Бомба для Сталина. Внешняя разведка России в операциях стратегического масштаба

Атомные секреты

Первые данные о немецких экспериментах с тяжелой водой в Норвегии передал союзникам начальник чехословацкой разведки полковник Моравец. Значение этой информации было трудно переоценить. «Тяжелая вода» – необходимый компонент для производства атомной бомбы, значит, немецкий проект находился в стадии технологической реализации.

Английская авиация разбомбила завод «тяжелой воды». Немецкая программа производства оружия массового уничтожения была сорвана.

А что происходило в это же время за океаном?

Л. Фараго в книге «Война умов» утверждал, что один русский разведчик случайно «за завтраком 28 марта 1945 года» будто бы узнал об англо-американской попытке применить атомную энергию в военных целях, о чем «было доложено самому Сталину». По его заданию «русская разведка в течение трех месяцев снабдила своих ученых необходимыми данными для создания собственной атомной бомбы».

В действительности все было иначе. Одним из первых засекретить исследования в области атомной энергии предложил венгерский ученый Сциллард, бежавший в годы фашизма в Америку. По его инициативе Альберт Эйнштейн 2 августа 1939 года написал письмо президенту США Рузвельту, в котором указал «на возможность появления бомб нового типа на основе атомной энергии, обладающих огромной разрушительной силой».

Письмо Эйнштейна президенту передал нью-йоркский банкир Сакс 11 октября 1939 года. Устремления разведок в тайной войне и данные ученых сошлись в одной точке. Сакс объяснил, что знаком с крупными физиками, в том числе с эмигрантами А. Эйнштейном и Э. Ферми. Они серьезно обеспокоены уровнем немецких разработок в этой области. Сакс напомнил президенту, что попытка некоторых ученых передать подобные материалы в правительственные ведомства была предпринята еще весной 1939 года. Но идея использования энергии невидимого глазу атома в военных целях показалась чиновникам фантастической. Письмо ученых тихо утонуло в бюрократическом болоте.

Рузвельт немедленно поручил своему адъютанту Уотсону связать Сакса с нужными людьми в ведомствах. Так был создан Совещательный комитет по урану, начавший предварительные исследования о возможности создания атомного оружия. Об этом Рузвельт уведомил Черчилля. Атомные тревоги не давали премьеру покоя с осени 1939 года. Он запросил министра авиации: «Умоляю сообщить, какова вероятность того, что атомные бомбы посыпятся на Лондон?»

Черчилль и Рузвельт согласовали характер совместных действий, придавая огромное значение деятельности разведок США и Великобритании. В частности, Черчилль поручил своим ведомствам изучить реальность «срыва методами тайной войны возможных усилий нацистских ученых и одновременного обеспечения приоритета за Англией в разработке атомной бомбы».

Между тем, в Советском Союзе исследования в области ядерной физики со второй половины 30-х годов начинали отставать от мирового уровня. И все по тем же причинам идеологического порядка. В 1936 году на сессии Академии наук СССР были подвергнуты резкой критике сотрудники Физико-технического института в Ленинграде, возглавляемого А.Ф. Иоффе. Им было жестко указано, что их исследования «не имеют практической перспективы».

В такой атмосфере даже многие крупные ученые шарахались от ядерной физики. «Всем нам казалось, что исход схватки двух огромных сил будет ясен довольно быстро, – вспоминал академик Г.Н. Флеров. – И поэтому Курчатов не считал возможным дальше тратить усилия на ядерную физику, которая в тот момент казалась ему чем-то слишком уж далеким от жизни, от войны…

Немного позднее, в ноябре 1941 года, на заседании так называемого «малого президиума» с участием ряда руководителей физических исследований в Советском Союзе было признано «абсолютно невозможным в условиях войны возобновить изыскания в области атомной энергии, которые требуют очень больших затрат людских и финансовых ресурсов»24.

Однако такие крупные ученые, как А.Ф. Иоффе, Ю.Б. Харитон, Я.Б. Зельдович, уже тогда понимали, зная уровень западных исследований, – перспективность и важность использования атомной энергии. Они прилагали большие усилия, помогая Курчатову продолжать исследования.

Академики Харитон и Зельдович вынуждены были заниматься теоретическими расчетами ядерных реакций внепланово, вечерами. Пожалуй, только их энтузиазм, самоотдача позволили подготовить теоретическую основу для наших работ в этой области.

Информация разведки о мощном развороте атомных исследований в США и Великобритании коренным образом изменила отношение к ним в СССР.

И.В. Курчатов, объясняя сложившуюся ситуацию, говорил в узком кругу, что «единственный путь защитить нашу страну – это наверстать упущенное время и незаметно для внешнего мира создать достаточного масштаба атомное производство. А если у нас об этом раззвонят, то США так ускорят работу, что нам уж их не догнать»25.

В марте 1942 года по развернутому аналитическому докладу внешней разведки Государственный Комитет Обороны страны учредил «совещательный научный орган для организации и координирования работы в области создания атомного оружия». Была организована «Лаборатория № 2» АН СССР, призванная заниматься вопросами атомной энергии и созданием атомного оружия.

Научно-техническая информация по атомной энергии, добывавшаяся разведкой, с этого момента направлялась «лично товарищу Курчатову», с которым поддерживал контакт представитель центрального аппарата внешней разведки.

Вспомним несколько общеизвестных фактов атомной хроники.

2 декабря 1942, США. Один из помощников Энрико Ферми, известного итальянского физика, передает по телефону кодированную фразу: «Итальянский мореплаватель добрался до Нового Света». Фраза известила: в Чикаго начал работать первый в мире атомный реактор.

25 декабря 1946, СССР. Пуск советского атомного реактора.

16 июля 1945, США. Испытания на полигоне Аламогордо первой в мире атомной бомбы.

29 августа 1949, СССР. Испытание первой советской атомной бомбы.

6 августа 1945. Американская атомная бомба взорвана над Хиросимой…

Сопоставьте внимательно даты. В атомной гонке Советский Союз отставал от США на четыре года. Много это или мало? Смотря, с какой колокольни глядеть. В Кремле отставание считали неимоверно большим и делали все, чтобы лишить недавнего союзника ядерной монополии. В США, по самым авторитетным оценкам, полагали, что «России для создания атомной бомбы понадобится минимум 5 лет, максимум 20 лет, а скорее всего – 10 лет».

Понятно, какие чувства вызвал здесь «преждевременный» советский взрыв. Не иначе, Советы украли бомбу. Началась тотальная проверка всех, кто так или иначе был причастен к «Манхеттенскому проекту». В конце концов контрразведка вышла на Клауса Фукса, известного немецкого физика, работавшего в Англии и США.

Биографическая справка. Клаус Фукс, сын немецкого священника, антифашист. В 22 года, после прихода Гитлера к власти, эмигрировал в Англию. Осенью 1941 года, сделав главный в своей жизни выбор, пришел в советское посольство в Лондоне и сказал, что участвует в создании атомной бомбы. С этой встречи началось его многолетнее сотрудничество с нашей разведкой.

В марте 1950 года в Лондоне, в старинном здании Олд Бейли, начался суд над Фуксом, «самым опасным шпионом века», как его называла пресса тех дней.

Ему предъявили целый ряд обвинений: «однажды в г. Бирмингеме; однажды между 31 декабря 1943 года и 7 августа 1944 года; однажды в феврале 1945 года в Бостоне, США; однажды в 1947 году в Англии он передал неизвестным лицам информацию, касающуюся атомных исследований, которая предназначалась противнику».

Александр Семенович Феклисов работал с Фуксом вплоть до его ареста. Вот какие материалы, по свидетельству Феклисова, передал Фукс советской стороне:

подробные данные о реакторах и о химическом заводе по производству плутония в Уиндскейле;

сравнительный анализ работы урановых котлов с воздушным и водяным охлаждением; планы строительства завода по разделению изотопов, который, предполагалось, даст большую экономию сырьевых материалов; принципиальная схема водородной бомбы и теоретические выкладки по ее созданию, которые были разработаны учеными США и Англии к 1948 году;

данные о результатах испытаний американцами ураново-плутониевых бомб в районе атолла Эниветок…

Английский суд приговорил Фукса к 14 годам тюремного заключения. Вскоре после суда ТАСС выступил с заявлением, которое обошло мировую печать.

«Агентство Рейтер сообщило о состоявшемся на днях в Лондоне судебном процессе над английским ученым-атомщиком Фуксом, который был приговорен за нарушение государственной тайны к 14 годам тюремного заключения. Выступавший на этом процессе в качестве обвинителя генеральный прокурор Великобритании Шоукросс заявил, будто бы Фукс передал атомные секреты «агентам Советского правительства». ТАСС уполномочен сообщить, что это заявление является грубым вымыслом, так как Фукс неизвестен Советскому правительству и никакие «агенты» Советского правительства не имели к Фуксу никакого отношения».

Разведчики, которые имели отношение к Фуксу, смогли заговорить лишь через четыре десятка лет. Назову их имена: Семен Маркович Семенов, Леонид Романович Квасников, Анатолий Антонович Яцков, Александр Семенович Феклисов, Владимир Борисович Барковский.

Тихий переулок, типичный для старых районов Москвы. Сюда не долетает шум больших магистралей. Просторная комната полна книг. На стенах пейзажи, портрет Курчатова – не неожиданный в этом доме. Фотография Дзержинского на столе. Анатолий Антонович Яцков готов ответить на вопросы о том, как подбирались ключики к атомным секретам. Но первый вопрос мне хочется задать совсем о другом:

– Анатолий Антонович, вы на пороге 80-летия. Но, честное слово, встретив вас на улице, я не дал бы больше 60. Поделитесь секретом жизнестойкости.

Яцков смеется:

– Записывайте советы. Не курить. Не тратить нервы по пустякам. Не переедать – это сейчас выполнить очень легко. Выпивать иногда и умеренно. По праздникам и торжественным случаям. Побольше двигаться…

– Мне говорили, что Вы три раза в неделю занимаетесь теннисом…

– Присоединяйтесь – начинаем в полседьмого утра…

Ну, и конечно, не последнюю роль играют унаследованные гены. Отец мой, Антон Иванович, дожил до 87 лет. Мама, Агния Павловна, умерла на 102-м году. Оба всю жизнь работали.

Биографическая справка. Анатолий Яцков родился в 1913 году в Аккермане, как назывался тогда нынешний Белгород-Днестровский. В 1914-м семья перебралась в Центральную Россию. Девять классов Анатолий закончил в Тамбовской области, поработал на сахзаводе и перебрался в Москву. Был чернорабочим, строителем, слесарем, учился. Закончил полиграфический институт и получил направление на столичную картографическую фабрику имени Дунаева.

– Ну, а теперь о самом главном событии Вашей жизни. Оно связано с первой в мире атомной бомбой. Написано об этом много – целая библиотека, еще больше ходит легенд и мифов. Но как же все было на самом деле? Когда вы впервые услышали об атомной проблеме? Об атомном оружии? Какая роль отводилась Вам, молодому разведчику, направленному в Нью-Йорк? Была ли это разработанная операция или действия скорее по наитию? В одной из публикаций, к примеру, говорится, что Квасников интуитивно распознал перспективы атомной тематики и на свой страх и риск ориентировал на нее ряд резидентур…

– По-моему, это не совсем там. Страха у Квасникова не было – чувство это вообще ему мало свойственно, а риск был невелик. Но сбор информации об исследованиях, связанных с созданием атомной бомбы, начался именно по инициативе Леонида Романовича Квасникова. Он в то время возглавлял научно-техническое подразделение разведки и в 1940 году направил телеграммы в резидентуру стран, где проведение таких исследований было наиболее вероятно, с указанием следить, не ведутся ли работы по созданию атомного оружия.

Из чего исходил Квасников? К тому времени научные журналы, в том числе и германские, опубликовали целый ряд материалов о перспективах использования внутриядерной энергии. В ряде публикаций говорилось и о военных аспектах. «Некоторые ведущие физики полагают, что в течение нескольких месяцев может быть изготовлено для военных целей взрывчатое вещество, в миллион раз более мощное, чем динамит, – суммировал американский журнал «Дисковери». – Задуманное может и не удастся: наиболее компетентные люди расходятся в вопросе о том, осуществима ли практически эта идея. Если да, то наука впервые могла бы одним ударом изменить масштабы военных действий».

Первые же результаты подтвердили: Квасников дал очень точную ориентировку. Уже в сентябре 1941 года один из наших информаторов в Нью-Йорке передал, что его знакомого приглашают на секретные работы по созданию бомбы на основе атомной энергии. Другой сообщил, что его товарищ-физик отправляется в Англию в составе делегации американских ученых для координации работ по созданию атомного оружия. Тогда же Дональд Маклин передал в центр доклад «Уранового комитета» У. Черчиллю. В этом документе говорилось о начале работ по созданию в Великобритании и США атомной бомбы.

– Вам в это время было 28 лет и вы начинали работать сотрудником консульства в Нью-Йорке… Вы отправлялись в США с конкретным заданием?

– Нет, я готовился работать во Франции, учил французский язык. Но Франция к тому времени была оккупирована, расчет послать меня в Париж отпал сам собой. А вскоре я узнал, что мне предстоит готовиться к работе в Соединенных Штатах. Английского я не знал, поэтому в оставшиеся месяцы усиленно занимался языком. Официальным прикрытием стала служба в генконсульстве. Чтобы получить языковую практику, попросил вести прием посетителей. Конечно, поначалу и сам намучился, и людей помучал…

– А французский так и не пригодился?

– Пригодился, но это отдельная история.

К атомной проблематике я подключился в начале 43-го года, когда мне поручили заниматься научно-технической линией.

Вы спрашиваете – была ли это разработанная операция? В разведке редко бывает, когда все планы сбываются. У нас были распланированы две операции с расчетом выйти на интересующих нас лиц, но ничего из этого не получилось. Зато получились операции, проведенные, как вы говорите, по наитию. Случайно познакомились с человеком, у которого были контакты с физиками-атомщиками, с человеком, который симпатизировал Советскому Союзу и был готов помогать в его борьбе с гитлеризмом. Непосредственно сами, как вы понимаете, на людей в закрытых объектах мы выйти не могли. И без своих соратников и союзников мы бы ничего не сделали.

– С кем непосредственно вы работали и что хотели бы рассказать об этих людях?

– Сначала о своем старшем товарище. Это Семен Маркович Семенов. Он закончил Массачусетский технологический институт, получил степень бакалавра, работал в Нью-Йорке и был одним из самых продуктивных разведчиков. От него я получил в наследство одного человека…

Семенов был прирожденный разведчик, умел устанавливать контакты с людьми, совершенно безотказно работал… Правда, жизнь его сложилась потом неудачно. В силу ряда субъективных причин пришлось уйти из разведки, на жизнь он зарабатывал (и неплохо) переводами технической литературы на английский язык… Сейчас его, к сожалению, нет в живых.

– Но кого же передал Вам Семенов?

– Я назову: это был Фукс. Сам Клаус Фукс. С ним мы, советские, в США не встречались. Работали через связников. Связной контактировал с Семеновым. В общем, так: Фукс – связной – Семенов. А Семенов уже возвращался на Родину, поэтому цепочка замкнулась на мне.

– У Даллеса есть о Фуксе. Еще он упоминает Бруно Понтекорво, по-моему, он оказался в Советском Союзе в 1950-м году…

– Да, в 50-м… Но в отличие от Фукса ему не предъявлялось обвинение в сотрудничестве с советской разведкой – все это были бездоказательные домыслы.

– А вы с ним познакомились в Союзе или еще раньше?

– В Союзе, когда он приехал. Его сразу поселили в гостинице «Москва», в люксе, но гостиничная жизнь не очень привлекательна… Потом его принимал Берия, а я в этой беседе был переводчиком.

– Прошло много лет, понимаю, но все же какой вам запомнилась та беседа? Встреча двух интеллектуалов?

Яцков расхохотался.

– Конечно, Берия к тому времени чего-то нахватался от ученых, но, думаю, он понимал свой уровень и говорил не о физике. Правда, спросил, занимался ли он водородной бомбой. На что Бруно ответил: к этой проблеме не имел никакого отношения. В основном же на житейские темы. Расспрашивал о прошлой деятельности, о жизни, о семье.

– Интересно бы рассказать о нем подробнее?

– Я, кажется, все рассказал. Ну, а подробнее, чем он сам пишет о себе, не расскажешь, поэтому подождем книгу.

– Вам, а точнее нам, помогал в основном Фукс?

– Не только он. Но все помогали бескорыстно. Один источник так характеризовал мотивы своего сотрудничества: «Нет страны, кроме Советского Союза, которой можно было бы доверить такую страшную вещь. Но раз отобрать у других стран мы ее не можем, пусть СССР знает о ее существовании, пусть находится в курсе прогресса, опыта и строительства. Тогда СССР не окажется в положении страны, которую можно шантажировать».

– Судя по тому, что листок с процитированным текстом Вы убираете, имя называть не собираетесь?

– Угадали. Да, и на листке этом имени нет. Не все можно и нужно раскрывать и сегодня. Скажу лишь: кроме Фукса, на атомных объектах Манхеттенского проекта у нас было еще четыре человека…

– И с тех пор, несмотря на все расследования и суды, о них не знают?

Яцков посмотрел задумчиво на красный глазок диктофона, выразительно помолчал.

– О ком еще Вы хотели бы вспомнить сейчас?

– О наших связных. Одна из них – Елена Крогер. Она ходила буквально по острию ножа. Каждая ее поездка в Альбукерк, городок близ атомного центра, могла закончиться арестом. Елена, работница текстильной фабрики, приезжала в Альбукерк лечить болезнь горла, все нужные справки были, разумеется, заготовлены. За всеми посторонними в этих пустынных местах был установлен контроль, дважды наших связных опрашивали о цели их приезда. Но Елена была вне подозрений.

Однажды на очередной встрече она получила толстую пачку бесценных материалов. На вокзале – сюрприз: у каждого вагона двое в штатском тщательно проверяют документы пассажиров. Кое-кого даже попросили раскрыть чемодан…

Елена проявила незаурядную выдержку. Вернувшись в Нью-Йорк, рассказала, как все было. Дождавшись в вокзале одной-двух минут до отправления, она подбежала к вагону, поставила тяжелые вещи на перрон, а легкую коробочку с салфетками сунула подержать одному из проверяющих, пока сама искала запропастившийся куда-то билет. Но сыграй она плохо роль рассеянной пассажирки – и кончилось бы все роковым образом: под салфетками лежали секретные материалы.

Елена – американка польского происхождения. А муж ее, Питер, воевал в республиканской Испании, в батальоне имени Линкольна, был ранен… Там с ним и установила контакт наша разведка. В сорок втором году его призвали в армию, служил в Европе, сначала в Англии, затем со вторым фронтом на континенте.

– За что же их арестовали в Англии?

Это было значительно позже. Они обеспечивали связь Лонсдейлу – Молодому.

– Как Вы узнали, что Ваша информация идет в дело?

– Мы стали получать задания с конкретными вопросами, требующими дополнительного разъяснения. И этот вопросник передавали агентуре. Оценку же материалам давал Игорь Васильевич Курчатов. Вот, к примеру, строки из первой курчатовской «рецензии», 7 марта 1943 года: «Произведенное мной рассмотрение материала показало, что получение его имеет громадное, неоценимое значение для нашего государства и науки».

К этому времени Игорь Васильевич уже возглавлял лабораторию № 2 – будущий Институт атомной энергии, которому присвоят его имя. Теперь очень многое зависело от оценки разведматериалов. Ведь Берия заподозрил в них дезинформацию, решив, что противник умышленно пытается ввести нас в колоссальные расходы. И в этом ему невольно помогли некоторые советские ученые, которые, ознакомившись с данными разведки, поторопились с выводом: вещь, если и возможная, то во всяком случае в далеком будущем.

Курчатов же, обладая нашей информацией, считал иначе. Он видел реальную возможность создания ядерных реакторов и ядерного оружия, понимал, как жизненно важно для страны не отстать в атомной гонке. В разведчиках он видел своих соратников, об этом говорят собственноручные записи Курчатова.

…Материал дал возможность получить весьма важные ориентиры для нашего научного исследования, миновав многие весьма трудоемкие фазы разработки проблемы, и узнать о новых научных и технических путях ее разрешения.

Таким образом, данные материалы позволяют, минуя первоначальную стадию, начать у нас в Союзе новое и весьма важное направление разработки проблемы разделения изотопов.

Материал представляет большой интерес, в нем, наряду с разрабатываемыми нами методами и схемами, указаны возможности, которые до сих пор у нас не рассматривались.

…было бы исключительно важно получить хотя бы самые общие сведения об опытах по размножению нейтронов, которые производились с большими количествами урана-235 или плутония.

Представляется исключительно важным выяснить, изучалась ли указанная система расчетным или опытным путем? …Полученные материалы … заставляют нас по многим вопросам пересмотреть свои взгляды и установить три новых для советской физики направления в работе…

Другая записка: В материалах … содержится отрывочное замечание о возможности использовать в «урановом котле» не только уран-235, но и уран-238. Кроме того, указано, что, может быть, продукты сгорания ядерного топлива в «урановом котле» могут быть использованы вместо урана-235 в качестве материала для бомбы.

Имея в виду это замечание, я внимательно рассмотрел последние из опубликованных американцами … работ по трансурановым элементам … и смог установить новое направление в решении этой проблемы урана – направление, обусловленное особенностями трансурановых элементов.

Перспектива этого направления чрезвычайно увлекательна.

В каждой записке Курчатова говорится о «большой ценности» материалов.

– Почему же, спустя много лет, на прямой вопрос журналиста о роли разведки в создании советской атомной бомбы академик А.П. Александров ответил едва ли не с пренебрежением?

«Было что-то, но в общем это играло очень несущественную роль. Ни Курчатов, ни другие участники проекта на чужие идеи не надеялись – искали свои… Кстати, у ученых были иные, более надежные источники информации, чем данные разведки. Парадоксально, но, может быть, главный источник – именно в самом факте засекречивания. Зная последние до того, как опустился занавес секретности, работы крупного зарубежного исследователя и не находя его имени в научных изданиях (а значит, он не сменил область своих интересов), нетрудно было определить, что он движется в том же направлении и что это направление опробуется в секретных атомных работах».

Не будем спорить с академиком, действительно так и было. Из книги в книгу, из статьи в статью описывается, как техник-лейтенант Георгий Флеров, оказавшись в сорок втором году в Воронеже, бросился в университетскую библиотеку. В американских и английских научных журналах (даже тогда получали!) он не нашел ни одного сообщения по исследованиям деления урана… Флеров, будущий академик, написал председателю ГКО И.В. Сталину. Письмо лейтенанта не затерялось.

«В конце лета 1942 года в ЦК КПСС и правительство поступили предложения о необходимости возобновить прерванные войной исследования по ядерной физике и радиохимии, – вспоминал позже М.Г. Первухин, заместитель председателя Совнаркома и нарком химической промышленности в годы войны. Ученых беспокоило, не обгонит ли нас фашистская Германия. В начале 1943 года Государственный Комитет Обороны поручил мне наметить вместе с И. Курчатовым и другими учеными мероприятия по организации исследований, призванных решить вопросы использования внутриатомной энергии в военных целях».

Беспокоились, как теперь известно, не только ученые. По своим каналам предупреждала о грядущей опасности разведка.

– Вам приходилось оказываться в рискованных ситуациях?

– Каждая встреча с агентом – риск. Кто знает, как закончится очередное свидание?! Но вот что мне хотелось бы сказать… Разведка – это дело такое… Она хороша тогда, когда ее не видно и не слышно, как будто ее нет вообще. Вот тогда эго разведка высокого уровня. А когда начинается погоня, стрельба, рукопашная – это уже огрехи… Настоящая разведка, повторю, незаметна. Конечно, если делать кинофильм, то нужно домысливать острые ситуации, на грани которых всегда находится разведка.

– Какая из пережитых Вами ситуаций подошла бы для кино?

– Ну, скажем, отправка из Нью-Йорка одного из наших разведчиков-нелегалов. Ночью мне удалось посадить его на наше судно под видом члена экипажа.

Или вот другой сюжет – моя командировка в Ирак. Это было в 1955-м году, когда король Ирака порвал с нами дипломатические отношения и в стране не осталось ни одного советского сотрудника.

Пришлось ехать туда по документам канадского бизнесмена.

– Вам не было обидно, что роль разведки в создании атомного оружия до определенного времени замалчивалась? Или для разведчика обида непозволительна?

– Я по своему характеру не склонен к обидам. Тем более, что и обижаться не на кого. Секреты есть секреты. Считалось, что это нормальное явление. Хотя если вдуматься, это же ненормально: весь мир знает, что советская разведка помогла атомным физикам, а своя страна – нет.

– Встречались ли Вы с Курчатовым, другими учеными-атом-щиками?

– С Курчатовым встречался. В частности, представлял ему и другим физикам Понтекорво.

– И он, конечно, не знал, какие материалы проходили через Ваши руки еще в сорок третьем – сорок четвертом годах…

– Разве это так важно?! Я своей роли не подчеркивал, был просто посредником между ними. Квасников с Курчатовым встречался много раз. И даже в самые последние дни перед его кончиной договаривался о новых встречах. Но увы…

– Эти события как бы разделили Вашу жизнь на две половины: ДО и ПОСЛЕ бомбы. Расскажите, пожалуйста, что было до? Как вы попали в разведку?

– В тридцать седьмом году я окончил полиграфический институт, начал работать инженером-технологом. Занимался парашютным спортом – два раза прыгал в Тушино, на праздниках в день авиации. Однажды секретарь парткома сказал, что мне надо заехать в ЦК. Заехал. Там со мной беседовали и направили на работу в разведку. Прошел годичный курс и получил назначение в Нью-Йорк…

– Несколько слов о том, что было после. Это ведь тоже целая жизнь, почти полвека. Наверное, были и другие операции, и другие зарубежные командировки?

– Были. Но ничего сравнимого по масштабам с атомной историей уже не было. Хотя по-своему все значительно. Я работал в Париже, в Берлине – получали очень важные материалы по электронике из Западной Германии. Орденом Красной Звезды отмечен этот период.

– А американский?

– Орденом Красного Знамени.

– Жизнь Вашего поколения вместила несколько эпох: царская Россия, Советский Союз, посткоммунистическая страна, как говорят сейчас. Державы, для которой Вы добывали атомные секреты, нет. Можно нарваться и на реплику: не стоило, мол, стараться! Вам не жалко прожитых лет?

Жестокий вопрос, но я должен задать его. Яцков, помешивая в чашечке чай, заваренный на душистой траве мелиссе, думает о чем-то своем. Эти поколения почти начисто выбиты войной. Из каждой сотни возвратились по два-три человека. Теперь осталось, наверное, по одному на тысячу или десять тысяч… И те, что остались, сегодня унижены и оскорблены очередями, нищенскими пенсиями и пайками. Какая горькая ирония судьбы: поколение победителей без отвоеванной в бою и труде победы. Знаю: многие из них жалеют, что дожили до этих дней. Яцков поднимает глаза:

– Нет, прожитых лет мне не жаль. И если бы начать, как говорится, сначала, я бы делал то же самое. Нашу роль в истории никто не вычеркнет. Вы знаете: у американцев были разработаны планы атомного нападения на Советский Союз. План «Троян», план «Дропшот»… В них назывались сроки атаки, количество бомб, предназначенных Москве, Ленинграду, Донбассу, другим промышленным центрам. Появление советского атомного оружия стабилизировало обстановку.

В последнее время опубликован ряд материалов, авторы которых, словно бы перетягивают канат между разведкой и наукой. Пустое это дело. Бомбу создавали ученые, инженеры, рабочие, а не разведка. Без них разведывательная информация ничего не стоит.

Самая достоверная и перспективная научно-техническая информация становится полезной только тогда, когда попадает на благодатную почву, когда понимается ее значимость. Так, случилось, считает А. Яцков, с информацией об атомном оружии. Информация разведки ускорила работы, а это дало выигрыш во времени, выигрыш жизненно важный, потому что атомный шантаж и «холодная война» в 50-е годы могли перерасти в войну.

– Еще и еще раз скажу, – говорит Яцков, – бомбу создает не разведка. Наша помощь ни в малейшей степени не умаляет заслуги И.В. Курчатова и его сподвижников. В невероятно сложных условиях они сумели в короткие сроки создать атомный щит и меч.

К началу 1944-го у нас уже были источники информации, которые работали в объектах «Манхеттен проджект», главным образом в Лос-Аламосской лаборатории, – продолжает Яцков.

В архивах разведки хранятся записки с изложением хода работ в США над атомной бомбой (февраль 1945 года), телеграфное сообщение из Нью-Йорка о предстоящем испытании бомбы и краткое описание ее устройства. (2 июля 45 года с этим материалом был ознакомлен Курчатов). В августе этого же года центр получил более подробное описание атомной бомбы – 22 листа английского текста, в октябре – 7 листов, в декабре – еще 14 листов на английском языке…

– Все они проходили через руки капитана Яцкова, в ту пору Яковлева.

Что вы чувствовали тогда? Представляли, о каком оружии идет речь?

– По-моему, до взрыва атомной бомбы никто, даже ученые, точно не представляли истинную силу этого оружия. Не случайно многие из них первыми выступили за запрещение атомной бомбы.

…В мае сорок пятого у нас были сведения о готовящемся испытании, а в июне мы располагали описанием самой атомной бомбы, что называется, в разрезе: все детали, состав, размеры, вес… Американская контрразведка длительное время не только не знала, что мы располагаем данными со сверхсекретных объектов, но и не догадывалась, что нам может быть известен сам факт их существования.

– Как вы сейчас живете?

– Сегодня получил пенсию – 2299 рублей и сорок копеек. Еще тысячу получает жена. Вот и считайте.

– Что считать? На двоих доходов ниже прожиточного минимума на одного.

– Вся надежда на садовый участок, – смеется Анатолий Антонович.

– У вас дома большая библиотека. Какие книги на этих полках самые любимые?

– Часто открываю Пушкина. Люблю Маяковского – в студенческие годы читал его со сцены. Перечитываю Достоевского, Булгакова… Слежу за новинками литературы.

– Какой вопрос Вы хотели бы задать себе сами?

– Можно не на атомную тему?

– Конечно.

– Когда же мы поймем, что распад великого Советского Союза, приведший к дикому разгулу национализма, преступности, междоусобным войнам, развалу экономики, обнищанию народа, – что этот распад не есть обретение Россией независимости (от кого?), а есть величайшая трагедия Российского государства?

Американская и английская разведки не зафиксировали даже сам факт интереса России к атомному оружию. Лишь в августе 1949 года Атомная комиссия США на основании анализа проб воздуха в атмосфере доложила президенту Трумэну, что в России произведен взрыв атомной бомбы.

Наша разведка использовала два главных обстоятельства для проникновения в атомные секреты.

Первое связано с Англией. Объективно оценив все условия, англичане по договоренности с партнерами продолжили исследования в США и Канаде. За океан направилась и значительная часть ученых. Используя эти обстоятельства, советская разведка переправила в США ценного агента. Работая в американском атомном центре, он передавал важнейшую информацию.

Во-вторых, в среде значительной части западной интеллигенции, ученых была сильна приверженность к коммунистической идее, идеалам социального равенства и счастья, путь к которым, по их представлениям, прокладывала коммунистическая Россия. К тому же на ее фронтах решалась судьба войны.

Это были, бесспорно, мужественные люди, великие идеалисты. С советской разведкой они сотрудничали абсолютно добровольно и бескорыстно во имя победы над фашизмом, во имя коммунистической перспективы. Питер и Хелен Крогеры отказывались даже, как свидетельствует А. Яцков, «от части своей зарплаты в пользу сражавшейся России», оставляя себе лишь необходимый минимум. Свою деятельность они не считали и не считают актом предательства.

Через много лет вместе со множеством других людей они переживут мировоззренческую драму. Но истина конкретна, и оценивать деятельность каждого человека нужно в конкретных исторических обстоятельствах. В тех обстоятельствах талантливые ученые-атомщики, люди разных национальностей – Клаус Фукс, Бруно Понтекорво, Алан Нанн Мэй, Дэвид Грингласс, Гарри Голд и другие – сделали свой выбор, протянув руку Москве. Среди них были и Крогеры, ныне наши соотечественники. Расскажу о них подробнее.

Во время гражданской войны, когда американский экспедиционный корпус генерала Грэвса высадился в Приморье, Питеру Крогеру было девять лет. В своих воспоминаниях Питер описывает заполненные рабочими кварталы Ист-Сайда в Нью-Йорке и митинг, на котором он был вместе с родителями. Рабочие дружно скандировали: «Руки прочь от России!» Те же слова кричали с огромного красного полотнища. «Этот день навсегда остался в моей памяти», – отметил много лет спустя Питер.

Закончив Иллинойский университет и поступив в аспирантуру, он не изменил своим взглядам, по-прежнему «появлялся на всех забастовках и демонстрациях». Социалистические убеждения Крогера окрепли в условиях «великого кризиса», парализовавшего экономику США на рубеже 20-30-х годов.

Прокоммунистические настроения в среде американской интеллигенции были в ту пору обычным явлением. Выдающиеся деятели культуры – писатели Т. Драйзер, Э. Колдуэлл, Ш. Андерсон, критики Э. Вильсон, И. Коули, журналисты Л. Стеффене, Э. Винтер в октябре 1932 года опубликовали идейный манифест «Культура и кризис», в котором предлагали единственное, по их мнению, рещение: «свергнуть систему, несущую ответственность за все кризисы». 6 том году в стране насчитывалось до 17 миллионов безработных – почти половина рабочего класса.

В Штатах назревала революционная ситуация. Правящий класс остро ощутил опасность. Ее четко сформулировал Франклин Рузвельт в ряде своих выступлений и публикаций. В частности, в письме одному из конгрессменов он отмечал: «Нет никакого сомнения…, что коммунистические идеи наберут силу по всей стране, если мы не сумеем поддержать старые идеалы и первоначальные цели демократии. Я знаю, что вы согласитесь со мной в том, что в США перед нами стоит не только опасность коммунизма, но равная опасность концентрации всей экономической и политической власти в руках тех, кого древние греки называли олигархией».

И только огромный опыт правящего класса, нашедшего альтернативный путь развития, чрезвычайная гибкость администрации Рузвельта, использовавшего теоретические находки английского экономиста М. Кейнса, в частности, идеи антимонополистического законодательства, смогли предотвратить катастрофу и вывести страну из кризиса путем реформ.

Питер полностью разделял взгляды сторонников Коминтерна. И потому его выбор был вполне логичным: он, интернационалист по убеждениям, в июльскую ночь 1937 года вместе с другими бойцами Интернациональной бригады перебрался через Пиренеи в Испанию, стал бойцом пулеметной роты.

«Во время наступления на фашистские позиции при Фуэнтас де Эбро, где в операции участвовали советские танкисты, – вспоминает Питер, – я был ранен в обе ноги пулеметной очередью». В госпитале с ним и познакомились советские разведчики, предложили помогать им. «Я охотно дал свое согласие, – продолжает Питер. – Мое посвящение в разведчики состоялось на одной из вилл в Барселоне».

Вернувшись в США, Крогер не потерял свою связь с Россией. А вернее сказать, даже упрочил. Потому что теперь их стало двое: Питер и Хелен, его жена, друг, единомышленник. Питера восхищали самостоятельность и боевитость Хелен, ее способность быстро принимать разумные решения.

Жизнь не баловала эту женщину. В тринадцать лет ей пришлось оставить родной городок в штате Массачусетс, где на текстильной фабрике работала ее мать, и отправиться в Нью-Йорк, искать лучшей доли. Здесь девушка настойчиво занималась самообразованием, примкнула к рабочему движению.

Весной 1942 года, когда Питера призвали на военную службу, все его разведывательные связи легли на плечи Хелен. Это была работу «с очень ценными агентами». Один из них занимал «важное положение в Управлении стратегических служб» (разведка). Другой имел доступ к информации исключительной значимости о работе над атомной бомбой. Бесценный материал она доставляла в Нью-Йорк Анатолию Яцкову, руководителю этой разведывательной группы.

Хелен оказалась способной разведчицей. Ей приходилось часто ездить по стране, встречаться с разными людьми, получая от них сугубо секретную информацию. Не раз лишь выдержка, находчивость, юмор спасали ее от неминуемого провала.

Тем временем Питер воевал в Европе, он был среди англо-американских десантников в Нормандии, сражался в Бельгии, закончил войну в Германии и в ноябре 1945 года демобилизовался: «Заряженный радостью и оптимизмом от общей победы я вернулся в Нью-Йорк и вновь приступил к разведывательной работе».

В те дни советская разведка в США и Канаде получила коварный удар в спину. Изменил шифровальщик советского посольства в Оттаве. Несколько десятков агентов были провалены. Большинство из них занимали ведущие, ключевые посты в госдепартаменте, американской разведке, министерстве финансов и т. д. Ряд разведчиков, и в их числе А. Яцков, И. Ахмеров и некоторые другие, были вынуждены срочно покинуть США.

Однако часть советской разведывательной структуры в США в тот раз устояла. Вне подозрений остались, в частности, Крогеры и их группа «волонтеров», среди которых были агенты-атомщики.

Лишь в 1950 году американские власти раскроют одного из тех, с кем Хелен поддерживала оперативную связь, и Крогерам придется срочно покинуть Америку. В Россию их сумел отправить сотрудник советской разведки Ю. Соколов. «Ему наше благополучное путешествие, – скажет позднее Крогер, – стоило многих седых волос».

Питеру довелось недолго поработать с выдающимся советским разведчиком Рудольфом Абелем. Вот как он описывает свое первое впечатление о встрече с Абелем.

«Поначалу у нас сложилось впечатление, что перед нами фермер из Новой Англии. Одет в легкую рубашку, а на голове мягкая соломенная шляпа – словом, он ничем не отличался от любого простого американца. Мы сожалели, что нам удалось проработать с ним только десять месяцев. Это был незаурядный человек и талантливый разведчик».

Провал одной из связей Хелен, как было отмечено, и профессионально четкий вывод Крогеров из-под удара не затронули деятельность Рудольфа Ивановича Абеля. Он успешно продолжал свою миссию до 1957 года.

В июне 1957 года Абель попал в ловушку, подстроенную в результате предательства американской контрразведкой. На суде ему было предъявлено обвинение в «заговоре с целью военного и атомного шпионажа…» Суд присяжных приговорил разведчика к длительному тюремному заключению. Но в тюрьме он провел, к счастью, лишь несколько лет. Его обменяли на Р. Пауэрса, пилота американского разведывательного самолета «У-2», сбитого 1 мая 1960 г. в районе Свердловска (ныне Екатеринбург).26

В обвинительном акте констатировалось: «Начиная с 1948 года или примерно с этого года… Рудольф Иванович Абель, известный также как Марк и Мартин Коллинз и Эмиль Р. Голдфус, в нарушение закона преднамеренно и по своей воле вошел в сговор… с другими лицами, неизвестными Большому жюри… с целью передачи сообщения и пересылки в СССР… документов, текстов, фотографий, негативов, фотоснимков, планов, карт, моделей, заметок, инструментов, приспособлений и информации, касающейся вооружения, оснащения и дислокации вооруженных сил Соединенных Штатов, а также информации, касающейся американской программы в области атомной энергии…»

Рудольф Абель мужественно перенес суровые испытания и, выполняя свой долг, не раскрыл лиц, сотрудничавших с ним. Для Америки они остались неизвестными.