Борьба с безумием

Глава 8

Меня несколько смущает то признание, которое я дол­жен сделать, повествуя об этом критическом моменте в жиз­ни Джека Фергюсона. Прошел всего год со времени его прибытия в больницу Траверз-Сити, а газеты уже превоз­носили его имя, создавая ему солидное положение в науке. Я задумываюсь над тем, как мне все это рассказать, чтобы вы мне поверили. События, о которых пойдет речь, прав­дивы и точны, как сама истина. Но, помня все ужасы прош­лой жизни Джека, вспоминая о его слабости и неустой­чивости, вы вправе спросить, как мог человек, так низко павший всего четыре года назад, - как мог он так высоко подняться? Как мог Джек так быстро и так успешно ис­править свое умственное здоровье? Должен признаться, что временами я и сам только наполовину верю в те не­обычайные дела, которые творятся в сумасшедшем доме Траверз-Сити, не говоря уж об их грандиозных планах на будущее. И все же описываемые события ни на шаг не отступают от истины, а те надежды, которые они несут с собой темным и слабоумным представителям челове­чества, - абсолютно верные надежды. Но где же тогда мое собственное мокси, если я так нерешительно при­ступаю к рассказу о том, что происходит в действитель­ности?

Почему мне трудно писать с такой же правдивостью и убежденностью о хорошем Джеке Фергюсоне, как я писал о дурном?

Конечно, Джек Фергюсон не первый боец из тех, кото­рые, получив нокаут, вскакивают на ноги при счете «девять», снова бросаются в бой и побеждают. И я снова вспоминаю старого средневекового Мейстера Экхарта, ко­торый редко встречал людей, совершавших великие дела без того, чтобы сперва не сбиться с пути и не наделать глупостей. Был также поэт Джон Драйден, который сказал, что «высокий ум безумию сосед». А разве Ван-Гог не создал свои бессмертные полотна, будучи сумасшедшим? С Фергюсоном произошло как раз обратное: он сейчас работает с неожиданной для него, новой, трезвой и здоровой психи­кой. Но и это не так уж редко встречается.

В сточной канаве, куда попал Джек, он пережил глубокий духовный сдвиг, и в этом он нисколько не отли­чается от многих тысяч членов общества «Анонимные алкоголики», которые выбирались из канавы с более силь­ным характером, чем у многих так называемых нормаль­ных людей.

Вспомним также Федора Достоевского. Ему, как и Дже­ку Фергюсону, определенно повезло. У Достоевского была своя Анна, которая вырвала его из темных глубин игорно­го дома, чтобы он мог дописать свое великое произведение «Братья Карамазовы». У Джека Фергюсона была своя Мэри.

- Когда мы с Мэри приехали знакомиться с больницей Траверз-Сити, - рассказывает Джек, - мы первым делом пошли осматривать ее территорию. Повсюду была чистота, больничные корпуса были выкрашены и, видимо, хорошо содержались.

Поднявшись на холм, они увидели перед собой серо-голубые волны большого канала Траверз, катившиеся в синий простор озера Мичиган.

- Вот где неплохо порыбачить, - сказал Джек. - Обя­зательно поедем, как только немного разгружусь.

Старые чистые кирпичные здания с остроконечны­ми крышами обступали их со всех сторон. В них поме­щалось более 3000 обиженных судьбою душевнобольных людей.

- Кучка больных работала на лужайке, - рассказывал Джек, - мы наблюдали за ними из-за кустов. То один, то другой из них делал что-нибудь не так или не делал того, что нужно. Интересно было видеть, как надзиратель под­ходил к каждому в отдельности, но не ругался и не кричал, а только молча помогал ему. Надзиратель не знал, что за ним наблюдают, - подчеркнул Джек, - так что это была, очевидно, обычная манера обращения с больными.

В корпусах, которые они осматривали, была исключи­тельная чистота.

- Всего восемь часов назад, - сказал Джек, - мы уеха­ли из обстановки, которая была полной противоположно­стью тому, что мы увидели здесь.

Джек сказал, что их решение остаться в Траверз-Сити сразу определилось, как только они вступили на террито­рию больницы. Они осматривали палаты для самых беспо­койных, палаты, которым полагается быть грязными, но они не были грязными. Пациенты выглядели опрятными и чистыми, и все они были одеты по-разному. А в Логэнспорте Джек видел только монотонную картину больничных па­лат, где все пациенты были одеты в одинаковую форменную одежду, как каторжники.

Беседуя с директором больницы доктором Шитсом, Джек чувствовал, что попал в совершенно новый мир. Он видел, что доктор Шитс переживает за своих больных, включая и самых тяжелых, как будто это были не безумцы, а только несчастные люди, сбившиеся с пути. В нем совер­шенно не чувствовалось того раздражения, которое часто внушают нам сумасшедшие, опустившиеся до положения животных, - раздражения, которое естественно возникает из-за их ужасного поведения. Доктор Шитс извиняющимся тоном сказал, что в его больнице не применяется большая те­рапия, которая могла бы разгрузить учреждение или хотя бы основательно сократить его населенность. Он сказал Джеку, что, к сожалению, бюджет больницы не позволяет пользоваться новыми успокоительными лекарствами, как тиразин и серпазил, которые тогда только начинали будо­ражить умы психиатров. Но Джек может сколько угодно за­ниматься лоботомиями - тут есть сотни хроников, возбу­жденных и безнадежных, среди которых он найдет немало больных для оперативного лечения.

- Доктор Шитс - это доктор для докторов, - говорит Джек, - благороднейший джентльмен. После беседы с ним мы с Мэри почувствовали, что наполовину уже устроены в Траверз-Сити.

Что-то особое было в атмосфере этой больницы, что от­личало ее от других психиатрических больниц, в которых Джек бывал как наблюдатель или как пациент. Безумие бушевало в каждом ее уголке, но обитатели выглядели такими опрятными, такими чистыми.

Каким же способом это достигалось? Джек настойчиво расспрашивал об этом сестер-надзирательниц, и они сами по себе могли быть ответом на вопрос. Это была их личная мораль. Они не применяли никаких чудодейственных лекарств. То, что они давали этим диким, грязным, опасным несчастливцам, не было наукой. То, что они могли им дать, было какой-то отрицательной величиной. Они не злились и не проклинали судьбу, когда больные становились агрес­сивными; они не сердились, когда больные обгаживались еще и еще раз; они не раздражались оттого, что снова и снова приходилось одевать больных, срывавших с себя одежду. Их терпение было «не от мира сего».

Вот что лежало в основе поведения сестер-надзиратель­ниц: они всегда помнили, что имеют дело не со здоровыми, а с больными людьми. «Может быть, эти сестры тоже иску­пают свои грехи?» - думал Джек.

Сестры-надзирательницы следили за Джеком, когда он обходил больницу; каким-то путем до них дошли сведения, что Джек известный психохирург, с корнем удаляющий безумие у больных, которые до этого считались безна­дежными.

- У меня было такое чувство, что сестры молчаливо просят, умоляют нас приехать в Траверз-Сити и поскорее взяться за дело, - сказал Джек.

Итак, в благоприятной атмосфере желтых кирпичных зданий, расположенных на живописных холмах и обращен­ных фасадами к чистым синим водам озера Мичиган, все было подготовлено для Джека-Давида, чтобы тот мог на­чать боевые действия против Голиафа-безумия. И тут же с первого шага перед ним встала дилемма. Она была рож­дена его честностью.

С одной стороны, он стоял на верном пути, когда после­довал совету видного Гарвардского нейропсихиатра доктора Гарвея Кушинг, который сказал: «Задача психиатров - вернуться в дома умалишенных и в лаборатории, которые они гордо называют пройденным для себя этапом». Совер­шенно верно. Эта больница и есть его лаборатория. У мно­гих тяжелых психотиков он может за пять минут иссечь безумие, которое годами не удавалось ликвидировать пу­тем уговоров на кушетке докторского кабинета.

С другой стороны, существовало зловещее мнение, вы­сказанное столь же крупным чикагским нейропсихиатром доктором Персиваль Бэйли: «Великая нейрохирургическая революция (лоботомия) оказалась безрезультатной: она не разгрузила больниц нашего штата».

Опять-таки верно. Еще в Логэнспорте, как вы припоми­наете, у Джека зародилось сомнение, что у ледового топо­рика нет будущего в лечении шизофрении. Крошечные пи­люли серпазила обладали силой прояснять головы, которые после лоботомии оставались туманными. Это был как бы особый вид химической лоботомии, временного вмешатель­ства, тогда как операция ледовым топориком навсегда раз­рушала мозговую ткань, которую уж невозможно восста­новить.

Вот какая дилемма встала перед Джеком: специалист по лоботомии, он в душе стал уже химиком-клиницистом. А тут пришли вести из Франции о новом, еще более силь­ном успокоительном средстве, чем серпазил, с которым Джек работал.

Химическая его формула звучит страшновато: «10-(3-диметил-аминопропил)-2-хлорфенотиазин». Это вещество было синтезировано мудрыми химиками фирмы Рона-Пу-лэнк в Париже. Профессор Дж. Е. Стеглин из Базельской психиатрической клиники в Швейцарии сообщил, что с по­мощью этого средства удалось выписать из больницы по­ловину больных. С применением правил химической сте­нографии оно было названо хлорпромазином. Средство это было освоено и выпущено в Америке под торговой мар­кой «торазин» фармацевтической фирмой Смит-Клайн-Фрэнч.

Как раз в то время сотни канадских и американских вра­чей проводили клинические испытания серпазила и торазина в надежде, что то или другое из чудодейственных снадо­бий - а еще лучше при совместном их употреблении - нач­нет опустошать наши сумасшедшие дома.

Но Джеку Фергюсону, уединившемуся на берегу боль­шого канала Траверз, - где ему было достать серпазил, где достать торазин? Кто из фармацевтической фирмы Сиба, выпускающей серпазил, или из фирмы Смит-Клайн-Фрэнч, вырабатывающей торазин, - кто слышал когда-нибудь о докторе медицины Джоне Т. Фергюсоне, замкнувшемся и своей далекой северной крепости? Никто.

И где взять денег на покупку пилюль для психобольни­цы Траверз-Сити? Их не было совсем. Как же нашему хи­мику-клиницисту Джеку Фергюсону приступить к испыта­нию этих могучих пилюль, которых он не имел?

- Занимаясь отбором больных для лоботомии, в ожи­дании заказанного оборудования и инструментов для про­изводства лоботомии, - рассказывает Джек, - я случайно разыскал в больничной аптеке небольшой запас серпазила и торазина.

Флаконы с таблетками лежали, обрастая пылью, на ап­течной полке; Джек, конечно, немедленно их реквизировал и пустил в ход.

- Затем я узнал, что у каждого из больничных врачей хранился небольшой запас образцов. Их мне тоже удалось выманить. А тут стали поступать пополнения от агентов Сиба и Смит-Клайн-Фрэнч. И дело закипело, - продол­жает Джек, улыбаясь.

Джек не рассказывал мне, приглашал ли он кого-либо из товарищей врачей принять участие в его сомнительной затее с химическим лечением. Возможно, что и нет, может быть, следовало это сделать, но Джек был ученым-одиноч­кой. Работая один, он по крайней мере был избавлен от не­обходимости отстаивать свой метод. Его химическая затея действительно выглядела сомнительно, потому что он на­чал испытывать новые успокоительные лекарства только на самых тяжелых, самых безнадежных, окончательно потеряв­ших разум больных. Наперекор всякому здравому смыслу он пытался именно их вернуть к ясному сознанию. Но по­чему же?

Пусть Джек сам ответит на этот вопрос. Вот его рассу­ждения. Ранние, мягко протекающие формы сумасшествия - неподходящий материал для лечебных опытов. Они не да­ют достаточно сильного контраста между «до» и «после». Этот контраст будет малозаметен, если у человека со слабо расстроенной психикой вы добьетесь некоторого улучшения. Эффект лечения определится гораздо вернее у тяжелого хроника, если вам удастся вывести его из глубокого психо­тического состояния и добиться явного улучшения. Вот почему так легко обмануться при лечении ранних, не запу­щенных случаев болезни. Давайте послушаем, что говорит по этому поводу не менее ярый критик доктор Д. О. Гебб из Монреаля. Он ставит вопрос о том, как определить ре­зультативность лечения. Дело это нелегкое. «Потому что, - пишет доктор Гебб, - среднее число психических больных, выздоравливающих без всякого лечения, составляет 30, 35 и до 40 -процентов всех больных... Эти цифры широко варьируются от одной серии пациентов к другой».

Откуда же вы узнаете, что данный случай выздоровле­ния после пилюль - не более как простая случайность? Вы можете это узнать с большей достоверностью - к этому-то и сводится теория Джека, - если будете испытывать новое лечение только на самых тяжелых, самых безнадежных хрониках, потому что эти больные никогда не выздоравли­вают самостоятельно.

Так рассуждал Джек, а, кроме того, я подозреваю, у него где-то еще таилась мысль, что люди, считая его затею заранее обреченной на неудачу, оставят его в покое с эти­ми «дурацкими выдумками». Это было похоже на Джека, одинокого волка.

И вот осенью 1954 года доктор Джон Т. Фергюсон на­чал испытывать действие серпазила и торазина на плохое поведение самых тяжелых, самых неисправимых хроников из 1003 умалишенных женщин, находившихся под его наб­людением в больнице Траверз-Сити. Не было у него ни ре­зидента, ни интерна, никакого другого врача, чтобы помочь ему в этом деле. Он имел только 107 сестер-надзиратель­ниц, которые были его руками, его ушами, его глазами. Они работали изумительно, говорит Джек, потому что, не буду­чи ни врачами, ни психологами, ни психиатрами, «все они имели высшее образование или равноценное ему».

И они действительно прекрасно работали - эти сестры, потому что годами жили со своими больными, заботились о них и, несмотря ни на что, нежно любили их - вопящих, грязных, удрученных горем, оцепенелых или внезапно разбушевавшихся, замышлявших покончить жизнь само­убийством или убить кого-нибудь. Эти 107 женщин-на­дзирательниц знали все повадки и причуды, страхи и внутренние муки своих больных, когда их ненормальное поведение разгоралось или ослабевало день ото дня, с часу на час.

Все это они отмечали на картах «профиля поведения», когда-то придуманных Джеком для лоботомированных больных в Логэнспорте. Три раза в день сестры-надзира­тельницы давали больным глотать в своем присутствии назначенные лекарства и отмечали принятые ими дозы с точностью до одного миллиграмма. Три раза в день они клали лекарства в пищу больным, которые отказывались глотать пилюли, и следили за тем, чтобы пища была съе­дена.

А Джек Фергюсон очарованным взглядом наблюдал мягкое, успокаивающее (чуть-чуть угнетающее) действие серпазила и торазина, которые его остроглазые и предан­ные сестры-надзирательницы раздавали все новым и новым сотням неизлечимых больных. На этой стадии своего экс­перимента Джек придерживался больше серпазила, чем то­разина. Сельский доктор в Джеке боялся, может быть, и без особых оснований, вредного побочного действия то­разина.

Ну конечно же, оба эти лекарства - прекрасные успо­коители, действующие мягко и верно. Особенно хорошо усмиряют они больных, которые ведут себя сверхактивно, буйно, злобно, агрессивно. Они успокаивают даже худших из них - тех, чье неистовое поведение вынуждает иногда прибегать к помощи специально вызванного отряда надзи­рателей-мужчин.

Под влиянием лекарств многие из них делаются крот­кими ягнятами, и буйные палаты больницы иногда кажут­ся спокойными, как церковь, и тихими, как собрания ква­керов. Все это, конечно, было не новостью, поскольку о действии серпазила сообщил уже доктор А. А. Саинз из Иова-Сити и доктор Натан С. Клайн из Роклэндской боль­ницы в Нью-Йорке и доктора Ноце, Уильяме и Рапопорт из Модесто в Калифорнии; а действие торазина было уже отмечено многими европейскими психиатрами, а также американцами, начиная с доктора Г. Е. Лэмана в Мон­реале.

Но вот, когда лечение успокоительными средствами так заметно изменило атмосферу в больнице Траверз-Сити, что-то зловещее, что-то печальное стало проявляться в дей­ствии серпазила (и торазина тоже), вызывая беспокой­ство у Джека Фергюсона и его сестер-надзирательниц.

Серпазил был безвредным средством, - во всяком слу­чае, казался таким. Джек убедился, что его можно при­менять в огромных дозах без какой-либо серьезной реак­ции для успокоения самых буйных, самых неукротимых психотиков. Но по мере того, как Джек все более и более удлинял периоды лечения, серпазил стал уж не только успокаивать больных, а проявлять более глубокое дей­ствие.

Многих он погружал в дремотное, летаргическое состо­яние. Это был не тот негативизм у некоторых психотиков, которые «отшатываются» от всякого лечения. Интересную форму сна вызывает длительное употребление серпазила. Это достаточно глубокий сон. Однако больных легко раз­будить и привлечь их внимание. Но если их оставить в по­кое, они вновь засыпают. Джек был в отчаянии. Пока не наступала эта сонливость, серпазил и торазин так хорошо рассеивали фантазии и галлюцинации больных, так хо­рошо их успокаивали. Когда Джек прекращал лечение, больные быстро просыпались, но тут же возвращалось их безумие.

Однако это было еще не самое худшее. Некоторым больным Джек продолжал давать серпазил, невзирая на летаргию, в надежде, что это временное явление, которое само собой пройдет.

Вскоре эти чрезмерно успокоенные страдальцы погру­зились в черную депрессию, в меланхолию. У них появи­лось дрожание головы и рук, как при болезни Паркинсона, потом они совсем оцепенели, стали пускать слюну и нести всякий вздор.

И еще одно неприятное явление заметил Джек при испытании серпазила и торазина: они давали успокоитель­ный эффект только у возбужденных, агрессивных, сверх­активных психотиков, но нисколько не помогали больным, которые находились в депрессивном, меланхолическом со­стоянии; наоборот, они еще глубже погружали их в унылое настроение.

Джек и его сестры-надзирательницы совсем пали духом, когда через пару месяцев сонливость и уныние стали широко распространяться среди пятисот больных, которых они начали было успокаивать с такими добрыми надеждами.

Что же это за лекарства против безумия, если они внутренне опустошают людей при попытках смягчить их безмерное возбуждение, и чем же они лучше бромидов или фенобарбитала? Неужели для того, чтобы сделать больницу Траверз-Сити приятным и тихим учреждением, надо превратить ее в дом летаргии? Нет, это не те лекар­ства которые можно давать больным в больших дозах, а потом предоставить их самим себе. Они довели уж этим угнетающим лечением некоторых несчастных до попыток са­моубийства...

И еще один вывод сделал Джек: эти лекарства отнюдь не излечивали хроников с далеко зашедшими формами безумия. Унылое настроение, наступавшее вслед за перио­дом удивительного спокойствия, - эти явления депрессии почти всегда исчезали с прекращением лекарств.

После этого больные испытывали блаженное спокой­ствие, а их ясное сознание, казалось, одерживало верх. Но часто случалось, что после отмены успокоительных средств больные впадали в дикое и буйное состояние. Они били стекла и ломали мебель. Они пытались убивать друг друга или сестер-надзирательниц.

Не лучше ли Джеку поторопить начальство с получе­нием лоботомического оборудования и зарядиться энер­гией для производства пятисот операций?

Все эти неприятности и огорчения только еще начина­лись, когда доктор Франк Моор, клинический консультант фармацевтической фирмы Сиба, прибыл в больницу Тра­верз-Сити, но вовсе не для того, чтобы повидаться с док­тором Джоном Т. Фергюсоном. Он никогда и не слышал о Фергюсоне. Он приехал к ученому фармакологу боль­ницы доктору Уильяму Г. Фандербарку, который любезно пригласил Джека познакомиться с доктором Моором. Это была рука судьбы. Или, как любит выражаться Джек, «должно быть, всевышний опять положил руку мне на плечо».

Доктор Моор показал Фандербарку и Фергюсону ки­нофильм, заснятый парочкой невоспетых киногениев, док­тором Эрлем и мистером Вольфом из лабораторий Сиба в Соммите. В фильме была показана обезьяна макакус ре­зус, одно из самых злых лабораторных животных. Слу­житель осторожно держал ее в длинных, толстых, укусо-устойчивых и когтеустойчивых рукавицах. В вену этого опасного зверька вводится один шприц серпазила. Менее чем через час наступает трансформация, полная метамор­фоза в поведении животного. На глазах у зрителя про­исходит коренное изменение врожденных инстинктов обе­зьяны. Она становится кроткой и смирной. Она ласкается к служителю и прижимается к нему, как щенок. Она по­хожа на милого ребенка. Она совершенно спокойна, но в то же время быстро реагирует на окружающую обста­новку. Это было бы очаровательное комнатное животное, если бы можно было все время держать его под серпазилом. К сожалению, это невозможно. Но как бы то ни было, обезьянка своим поведением вызывает представление о гря­дущем золотом веке, когда, символически выражаясь, лев будет лежать рядом с ягненком. Хорошо было бы разработать технику введения этого умиротворяющего средства гнусной кучке агрессоров в нашем мире...

Этот фильм, который я смотрел с восхищением несколь­ко лет назад, на Джека Фергюсона произвел иное впечат­ление. Не то чтобы Джек не оценил по достоинству его замечательную научную ценность. Фильм, конечно, помо­жет фирме продать гору серпазила. Но что касается самого Джека Фергюсона, то ведь он уж наблюдал действие этих успокоителей на собственной орде опасных больных. Все ли показал доктор Моор в своем обезьяньем представлении? В палатах больницы это чудесное снадобье чересчур уж успокаивало больных, вплоть до жестокой хандры, до пар-кинсоновской тряски, до попыток самоубийства.

Где же тот фильм, который покажет ему, как в таких случаях нужно поступать?

И неожиданно громко для его низкого, ровного голоса, с извиняющейся улыбкой Джек рассказал доктору Моору о своих огорчениях с серпазилом.

Вот «профили поведения» его больных. Когда серпазил делает их спокойными, близкими к выздоровлению, а затем погружает в глубочайшую депрессию, что может сделать здесь доктор Фергюсон? Что может предложить ему Сиба?

Джек объяснил доктору Моору, что он пытался побе­дить серпазиловую депрессию крепким кофе, чистым кофеином, амфетаминами - бензедрином и бекседрином, - ксиэфедрином и другими известными ему лекарствам», которые без вреда для больного могут стимулировать ослабевший мозг. Но действие этих лекарств оказывалось либо чересчур грубым, либо слишком слабым, чтобы вывести больных из серпазиловой меланхолии и вернуть к актив­ному но спокойному уравновешенному поведению.

Франк Моор молча и внимательно слушал, не спуская глаз со скромного больничного врача. Под внешним обли­ком краснощекого, круглолицего, добродушного и улыба­ющегося Джека Фергюсона Франк Моор угадал яростный порыв к действию, неугасимое желание найти что-нибудь такое, что могло бы сделать прекрасное успокоительное средство действительно практичным, получить химический стимулятор, который мог бы взаимодействовать с серпа­зилом. Чтобы больные не оставались глупо, печально спо­койными. Чтобы возбудитель и серпазил, работая совмест­но, могли сделать больных активно-спокойными, может быть, даже вернуть им человеческий облик и ясное со­знание, с которым большинство из них сможет уйти домой, в свою семью. Если только семья захочет их при­нять...

«Что ж мы можем ему предложить?» - думал про себя строгий и спокойный доктор Франк Моор.

Так-то и случилось, что поздней осенью 1954 года док­тор Джон Т. Фергюсон начал работать в содружестве с фирмой Сиба. Теперь он мог иметь сколько угодно сер­пазила для укрощения своих сверхактивных пациентов. И теперь он стал настоящим клиницистом-химиком. Сиба прислала ему два химических препарата, и ему, Джеку Фергюсону, предстояло быть первым в мире исследовате­лем, испытывающим действие этих возбудителей на мозг умалишенных, и проверить, не облегчают ли эти средства меланхолическое состояние. И особенно важно было выяс­нить, смогут ли они противодействовать серпазиловой де­прессии.

Джек приступил к своим клиническим исследованиям и начал с неудачи. Препарат БА-14469 был синтезирован большими учеными фирмы Сиба в Базеле, в Швейцарии. Он показал сильное стимулирующее действие, напомина­ющее действие декседрина, может быть, еще более силь­ное на лабораторных животных. БА-14469 должен был так же действовать на людей. Очень осторожно Джек стал скармливать его нескольким шизофреникам, находив­шимся в кататоническом оцепенении. Эффект был потря­сающий! Казалось прямо сверхъестественным, как быстро пробуждал он этих несчастных, проводивших свои дни лежа на полу.

- БА-14469 действительно поднимал их с пола, это верно, - рассказывал Джек, - но, увы, скоро нам пришлось стаскивать их с потолка.

Через неделю они стали, правда, весело попрыгивать. А через девять дней после того, как Джек отменил БА-14469, двое больных, которые показывали такое при­ятное оживление, начали дергаться в зловещем танце, напоминавшем пляску св. Витта. Таково было боевое кре­щение Джека, клинициста-химика.

- По-человечески я был очень встревожен, - сказал Джек. - Я уже видел перед собой неизбежную смерть больных, унижение, судебный процесс...

Но оставался еще химический компаньон БА-14469 - препарат БА-4311, значительно менее активный возбуди­тель мозговой деятельности у животных. Он был облада­телем громкого химического названия «фенил (альфа-пиперидил) уксуснокислый метиловый эфир», а для краткости его называли «метилфенидилацетат». Хоть он не завоевал еще себе популярности в клинической практике, фирма Сиба присвоила ему торговую марку «риталин». Стиму­лирующее действие риталина оказалось настолько слабым по сравнению с БА-14469, что ученые фирмы Сиба вооб­ще не возлагали на него особых надежд. Такого же мнения придерживался и Джек, который с осторожностью сель­ского врача, боящегося причинить вред самому скромному пациенту, все же приступил к испытанию нового препа­рата на группе вялых и подавленных больных. По правде говоря, напуганный неприятностями с БА-14469, Джек почти и забыл о том, что начал испытание риталина.

Риталин имел свою любопытную лабораторную преды­сторию. Он был синтезирован доктором Чарльзом Гофма­ном в Базеле лет шесть назад. Ученые фирмы Сиба Р. Мейер, Ф. Гросс и Дж. Трипод сообщили, что риталин оказывает возбуждающее действие на собак, крыс, мышей и даже на кроликов и после некоторого периода метания по клетке они становятся как бы утомленными. В об­щем же риталин - исключительно безвредное средство.

Действие огромных доз риталина сказывается лишь в том, что, попрыгав как следует, животные кажутся приятно расслабленными и усталыми.

Джек нашел в литературе только одно сообщение об опыте с риталином на людях, не психотиках, а нормальных людях. Ученые фирмы Сиба А. Драссдо и М. Шмидт устроили занятный эксперимент с риталином. Они накачали группу добровольцев фенобарбиталом до такой степени, что те потеряли способность производить простые арифметические вычисления. Но через несколько дней, когда им стали давать фенобарбитал вместе с риталином, они поразительно быстро и точно производили свои мате­матические расчеты.

Это был единственный опубликованный опыт с дей­ствием риталина на человеке, и в этом сообщении еще ука­зывалось, что у 70% из шестидесяти подопытных людей наблюдалось чувство «приятного возбуждения». Важно было то, что риталин не вызывал у этих людей «перевоз­буждения». «Что ж это за опыт? - думал Джек Фергюсон. - Накачать людей барбитуратом только для того, чтобы при помощи риталина восстановить их математические способности». Джек улыбнулся. До чего академично мыслят эти лабораторные ученые! Однако постойте...

Надо все же посмотреть на своих риталинированных психотиков, хотя сестры ему еще ничего не сообщили. Лучше уж самому взглянуть на них, думал Джек, вспо­миная страшные времена в Гэмлете, когда он, оглушенный барбитуратами, опрокинул на себя кастрюлю с горячим кофе - крепким кофе, которым он пытался вывести себя из барбитуратовой депрессии.

Так Джек Фергюсон пришел к своему дню из дней, первому дню открытия, хотя открытый им факт казался чрезвычайно скромным и малозначащим.

Сестра-надзирательница, дежурившая у риталинирован­ных больных, пришла к д-ру Фергюсону с рапортом. Вот больная, которая годами завязывала свою одежду в узлы. Она перестала зто делать. Вот другая, никогда самостоя­тельно не встававшая со стула; теперь она сама встает и идет к умывальнику. А вот и третья, которую всег­да приходилось вталкивать в шеренгу больных, шедших в столовую обедать. Теперь она занимает свое место в строю совершенно добровольно.

Все эти перемены в поведении были незначительны, но весьма знаменательны. Джек стал присматриваться к тем десяти кататоничкам, которых он первыми посадил на ри­талин. Любопытно было наблюдать: все они стали как будто немного живее. Некоторые проявляли желание поздороваться за руку с доктором Фергюсоном - до риталина они смотрели на него мертвенно-тусклым взглядом.

Но стимулирующее действие риталина по сравнению с БА-14469 было настолько мягким, что трудно было его сразу заметить. Нет, не то ему требуется. Надо найти та­кой препарат, который мог бы основательно подхлестнуть мозговую деятельность, вроде БА-14469, только менее вредный.

Для борьбы с серпазиловой депрессией надо иметь что-нибудь более ударное, чем слабенький риталин.

- Посмотрите на миссис Бланк, - сказала Джеку де­журная сестра. - С тех пор как мы посадили ее на рита­лин, она сильно переменилась. Подумать только - при­шлось глушить ее электрошоком, чтобы с нею можно было жить.

Джек все больше и больше усиливал дозу риталина для наиболее угнетенных больных - для больных с глубо­кой серпазиловой депрессией, и действие риталина на этих людей было медленным чудом. Когда Джек заводил с ними разговор, то вместо прежнего упорного молчания некото­рое подобие улыбки появлялось у них на лице, глаза ста­новились светлее и взгляд их был живым, а не мертвенно-тусклым. Джек продолжал осторожно повышать их трехразовую дневную дозу риталина. Вот сидит больная и улыбается.

- Я с трудом мог поверить. Она сидит на сту­ле, - рассказывал Джек. - Ведь это что-то значит - си­деть на стуле после того, как человек годами лежал на полу.

По прошествии двух месяцев эта женщина могла уже сама есть, сама ходить к умывальнику, могла с небольшой помощью одеться и раздеться, ходила на прогулки и в кино. Из «ничего» она стала человеком...

Не прекращая давать серпазил больным с серпазило­вой депрессией, Джек добавлял к нему риталин, и у большинства больных эта комбинация изгоняла хандру, не снимая в то же время приятного серпазилового спокойствия. Вот небольшая сводка, собранная из «профилей поведения»:

«38 больных были недвижимы. Теперь 14 из них раз­гуливают вполне самостоятельно; 14 - сидят, но объем движений у них гораздо больше; 10 из 38 ходят, но нужда­ются в некотором подталкивании».

Оставалось только признать, что этот мало популяр­ный, мягкий и слабенький препарат определенно обладает положительными свойствами. Риталин оказался приятным сюрпризом. Получить столь явный эффект на безнадежных хрониках и вырожденцах - это граничило с чудом. Что из того, если приходилось систематически повышать дозу ле­карства? Ведь оно было так сверхъестественно безвредно. И с самого первого самостоятельного движения, с первого слабого блеска в глазах надо было запастись терпением и ждать, пока больные не начнут ходить, не научатся коор­динировать свои движения... Встают тени прошлого - да­лекие воспоминания об экспериментах Уильяма Лоренца, который впервые смог добиться светлого интервала, впер­вые установил, что химическими средствами можно сдви­нуть маску безумия и открыть глубоко спрятанное под нею ясное сознание - на какие-то минуты, в лучшем случае на пару часов. Но вот перед Джеком его умиротворен­ные больные, сначала погруженные в депрессию серпази-лом, а потом возвращенные к активной деятельности риталином.

Им уже не приходится показывать дорогу к умываль­нику, или учить их есть, или одеваться без посторонней помощи. Они сами восстанавливают у себя эти привычки. Многие даже без тренировки. Много лет они задерживали, прятали в себе эти культурные навыки, которым их обу­чали в детстве, хотя в эти долгие сумасшедшие годы они вели себя более беспомощно, более бесстыдно, чем жи­вотные.

- Это похоже на умственное пробуждение, - ска­зал Джек, - пробуждение к окружающей действитель­ности.

Казалось, что эта действительность росла и расширя­лась для них, пока их держали на комбинации серпазила с риталином, от которой они становились спокойными и в то же время активными.

И вот какая мысль осенила Джека. Эту мысль внушил ему факт совместного действия серпазила и риталина. Бе­зумие - это нечто большее, чем ненормальное поведение. Безумие может проявиться в сверхактивном поведении - и серпазил или торазин успокаивает больного. Оно может также выразиться в слабоактивном поведении - и риталин активирует его, возвращает к норме. Что же такое безу­мие? Не есть ли это только преувеличение обычных норм поведения у всех нас, которые не сидят еще в сумасшед­шем доме?

- Ведь наш разум не кипит ключом все время, и мы не заглушаем свою умственную деятельность на долгое время. Мы являемся существами переменчивых настрое­ний - сверхактивного, потом слабоактивного.

Но у своих запущенных сумасшедших-хроников, воз­вращавшихся к действительности под действием серпазила и риталина, Джек, наблюдая их острым глазом сельского доктора, заметил, что их безумие - это нечто еще боль­шее, чем простое чередование сверхактивного и слабоак­тивного поведения. Собственное бурное прошлое Джека многому его научило, помогло понять страдания своих больных.

Колебания настроения вверх и вниз - это уже плохо. Но когда ваш разум кипит ключом, а настроение у вас по­давленное - это уж совсем плохо. Вот женщина, непо­движно лежащая на полу в своей палате. Внешне ее не­нормальное поведение кажется слабоактивным. Но она не спит. Она просто упрямствует, как ребенок в припад­ке раздражения. Вся она напряжена, как туго натя- нутая пружина. Она сверхактивна, хотя неподвижно лежит на полу и внешне кажется слабоактивной. Ненор- мальное поведение - это смесь слабой и повышенной активности.

И во.т серпазил с риталином дали Джеку возможность проверить это наблюдение. Больше того, они позволили ему измерить степень повышенной и ослабленной актив­ности. Вот женщина, ведущая себя сверхактивно: она бес­покойна и агрессивна. Серпазил или торазин превосходно ее успокаивает; но серпазил или торазин в своем успоко­ительном действии довел ее до хандры, до глубокой де­прессии. Вот другая больная - тупая, вялая, хмурая, неподвижная; риталин прекрасно активирует ее поведе­ние. Но один риталин при длительном употреблении приводит ее в буйное, маниакальное состояние. Что же делать?

Внутреннее чутье, добытое нелегким путем - может из собственного маниакального прошлого, - подсказало Джеку, как в этих случаях поступать. Столкновение слабо- и сверхактивного ненормального поведения подобно качанию на доске. Что тут можно сделать? Джеку теперь это было ясно. Когда больной ведет себя сверх­активно и агрессивно, надо начинать лечение с серпазила; а когда наступит успокоение, тогда добавлять риталин, чтобы низкий конец доски не опустился слишком низко. А когда поведение больного упадочное и негативное, надо начинать с риталина; и когда проявится его стимулиру­ющее действие, тогда добавлять серпазил, чтобы мани­акальный конец доски не поднялся слишком высоко.

Таким-то способом Джек начал приводить своих буй­ных и угнетенных больных к уравновешенному поведению. Все это звучит вполне убедительно, если стать на точку зрения Джека и понимать шизофрению как столкновение повышенной и пониженной активности. Все это звучит до­вольно просто. Может быть, даже слишком просто. Без своих 107 сестер-надзирательниц, отмечавших малейшие сдвиги в поведении каждого больного после каждого при­ема серпазила и риталина, повышавших или снижавших дозировку того или другого лекарства, чтобы сделать устойчивой доску их поведения, - без этих 107 помощниц Джек не смог бы даже приступить к своему эксперименту.

Когда Джек в первый раз объяснял мне, как он пришел к мысли об эксперименте «качающейся доски», это зву­чало чересчур просто, чтобы произвести большое впечат­ление. Но в то же время меня взволновала мысль о сходстве этого опыта с выдающимся научным достижением великого исследователя прошлых лет. Я глубоко изучил его замечательную работу. Кто же он? Ученый, которого напомнил мне Джек, - это Чарльз Ф. Кэттеринг. Босс Кэт начал эту работу с такого же простого эксперимента, но закончил ее получением чудовищной энергии от самых слабых машин внутреннего сгорания и при помощи такого горючего, которое в настоящее время дает им столь мощ­ную силу.

В грязном сарае в Дэйтоне в 1912 году Босс Кэтте­ринг начал возиться с маленькой одноцилиндровой маши­ной; он называл ее своей морской свинкой. Чем больше повышал он внутреннее давление, тем большую мощность развивала машина, но, когда он слишком сильно повы­шал давление, машина начинала стучать, начинала гудеть. Это было признаком ее ненормального поведения.

С единственным своим помощником Томом Мидгли Босс Кэттеринг стал добавлять к бензину то одно, то дру­гое химическое вещество, чтобы устранить это гудение. Специалисты по горючему, инженеры, профессора химии считали, что Кэт и Мидг спятили. Для Кэттеринга ма­шина была единственным авторитетным критиком. Давая научную оценку тому или другому химическому веществу, он руководствовался лишь одним простым вопросом: «Нравится это машине или нет?» И ответом машины было гудение или негудение.

Этот простой опыт закончился этиленовым бензином и высокооктановым горючим. Он дал стране авиационные моторы высокого давления, которые помогли горсточке смелых людей одержать победу в битве за Британию и спасти нас от Гитлера. Он дал нам транспортные само­леты, которые сделали мир таким маленьким.

Беседуя недавно с Боссом Кэттерингом, я сравнил его химические попытки преодолеть гудение маленькой ма­шины со стараниями Джека Фергюсона найти лекарства, способные приостановить гудение - ненормальное поведе­ние в больном мозгу.

- Да, похоже, - сказал Босс, посмеиваясь, - теперь, когда этот доктор докопался до своей смеси сверхактив­ного со слабоактивным, важно, чтобы он научился изме­рять их.

Из первых двадцати пяти хронических, запущенных, безнадежных больных, на которых Джек испытывал дей­ствие серпазила с риталином, двадцать два показали улуч­шение: некоторые - весьма значительное; некоторые - настолько хорошее, что могли уже вернуться домой. Труд­нее было активировать слабоактивных, чем успокоить сверхактивных.

- И все же, - сказал Джек, - результаты превзошли все наши ожидания.

- Я не прекращал переписки с учеными-исследователями фирмы Сиба, - рассказывает Джек, - я не переставал указывать им на то, что их успокоительные сна­добья имеют некоторые дефекты.

Он продолжал досаждать им критикой знаменитого серпазила, который прославлялся учеными всей страны как средство, способное принести в сумасшедшие дома мир и покой воскресных школ и которое действительно помогло выписать из больницы некоторое количество больных в бо­лее или менее нормальном состоянии. Правда, Джек мани­пулировал преимущественно с серпазилом, потому что врач-практик, сельский доктор в нем воздерживался от применения более эффективно действующего торази-на; он боязливо косился на вредное побочное действие торазина. Может быть, Джек был и чересчур боязлив, но об этом позже. Так или иначе, серпазил не удовлет­ворял его.

- Я не переставал им указывать, что серпазил имеет кучу дефектов, - повторил Джек. - Я сообщил также уче­ным товарищам Сибы, что риталин устраняет многие из этих дефектов.

В глазах ученых фирмы Сиба риталин обладал только одним оригинальным свойством. Когда, вы помните, пси­хически нормальные люди, добровольцы, были эксперимен­тально одурманены фенобарбиталом, они потеряли способ­ность считать. А риталин возвратил их математические способности к норме. Что же в нем особенного? Но Джек продолжал надоедать авторитетным людям из Сибы До тех пор, пока наконец не наступил новый великий день Для Джека.

Он был приглашен на конференцию в Нью-Йоркскую академию наук. На повестке дня стоял вопрос: «Резерпин (серпазил) в лечении нейропсихиатрических, нейрологиче-ских и смежных клинических форм». Мэри была пригла­шена вместе с ним, и их обоих напугало и взволновало это новое путешествие в большой город.

Накануне конференции Джек, сидевший весь день в ин­ституте Сиба, был сравнительно спокоен.

- Весь день перед конференцией, - рассказывает Джек, - мне учиняли строгий допрос доктор Фриц Йонк-ман и его персонал. Я показал им наши выводы. Факты были таковы - риталин снимает подавленное настроение, и капризы, и дрожание, и глубокую меланхолию, вызван­ную серпазилом.

А риталин в больших дозах совершенно безвреден - в этом его главное достоинство, - и - что особенно заме­чательно - риталин вышибает из больного только плохие последствия серпазила, а успокоительное его действие остается.

- Чего они вообще ждут от серпазила?- налетал Джек на доктора Йонкмана. - Предназначают ли они его для кучки экспериментирующих психиатров в психиатри­ческих больницах и медицинских школах? Если так, то де­фекты серпазила, может быть, и не имеют большого зна­чения. Но если Сиба выпускает серпазил для сотни тысяч домашних врачей, которые будут прописывать его своим пациентам с надломленной нервной системой...

Если Сиба этого ждет от серпазила, тогда серпазило-вая депрессия и серпазиловая тряска приведут к тому, что снадобье будут ругать самыми последними словами. Им придется краснеть за него.

- Они, конечно, тоже задали мне перцу, - сказал Джек.

Он стойко выдержал все их нападки, а к концу дня доктор Йонкман спросил Джека, не будет ли он любезен выступить по этому вопросу на конференции и рассказать о своей работе.

- Он не ставил мне никаких ограничений, - сказал Джек, - и я только удивлялся смелости доктора Йонк­мана, сделавшего мне такое предложение.

В последующие два дня среди хора похвал по адресу серпазила на конференции прозвучали также скептические голоса некоторых ученых-медиков - участников конферен­ции. Но из этих тридцати критиков один только доктор Джон Т. Фергюсон из Траверз-Сити в штате Мичиган - кто он такой, этот Фергюсон, и где находится Траверз-Сити? - по-настоящему изложил все плохие и даже опас­ные последствия серпазила в практической работе с ним.

Доктор Фергюсон лично наблюдал вызванную серпа­зилом депрессию на серии в пятьсот больных, получав­ших серпазил в продолжение шести месяцев. Но когда он стал добавлять к серпазилу риталин, дефекты серпазила в большинстве случаев перестали быть проблемой. Джек был зеленым новичком на научных конференциях. Когда у него попросили рукопись для опубликования в анналах Нью-Йоркской академии наук за апрель, он сказзал, что у него нет никакой рукописи. Все, что он мог предложить, - это черновые клинические заметки и кучу идей, объяснил Джек с извиняющейся улыбкой. Но он улыбался и про себя, потому что его ведь пригласили на конференцию только послушать. Сначала его попросили неофициально выступить в дискуссии. А теперь с него тре­буют надлежаще оформленный научный труд.

- Вечером на банкете мистер Гаррис из Сибы и я совместными усилиями состряпали доклад, - сказал Джек. - Мы сидели с ним в комнатке, примыкающей к залу для банкета. Я рад вам сказать, что не пропустил обеда, - добавил Джек, великолепный едок. - Хотя, по­жалуй, было бы лучше, если бы я его пропустил. Как не­опытный провинциал, я навалился на турмадор из крабов, и, боже, как я потом страдал! Когда я уверял Мэри, что проклятый турмадор был не свежий, она это оспаривала - ведь другие не заболели. Мэри придерживалась мнения, что всему виною были кобыльи яичники, которыми я за­кусывал за коктейлем перед началом банкета.

Осенью 1955 года Джек Фергюсон сделал еще шаг вперед. На Среднезападной научной конференции Амери­канской психиатрической ассоциации он прочитал доклад «Об улучшении поведения психически больных в условиях стационара после лечения комбинацией серпазила с риталином». Приведенные им данные не только взволнова­ли психиатров, но дали даже материал для газетной статьи.

И не столько сообщенный им новый метод лечения за­ставил собравшихся психиатров сидеть на краешке стула. Их поразил состав больных, которых Джек отбирал для своего эксперимента. Он брал на лечение абсолютно без­надежные случаи - это и заставляло почтенных де­легатов привставать со стульев и внимательно прислуши­ваться.

Ведь серпазил считается таким мягким, таким медли­тельным успокоителем, а риталин - таким слабым стиму­лятором, что его вообще нельзя считать возбуждающим средством, как, например, декседрин.

Но вот врач Фергюсон из северных мичиганских лесов сообщает о том, какое действие оказали эти мягкие сред­ства на самых тяжелых больных в его больнице, на 225 че­ловек разного возраста, которые уже много лет содержатся в больнице,, которых после тщетного лечения и инсулином, и электрошоком заперли под замок, которых уже сбро­сили со счетов... Все они поджидали только черную ка­рету, чтобы совершить последнюю прогулку.

Но вот этот круглолицый, улыбающийся человек с рас­полагающей внешностью рассказывает тихим ровным голосом о том, что во всех категориях их «профилей поведения» процент явного улучшения «был впечатля­ющим».

Драчливость и разрушительные наклонности исчезли у 80 процентов больных; умение самостоятельно есть вос­становилось у 71 процента; блуждание по ночам прекра­тилось у 70 процентов; 72 процента больных начали при­нимать участие в прогулках и развлечениях и 74 процента усердно занимались трудовыми процессами.

Джек рассказывал, какой беспорядок раньше царил в его палатах. Он казался ему и трогательным, и груст­ным. С тех пор как он начал свою серпазил-риталиновую кампанию, косметичка, обслуживавшая персонал больницы, была буквально завалена заказами на перманент - зака­зами от неопрятных женщин, которые годами не обра­щали внимания на свою наружность. Тогда Джек и его сестры развернули целую «программу красоты» - назва­ние шикарное, стоило только посмотреть на его больных! - и выздоравливающие женщины с детской суетливостью стали обучаться искусству косметики, что входило в новую программу трудотерапии.

Джек, улыбаясь, рассказывал, с каким энтузиазмом воспринимали гигиену рта его леди, которые годами не чистили зубов. Теперь они с гордостью разгуливали по больнице, подвесив на шею свои зубные щетки.

Что особенно приковывало внимание психиатров, пси­хологов и газетных репортеров к докладу Джека - это смелость его затеи вернуть рассудок именно тем больным, которые перешагнули за черту излечимости. Вот это дей­ствительно человек, не желавший себя обманывать, дей­ствительно требовательный к себе. Его метод был полной противоположностью другим методам лечения - инсулинотерапии, электрошоку и лоботомии, которые, как известно, дают тем лучшие результаты, чем раньше боль­ные поступают на лечение.

Джек сообщил, что с тех пор, как он стал применять новый метод лечения, ни одна больная не получила сеанса электрошока. И ни одну из них не пришлось лоботомировать. Затем он попытался заглянуть в будущее и - по мнению осторожных ученых, сидевших на конферен­ции, - в чересчур далекое будущее. «Комбинированное ле­чение серпазилом и риталином вдохнуло новую жизнь в наше учреждение и в дальнейшем может стать средством для преобразования больницы из дома заключения в «об­щественный лечебный центр».

Затем Джек отвлекся от своих вдохновенных мечтаний и привел собравшимся психиатрам кое-какие реальные факты. Он рад был сообщить им, что в настоящее время в результате нового метода лечения в больнице Траверз-Сити имеется более ста свободных мест, пустуют более ста коек. И это в больнице на 3000 коек с длинным спис­ком больных, стоявших в очереди на госпитализацию.

Но то, чего Джек не сказал на конференции, было предметом наивысшей его гордости: его оригинальные на­блюдения относительно стимулирующего действия рита-лина были подтверждены шестнадцатью исследователями-клиницистами.

Джек Фергюсон, всего лишь три года назад выпущен­ный из буйной палаты Больницы ветеранов в Индианополисе, быстро шел в гору, чувствовал себя превосходно и, конечно, снова попал в неприятности. Среди его това­рищей - врачей больницы Траверз-Сити - были такие, которые не вводили у себя нового лечения по методу док­тора Джона Т. Фергюсона, и не потому, что они это ле­чение проверили и разочаровались в нем, а совершенно сознательно не назначали его в своих отделениях. И едва ли их можно было упрекать за это. Быстро освобождав­шиеся койки причиняли им массу хлопот. Новые боль­ные, присылавшиеся в Траверз-Сити из других мичиган­ских больниц, требовали широкого физического, медицин­ского, психиатрического и лабораторного исследования в приемном отделении, и это очень затрудняло и раздра­жало врачей. Джек смеялся, когда рассказывал мне об этом, но все же он определенно лез на рожон. Может быть, и прав профессоА Найт Олдрич из Чикагского универси­тета, который, познакомившись с массой задач, стоящих перед больничными врачами, сказал: «Такой врач не был бы человеком, если бы не проявлял иногда сверхэнтузиаз­ма к новым методам лечения». Может быть, Джек был действительно сверхэнтузиастом?

Чувствуя потребность опровергнуть сомнения своих коллег в действенности новых методов лечения, Джек прошлой осенью 1955 года показал мне одну из своих пациенток, Гэдрум. Это была приятная старая леди, с хо­рошими манерами, принимавшая участие во всех общест­венных делах больницы. Ей шел уже семьдесят второй год, и было удовольствием с нею познакомиться.

Гэдрум находилась в больнице Траверз-Сити пятьдесят два года. Еще два года назад она была безнадежной негативисткой. Она не могла самостоятельно питаться, умываться и вообще заботиться о себе. Она была без­гласна. Она была неприступна. Она не прекращала рвать на себе одежду и белье. В продолжение многих лет она большую часть времени лежала полуголая или совсем го­лая в изоляторе, который на больничном жаргоне имено­вался спецкамерой. В ней содержатся больные, опустив­шиеся до положения животных.

Джек показал мне историю болезни Гэдрум, детализи­рованную и тщательно разработанную. Она пришла в больницу восторженной, галлюцинирующей психотичкой, всегда улыбавшейся, игривой, но совершенно не контакт­ной. Она была полна бредовых идей и приставала к врачам с просьбой жениться на ней.

В больнице Гэдрум была обеспечена прекрасным ухо­дом и медицинским обслуживанием. Она перенесла жесто­кий грипп и тифозную лихорадку. Ей успешно были сде­ланы также две большие операции. Ее больничная карта свидетельствует о постепенно прогрессировавшем выро­ждении, и запись 1921 года характеризует ее как «опу­стившуюся, оголяющуюся, невоздержанную, внеконтактную, требующую специального кормления и сложного ухода». Никаких особых лекарств она не получала, потому что для таких деградированных шизофреников лекарств тогда не существовало. Ее успокаивали, насколько уда­валось, снотворными средствами и большую часть времени держали в спецкамере.

Пока в ней теплилась жизнь, оставалась и какая-то на­дежда. В 1942 году Гэдрум получила двадцать сеансов метразилового шока - надо бы вам поглядеть на это! - тот же тяжелый эпилептический припадок, только похуже. Никаких стойких результатов. В 1943 году несчастная Гэдрум - прямо невероятно, что могут вытерпеть эти не­исправимые хроники! - была подвергнута лечению мокры­ми простынями. Человека крепко обвязывают, как мумию, и погружают в холодную воду. После 420 сеансов это лечение было прекращено, как безрезультатное.

В том же году она получила полный курс электрошо­кового лечения, входившего тогда в моду, в общем итоге - шестьдесят восемь сеансов судорог. К концу лечения Гэд­рум была еще жива, и это все, что можно было о ней ска­зать.

Больничная карта рассказывает, что ее агрессивность и разрушительные наклонности не прекращались. Она по-прежнему валялась голой и вела себя, как дикое живот­ное. Кто скажет, почему она оставалась живой или, вер­нее, почему о Гэдрум так трогательно заботились и под­держивали в ней жизнь?

Ее поведение оставалось неизменным с 1943 до 1954 го­да... Вплоть до рождественского дня 1954 года, когда док­тор Джон Т. Фергюсон начал лечение Гэдрум серпази-лом - по полмиллиграмма три раза в день. К 13 января 1955 года она была уже совсем спокойна и весь день оста­валась одетой - впервые за последние тридцать лет. Не­прекращавшееся лечение привело ее к серпазиловой мелан­холии, и дальнейшая судьба Гэдрум - это история, рас­сказанная капсулами, - история открытия Джека о сбалан­сированном действии серпазила и риталина на причудли­вых качелях сверхактивного и слабоактивного поведения.

Не стану утомлять вас цифрами, рассказывая, сколько миллиграммов лекарств - успокоителя и возбудителя - было скормлено или раскрошено в пищу Гэдрум в течение 1У55 года. Риталин снимал серпазиловую депрессию, по­сле чего она становилась сверхактивной и агрессивной. Прекращали риталин и повышали дозу серпазила. Ее настроение начинало постепенно падать - ниже и ниже, чересчур низко - и возвращалось к первоначальной серпа-зиловой хандре и подавленности. Тогда Джек впервые испробовал новый механизм лечения...

После того как, отменив серпазил, перешли на риталин и депрессия стала проходить, но до того, как чистый ри­талин грозил довести ее до исступления, Джек прибавил небольшую дозу серпазила, чтобы удержать возбужда­ющее действие риталина в определенных границах. И на­конец в апреле 1955 года качели поведения Гэдрум отно­сительно уравновесились - на трех миллиграммах серпа­зила плюс пятнадцать миллиграммов риталина - то и другое по три раза в день.

«С этого дня - 16 апреля 1955 года - началось пла­номерное выздоровление», - лаконично отмечает карта. Создавалось впечатление, что она медленно просыпается. В начале лета она могла уже гулять за больничной стеной, наслаждаясь мягким северным бризом с большого канала Траверза. Она могла одна пойти в больничную лавку за мелкими покупками. В июле Гэдрум была переведена в полуоткрытую палату, где она самостоятельно питалась за общим обеденным столом.

- Теперь Гэдрум не нуждается ни в какой помощи. Единственное, о чем приходится ей напоминать, - это о на­девании ботинок, - говорит приставленная к ней сестра-надзирательница. Это нарушение этикета надо ей про­стить. Ведь это был первый год ее жизни вне буйной па­латы, где она провела более тридцати лет, и ботинки она тоже надевала в первый раз за тридцать лет. Выздоров­ление Гэдрум было настолько демонстративным, что Джек отменил ей серпазил-риталин.

- Пришлось, однако, их снова назначить в уменьшен­ных дозах, чтобы оборвать начинавшуюся нехорошую вспышку, - объяснил Джек.

Когда я познакомился с маленькой старой леди, она была настроена очень дружественно и, как выражается Джек, «социабельно». Говорила она мало, но в том, что она говорила, был ясный смысл. Джек объяснил мне, что Гэдрум любит, чтобы доктор крепко ее обнял, и выражает при этом свое удовольствие улыбкой и веселым подмиги­ванием.

- Гэдрум нельзя назвать умственно здоровой, - ска­зал Джек. - Но мы знаем, что она познала радость жизни впервые за много лет,.

Она вполне подготовлена для отправки домой, - и раз­ве уж это одно не удивительно? - но у Гэдрум нет родного дома и, по-видимому, вообще нет родных. Последнее письмо от какой-то родственницы было получено в 1907 году. У Гэдрум нет никаких связей и знакомств - я хочу сказать, нет за пределами больницы Траверз-Сити.

Может быть, Гэдрум в своей маленькой, безвестной жизни послужит ответом на сомнения профессора Найта Олдрич, который после выступления Джека в Галесбурге сказал, что больничные психиатры вообще склонны к пе­реоценке новых лекарственных средств. Может быть, изу­чив по больничной карте грустную сагу о Гэдрум, профес­сор изменит свое мнение о сверхэнтузиазме некоторых больничных врачей.

Хотя отчасти я и согласен с профессором Олдрич: Джек, несомненно, энтузиаст, пожалуй, даже сверхэнту­зиаст. Но можно ли быть одновременно энтузиастом и хо­лодным ученым? Впрочем, Джек Фергюсон и не считает себя ученым - он ведь всего-навсего сельский врач.