Бомба для Сталина. Внешняя разведка России в операциях стратегического масштаба

ДМИТРИЙ БЫСТРОЛЕТОВ

Еще одна удивительная судьба – жизнь разведчика этого поколения Дмитрия Александровича Быстролетова-Толстого. Рассказ о нем лучше всего начать с 20-х годов.

…Первого мая 1921 года на Пражском Граде, в канцелярии президента Чехословацкой Республики дежурный чиновник принял срочную международную телеграмму, подписанную генералом Врангелем и вице-президентом так называемого Русского Совета Алексинским.

«Русский Совет обращается к Вам, господин президент, говорилось в телеграмме № Д-2336/21, с искренним призывом о помощи своим страдающим братьям – беженцам из Крыма, чье пребывание в Царьграде не может быть продолжено. Русский Совет надеется, что Ваша страна предоставит им политическое убежище на своей территории».

Президент Масарик оправдал надежды эмигрантов. «Акция помощи русским», как ее официально назвали, приняла в ЧСР государственный характер. Для беженцев из России открылись гимназии, училища, студентам предоставили стипендии…

Среди тех, кого приняли на юридический факультет Карлова университета, был незаконнорожденный сын графа Александра Николаевича Толстого – Дмитрий Быстролетов. Родился он в Крыму в январе 1901 года, мать его – учительница Клавдия Дмитриевна Быстролетова. В 1917 году высочайшим императорским указом Дмитрия Быстролетова ввели в графское достоинство.

…Собирая в Праге материалы для книги о судьбах послеоктябрьской эмиграции, я наткнулся в архивах на ряд любопытных конфликтов в российской студенческой среде. Студенчество, как Дмитрий Быстролетов, один из самых талантливых разведчиков 20-30-х годов. Сын графа Александра Николаевича Толстого – Быстролетов фамилия по матери – работал в Праге и Цюрихе, Риме и Берлине…

и вся эмиграция, неумолимо раскалывалось на два лагеря: за Советскую власть и против. Монархисты, врангелевцы бойкотировали «Союз студентов – граждан РСФСР» и «Союз студентов – граждан УССР». Травили сокурсников доносами вроде этого.

№ 2665. В Праге, 26. VIII. 1922

Д-ру Вацлаву Гирсе, полномочному министру.

«Господин министр!

У меня в гостях был студент А.К., один из деятелей Союза русского студенчества в Чехословацкой Республике. Из беседы о жизни этого союза стало ясно, что среди тех русских студентов, которые получают поддержку из государственных источников, есть 14 коммунистов. Они свои взгляды не только не скрывают, но и открыто и агитационно проявляют. Думаю, что не будет вредно, если я обращу Ваше внимание на эту вещь.

Министр школ и национального просвещения».

Через несколько месяцев студенческую эмиграцию потрясло настоящее ЧП.

С открытым письмом ко всему русскому студенчеству в эмиграции и II съезду русского эмигрантского студенчества обратился председатель «Объединения русских эмигрантских студенческих организаций» (ОРЭСО) П. Влезков. За год до этого объединение свело под одну крышу 26 эмигрантских союзов из разных стран, избрало в Праге председателя. И вот теперь он писал:

«Сим довожу до сведения съезда, что сего числа слагаю с себя звание председателя ОРЭСО, выхожу из состава ЦПО, из числа членов русских студенческих эмигрантских организаций ввиду моего перехода на платформу признания Советской власти и, таким образом, разрыве со всей идеологией ОРЭСО.

7.XI. 1922, Прага.»

Седьмое ноября… Вряд ли случаен выбор даты.

Еще один конфликт вспыхнул в январе 1924 года, когда врангелевские офицеры пытались сорвать траурные мероприятия в память В.И. Ленина, организованные сокурсниками. Советское представительство даже обратилось в МИД ЧСР с нотой протеста.

Среди «красных студентов» мелькнула и осталась в памяти звучная фамилия – Быстролетов… Снова я услышал это имя через десяток лет, когда газеты впервые рассказали о легендарном разведчике Дмитрии Быстролетове. Неужели тот самый? В своей автобиографии он пишет, что на разведку стал работать в Праге, «выполняя различные нелегальные задания ОГПУ». Нахожу свои старые блокноты. Все совпадает. Действительно, это он, студент юрфака Карлова университета, замечательно талантливый человек: Дмитрий в совершенстве изучил 22 языка, занимался живописью и графикой, изучал медицину в Цюрихе.

В сентябре 1991 года записки Дмитрия Александровича Быстролетова опубликовала «Советская Россия». Предваряя их, газета дала емкую биографическую справку. «В 1930 году он был переброшен в Германию, откуда переправлял образцы нового вооружения и наладил регулярное снабжение Центра шифрами и кодами трех европейских государств. Когда английская контрразведка заинтересовалась активно действующими агентами, Москва приказала всем работающим по этой линии, кроме Быстролетова, немедленно выехать на континент. Быстролетов же добился разрешения остаться, чтобы напоследок добыть английские шифры на будущий год,» – рассказывает В. Голанд.

Это ему удалось. Впоследствии начальник британской разведки и контрразведки сэр Р. Вэнситтарт, которому с трудом удалось замять скандал, связанный с разоблачением агента, работавшего на Быстролетова в недрах Форин-офиса, сказал: «Какое счастье, что такие позорные истории в Англии случаются раз в сто лет». Он ошибался. Быстролетов продолжал работу. Одним из его соратников по разведке стал Адриан Филдинг, позднее известный миру как Ким Филби.

Наконец ему с женой, чешской красавицей Иолантой, разрешили вернуться на Родину. Они готовились к новому заданию. Как «голландской семье» им предстояло выехать в Нидерландскую Индию, купить там плантацию, вступить в голландскую профашистскую партию, затем перебраться в Южную Америку, вступить там в нацистскую партию, чтобы уже потом явиться в Европу «фанатичными последователями идей фюрера».

Но они отправились не за границу. Их путь оказался короче. И длиннее. На целые десятилетия…»12

Записки Дмитрия Быстролетова, верю, придут еще к читателю в полном объеме. Пока же – лишь один эпизод.

« – Графиня Фьорелла Империали – первая и пока единственная женщина-дипломат фашистской Италии, – говорит мне наш резидент товарищ Гольст, – хорошенькая, образованная, гордая, богатая, своенравная, старше вас почти на десять лет, вы поняли? На ней поломали зубы все мы: деньги ей не нужны, легких физических связей она не ищет. Как же подойти к ней? Где лазейка? К нам, советским людям, относится без предубеждений. С интересом. Вот вам и лазейка. Заинтересуйте ее культурными темами, а потом инсценируйте любовь. Только не спешите: графиня не дура! Не испортите дело грубой игрой! Даю вам год или два. Потом делайте предложение.

– То есть как?

– Да так. Предложите увезти ее сначала в Москву, а потом в Вашингтон, куда вас якобы отправляют в десятилетнюю командировку на должность второго секретаря. Бумаги вы ей покажете, все будет в порядке. Соблазнительно? Распишите светскую жизнь в Москве и в Америке, а когда она клюнет и физическая близость войдет в потребность, вы печально, со слезами на глазах, вдруг объявите, что Москва боится предательства и нужно какое-нибудь доказательство искренности и окончательности перехода к нам, – так себе, какой-нибудь пустячок, пара расшифрованных телеграмм. Потом еще. Еще. Даст один палец – потребуйте второй, после руку. А когда женщина окажется скомпрометированной, берите всю целиком: нам нужны шифры и коды, вся переписка посольства. Срок выполнения задания – три года. Поняли?

Я был молод и недурен собой. Задание казалось только любопытным приключением, а сама графиня Империали – крепостью, взять которую у меня не хватит ни сил, ни умения, ведь я только мальчишка двадцати шести лет, а она – светская дама, римлянка, одна их тех женщин, которых я мог видеть только издали. Я начал работать. Потом пришла страстная любовь к Иоланте и женитьба. Я продолжал разработку. Грянула драма нашей семейной жизни – ее болезнь. Я медленно, не спеша, свивал вокруг графини паутину тончайшего предательства. Наконец, поток жизни, шлифующий острые камни, сгладил все, что мешало моей совместной жизни с любимой женой: мы духовно сблизились и растворились друг в друге – наступили дивные дни безоблачного счастья. Именно в это время я закрепил дружбу с графиней физическим сближением.

– Гм… – задумчиво тянула Иоланта, снимая с моего пиджака сине-черный волос. – Странно: ведь я рыжая?

– Гм… – рассматривала Фьора рыжий волос, снятый с моей груди. – Откуда он? Ведь у меня волосы как воронье крыло!

Но те, кто любят, – слепы. Они верят. Я тоже горячо любил и глубоко уважал их обеих, но оставался зрячим потому, что больше всего на свете любил серую неопрятную женщину в очках, с толстым томом «Капитала» под мышкой – богиню социальной революции и классовой борьбы. Я никогда не был у нее на поводу – я бежал за ней добровольно. «Я не виноват», – то и дело повторял я себе. «Я делаю это не для себя. В конце концов борьбы без жертв не бывает, и все втроем мы просто жертвы. Я не меньшая, чем они. Нет, большая! Я – воин и герой!»

По ночам я возвращался от графини Фьореллы поздно, часа в три-четыре, и дома в своей спальне переворачивал в темноте тяжелые стулья.

– Когда вы вернулись, милый? – спрашивала наутро жена.

– В двенадцать!

– Я не встретила вас, простите!

– Вы не здоровы, Иола, и я прощаю вас раз и навсегда. Спите спокойно!

И ночи в двух постелях продолжались – в одной я спал как муж, в другой – как помолвленный жених. Наконец, настало страшное мгновение: я потребовал от Фьореллы доказательств бесповоротности ее выбора. Она принесла какой-то пустяк.

– Нет, этого мало, – сказал я ей потом. – Мост за собой надо сжечь дотла.

– Но я – честный человек. Я люблю свою родину. Вы хотите сделать из меня шпионку и предательницу?

– Нет. Патриотку. Но другой страны.

Я помню этот вечер: розовые лучи освещали ее сбоку. Она стояла выпрямившись и мяла в руках платок. Розовую окраску одной щеки только подчеркивала мертвенная бледность другой.

– Нас разделяет огненная черта, мы говорим через нее, из двух миров. Сделайте смелый шаг. Мы должны быть вместе на жизнь и смерть!

И через несколько дней она ухитрилась привезти пакет, в котором оказались все шифровальные книги посольства, умоляя:

– Только на час! На один час!

Я посмотрел на это искаженное лицо и содрогнулся.

Товарищ Гольст похлопал меня по плечу.

– Ждите орден. Успех необыкновенный! Фотографии удались на славу!

Дней десять спустя я получил от него вызов. Несся, не чувствуя под собой ног.

– Э-э-э… – начал мямлить товарищ Гольст. – Вы понимаете… Вы знаете…

– Дав чем дело? Говорите прямо! – взорвался я, почувствовав недоброе.

– Москва ответила одним словом: «Законсервировать».

Я сел на стул. Сжал сердце руками. Мы помолчали.

– Я живой человек, не рыбный фарш, – сказал я хрипло. – Что значит законсервировать линию, добытую трудом трех лет?

Резидент вяло махнул рукой.

Во мне кипела ярость.

– Я опоганил три человеческие души – любовницы, жены и свою собственную. Три года я делал подлость, и теперь, когда для Родины добыл желаемые секреты, вы мне отвечаете: «Не надо!» А где все вы были раньше?!

Резидент пожал плечами и вдруг криво усмехнулся.

– Они напугались. Вы разве не поняли?

– Да, я ничего не понял. Если я не боюсь здесь, то чего же им дома бояться?

Резидент злорадно зашептал, перегнувшись ко мне через стол и косясь на запертую дверь:

– Они боятся, что когда начнут читать сообщения московского посольства, то неизбежно установят учреждение и лицо, выдавшее наши секреты. Поняли? Нет?

Я оторопел: у меня все завертелось в голове. И все же я ничего не понял.

– Ну тем лучше! Поймают предателя! Для этого мы и работаем здесь!

– А если он сидит в…

Тут резидент взглянул в мое лицо, на открытый рот и опомнился. Засмеялся. Протянул мне сигарету. Начал говорить о другом. Случай был будто бы забыт.

Но эту страшную историю я не забыл, и жена впоследствии напомнила мне о ней чрезвычайно больно»13.

И еще несколько строк авторского комментария.

«Начав писать о своей работе в разведке, я решил описывать действительные факты так, чтобы при проверке они оказались ложью и навели бы проверяльщика на неверный след. Во-первых, действие перенес в разбитые и побежденные страны – в Италию Муссолини и Германию Гитлера или страны, где изменился режим, например, в Чехословакии. Таким образом, буржуазные правительства западных стран никогда не смогут использовать мои воспоминания как основание для расследования или протеста. Во-вторых, все иностранные фамилии заменены. Я стал перебирать классиков, и у Шиллера нашел подходящую фамилию для одной женщины, перед которой и теперь, сорок лет спустя, готов стать на колени и просить прощения, – графиня Империали; о ней я писал раньше. Для одного мужчины я взял фамилию итальянского композитора Вивальди. Графа, найденного для нас Гришкой, назвал Эстергази, и хотя он был венгр, в действительности его фамилия звучала иначе. И так я поступал во всех случаях… Наши советские имена и фамилия подлинные. Пепик, Эрика, Клявин, Берман, Базаров, Малли и др.»14