не придется торчать в душном коридоре час или больше, Олег потянул на себя белую дверь с не очень ровно приделанной табличкой.

— Входите, — пригласил его врач, рассматривая на свет окна череп на рентгеновском снимке.

— Здравствуйте.

— Добрый день, Иконников.

— Вы меня знаете?

— Прошлым летом я в скорой помощи подрабатывал и упрятал тебя в инфекционную больницу с гнойной ангиной и корью, помнишь?

— Припоминаю, — потер ладонями лицо Святой.

— С чем пожаловал на этот раз? — доктор сел за столик и сунул снимок в стеклянный шкаф.

— Как вас величать?

— Юрий Викторович.

— Наркоман я, Юрий Викторович.

— Опять шутишь?

— Да нет.

— Ну-ну? — подтолкнул его молчание врач.

— Избавиться хочу от этой заразы, но лечь в больницу, к сожалению, не могу, так как переезжаю с семьей в другой город.

— Чем в таком случае я могу тебе помочь?

— Зарегистрируйте, что я без принуждения обратился в ваше учреждение за помощью?

— Насколько я схватил, ты не собираешься проходить у нас курс лечения. Правильно?

После утвердительного кивка пациента, продолжил.

— Зачем тогда формальность в виде справки?

— Это для милиции, чтобы на новом месте жительства не придирались к черному так сказать прошлому.

— Понятно — секунду Юрий Викторович размышлял — скажи свой домашний адрес, это если ты вдруг передумаешь и не покинешь Читы. Придется найти тебя и полечить, но уже в принудительном порядке.

Камень с души свалился и два дня Олег отпахал спокойно, хотя и ожидал каждую минуту ареста за то, что не явился по повестке в милицию. В пятницу, как обычно, он получил в диспетчерской путевой лист и поднялся на второй этаж здания на предрейсовый медосмотр.

— Здравствуйте, милая женщина.

— Здравствуйте, Иконников, здравствуйте. Путевочку давай, — врачиха, чему-то радуясь отложила ее в сторону. Пройди, пожалуйста, в кабинет начальника автопредприятия, а потом, если вернешься, конечно, давление смерим и на линию выпустим.

«Знает что-то, кобыла, да не скажет», — улыбнулся Святой.

«Мегера ты, тетка, и исправляться, видно не торопишься».

Начальник встретил шофера с прохладцей в голосе.

— К тебе, Олег, — скосил он глаза на двоих в штатском, которые враз стали тушить сигареты.

— Мы из милиции, — не поздоровались они.

— Я догадался.

— Никак, встречались раньше — тот, что постарше, встал, потягиваясь, и вытащил из кармана брюк наручники.

— Нет, просто такие усы носят только менты.

— Не знал, честно говоря. Спасибо за комплимент, — он профессионально зажал на запястьях обидчика хромированные браслеты и затянул их резким ударом о колено — не жмет, не давит?

«Бывало и больнее», — не удостоил его ответом Святой. Минуту спустя задержанного впихнули в дежуривший у ворот задрипанный «жигуль» одного из оперов и утартали в центральный отдел, где их поджидал болевший с похмела востроносый лейтенантик, которому поручили упечь Иконникова в «кадушку». В дежурке от наручников его не освободили.

— Давай, Олег, не будем мозги парить ни себе, ни людям? — предложил лейтеха.

— Мысли наши совпадают.

— Тогда колонись, где наркоту приобретал, с кем вмазывался, где и в каких дозах?

— Вопрос, конечно, интересный, облегченно вздохнул задержанный — а с чего вы взяли, что я — наркоша?

— Спрашиваю здесь я — произнес замызганную фразу следователь и, задрав на Святом рукав рубашки выше локтя, удовлетворенно хмыкнул, обнаружив на сгибе дорожку от инъекции.

— Что это?

— Вы же видите, следы от уколов. Поддерживаю организм витаминами, глюкозой.

— А может, ханкой? — остановил его мент.

— Было дело, но завязал.

— Давно? — в очередной раз полез он под шкуру подозреваемому, выуживая из кожаной палки чистый бланк допроса.

— Позавчера. Все, как положено. В диспансере отметился, можете проверить.

Лейтенант с досады стал пунцоветь. Отлично вроде, делюга складывалась, но Олег ее обламывал.

— Сопротивляться, значит, — зарассуждал он вслух, — теперь-то я тебя из принципа посажу.

— Легавый.

— Что, не расслышал?

— В милиции, оказывается, службу несут не только милиционеры, но и такие, как ты.

— Заткнись! Рожа уголовная! — зашипел следователь — сегодня же баландой давиться будешь. Обещаю!

В тесной камере дежурной части Святой был в последний раз без трех месяцев тринадцать лет назад. Ничего в ней не изменилось с тех далеких пор, разве что только нацарапанные, чем попало на дверях клички ее обитателей подновились, так как старые регулярно закрашивались. Задыхался в свое время тут и Дымок. Его погоняло коряво примостилось над самым глазком. Чуточку выше оставил автограф и Олег. Друган возник в памяти без натуги и вполне естественно, со смешным и одновременно горьким эпизодом его взбаламошенной жизни. Женился Серега перед предпоследней ходкой на красотке из Читинского педагогического института и после того, как совпал, в зоне почти каждый день трепал Святому, как безумно любит жену за то, что в письмах она шлет ему живую воду и счастье. Вместо счастья кареокая красотуля приперла мужу на длительное свидание гонорею. Как всегда в таких случаях и бывает, на третьи сутки у Дымка закапало. Забыв, что питает к напомаженной с высшим образованием курве нежные чувства, он бил ее так, что со стены комнаты свиданий оборвалась репродукция картины Серова, а на истошные крики о помощи пострадавшей, сбежалась, наверное, вся лагерная администрация.

Прервал воспоминания поворот ключа в дверном замке и не выполнивший обещания мент, вывел Олега на улицу.

— Можешь считать, на этот раз вывернулся, но гадом буду, компромат на тебя сыщу.

— Генералом стать хочется или морда моя вам не понравилась? — дерзнул на прощание Святой.

— И то, и другое.

В субботу, в семнадцать тридцать по местному времени плотно упакованный дачниками электропоезд отчалил от перрона и, пока шелушащая семечками толпа рассасывалась по ближайшим от города станциям, Олегу с женой пришлось поторчать на своих двоих в тамбуре. На восток, как впрочем, и на запад, Святого катали только «столыпиным», и теперь он с любопытством наблюдал сквозь треснувшее стекло разъезжающихся дверей за коршуном, который, стремительно пикируя под нижней кромкой серых туч, шугал звенящих над пахотой полей жаворонков.

Поймав зеленый Ленкин взгляд, Олег ободряюще подмигнул ей, согнав со лба морщинки. Чем дальше от напутанного в жизни удалялся вагон, тем крепче становилась безысходная поначалу мысль, что Читу придется все-таки покинуть. «Во-первых, менты на хвост сели, во-вторых, в натуре пора хату заиметь, да и от судьбы не убежишь, везде достанет. Ничего в природе просто так не бывает, говорят, что случайность — это неизученная закономерность, посмотрим, что она мне уготовила» — молча размышлял Святой.

Пятнадцать минут одиннадцатого электричка, наконец, приткнулась к одноэтажному деревянному строению станции Солнечная, оказалось, что до Первомайска нужно было добираться еще и автобусом, правда, всего двенадцать километров. Русоголовый крепыш с зачесанными назад волосами уступил свое место жене Святого и завязал с ним базар.

— Раньше я не встречал вас в поселке, вы из Читы?

— Оттуда.

— В гости к кому или как?

— Имя у тебя есть?

— Извини, Костей мать нарекла.

— Отца нет что ли?

— Есть вроде, а вроде и нет. Сбег к молодой на старости лет.

— Понятно. Не к родственникам, Костя, квартиру смотреть. Если понравится, перееду.

— Конечно, понравится, у нас в городе благодать. Где вкалывать думаешь?

— Шофером, если есть где, а нет, так поищу, что-нибудь.

— В Первомайске одна автобаза, в комбинате …

— Что за комбинат?

— Горно-обогатительный, я в нем на «БЕЛАЗе» почитай, каждый день карьер чешу.

— Че в нем роют?

— На оборонную промышленность работаем, руду какую-то. Уран, наверное, точно не знает никто.

— Улица Строительная дом восемь, где это не подскажешь? — переменил тему Олег.

— На первой остановке сойдете и спросите у любого, вам покажут. От ПТУ третья пятиэтажка, не промахнешься.

«Вежливый парень, хороший, сразу видно», — определила Ленка попутчика, разыскивая нужный адрес, и не знала, бедная, что муж ее с этим вежливым в одном только этом поселке убьет четыре человека, а пока благоухающая сирень и насаженная везде черемуха навевала отличное настроение…

Хата из двух комнат находилась в последнем подъезде кирпичного дома на первом этаже. Новой планировки, большая и просторная, Святому она приглянулась, а жене его просто не верилось, что они будут скоро в ней жить. Теплым, чирикающим воробьями утром, хозяин квартиры водил их по Первомайску и ничего особенно не нахваливал. Олегу с Леной и так все нравилось. В небольшом городке было тихо, как на курорте. По нешироким, зеленым от пышной растительности улицам, умывая тополя и асфальт, ползала поливочная машина. Стоял поселок в ложбине сопок, вплотную к нему жался смешанный густой лес. Вид портил только глубокий карьер, в котором, несмотря на выходной, надрывно посвистывали турбинами сорокатонные «БЕЛАЗы». Часа через три, уставшая бродить компания, села передохнуть на спрятанную в тенистых кустах маленькой, ухоженной, словно личный приусадебный участок, площади. У постамента Ленина пестрела огромнейшая клумба ранних цветов.

— Серега, ты почему из такого рая ноги делаешь?

Прикуривая, тот улыбнулся.

— Женат был, потом разбежались, а теперь вот сходимся, но жена ехать сюда не хочет. В Чите с тещей живет.

— Короеды есть?

— Двое, вот собственно, поэтому и возвращаю все на круги своя. Ну, как вам деревня наша?

— Потянет. В понедельник с работы уволюсь, а во вторник мы припылим и документами на обмен займемся?

— Договорились, я пакую вещи.

Вечером он увез Святого с супругой на станцию, и они пассажирским поездом уехали домой. До квартиры добрались в шестом часу утра. Пока муж чертыхался с непослушным замком, Лена поднялась на второй этаж к матери за сыновьями.

— Мама, сейчас все обскажу, — едва переступив порог, стала она выкладывать новости поездки, — это и поселком не назовешь, городок правильнее будет. Зеленый-зеленый, красивый, чистый. Три школы, спортивный комплекс огромный, а магазины все за день вообще обойти не успели.

— Слава богу, — обрадовалась Валентина Афанасьевна, потише только говори, ребятишек разбудишь, пусть поспят подольше.

Понедельник и вторник Лена пробегала, оформляя документы, а Олег без особых проблем уволился с автохозяйства, выпросив при этом у директора машину, чтобы перевезти вещи на новое место жительства. В среду, оставив детей у матери, они уехали в Первомайск. Утречком Серега взял у своего другана «жигуль» и, прихватив нужные бумаги, все трое были в управлении жилищного коммунального хозяйства, а еще через час Олег помахивал перед счастливой женой ордером на квартиру.

Теперь осталось уладить только в милиции, — усадил их Сергей в тачку. — напишешь заяву на прописку, начальник я думаю, подмахнет, не глядя и там же с торца здания паспортный стол, пропишешься.

— Ты так говоришь, как будто он может и не подписать заявление? — уловила в его голосе нотку сомнения Лена.

— Менты у нас Москве подчиняются, а муж у тебя судимый. Возникнут на этой почве, наверное, проблемы. Но жилищное законодательство есть, писано оно для всех, как я понимаю, так что никуда они не денутся, подпишут.

Сухопарый, под пятьдесят лет подполковник сквозь нетолстые стекла очков, утопленные в глазницы вытянутого черепа, внимательно изучил паспорт и военный билет Святого, затем сунул ксивы одна в другую и катнул их по полировке стола в сторону посетителя.

— Не получится, Иконников.

— Почему?

— В поселке нашем двенадцать судимых, ты хочешь стать тринадцатым.

— Если дело только в этом, то я не суеверный, не беспокойтесь.

— Не только, — закурил Бессомов, — в этом году была одна квартирная кража, да взломали пацаны пару гаражей. Вот и все крупные преступления, а с твоим появлением в нашем отделе предвижу, работенки прибавится.

— Не торопитесь с выводами, вы ведь меня совсем не знаете.

— По паспорту тебе скоро двадцать семь всего стукнет, а отмотано из них уже десять. Многовато, Олег. За четверть века, что я в милиции работаю, не встречал ни разу человека, которого тюрьма бы исправила.

Пришлось возвращаться в ЖКХ. Директор жилищного хозяйства попался супругам выходящим из кабинета.

— Что-нибудь так? — не стал притворять за собой дверь.

— Николай Васильевич, извините, что дергаю вас, но я решил пока в Чите поработать, а без прописки городской, сами знаете, ничего не получится. Да и вообще пусть жена хозяйкой будет, давайте, если у вас время есть, на нее квартиру переоформим?

— Пожалуйста — пожалуйста, проходите.

Отобедав в отделанной мозаикой первомайской столовке, которая по сервису и свежести продуктов была круче любого читинского ресторана, Святой с Леной отправились в милицию, Увидев в заявлении знакомую фамилию, подполковник изменился в лице: «Вот, собака, пищит, но лезет. Жену я его обязан прописать, а она в свою очередь пропишет этого бандюгу».

— Где сейчас ваш муж?

— Внизу стоит, в дежурной части.

— Позовите.

Как не был раздражен происходящим Олег, но после наставлений жены старательно держал себя в руках и лекцию, прочитанную Бессомовым, добросовестно в одно ухо впустил, в другое выпустил.

— Надеюсь, ты все понял, Иконников?

«Кажется, отпускает».

— Конечно, как не понять, — попрощался он с надоевшим ментом.

Месячной стажировки хватило для того, чтобы Святого наградили сорокатонным «БЕЛАЗом». Человеком для предприятия он был новым и видимо, поэтому ему всучили самую старую и расколоченную машину гаража. Работы Олег не шугался, натянув привычную лагерную робу, в которой откидывался, он с утра и до темени строполил третьями дышащую старушку и через две недели она, наконец, благодарно заурчала двенадцатью горшками отдраенного соляркой двигателя. Домой в этот день Святой приплелся позднее обычного.

— Чему радуешься? — заметила его настроение Ленка.

— Чугунку наладил. В понедельник в карьер выпускают. Услышав о чем разговаривают родители, из кухни что — то жуя, выбежал Максим.

— Папа, ты меня покатаешь?

— Обязательно — пообещал он.

— А у «БЕЛАЗА» колеса большие?

— Вот такие, — Олег поднял руки над головой, — Максим, завтра я отдыхаю, давай за березкой в лес сходим.

— Зачем? — не совсем понял его сын.

— В сентябре в школу потопаешь, и учитель тебя обязательно спросит — успел ты сделать что нибудь в своей коротенькой жизни хорошего или нет. Что ответишь?

— Не знаю, — шмыгнул он носом.

— Скажешь — дерево посадил.

— А это че, хорошее дело?

— Можешь не сомневаться.

— А ты хоть не шутишь?

— Проснешься завтра — и меня буди сразу, договорились?

— Олег обнял сына, и они пошли ужинать.

Затемно, взяв ведро и лопату, Святой с Максимом тихонько выбрались из дому, и по сонным еще улочкам поселка минут за сорок дотащились до нерабочего карьера. Разрабатывать его прекратили несколько лет назад. Почему? А шут его знает. Среди заброшенных людьми отвалов, убегающих вершинами на двести и более метров в прозрачное субботнее небо, отыскали придавленную булдыганами пушистую березку и аккуратно, чтобы не повредить на удивление длинные корни, пересадили ее в ведро.

— Ростом с нашу маму, правда?

— Заметил, значит, шкет, может, заодно догадаешься, как назовем это чудо?

— У деревьев имен не бывает.

— У этого будет.

— Какое?

— Лена.

Солнце еще не полностью выкатило из — за сопок, а лесная гостья уже красовалась напротив окон квартиры, в которой жил Олег. Довольный Максим весь день мучил соседей рассказами, как он с отцом принес ее из леса, а с кухни сквозь стекла балконных дверей теперь всегда можно было видеть кудрявую макушку березки.

Работа в карьере была организована в три смены, поэтому на каждой чугунке пахал экипаж из трех шоферов, но драндулет Святого никого не прельщал и он вкалывал один, что впрочем не мешало ему вывозить норму, которую другие работяги кое-как вытаскивали на-гора на новых машинах. Сегодня, по-человечьи отдав восьмичасовой долг государству, Олег проехал через КПП на территорию гаража и загнав «БЕЛАЗ» на мойку, заглушил мотор. Под скрежет металлических щеток и водопад холода, в момент остудивший раскаленную дизелем и солнцем кабину, он прикемарил.

Разбудил Святого взрыв. В короткую пересменку в карьере рвали породу. Насколько позволяла теснота кабины, он потянулся и, переждав облако урановой пыли, оседавшее за распахнутыми воротами мойки, пустил двигатель. На автостоянке, задрав капот, чтобы не копаться утром, долил в радиатор воды и, проверив уровень масла в гидросистеме, нырнул под железное брюхо машины. Там и застал его бригадир, когда он менял карданные болты.

— Здорово, Олег.

— Привет, Саня, нужно что?

— Вылазь на пару минут, разговор есть.

— Базарь, я и здесь слышу.

— Ты ведь один на этой керосинке пашешь?

— С понтом, не знаешь.

— Там может в две смены побатрачишь. Получишь побольше, да насчет премиальных я похлопочу. Не мало должно выйти, ну как?

Святой согласился не размышляя. Первый раз в жизни он почувствовал, что, не причиняя людям зла, может заработать деньги, и начались гонки по вертикали. Дороги в карьере были опасны, круты и глинисты. Летом их постоянно поливали водой, а зимой — мазутом, чтобы не пылили снующие сутками от экскаваторов до отвалов «чугунки». В такой обстановке, особенно когда на груженном под завязку породой «БЕЛАЗе» Олег вкатывал на весы, и на табло вспыхивали зеленые лампочки цифр — сто тонн, он уважительно себе подмигивал в треснутое зеркало бокового вида. Изнурительно тяжелая работа была ему по вкусу, но уже через неделю отутюжив, как договорился с бригадиром две смены подряд, Святой до того вымотался, что не пошел домой, а постелив под гудящую голову чью-то промасленную робу, отрубился прямо в раздевалке душа.

— Олежка, я понимаю, что деньги надо, но и сутками в гараже пропадать не годится, — ругала на следующий день вечером Лена своего мужа, который опять заявился домой, когда дети уже спали.

— Ребятишки тебя потеряли, давай завтра пораньше приходи.

— Ленка, дай мне хоть месяц по — нормальному отпахать?

— Ты считаешь, что то, что сейчас происходит, это нормально?

— Сейчас бросать ни то, ни се, посмотрим, сколько получки будет, а потом прикинем, что делать дальше, — уговаривал он жену, уплетая плов.

Месяц Святой не вылазил из карьера и в день зарплаты зашел в весело гудящую кассу в приподнятом настроении. Отстояв в очереди, не глядя, расписался в ведомости и отошел в сторонку пересчитать деньги. «Сто восемьдесят рублей — внутри неприятно заледенело. Наверное, ошиблась» — решил он про девушку, которая выдавала деньги.

Выждав, пока шоферня разошлась, Олег стукнул в продолговатое забранное решеткой оконце кассы.

— Моя фамилия Иконников, посмотрите, пожалуйста, сколько я заработал за прошлый месяц?

Пошуршав бумагами, девушка отыскала то, что ей было нужно.

— Вот, ваш автограф?

— Мой.

— Сто восемьдесят рублей, правильно? Святой взобрался на капот своей кормилицы и, облокотившись на кабину, опустил голову на руки. Жгучая обида заливала сознание. Он не представлял, как глянет Ленке в глаза — вместо предполагаемых восьми сотен, вышло в четыре раза меньше, — Олег? — прервал его скучающие мысли потягивающий сигарету бригадир.

— Ты че не в горе?

— Сломался.

— А почему заявки на ремонт нет?

— Я сломался, а не машина — пнул по лобовому стеклу в сердцах Олег и спрыгнул на землю. Бугор побледнел от страха, он не раз мылся после смены со Святым, в душе и имел возможность видеть его разрисованное наколками тело. Блеснувшие слезы шофера ничего хорошего тоже не предвещали.

— Не ты ли, кобыла, хлял, что я в золотых штанах щеголять буду?

— Понимаешь, Олег, бригада план не выполнила. Вот без пятаков и остались.

— Но я с бригады один в две смены месяц горбатил. Почему те, кто на ремонте стоял, больше меня отхватили?

— На ремонте тариф идет. В случае, если бригада план не вытягивает, то ремонтная путевка в два раза дороже карьерной выходит.

— Сколько процентов в прошлом месяце сделали?

— Семьдесят девять, — упавшим голосом ответил Санька.

— А почему, мразь, ты не тормознул меня, когда я шкуру рвал в карьере. Ведь дней за десять до конца месяца ты уже знал, что плана не будет? Знал, сука, по рылу видно. Может, перо меж лопаток тебе сунуть, чтобы не нагребывал больше людей или так дотекет до мозгов твоих чушачьих?

— Так.

На грязной от сапог лестнице, ведущей в раздевалку, Святого догнал Костя.

— День добрый.

— А-а, это ты, неуловимый. Как в автобусе с тобой познакомились, так с тех пор и не встречал твоих синих глаз. Где курковался — то?

— В отпуске был. В Казахстан к теще летал и служил как раз там же.

— Значит, два удовольствия сразу справил, повезло.

— Извини, Олега, но я слышал случайно, о чем ты с бугром толковал.

— Жалеть меня, что ли приперся или посоветовать, что хочешь?

— Переходи ко мне в бригаду. В моем экипаже вкалывать будешь, чугуняка у меня нулевая, а как ты пашешь — я вижу.

— Давай, Кот, коньячка доброго пузырь возьмем?

— Я не пью почти.

— Брось ты этот девиз буржуйский — ни капли в рот, ни сантиметра в жопу. У всех белазистов репа сорвана на том, чтобы десять лет вредного стажа вымолотить, да тачку купить.

— Дело прошлое, говорят, ты не бухаешь.

— Правильно говорят, но сегодня врежу. До хаты трезвый не пойду. Перед женой стыдно, наверное, не поверит, что я столько капусты срубил.

Утром у Святого трещала голова. Собираясь на работу, он виновато смотрел на Ленку, а она упорно не замечала его.

— Извини, красивая.

— За что?

— Ты ведь понимаешь, за что. Денег мало принес, да еще и нажрался, как собака.

— Деньги тут не причем — жена устало опустилась на диван и закрыла лицо ладонями, Я почти всю ночь» не спала, проплакала и детей ты напугал… Они тебя никогда таким не видели. Ты почему вчера так напился? Про нас — то немножко помни.

— Муть в душе бродила, вот и хлебнул.

Тебе одному нехорошо было, и ты нашел способ поправить настроение, а мы тебя как увидели пьяным, так нам троим плохо стало, это нормально?

Олег присел рядом с Леной и обнял ее вздрагивающие плечи.

— Не дурак, понял. Вытирай слезы.

Уже год Святой шоферил в передовой бригаде и на новом «БЕЛАЗе». Он стал прилично зарабатывать и полегоньку обставлял квартиру. Устроив Игорешку в ясли, Лена пошла работать в Управление горно-обогатительного комбината. Максим без натяга закончил первый класс. Все дерьмовое в жизни семьи незаметно рассасывалось. Сегодня на пахоту Олег вышел в третью смену.

— Я только заехал, стартер сгорел, — встретил его чумазый Костя в ремонтном боксе — кое-где проводку заменил, а эту балбешку не успел скинуть. Отпустишь меня к любимой Люсе или помочь тебе?

— Вали, Кот, дрыхни. Остальное я сам доделаю.

— Ну ладно, до завтра.

Он направился в душ, посвистывая сонным голубям, нахохлившимся под крышей на фермах перекрытия, а его напарник — в слесарку.

— Привет, мужики.

— Здорово, коль не шутишь.

— Подмогните стартер снять.

— Заява есть? — оторвался от замызганных карт бугор.

— Обязательно.

— Иди откручивай, пока мы банк мылим, потом шумнешь меня.

Взяв гаечные ключи и пассатижи, Святой полез под машину. Втиснув тело между двигателем и передним правым колесом, он, подсвечивая себе переноской, освободил от хомутов длинный, чугунный корпус стартера. Затем забрался на балку и, неудобно убрав под себя ноги, стал смотреть, от чего произошло замыкание, надеясь провести ремонт на месте. Видимо, от неосторожного прикосновения, тяжкая болванка нехотя скользнула из своего гнезда и придавила Олега. В спину больно врезалась тормозная камера. Груз на груди не давал дышать. Понимал, что нужно как-то выбираться, он напряг последние силы, передвинув ногу чуть в сторону, вместе с тяжелой ношей упал на бетонный в масляных разводах пол. Через тридцать минут его положили на операционный стол и, только когда за окном палаты стали рассеиваться ночные сумерки, Святой, наконец, забылся в больном сне…

— Ты случаем не Иконников? — растолкал его мордатый парень в полосатой майке с татуировкой змеи на плече.

Ответить пересохшим горлом он не смог и утвердительно кивнул.

— Жена к тебе пришла, сейчас я ее проведу.

После непродолжительной перепалки с медсестрой, Лене удалось прорваться к мужу.

— Олежка, что стряслось? — села она на рядом стоящую без матраца койку.

— Кишка внутри какая-то лопнула, а так — все ништяк, — вытащил он у жены из кармана больничного халата чистое желтое яблоко.

— Да не волнуйтесь вы, — пристраивал мордастый на тумбочку Ленкину сумку с провизией для мужа — живой и ладно.

— Спасибо, ты кто будешь-то?

— Леха. Я приползу к тебе в сончас, потолкуем.

Так Святой познакомился с Ветерком, который недавно откинулся с колонии строгого режима и переехал в Первомайск со станции Дарасун, потому что подженился на местной девчонке. Днями они спали, а вечерами, в основном, резались в картишки. Иногда Леха сматывался в ближайший ресторан за бутылочкой молдавского коньяка, и тогда приятели засиживались за воспоминаниями о зоновской житухе до поздней ночи, не подозревая, что неизученная пока человечеством закономерность свела их вместе не только для того, чтобы они мучались ностальгией.

В карьер Олег уже не вернулся, медицинская комиссия запретила ему заниматься тяжелым физическим трудом. Потеряв денежную работу, он юзнул в Читу. Автохозяйство, с которого он уволился, переезжая в Первомайск, не совсем радостно, но все же приютило его. Жить стал у своих родителей, благо Эдька служил в армии и одна комната сиротливо пустовала в ожидании хозяина. К семье ездил только на выходные и через год и Лене, и ему самому надоели частные разлуки. Несмотря на острую нехватку денег, нужно было заниматься воспитанием сыновей, и Святой вернулся в поселок. Следующие два года пришлось горбатить на местном пищекомбинате грузчиком. Отдушиной в однообразной нудной работе стал спортивный комплекс, куда его затащил Максим с подросшим Игорехой. Вместе с мускулами появились и новые знакомые. Частенько, после, тренировок он с ребятишками и Воробьевым, выделяющемся среди занимающихся настырностью и спортивной злостью, заходил поужинать или просто попить кофе в расположенный рядом со спортзалом ресторан. Пока Олег отсутствовал в Первомайске, Костю вербанули гаишники и теперь раз в неделю тому приходилось дежурить в милиции, то кажется, это нисколько не тяготило его, а даже наоборот, нравилось. И когда Святому удавалось, нечасто, правда, забегать проведывать Костино семейство, его попугай, трепло и сквернослов, возвещал хрипло на всю хату.

— Внимание, в квартире менты!

— Вот, падла, заткнись, а то на улицу вышвырну!

— Мама! — сразу начинал жаловаться шестилетний Андрюшка — папа Кешу на мороз грозится выгнать!

— Я ему выброшу, — успокаивала сына Люся. Как бы твой любимый папуля вперед Кешки в форточку не вылетел.

— Слышал, че мама сказала?

Слабый, как принято считать пол, с которым Кот связал свою судьбу, проходя службу в войсках специального назначения, на отлично метал ножи, прыгал с парашютом и в совершенстве владел приемами рукопашного боя. Так что слова жены для Кости были не просто болтовней.

— Откуда эта райская птичка прознала, что ты в ментовку подался? — хохотал Олег.

— Папа научил, — гордился отцом Андрюшка — всего за четыре дня.

От первой жены удрал Ветерок и не к кому нибудь, а к лучшей ее подружке, и та готовилась весной родить Лехе наследника. Заходил Святой и к нему. Пару месяцев назад тот окончил курсы водителей и сейчас пахал на базе ОРСа. Как и многие в Первомайске, заколачивал Леха не густо, но регулярно приворовывал и считал, что живет, не очень может и расчудесно, но, по крайней мере, и не худо.

В первых числах января девяностого года Олегу попалась на глаза газета. В разделе «реклама» говорилось, что дорожно-строительной артели срочно требуются опытные водители на сезонную работу. У него был второй клacc и огромное желание отбатрачив всего восемь месяцев, как обещала газета, наконец-то купить «жигу». Уговорив жену, Святой собрал в рюкзак вещи и поехал в Иркутск по указанному в объявлении адресу.

«Права Ленка, что меня дальше, чем до магазина одного отпускать нельзя, заболею» — вспоминал он жену в прохладном тамбуре вагона. С детства преследующая его ангина, выбрав удобный момент, хватко вцепилась ему в горло.

— Мужчина, — попробовала оторвать Олега от стылого окна дверей в накинутом на голые плечи форменном костюме молоденькая проводничка.

— Вы что там в такой темнотище рассматриваете?

— Чаем горячим напоишь, скажу.

— Ух, ты, шустрый какой.

Она нагребла гнутым совком полведра угля, но уходить не спешила.

— Без чая значит, тайну не выдашь?

Крестики и амулеты в тюрьмах и зонах носить запрещалось. Фотографии близких родственников иметь не разрешалось. Дубаки отметали буквально все, что пахло волей, и все равно у зеков была память. У одного огрызок карандаша, которым сынишка рисовал дома, у другого — незаметно выуженный из сумочки супруги на длительном свидании носовой платочек, мокрый от слез. У Святого тоже был талисман — созвездие «Большая медведица», но откровенничать с незнакомым человеком не хотелось. Дыханием он растопил причудливый узор зимы на стекле и в образовавшееся пятно подмигнул не отстающим от поезда звездам.

— Без чая не выдам.

— Ну и не надо — фыркнула девчонка.

В офисе старателей, что находился в здании студенческого общежития в центральной части города, листал с яркими вкладками заморский журнале бывший первый секретарь райкома партии в Черемхово Игорь Николаевич Грибов. Скрипнувшие в очередной раз входные двери, вместе с клубами морозного пара впустили в помещение среднего роста пария в меховой летной куртке и ондатровой шапке. Судя по рюкзаку, он — то и нужен был Грибову.

— Здравствуйте, вы не на работу пришли наниматься?

— На нее, родимую.

— Специальность есть?

— Шофер.

Игорь Николаевич сложил журнал пополам и сунул его во внутренний карман потасканной дубленки.

— Категории какие?

— Второй класс.

— Потянет. Я начальник одного из артельских участков, Грибов Игорь Николаич. Машину новую приехал получать. Принимай?

— Что за тачка?

— «ГАЗ — 66».

— Договорились.

— Паспорт, военный билет и трудовую давай. Сам подожди меня здесь, я в отдел кадров смотаюсь. Оформлю тебя на скорую руку, время жгет. Ты не болен случаем?

— С чего вы взяли? — на всякий пожарный соврал Олег.

— Блеск в глазах нездоровый.

— Прекрасно себя чувствую.

— Надеюсь. В артель приезжают пахать, а не прохлаждаться. Да и больничных листов у нас не оплачивают.

— Здоров я, здоров.

И через три часа они благополучно добрались до Кутулика, в пяти километрах от которого и базировались старатели.

Новая, чем — то смахивающая на лагерную жизнь, прихватила Святого. В шесть утра его будил ночной дневальный. Он шустро чистил зубы, умывался и летел завтракать в просторно-теплую и по домашнему уютную столовую участка, где круглые сутки была горячая пища, а на столах восседали большие эмалированные тазы, полные вареных вкрутую куриных яиц, булочек и лепешек. Шеф — повар, кормивший в былые времена в здравницах Черного моря самого Брежнева, забичевал после смерти супруги и уже третий сезон подряд кулинарным искусством развращал работяг артели. Приняв котлету, напичканную тушеной капустой и глазуньей, Олег запивал это дело кружкой крепкого кофе с молоком. Плотно одевался, вооружался паяльной лампой и шел разогревать «верблюдицу», как ласково окрестил он свой вездеход за горбатую будку. В половине восьмого смена пропитых в отпуске рож, сморкаясь и кашляя, грузилась в машину, и Святой увозил их на дробилку, где они превращали каменюги в щебень для отсыпки дорог, а обратной ходкой забирал ночников, отмантуливших положенные им по уставу двенадцать часов. Затем шныри набивали будку грязной робой старателей и узлами с бельем для прачечной. Поверх лантухов повара швыряли молочные бидоны и пустые мешки под хлеб. В кабину подтягивал полновато сбитое тело главный механик участка и проторивая в рыхлом снегу дорогу, вездеход пробирался в Кутулик. Сначала заезжали на почту за свежей прессой и письмами для рабочих, потом, сдав прачке белье, рвали по магазинам. Крутанувшись по ремонтным мастерским районного центра в поисках запасных частей для мощных бульдозеров и «КРАЗов», возвращались на базу. Повара устраивали меж лавочек будки термоса с горячим обедом для бичей, в кабину садился Грибов и, опростав машину от жратвы на дробилке, Олег с начальником мотали в Черемхово. На обратном пути прихватывали дробильщиков на участок. Ночная смена уже толпилась на крыльце барака, поджидая «верблюдицу» и, едва успев сбегать в туалет, Святой падал за руль и вновь под широкими баллонами шестьдесят шестого, уминался снег целяка. Заканчивалась эта круговерть почти в полночь. Он с наслаждением булькался в сон и если до утра его не тревожили, что бывало крайне редко, то в четыре ровно, по будильнику вставал и, продрав глаза, занимался ремонтом, готовя машину к рабочему дню. Сегодня ложиться спать не имело смысла. Грибов приказал ему к двум быть на стреме, он собирался по делам на лесную стоянку, где бригада «Робинзонов», как их погоняли в артели, отсыпала для лесовозов трассу. Задрав в сыплющее влажноватыми хлопьями снега черное небо кабину вездехода, Олег взобрался на теплый еще мотор и, закрепив за верхнюю пуговицу бушлата то и дело мигающий плоский фонарик, принялся снимать со свечей зажигания нагар. Кроме одиноко светящего в метели окна столовки, да маячка на груди, душу согревала фотография жены и детей в нагрудном кармане комбинезона. Снизу несло теплом двигателя. Пальцы голых рук, правда, закоченели, но — «жизнь хороша, и жить хорошо».

Ночной поваренок и дневальный, уложив в будке приготовленные с вечера продукты и запчасти, подгоняемые пронизывающим ветром, чесанули в барак.

— Святой, час ночи уже. Ты просил напомнить. Баня протоплена, веник свежий в парилке, в бочке мокнет. Шел бы погрелся!

— Спасибо, Семеныч!

— Женька, ты не в курсе, че Олега один всегда в баньке плещется?

— Не а, — потер прихваченные морозом уши поваренок.

Может, привычка?

Он ошибался. Святой просто боялся, что его синюю шкуру увидит кто нибудь из рабочих, судимых в артель не брали.

Оттаяв в парной, он напился кофе, взял сухой паек и почти враз с начальником нырнул в журчащую выхлопной трубой «верблюдицу».

— Не сломаемся по дороге, Олег?

— На мази все, Игорь Николаич, сами знаете, я каждый болтик в эту конягу своими руками вкручиваю.

— Ну ладно. Сначала на дробилку давай, посмотрим, что там у них творится.

Экскаватор грузил «БЕЛАЗы» камнями, те высыпали их перед приемником дробилки, кучу эту сталкивал туда бульдозер и могучие жернова железяки, не напрягаясь, глухо молотили их в щебень. Непогода вкалывать не мешала. Пользуясь тем, что начальник ушел в вагончик к чаюющим бичам, Святой подогнал машину вплотную к на минутку заглохнувшему экскаватору и опустил боковое стекло.

— Мишаня, ты че без кабины нагребываешь?

— А когда ее мастырить, некогда, — простужено откликнулся тот.

— Сука эта, кивнул он на дробилку, — сутками трещит, проклятущая.

— Ты словно снеговик, хоть бы толью прикрылся, что ли или шапку одел. Околеешь ведь.

— Мне не женатому один хрен, когда боты заворачивать, — отряхнул Мишка кожаную кепку.

— У тебя — то как?

— Ништяк!

— Куда намылился, на ночь глядя?

— В Аренцехой.

— Че там потерял? — попытался он прикурить.

— Шефу поблукать захотелось.

— Вон он, бредет, легок на помине. Счастливого пути!

Фосфорические стрелки часов вездехода показывали пятнадцать минут шестого, когда с врубленным передним мостом он, осторожно выхватывая круглыми фарами из темноты, следы тракторов, припорошенные снегом, продирался сквозь тайгу. Прогоняя смеживающий ресницы сон, Грибов свернул с литрового пластмассового термоса крышку и плеснул в нее кофе.

— Не тормози.

На сене, подрагивал телом и, подняв настороженные морды, лежали красавцы псы.

— Извини, Николаич, но давить их я не буду.

— Любишь собак?

— Допустим.

— Волки это. Поехали, или ты на улицу сиганешь разгонять их?

— Светать еще и не собиралось, когда «верблюдица» наконец замерла в прямоугольнике трех полузасыпанных старым и свежим снегом вагончиков на полозьях. Шеф выпрыгнул в сугроб и, разминая затекшие в унтах ноги, пару раз присели.

— Пошли, Олег, перекусим.

За прокопченным стеклом керосиновой лампы слабо чадил фитиль, бросая тени на маленькое, грязное помещение лесной столовой. На дырявых мешках с картошкой валялось сырое мясо, а на буханке сухого хлеба стоял махонький, перемотанный черной изолентой транзистор и пищал по «Маяку» последние новости. Тесно окружившие его старатели швыркали пустой кипяток, заварка кончилась неделю назад. На базе же общепит блестел, как котовы яйца и не было такого, чтобы бичи мяли хлеб без масла.

— Срань господня, что тут за бардак? — притопнул, сбивая таившую на унтах порошу Грибов.

— Где повар?

— Я вроде, — скребанул пятерней щетину пузатый мужик, — а че?

— Почему людей, как положено не кормишь, тебе за что деньги начисляют?

— А че им надо? Вон картоха, мясо. Пусть жарят, а ты не шумел бы, новости мешаешь слушать.

— Ты, урод, — вмешался в разговор ставивший на газовую печку чайник Святой, если пахать не хочешь, собирай чемодан и вали отсюда. Хряк медленно оторвал зад от колченого табурета и недобро блеснул узкими щелками бухих глаз.

— Заткнулся бы ты, паренек.

Левой рукой Олег пробил ему печень, а правой смачно снизу вверх хукнул по отвисшей челюсти.

— Это в кино, дядя, пасти рвут и моргалы выкалывают, а в жизни я вас, блядей, вот таким макаром переворачиваю. Гоните вы, мужики, этого козла из бригады. Руки мозолите и голодные сидите — пнул он по ожиревшему рылу валяющегося под перевернутым столом пузана и вслед за начальником шагнул в подвывающие ветром утренние сумерки.

Почти такой же паршивой ночью, какой и покидал базу, спустя двое суток вездеход вернулся назад. Святой, похлопал дремлющего шефа по плечу, возвещая о прибытии домой и, не глуша чихающего мотора, уставший бездорожьем, побрел в барак. Переодевшись, сдернул с веревки сохнущее в кухне банное полотенце, взял припустил в манящую дымком трубы баньку. Поддав ковшом на раскаленные камни, растянулся на верхней полке парнушки, потом исхлестал себя облупленным березовым веником и, полузадушенный мокрым паром, выскочил в моечный зал. Главный механик, мыливший лысоватую голову, перед которым нежданчиком нарисовался татуированный Олег, слегка опешил.

«Все, врюхался», — окатил себя холодной водой Святой.

— Ты че, сидел что ли?

— Маленько.

— Сколь?

— Червонец.

— Ни че себе маленько, а за какие грехи?

— Магазин выхлопал.

— И все?!

— Но-о.

— А че так много вмонтировали?

— Восемьдесят девятая, часть третья. Кража государственного имущества свыше двух с половиной тысяч рубликов наказывается от шести лет тюряжки и аж до вышака.

— Ясненько, — стал промывать щипавшие мылом и без того воспаленные глаза механик.

— Анатолий, не растаскивай по участку, что я судимый?

— Ты за кого меня держишь, я с измальства глух и нем. Вены-то пошто резал, с жиру, поди?

— Человека подкармливал, тот на голодовке сидел.

— Как это? — перестал шаркать вехоткой по курчавой груди механик.

— Осколком стекла вскрылся и нацедил ему алюминиевую миску крови, грамм пятьсот примерно. Он выпил половину, а другую поджарил и слопал.

— Может быть, и в натуре главный механик артели был глух и нем, но бичи каким-то другими каналами узнали, что этот фиксатый балагур, молотящий по вечерам кулаками мешок, набитый землей, жизнь повидал. Однако ничего страшного не произошло. Вкалывал Святой, как надо. Не прогуливал, не бухал. Одним словом трудовую дисциплину не нарушал, а Аранцехойская история, выплывшая наружу, только сыграла ему на руку и до этого уважавшая его босота, относиться к нему стала еще лучше.

Ощутимо, но незаметно, улетели в прошлое весна с летом. От работы на износ по восемнадцать часов в сутки к концу сезона Олег устал и, хотя отпахал положенные уставом двести десять трудаков, в отпуск уйти никак не получалось.

— Игорь Николаич, отпусти меня домой. В глазах метелит, расшибусь где-нибудь на дороге.

— Не, убьешься — дети ждут тебя, не дождутся. А если серьезно, то потерпи, Олег до первого снега. Бичей на каникулы спровадим и вместе свалим. Я, между прочим, тоже домой хочу.

Наконец в начале ноября механик, с которым Святой успел сдружиться, увез его на железнодорожный вокзал Кутулика и, «раздавив» в ожидании поезда на Читу бутылочку водки с шоферюгой, крепко обнял его.

— Пару месяцев отдохнешь, и давай назад, мы тебя ждем!

Воровать стало намного труднее, чем раньше. Сторожа и менты до того оборзели, что иногда шмонали на выезде из базы ОРСа не только Лехину машину, но и его самого. «Собаки красные» — в одних трусах вышел он в прихожку, где стоял телефон и, сняв трубку, закрутил диск.

— Лена? Здравствуй. От Олега ничего нет? Как дома? Неделю назад припылил! А почему мне не позвонил — обиделся Ветерок. Спит без задних ног, говоришь. Буди его, волка, я минут через десять подбегу.

Святой кое — как добрался до ванной и, сунув под струю ледяной воды не совсем еще проснувшуюся голову, через минуту немножко одыбал, а за пузырем «Советского шампанского», что припер Леха, пришел в себя окончательно.

— Ври скорей, торопил его приятель, что да как в стране Лимонии. Внимательно выслушав ответ Олега, он стал жаловаться.

— Не хило ты пристроился, а я с базы сматываюсь. Заработки фуфловые, а красть, сволочи, не дают. Словно с ума все посходили, подсматривают друг за другом, да подслушивают. С товароведшей одной недавно сплелся, так не поверишь, официантка с кабака жене моей, которая в кассе управления сидит, об этом натрекала. Прикидываешь? База, ресторан, касса. Вот это связь.

— Чем кончилось?

— Не убацал еще.

— Понятно теперь, почему тебе Настя чемодан собрала, донеслось из зала.

— Хороший у твоей жены слух, — не то похвалил, не то удивился Ветерок, поплотнее затворяя на кухне дверь.

— Послушай, айда со мной. На этот сезон как раз бензовоз без водилы остался. Я помогу тебе на него сесть. Выход, по-моему. Пока батрачишь, здесь все по тихой само собой утрясется.

— Подумать нужно, хотя вроде все и логично. На всякий случай скажи, когда примерно готовым быть?

— Новый год справим и рванем, раньше меня Ленка все равно не отпустит.

Ноябрь с декабрем Святой заслуженно бездельничал. Ходил с Игорем и Максимом в спортзал и бассейн. Морозил уши на катке, где сыновья гоняли шайбу. Шарился по друзьям, знакомым. Просиживал часами у жены на работе, слушая, как она стрекочет на пишущей машинке. Резался с Котом в шахматы и помогал Лехе чинить его государственный драндулет.

Пятого января межгородом запел телефон.

— Папа, тебя, — подал отцу трубку Максим.

Звонили с Кутулика.

— Здорово, Олег!

— Здравствуй, Николаич — узнал его голос Святой.

— Хватит расслабляться, я на базе…

— Еду, еду — сразу заскучал по бичам Олег — дня через три прикачу.

— Можно другана с собой притаранить?

— Специальность у него есть?

— Шофер.

— Судимый?

— Как я.

— Горькую шибко глычет?

— Как я.

— Тогда вези, — глухо рассмеялся Грибов, — но под твою ответственность.

— Спасибо, Николаич. До свидания.

Подождав пока в трубке послышатся гудки отбоя, Святой перебрал номер.

— Ветерок, привет. Если надумал со мной ехать, готовь мешок. Восьмого отчаливаем.

— На стреме я, на стреме. Скорей бы сквозануть.

Каждый день из отпусков прибывали старатели и, собираясь по вечерам у телевизора в столовой, с удовольствием ржали, вспоминая, как, сваливая, зарекались сюда возвращаться. Всех или почти всех тянули сюда уже не длинные деньги, а тягло работы, мужская дружба и черт знает, что еще. Постепенно Олег вновь втянулся в лямку по-прежнему бешеного ритма работы. Леха от такой житухи был не в восторге, но возможность прилично отхватить капусты, заставляла его пахать, как все, а уж денежки-то он любил.

Три с половиной месяца проскакали махом и в конце апреля вместе с пригревающим весной солнышком, Святому подканала телеграмма. Серый телеграфный бланк с приклеенными к нему печатными буквами сообщал, что едет Эдик. По времени выходило, что сто восемьдесят четвертый прибывает через час и, отпросившись у шефа сбегать до вокзала встретить брата, Олег завел машину.

— Стой, стой! — тормознул его выскочивший из окна барака Ветерок — ты не в Кутулик?

— Туды.

— Вот и славненько. Забросишь меня по дороге в одно место, — влез в кабину вкованный приятель.

— Это по какому такому случаю вы так принарядились, моншер? — подозрительно окинул его Святой.

— Втюрился. Барышня, скажу тебе по секрету — огонь!

— Пьяница, что ли?

Леха юмора не понял.

— В банке служит, соображаешь? В него шаромыг не пускают. Татарка, правда и ребятенок есть, а так, баба — ништяк!

На центральной улице райцентра он спрыгнул, а «верблюдица» торопливо пошла на вокзал. До подхода пассажирского оставалось целых десять минут и, приткнув вездеход в тень, наверное, столетнего тополя, Олег приготовился покемарить, как вдруг открылась дверца, и в салон следом за залетевшей объемистой спортивной сумкой полез Эдька.

— Здорово! — обнял он старшего брата накачанными руками боксера.

— Привет! Где поезд-то, не пойму?

— Ушел, минут пять уже.

— Нежданчиком значит, решил нагрянуть?

— Надоело по Чите дерьмо пинать. На работу устроишь?

— Так ты не в гости?

— Нет.

— Молодец. Родичи как?

— Путем все — пригладил Эдик растрепанные волосы русого чуба — батя вкалывает на машзаводе. Мать дома, как всегда сидит, вяжет да книги читает. Носки шерстяные тебе отправила, в сумке где-то лежат.

— Погорбатить значит надумал?

На территории базы, день и ночь, громыхая, вращались заляпанные гудроном огромные барабаны двух асфальтно-бетонных установок. На одну из них Святой запихал братана оператором и спустя всего неделю, тот уже смахивал на бывалого старателя. Чумазый, в порванной майке и американской бейсболке, натянутой на самые брови, он самостоятельно варил асфальт и грузил машины, а в узкие минуты затишья, тягал самопальную штангу и дорывал болтающуюся еще с прошлого сезона грушу Олега.

В дружно стучащую ложками столовую, выискивая кого-то, заглянул Грибов.

— Старшего Иконникова никто не видел?

На экране цветного телевизора в дамских подштанниках летал над ареной цирка Казанова Леонтьев, поворотом звуковой фишки Святой заткнул ему рот и, допив компот, встал из-за стола.

— Здесь я, Игорь Николаич.

— Олег, собирай бригаду дорожников. Пусть лопаты берут, и вези их прямо сейчас в Средний.

— Это военный поселок, что на трассе на Иркутск стоит?

— Да. На КПП вас будет ждать комендант, он покажет рабочим, где асфальтировать. Я за вами шесть «КРАЗов» отправлю, когда они разгрузятся, в кузов последнего ураловский двигатель бросите и назад все, ясно?

— Обед на дробилку кто утянет?

— Я что нибудь придумаю.

— Тогда все.

У зеленых створок металлических ворот пропускного пункта городка, украшенных алыми звездами, машину встретил молодцеватый капитан с повязкой дежурного на рукаве.

— Вас Грибов прислал?

Высунул голову на улицу Святой, утвердительно кивнул, потеряв при этом с носа темные очки. Капитан ловко поймал их и подал шоферу.

— Комендант у штаба вас караулит. Поедешь вот так, видишь? — показал он рукой — у памятника Ленину свернешь налево и метров через двести упрешься в штаб.

— Понятно. Отворяй воротья.

— Степанов, пропусти машину, приказал кэп часовому. Бичи сноровисто шпаклевали выбоины в асфальте перед двухэтажным зданием штаба, когда к «верблюдице» подкатил Ветерок. Из его бензовоза, вытирая лицо белоснежным носовым платком, вылез смугловатый подтянутый генерал и, прикурив папиросу, сунул сгоревшую спичку обратно в коробок.

— Найденов?

— Я, товарищ генерал.

— Скажи солдатам пусть двигатель со списанного «Урала» старателям отдадут.

— Слушаюсь, Джохар Имрамович.

Переждав ревущие на взлете «Бигфайер» и охраняющие его четыре истребителя, Олег подошел к приятелю.

— Ты че тут делаешь?

— Солярки бочку закачал, за асфальт, наверное.

— А это что за туз?

— Командир полка, Дудаев. Ниче говорят мужик. Олега, я у Хадичи ночевать буду. Забери меня утречком, а?

— Базара нет, — пообещал ему Святой.

— Любит она тебя хоть децал?

— Хуже, — зачем-то пнул он колесо, — жениться заставляет.

— Ты не забыл, что уже женат?

— Нет, конечно, но она не знает.

— В натуре?

— Серьезно.

До первых петухов Олег провозился с вездеходом, переобувая его в новую резину и в седьмом часу, подъехав к татаркиному домику, посигналил. Заспанный Ветерок появился в калитке минут через пять, за его спиной с мальчуганом на руках маячила Хадича.

Папа, ты сегодня придешь? — неожиданно звонко выкрикнул пацан.

Святой, протиравший забрызганные грязью фары вздрогнул, чуть не выронив тряпку. В гробовой тишине приятели миновали Кутулик, и только потом Олега прорвало.

— Ты что, обалдел? В Первомайске жена с ребенком, а ты этим душу калечишь. Свалишь ведь в октябре, думаешь, они тебя не потеряют?

— Не поеду я никуда, Хадича беременна — обреченно ответил Леха. Услышав такое, Святой резко нажал педаль тормоза и схватился за голову.

— Леха, я как твоей бабе на глаза покажусь? Представляешь, она меня спросит, где тебя, волка, черти носят?

— Ты-то тут при чем?

— Притом, что я тебя в эту глухомань сманил. Пугай Хадичу, пусть абортируется.

— Поздно, — помял нос картошкой Ветерок, — она через четыре месяца рожать будет.

«Сегодня девятнадцатое августа, — машинально про себя ответил Олег, Значит перед Новым годом разродится».

— Домой поедем, Леха — зло плюнул он себе под ноги, а то привезу сюда Настю, она живо твоей татарке бельма выцарапает.

Зря облегченно вздохнул Святой, неприятности на этот погожий день еще не закончились. Уплетая с бичами на дробилке мудрено вкусную котлету, аппетит окончательно испортила тридцатых годов радиола дребезжащим динамиком выплюнувшая сногсшибательную новость о том, что в Москве идет вооруженный переворот. «Тебя-то нам как раз и не хватало», — бросил в недоеденный рис вилку Святой. Кто кого и с какой целью захватывает, пока было не понятно.

Эдик, сыпавший в колхозный «КАМАЗ» очередную порцию смешанного с гудроном щебня, обернулся на стук шагов поднимающегося в операторскую брата.

— Слышал, Олега?

— Слышал.

— Что делать будем?

— Выждем пару дней. Узнаем все толком, а там решим.

Под установкой оглушительно рвануло и в наступившей тишине остановленного Эдькой завода, на чем свет стоит залаялся колхозник.

— Куда смотришь? Навалил столько, что сразу два баллона стрельнули — да у меня никогда такого не было. Я жаловаться буду!

Назавтра пригнав «верблюдицу» с почты, Святой еще от въезда на участок увидел целое столпотворение у непривычно молчащих установок.

«Митингуют, что ли?», — направился он к галдящим артельщикам, в гуще которых ожесточенно размахивал руками Грибов.

— Олег, наконец-то приехал, где пропадал? Впрочем, не важно. Твой брат отключил оба завода и не разрешает никому грузиться.

— Где он?

— На подстанции, от рубильника всех шугает.

Воткнув лом в землю возле электроцеха, загорал присыпанный пеплом установок Эдик.

— Что стряслось? — улыбнулся при виде взъерошенного брата Святой.

— Пока тебя не было, по телику передавали выступление Ельцина. Он обратился ко всем гражданам СССР объявить, бессрочную забастовку. Говорит, что незаконно сформированный комитет по чрезвычайному положению арестовал Горбачева. Я сразу обесточил базу.

— Правильно сделал. Бросай лом и пошли, нужно все это дело бичам разжевать.

Подошедших братьев сразу обступила толпа.

— Мужики! В Москве кипишь. Горбачеву ласты крутят. Ельцин просит нас работу бросить, — начал Олег.

— Пахать надо! Нам — то какое дело до всего этого! — ответил один из шоферов.

Одобрительным гулом артельщики поддержали его слова.

— А вы где живете, мыши? На Луне или в России? — стал закипать Святой.

— Не хочешь вкалывать, вольному воля, а нам капусту не мешай рубить, — выкрикнул кто-то из кучи старателей.

— Если мы выполним просьбу президента, то выполним свой гражданский долг — так я понимаю? — встрял в базар Эдик.

— Так, но и вы в наше положение войдите. Мы сюда со всего Союза скучковались деньгу зашибить, а теперь ежели сворачиваться, то выходит, зазря семьи побросали.

— Олег, бери брата и пошли ко мне в кабинет, поговорим.

— Вы за них, Игорь Николаич?

— Я думаю, они правы.

— Пошли, Олега, че с ними язык мозолить, а то сбегаю я за ломом да угоню их, блядей, дальше, чем они видят, — запустил в сторону заводов свою бейсболку Эдик.

— Сваливаем мы, Николаич, — принял решение Святой. Вечерним поездом братья уехали, Ветерок остался.

Баню Хадиче дострою и приеду, — успокоил он Олега.

В плацкартном вагоне Эдик купил у проводников бутылку водки за четвертак, и до рассвета братья проговорили.

— Не знаю, Эдька, что дальше будет. Хоть по новой воровать начинай. Цены, словно сумасшедшие, вверх лезут, если честно работать, то «жигу» до самой смерти конечно не возьмешь. Живи пока у родителей. Понадобишься, я тебе брякну, припылишь.

Первого, как всегда суматошного, сентября, Олег с Леной провожали сыновей в школу.

— Игорюха, ну как учиться будешь, наверное, на четыре и пять? — помогал закинуть ему за спину ранец Максим. Характером в отца, Игорь телячьих нежностей не любил и брату не ответил. Но улыбка в пол — лица выдавала его любопытство и радость перед неизвестным пока океаном знаний, по которому обещал на вчерашней линейке покатать учеников директор. Праздничное настроение ребятишек незаметно передалось и Святому. Давно шла перестройка, непонятно кому нужная перекройка СССР и разрушение социальной защиты рабочих, фронтовиков и пенсионеров, но в это мягкое осеннее утро нарядные мальчишки и девчонки, весело орущие на школьном крыльце, прикрыв собой все напасти, безрадостной, в общем — то жизни, напомнили Олегу его детство. Прижимая руками к груди огромный ярко красный букет цветов, седовласая учительница повела свой класс в здание школы. Впереди торжественных первоклашек, звеня колокольчиком, в синих бантах важно вышагивала махонькая девчушка. В самых дверях, улыбаясь, обернулся Максим и сумкой с учебниками приветственно махнул родителям.

— В какой, Ленка, он у нас класс пошел?

— Папаша называется, в седьмой.

— Ох, что я маленьким не сдох?

— Ты это что вдруг? — забеспокоилась жена.

— Счастливые маленькие человечки, будут на переменах дергать девчонок за косички и протирать штаны на лестничных перилах. Вон Игорешка наш, пошли, посмотрим, за какую парту его посадят, — Святой взял Лену под руку.

— А ты в их возрасте каким был?

— Я-то? Тоже штаны в клочья рвал, и мать каждый день пришивала мне пуговицы на рубашку. Но стабильность в жизни была, по крайней мере, финансовая. А сейчас страна начинает разваливаться, денег никак не заработаешь. Надо одеваться, обуваться, детей кормить, а им ведь не объяснишь всего этого. Раз ты отец — вынь и положь.

— Не раскисай — жена с упреком посмотрела на Олега — проживем как нибудь.

— Вот именно, как-нибудь. А почему человек должен так жить? Мне кажется, что если человек — рабочий, честно отпахал месяц, то должен получить за свой труд не прожиточный минимум, чтобы концы с концами сводить, а зарплату, на которую можно нормально жить.

— Вот увидишь, будет все хорошо. Президент никого в обиду не даст.

— Я тоже надеюсь на это, — невесело блеснул золотом рта Святой.

— Ведь не может того быть, чтобы такая великая страна на колени встала.

— Не сочиняй.

— Благодушие на тебя первое сентября навевает — стал то ли хохмить, то ли говорить правду Олег — капиталисты спят и видят, как уничтожают Союз. Не только балетом сильна страна наша, но и военной мощью. Буржуи нас шугаются и если здраво разобраться, то обязательно должны уничтожить нас и морально, и физически. Постепенно конечно. Сначала раздробят СССР, потом придумают какую-нибудь конверсию и разоружать станут, а там глядишь — и до балета доберутся.

— Прекращай жену запугивать, остановил его подкравшийся сзади Кот, — здравствуй, Лена. Можно я украду у тебя Олега на полтора часа?

— Здравствуй. Мы вообще-то к Игорю заглянуть собрались, а куда ты его утащить хочешь, да еще ровно так — на полтора часа?

— Футбол наши гоняют с краснокаменским «Строителем».

— Отпустить тебя?

Во время матча приятели подзатянулись и допивать направились к Косте домой. Жена его, работающая медсестрой в поселковой больнице, сегодня была на дежурстве, а сын у бабушки на даче. Домывали детский праздник они в «Кристалле» и только потерявшая мужа Лена разогнала их из ресторана. При ее решительном виде Костя, сделав вид, что уронил вилку, успел нырнуть под скатерть стола, и этим самым ему удалось избежать неприятного разговора, а может и оплеухи.

Свалив камень с души Святого, в ноябре прикатил с артели Леха и этим же вечером случайно словившись с Котом, отдыхающим после смены, шагнул к приятелю.

— Привет, белазисты! — встретил их, обняв по очереди, Олег.

— Распрягайтесь. Лена, сделай нам что-нибудь закусить, друганы объявились!

— Светишься, будто счастье привалило, — съязвила жена, но пока мужчины раздевались и мыли руки, стол в кухне соорудила.

— Идите, готово, — вернулась она к телевизору.

Накинув на полустеклянную дверь ручное полотенце, Святой поплотнее притворил ее и, пододвинув к столу табурет, сел.

— Рассказывай?

Помня о всеслышащей Ленке, Ветерок шепотом поведал о своих злоключениях.

— Хадича через месяц родить должна, кое-как с Кутулика сорвался. Слез пролила море. Пришлось пообещать, что в январе приеду.

— Значит, скоро копытца рванем обмывать? — пошутил Костя.

— Да-а, дела, — протянул Олег, насыпая в рюмки коньяк. — Где «капусту» брать думаешь, теперь тебя на две семьи шкуру рвать нужно?

— Не знаю пока, — озабоченно почесал ежик на башке Леха — воровать придется, заработать все равно не дадут.

— И видимо, по-крупному, — поддержал его Святой.

— Вы зачем в артель ездили, бабки делать или баклуши бить?

Не сговариваясь, Святой с Ветерком рассмеялись.

— Понимаешь, Кот, мы отпахали как надо, но расчет придет месяца через четыре, когда деньги обесценятся, а он — Леха кивнул на Олега — вообще ничего не получит, потому что нарушил устав старателей и раньше срока подался до хаты.

— Понятно, — Костя разлил остатки «Дойны» по фужерам, — ну давайте вмажем, да я побегу, — виновато вздохнув, опрокинул он в себя коньяк.

— Побздехиваешь жены?

— Да ладно тебе — отмахнулся он от Лехиного вопроса — я и сам бью, как конь копытом. Андрюшке хлестанулся коньки наточить, а детей обманывать грех.

— Не зря мы при нем про воровство говорили? — зыркнул Ветерок на Олега, когда тот проводил Кота.

— Он с ментами полощется, как бы не наболтал чего?

— Не должен. По-моему он парень нормальный, — открыв в раковине кран с холодной водой, стал споласкивать рюмки Святой — его судьба тоже мордой по грязи навозила, не дай бог. Как дембельнулся, так до сих пор денежки на машину и копит. Мы с ним на одном «БЕЛАЗе» вкалывали, он даже в столовую, бедолага, не ходил, все откладывал, а до мечты так и не хватает.

— «Жигули» все дороже становятся, — согласился Леха.

Он хотел продолжить, но его перебил толкнувшийся в дверь Игореха.

— Папа, иди быстрей, мама зовет!

— Игорь, я посуду мою.

— Межгород вызывает, — вмешалась Лена — Эдька, по-моему, его голос.

Вытерев мокрые руки фартуком, Олег взял лежавшую у телефона трубку.

— Здорово, че звонишь, соскучился?

— Есть малость. Чем занимаешься?

— Ветерок нарисовался, «Дойной» балуемся.

— Правда?

— Ты что, волчара, брату не веришь? На, Леха, побазарь с ним.

— Привет, Эдька.

— Здорово, ну как у тебя, я имею в виду, в Кутулике?

— Погано.

— Подробней расскажи?

— Не могу, уши кругом.

— А-а, врубился, Ленка подслушает?

— Конечно, — покосился на нее Ветерок, а та, сгораемая женским любопытством, посматривала на него.

— Рули сюда, если в Чите делать нечего, загуляем?

— Добро, завтра электричкой прикачу. Олеге дай трубку, базар есть.

— Говори, я слушаю.

— Братан, я с девчонкой недавно познакомился. Она из Шилки, от вашего поселка это всего минут сорок на рейсовом автобусе.

— Правильно.

— Можно, я ее с собой прихвачу? Она здесь в пединституте учится и на выходные к родителям домой ездит. Вам ее светану, да на автобусе дальше отправим?

— Ты че, влюбился?

С ответом Эдик подзамялся.

— Вези, вези. Как ее зовут?

— Вика.

— Кого ты там еще приглашаешь? — оторвалась от телика жена.

— Эдька подружку привезет. Ну ладно, братан, до завтра, Леха меня снова на кухню тянет.

Ветерок, проверив, хорошо ли закрыл дверь и, прибавив громкость в динамике, висевшем на стене над хлебницей, заговорил чуть раскованней.

— Говорят, пока мы в артели батрачили, тут кооператив какой-то появился?

— Если ты про «Юникс», то контора действительно солидная. Председателем там Манто, а в замах у него Миловилов. У первого шарабан отбит напрочь, от легавых день и ночь не вылазит, а вот зам — в отличие от него, не дурак. А что ты вдруг ими заинтересовался?

— Может, попробуем их тряхнуть? — взялся распечатывать бутылку шампанского Леха.