Борьба с безумием

Глава 5

В начале сороковых годов Джек Фергюсон был совсем одинок. Отец его умер. Мать находилась в таком нервном состоянии, что трудно было к ней подступиться. Жена и дочь жили в Калифорнии. Не было никого, кто нуждался бы в его любви, и он остался один-одинешенек со своей мечтой стать доктором. Быстро пролетел год подготови­тельных занятий. После уплаты за обучение и лаборатор­ные занятия на первом курсе весь его капитал составлял девяносто восемь центов; но он устроился буфетчиком на. вечерние часы и после занятий работал до 12 часов ночи. Не одну ночь просидел он напролет, чтобы выполнить школьные задания к завтрашнему дню. Теперь уж ничто не могло его остановить. Зачеты он сдал блестяще. Доктор Одвин Кайм устроил его на факультете - преподавать анатомию своим товарищам, студентам-медикам. Он ничего не предпринимал, чтобы уклониться от военной службы, и, когда призвали его возраст, был зачислен в армию. Каза­лось, вновь начинается старая жизнь - жизнь «перекати-поле». Но вот - вероятно, потому, что в военное время стране нужны хорошие студенты-медики, а может быть, и потому, что Джек был непомерно тяжелого веса, - армия вернула его в медицинскую школу.

Наботая по вечерам буфетчиком, Джек встретил девушку по имени Мэри, служившую кассиршей в таверне. Она была итальянкой. Ее серьезное, печальное лицо, говорившее о не очень счастливом прошлом, имело харак­терную особенность - неожиданно озаряться тихой улыб­кой, и глаза у нее были серые, ласковые.

- Когда мы впервые с ним встретились, Джек был ужасно толстым, - вспоминает Мэри. - Это был настоящий боров. Он весил 260 фунтов. Он был таким жирным и противным, что сначала я даже смотреть на него не хо­тела, - серьезно объясняла Мэри.

Мэри посадила его на диету, в результате которой оп снизил вес до 210 фунтов. Джек получил развод, и в 1944 году они с Мэри поженились. Вот почему Джек так сильно к ней привязался: живя с Мэри, ему не приходи­лось отвлекаться от своей работы или распинаться перед нею, чтобы заслужить ее любовь. Она и сама зверски ра­ботала - убирала, стряпала, стирала и по многу часов си­дела за кассой в таверне, чтобы помочь ему продержаться в университете. Мэри вспоминает, как успешно она повы­шала свой умственный уровень. Прямо удивительно, как быстро Джек посвятил ее в тонкости своей работы и разговаривал с нею, как с равной, о своих медицинских занятиях. Их жизнь обещала стать идиллией.

- Джек был так добр и благороден. Он с такой тер­пимостью относился к моему невежеству, - рассказывает Мэри.

Горячая любовь к, Джеку сделала Мэри его личным врачом. Во-первых, она помогла ему сбросить пятьдесят фунтов веса; потом ее стало тревожить, что он слишком щедро расходует свою энергию. Он проводил сутки без сна, работая в лабораториях, обучая студентов, не отка­зываясь от случайной работы в университетском дворе, просиживая за книгами большую часть ночи - ночь за ночью без перерыва.

- Он не спал и трех часов в сутки. Я боялась, что это подорвет его здоровье, - рассказывает Мэри. - Но никак не могла укротить его.

Джек обучался тогда в Индиакском университете, в Блумингтоне. Это было в начале сороковых годов, незадолго до того, как находившие на него приступы возбуж­дения стали по-настоящему беспокоить Мэри. Джек начал проявлять странности в поведении. Он забывал являться к обеду, а потом звонил по телефону из Индиансполиса, что очень, мол, извиняется и спешит вернуться домой бли­жайшим автобусом.

- Когда я спрашивала его, в чем дело, - рассказывает Мэри, - он только говорил: «Потому, что я проклятый дурак, - и все». Однко он не терял своего добродушия и всегда был ласков со мной. Тогда он еще умел держать себя в руках и не раздражался.

Весной 1945 года Джек заканчивал уже второй курс университета, занимаясь одновременно и преподаванием, и изучением медицины. Он так носился, как будто дом го-оел и ничто не могло охладить его пыл. Он занимал­ся теперь в Индианополисе и лишь в конце недели приез­жал в Блумингтон побыть с Мэри, потому что они ни­как не могли найти квартиру в перенаселенном военизи­рованном городе. В мае 1945 года у него случился тяже­лый приступ грудной жабы. Врачи и Мэри ждали его смерти.

После семинедельного пребывания в больнице Джека перевезли в Блумингтон и отдали на попечение Мэри.

- Единственным моим утешением, - вспоминает Джек, - была Мэри. Ее любовь и забота пробудили во мне желание жить дальше.

Но, находясь один в больнице, взволнованный мысля­ми о близкой смерти и о потере целого семестра, Джек на­шел себе другое утешение, и оно не предвещало ничего хо­рошего. Во время сердечного приступа врачи давали ему барбитураты, чтобы он спал и не так сильно нервничал. А Джек, с его диким, почти маниакальным темперамен­том, особенно нуждался в барбитуратах. На его взгляд, это было удивительное лекарство.

В Блумингтоне под неусыпной заботой Мэри он стал быстро поправляться.

- Все было прекрасно, - вспоминает Джек, - за ис­ключением того, что я пристрастился к барбитуратам.

Джек стал принимать их даже без особой нужды и все больше и больше втягивался в эту привычку.

Я сознавал, что это нехорошо, но все же продолжал их принимать, - рассказывал Джек. - Они как-то затума­нивали мои представления о действительности.

Возвращаясь в мир действительности, Джек стал бо-ятася повторения сердечного приступа, от которого он должен умереть или по меньшей мере распроститься с мечтою когда-нибудь сделаться доктором. Барбитураты стали для него заменителями мужества, мокси.

У Джека не было особенных оснований тревожиться за свое сердце - клиническая проверка в Индианополисе по­казала, что его сердце работало отлично. Но, когда он после этого осмотра шел к автобусной станции, чтобы ехать к Мэри в Блумингтон, многолюдие и толкучка на улице так на него подействовали, что он стал дрожать от страха; он не сомневался, что сейчас начнется новый сер­дечный приступ, а у него не было с собой успокоительных пилюль. Он не решился сесть в переполненный автобус и договорился с попуткой машиной о доставке его в Блу­мингтон. Но любезный шофер, согласившийся взять его в машину, оказался пьяным...

- Я никогда не забуду выражения лица у врача ско­рой помощи, когда он помог меня поднять, стер кровь с лица и узнал меня, - рассказывает Джек. - «Боже мой, Фергюсон, вы-то как сюда попали?»

Какой-нибудь час назад Джек беседовал с этим вра­чом в больнице. И Джека повезли обратно в больницу с вывихом плеча, отрывом ключицы, тремя сломанными реб­рами и пятидюймовой раной на лбу.

Можно ли упрекать Джека за попытку самоутешения? В больнице у него было достаточно времени, чтобы отдох­нуть, погоревать о своей судьбе и утешиться маленькими желтыми капсулами, которые так хорошо помогали забы­вать о страшной действительности. Капсулы стали его друзьями. Тем временем Мэри удалось выпросить для них обоих маленькую хижину на территории незаконченного строительства Дома ветеранов, и, чтобы им как-нибудь про­кормиться, она устроилась на должность кассирши в меди­цинском отделении университета.

Профессора очень сочувственно отнеслись к Джеку. Несмотря на то, что он пропустил целый семестр второго курса, они снова поручили ему преподавать студентам хи­рургическую анатомию и заведовать биохимической лабо­раторией. Он обладал живым «химическим» воображе­нием. Он способен был видеть теоретические шести­угольники и пятиугольники и боковые цепи сложных химических формул в трех измерениях, как будто они существовали в действительности.

Не могло быть никаких сомнений в умственной одарен­ности Джека; но его поведение стало серьезно беспокоить жену, по мере того, как он все больше подпадал под власть маленьких желтых капсул.

До этого времени Джек всегда был ласков и добр со мной - рассказывает Мэри, оглядываясь на прошлое. Но теперь на него находили припадки и он становился ужасно грубым. Он говорил: «Убирайся отсюда к черту! Не пойму, как я мог жениться на тебе»

- Но я не уходила, - продолжает Мэри. - Я упорно оставалась возле него.

Когда вспышка кончалась, Джек плакал и говорил Мэри: «Я же знаю, что ты все для меня в жизни».

Он снова начал бешено работать, хотя и не совсем поправился после автомобильной катастрофы. С рукою на подвеске он занялся преподаванием хирургической анато­мии и биохимии. Он поглощал и переваривал горы всяких сложных знаний, и это вносило еще больше путаницы в его мозговую деятельность, и без того слишком активную. Он стал боязлив. Вся ата химия, которая так ему приго­дится, когда он станет врачом, - что в ней толку, если его сердце может каждую минуту остановиться. И он снова хватался за маленькие желтые капсулы и забывался в тя­желом двухчасовом сне.

- Они действовали очень хорошо, - вспоминает Джек, - но их требовалось все больше и больше, чтобы заглушить страх и успокоить нервы.

Мэри была его врачом. Видя, что Джек едва ли смо­жет справиться с очередной барбитуратовой депрессией, Мэри настойчиво уговаривала его бросить свои капсулы. Она всячески выставляла перед ним его главную цель - добиться врачебного диплома. Отказавшись наконец от своей пагубной привычки, Джек стал тихим, мягким, с яс­ной головой и еще сильнее впрягся в работу. Но спал он все меньше и меньше, пока совсем не потерял сна. И вот...

Но случилось с Джеком Фергюсоном? Он почувство­вал, что его мозг, сверхактивно работавший в течение многих лет, начал быстро утомляться. В своем стремлении хи­мически приглушить работу мозга с помощью маленьких желтых капсул Джек сделал его из высокоактивного слабоактивным. Вместо того чтобы дать Джеку отдых, капсулы отравили его и привели к отупению и депрессии всячески старался победить ее и восстановить нормальную работу мозга с помощью кофе и бен­зедрина.

Джек и Мэри старались держать в секрете, что он стоял на пороге тяжелого нервного расстройства.

- Как вам удавалось скрывать от товарищей, что вы увлекаетесь барбитуратами? - спросил я недавно Джека.

Он усмехнулся:

- Обычно я развивал такую бешеную энергию, что когда стал слабоактивным, меня можно было принять за нормального человека.

В общем жизнь Джека и Мэри в те дни еще не пред­ставляла ничего трагического. Доктор Гэрольд Е. Бауман, близкий их приятель, вспоминает о лачужке Фергюсона в Грэвел Гольч, как о широко открытом доме. Случайно заглянувшим посетителям сразу давали понять, что Джек и Мэри будут обижены, если незваные гости не останутся ужинать. Фергюсоны были бедны, как церковные мыши, но Джек как-то ухитрялся наскрести от пятидесяти центов до пяти долларов, чтоб выручать нуждавшихся товарищей. А Мэри внимательно следила за тем, чтобы вовремя были посланы деньги дочери Джека.

Джек был большой выдумщик. Без гроша в кармане он устраивал товарищеские вечеринки, на которых разы­грывал из себя богатого лорда. Он предлагал гостям на выбор старое шотландское, контрабандное виски или им­портный джин - все это подавалось в соответствующей посуде; происхождение содержимого не подлежит оглаше­нию, синтезировал его сам отставной буфетчик Фергюсон из обыкновенного этилового спирта, которому он придавал соответствующий цвет и аромат.

Джек хорошо умел торговать - особенно самим собой. В один из редких вечеров, когда он позволял себе выйти из дому, Джек, Бауман и еще один студент зашли в тавер­ну посидеть за кружкой пива, а в кармане у всех троих было не более тридцати центов. Джек быстро набросал черным карандашом на белой бумаге штриховой портрет хозяина бара. «Стоит это по кружке пива на троих?» - спросил он, улыбаясь. В этот вечер он нарисовал карика­туры на всех посетителей бара и обеспечил себя и товари­щей таким количеством пива, какое они, не теряя достоин­ства, могли в себя вместить. Они просидели до закрытия заведения, и содержатель бара выпроводил их домой с тридцатью центами, которые остались нетронутыми в их карманах.

Несмотря на то, что Джек приближался уже к сорока годам, казалось, что энергия неисчерпаема. Делая отличные успехи в изучении медицинских наук и преподавании биохимии, Джек умудрялся еще подрабатывать - там доллар , а тут дайм, - подготавливая студентам трупы для занятий по анатомии, или, поднявшись чуть свет, он бежал в больницу для выполнения врачебных назначении, разнося больным кислород.

- Джек часто брал меня с собой посмотреть, как он препарирует трупы для студентов, - вспоминает Мэри. - Он так трогательно старался меня чему-нибудь научить а я была дура-дурой. Он водил меня и в дет­ское отделение. Я очень гордилась, что ребята его так любят.

В 1946 году Мэри вдохнула в сердце Джека решимость сжечь за собой корабли, пожертвовав двадцатилетним ста­жем кочегара на Монон, и прямым путем идти к докторскому диплому. Бросив завод и вступив на этот путь во­семнадцатилетним юношей, он через пять лет потерял все следы...

И вот в июне 1948 года наступил желанный день, кото­рого он ждал двадцать два года. Наконец-то, в 40 лет он - врач, доктор Джон Т. Фергюсон. Он добился своего. Нет, неверно - этого добилась Мэри. Спасибо тебе, Мэри. Те­перь путь для него открыт.

И тут началась полоса тяжелых испытаний. Джек вспо­минает радостный день, когда он получил свой диплом. У него было такое чувство, что, если он сможет самостоя­тельно принять хоть одного больного в своем кабинете сельского врача, больше ему в жизни ничего не нужно. Лишь один год интернатуры отделяет его от этого дня из дней.

- Я был так бесконечно благодарен Мэри, - вспоми­нает Джек. - И еще больше повысил дозу барбитуратов, - добавляет он с горечью.

Я все больше недоумевал и не мог понять, что твори­лось с Джеком в те дни. Какое еще оправдание было у не­го для приема маленьких желтых капсул? Может ли он сам припомнить это? Конечно, он хорошо помнит дни получе­ния диплома в 1948 году - торжественные и зловещие. Он все это записал. Вот дословный текст его записи:

«В последние годы медицинской школы я потерял Фергюсона, который мечтал сделаться сельским врачом, чтобы облегчать страдания людям. Я стал жертвой самозародившеися мании величия. Я - доктор, я стою выше толпы... Пусть они идут ко мне за помощью. Всякий раз, как по­давала голос моя совесть, я начинал глушить себя барби­туратами, чтобы не слышать этого голоса... Хотя меня и волновала гуманная сторона медицинской профессии, день­ги и власть стали моими путеводными огнями».

Вот как он толкует тот критический момент в его жиз­ни. Но текущие проблемы дня он воспринимал вполне реально. Однажды вечером (это было в год его интерна­туры) Джек, одурманенный капсулами, пробирался в ван­ную комнату, споткнулся, упал и разорвал себе связки ключицы. Он был слишком одурманен, чтобы вызвать врача. Мзри не было дома. Пытаясь унять боль, он при­нял добавочную порцию барбитуратов, а потом еще пол­грамма кодеина, и, когда утром пошел в больницу, он уже витал в облаках. Он выпросил у товарища еще двадцать пять таблеток барбамила, но этого хватило ненадолго, и, так как не мог больше их достать, впал в буйное со­стояние.

Начались галлюцинации. В соседней комнате врачи оперируют Мэри, и он слышит их разговор о том, что она безнадежна. Появились параноидальные идеи. Он горько жаловался, что врачи (его же товарищи) не обращают вни­мания на его разбитое плечо. Появились бредовые пред­ставления. Вот он летит на самолете с Джеком Бенни и доктором Ричи, и Джек объясняет им детали разрабо­танного им плана, как подчинить себе весь Индиано-полис. И снова параноидальные идеи. «Куда ты девала свои бриллиантовые кольца и браслеты?» - кричал он на Мэри, у которой никогда и не было никаких драгоценно­стей. Его стали преследовать мысли об убийстве. Он гро­зился убить интерна, приставленного для наблюдения за ним.

- Они ничего не могли со мной сделать пока я шумел и буянил, -вспоминает Джек. - Я так бушевал, что человек не решался подойти ко мне, несмотря на то, что у меня было разбито плечо.

Диагноз: острый психоз на базе лишения барбитура­тов Он стал «опасным» больным. Когда он в исступлении набросился на интерна, его наконец схватили и перета­щили в палату для беспокойных больных, что был загон для скота, змеиная яма. Он слышал, как загремела желез­ная дверь, и вот наш Джек под замком. Здесь он уже больше не был Джоном Т. Фергюсоном, доктором меди­цины, интерном и преподавателем в клинике медицинской школы Индианского университета. Здесь он был только Фергом - грязным, небритым, жалким и опасным дика­рем среди сборища таких же диких, шумливых и буйных товарищей по несчастью. Он ничем не отличался от худ­шего из них и ел те же помои, сидя с ними за одним длин­ным столом.

Доктора совсем лишили его барбитуратов, и первое время это вызывало у него припадки остервенения. Но день за днем яд маленьких желтых капсул улетучивался из нейронов его больного мозга - и наконец Джек с про­светленным сознанием мог сам поставить себе диагноз: психоз на почве лишения барбитуратов.

Химизм его мозга еще не так глубоко пострадал, и че­рез две недели сознание совершенно прояснилось; врачи выпустили его из скотского загона.

- Если вы когда-нибудь слышали, как за вами захло­пывается железная дверь, - говорит Джек, вспоминая, - то дальнейший ваш путь будет усеян жгучими укорами совести.

Эти укоры пошли Джеку на пользу. Он, конечно, опо­зорил медицинскую профессию. Но неужели они лишат его врачебного звания, зная, как долго он работал, чтобы до­биться диплома? Он понимал, что не заслуживает их до­верия, но кто мог устоять перед его простодушием, его улыбкой? Джек хорошо умел торговать - особенно самим собой.

Врачебная коллегия больницы проявила великодушие. Она смотрела на Джека не как на дегенерата или нарко­мана, а как на больного, выздоровевшего после острого заболевания. Ну, конечно, он может продолжать работу интерна, но при условии, что бросит свои наркотики. Доктора взяли на себя большую ответственность, допустив Джека к обслуживанию самых тяжелых больных и даже тех, кто был под угрозой смерти. Надо простить человеку первую ошибку - разве Фергюсон не зарекомендовал себя исключительно аккуратным и трудолюбивым студентом? Его умственные способности после болезни не пост­радали, и он так чутко и внимательно относится к больным.

Возможно, что у них было еще одно основание допу­стить Джека к дальнейшей медицинской практике: доктор Фергюсон изучил основы психиатрии, так сказать, изнут­ри. Джек, как врач, знал теперь то, что невозможно понять ни из какой научной книги, как бы ясно она ни была напи­сана. Он был в одно и то же время причиной, эксперимен­тальным животным, пациентом и клиницистом-наблюдате­лем своего собственного острого психоза. И теперь, будучи в нормальном состоянии, он так живо об этом вспоминает и рассказывает очень точно и ясно. Может быть, это а известной степени и предопределило его будущий успех в роли сельского врача. Разве психические болезни не являются только образцами преувеличенных особенностей человеческого характера?

Бедный Джек! Он не понимал своего психоза. Для него осталось неясным, в чем заключается дефект его ум­ственного и эмоционального механизма. Он не имел ни ма­лейшего представления о том, какое нарушение химизма в его мозгу требовало приема маленьких желтых капсул. Его объяснения на этот счет абсолютно не научны; они совершенно голословны. Сначала он обратился к барбиту­ратам, потому что был до смерти напуган возможностью повторения сердечного приступа. Он было бросил их при­нимать, а потом снова начал, так как его мучила совесть, что он осквернил свой юношеский идеал настоящего сель­ского врача. Потом, желая унять боль в поврежденном плече, он повысил дозу барбитуратов сверх меры и... спятил.

Не являются ли все эти доводы просто желанием оправдать нехватку мокси, нехватку уверенности? Такова моя теория, но, может быть, она тоже ненаучна и голо­словна.

И вот он снова работает интерном на последнем этапе своего двадцатилетнего марафонского бега к званию сель­ского врача. Теперь вопрос стоял так: или - или, победить или умереть. Ему представлялся прекрасный случаи совер­шенно излечиться. Угрызения совести подкрепляли его. Яд барбитуратов из него выветрился. Мэри, которую он прогонял от себя и грозился убить, снова была c ним и простила его. Старшие доктора всячески его выдвигали. Все складывалось благоприятно для его возрожения.

Предоставим Джеку самому высказаться, как он реаги­ровал на оказанное ему доверие:

- Я стал до того нервным, что мне трудно было за­жечь сигаретку. Я всей душой готов был вернуться к ра­боте, но не мог обойтись без капсул...

Джек был хитрым наркоманом. Он научился тайком принимать капсулы, чтобы никто об этом не догадывался, и так регулировать их дозу, что даже врачи ничего не замечали. Он старался перехитрить и врачей, и барбиту­раты. Он глубоко таил свой личный секрет и гордился этим. Обладая огромным избытком энергии, он мог при помощи тщательной дозировки несколько ослаблять сверх­активность поведения и казаться нормальным человеком, но лишь до тех пор, пока резко не повышал дозу нарко­тика. Он придумал еще одно извинение для своей нарко­мании: его волновал вопрос, как он справится с самостоя­тельной работой в качестве сельского врача. В июне 1949 года наступил наконец долгожданный день: он полу­чил право врачебной практики в штате Индиана. Но док­тор медицины Джон Т. Фергюсон был все-таки... нена­дежным человеком.

Выслушав всю эту историю, я был в недоумении, и до сих пор недоумеваю, как умудрился Джек получить свой диплом. Странным казалось уже то, что доктора допустили его в интернатуру, но как могли они взять на себя такую ответственность - разрешить ему самостоятельную прак­тику в Индиане? Я недавно спросил об этом Джека. Джек ответил, что он сам задавал этот вопрос доктору Давиду Мак-Кинли, директору медицинской школы Индианского университета.

Почему Мак-Кинли, Ричи, Кайм - опытнейшие медики и учителя, знавшие о несчастье Джека, - почему они дали ему закончить образование и получить право врачебной практики? Джек рассказывает, как ответил ему Мак-Кинли:

- Мы верим в вас и знаем, что вы своего добьетесь. Не знаем только когда. Вы не представляете, как все мы рады за вас.

В маленькой деревушке под названием Гэмлет с насе­лением около 500 человек, совершенно лишенных медицин­ской помощи, Джон Т. Фергюсон с большим успехом проработал лето 1949 года. Жители Гэмлета и окру­жающих ферм наметили собрать 5000 долларов, чтобы обо­рудовать ему кабинет, но Джек им так полюбился, что оказалось нетрудным собрать 12 000 долларов - под 6% годовых. Они выстроили ему кабинет и купили авто­мобиль.

Начинающему доктору Фергюсону не пришлось дожи­даться пациентов; с самого начала им пришлось его до­жидаться, а почему бы и нет?

Вина он не пил; ему шел уже сорок первый год. В нем было много личного обаяния. Он пробивал себе дорогу в жизни неустанным трудом: был сталеваром, буфетчиком, кочегаром на Монон, преподавал студентам анатомию и двадцать лет упорно работал, чтобы завоевать диплом вра­ча. Он, конечно, знал жизнь, а такому человеку нетрудно разобраться, болен ты или здоров. Уж одна его улыбка, не говоря о лекарствах, внушала больному такое чувство, что он непременно должен поправиться. С самого начала практика захлестнула его.

Доктор и миссис Джон Т. Фергюсон - какая чудная пара, какое приобретение для общины! Мэри была у Дже­ка управляющей кабинетом, рецептором и бухгалтером. А сколько искусства она проявляла как медсестра, кухар­ка и домашняя хозяйка!

Какую же гору работы сворачивал доктор Фергюсон! Ранним утром он выезжал по делам в близлежащий горо­док Ла-Порт, оттуда спешил вернуться к своему утренне­му приему, в полдень проглатывал бутерброд, не вставая из-за рабочего стола, потом мчался по вызовам в район и кончал свой дневной труд хорошо если к четырем часам утра. Когда же доктор Фергюсон спал?

Если его вызывали к больному на дом, то, как бы ни был утомлен, он никогда не отказывал. Джек был честным врачом. Если человек страдал ревматизмом и Джек назна­чал ему новое средство - глюконат кальция, он никогда не давал ручательства, что лекарство обязательно его вылечит. «Возможно, это принесет вам пользу», - говорил он. Он действовал на больного своим личным обаянием. Он облегчал состояние больного, когда лекарства отказывались помочь. Он добивался этого взглядом своих темных глаз, теплым вниманием к больному и чудесной улыбкой, которая не сходила с его лица.

Приемная Джека в деревушке Гэмлет становилась иногда похожей на сельскую ярмарку: народ стекался к нему из всего района за тридцать, сорок, пятьдесят миль, словно он был великим чудотворцем. Казалось, ему суждена большая медицинская карьера; но он неизменно пока­зывал жителям Гэмлета, что намерен у них остаться. Он расходовал взятые у них взаймы деньги не только на по­стройку медицинского пункта, но и тратил их на приобре­тение ультрасовременного рентгеновского аппарата, лабо­раторного оборудования, самых модных антибиотиков и других фармацевтических средств. Чтобы обеспечить Гэм-лет всем лучшим, что есть в медицине, доктор Фергюсон залез в долги на 50 000 долларов - такие, по крайней мере, ходили слухи. Он ничего не жалел для своего Гэмлета. А жители Гэмлета и окружающих ферм ничего не жалели для доктора Джека Фергюсона. Он любил летом полако­миться свежими овощами, которые оставляли ему бла­годарные пациенты, а осенью отборные мясные про­дукты с окружающих ферм переполняли кладовую Фергюсонов.

Незадолго до окончания интернатуры его друг и това­рищ по курсу доктор Гэрольд Бауман предсказывал, что, когда Джек займется практикой на селе, его будут страш­но любить, он сделает людям много добра и соберет бочку золота. Не прошло и года работы в Гэмлете, как Джек уже обменял свой Плимут на Линкольн, выплатил долг за по­стройку медицинского пункта и окупил все свои затраты на оборудование и лекарственные средства. Но когда же Джек спал?

- Первые признаки, по которым я узнала, что Джек опять взялся за барбитураты, - говорит Мэри, вспоминая лихорадочные дни в Гэмлете, - это заплетающийся язык и спотыкающаяся походка.

Мэри боялась, что пациенты тоже это замечают. Но нет, они нисколько не подозревают, что доктор Фергюсон выпил, они не слышат от него никакого запаха - значит, он не пьян - должно быть, просто переутомился. Он ведь спит не больше двух часов в сутки, говорили они.

Вся беда заключалась в том, что Джек никому не умел отказать в помощи - ни больному, ни здоровому, вообра­зившему себя больным, ни человеку, просто желавшему получить «наложение рук» этого чудесного доктора, кото­рый, несмотря на высокое образование, так добр, и так ободряет своей улыбкой, и так благороден, что не может никому отказать.

Настоящие больные и просто любопытные ежедневно стекались в Гэмлет, и перед приемной Джека можно бы увидеть автомобили с номерами из Огайо, Мичигана и Ил­линойса.

Но в глубине души Джек сознавал, что он вовсе уж ке так добр.

- Я не мог никому сказать «нет» - в этом главная причина моего падения, - вспоминает Джек. - Я мучился, я терзался, я напичкивал себя пилюлями и капсулами, чтобы заснуть, чтобы уйти от всей этой нелепицы, я стал глотать их просто так, без всякого повода - все больше и больше...

Мэри помогала ему - она, как всегда, была его докто­ром, Джек несколько раз бросал свои капсулы. Он выхо­дил на время из своего химического тумана, и голова его прояснялась.

Зачем же он снова возвращался к этому дурману, если дела у них шли так успешно? Джек искал какого-то оправ­дания. Он нашел его. Он получал слишком много денег за оказываемую людям помощь. Конечно, он спас жизнь не­скольким больным, но ведь это сделали антибиотики, а не сам Фергюсон. В своей большой практике он назначал слишком много лекарств, уколов и пилюль, между тем как нежная любовная забота могла бы дать гораздо лучшие результаты. Он выписывал пилюли и делал уколы, не установив еще точного диагноза болезни. Он тратил слиш­ком много времени на выслушивание женщин, которые совсем не были больны, а пришли только за его улыбкой.

Почему он не мог подыскать что-нибудь получше, чем глюконат кальция, для своих ревматиков, несчастных муче­ников, которые, уходя из его кабинета, забывали о своих болях, согретые обаянием его личности? Будь она прокля­та его личность!

Он хотел по-настоящему помогать людям, а не только выколачивать из них деньги, и все-таки выколачивал слишком много денег. Его терзал обличающий голос совести, и он глушил его барбитуратами...

Почему Джек не мог сказать людям «нет»? Объясняется это не только его благородством, не только его великодушием, подобно актеру,или популярному романисту, или кинозвезде он начинал верить в свою собственную рекламу. Только что сойдя со студенческой скамьи, после одного лишь года интернатуры он ведь не мог быть иде­альным сельским врачом. Неужели успех так испортил доктора Фергюсона? Да, надо признать, он таки порядочно сбивал его с толку.

Джек лежал в постели в тяжелом барбитуратовом дур­мане. Пациент, приехавший издалека, просил, чтобы док­тор его принял. Мэри, взяв телефонную трубку, что-то врала, хотя терпеть этого не могла. Телефон не переставал звонить. «Перебори себя. Не обращай внимания. Пошли его к черту», - подсказывали Джеку его утешители - ма­ленькие желтые капсулы... В июле 1950 года, после деся­тимесячного шумного успеха в роли сельского врача, Джек Фергюсон был водворен в «буйную» палату Боль­ницы ветеранов в Индианополисе.

За тринадцать месяцев, с июля 1950 по август 1951 го­да, Джек Фергюсон три раза побывал в больнице из-за барбитуратового психоза и каждый раз слышал, как за ним захлопывается железная дверь; и каждый раз док­тору Бернарду Фрэзину и его персоналу требовалось все больше времени, чтобы выветрить из Джека яд желтых капсул: первый раз - четырнадцать дней, потом - три­дцать девять, а в третий раз - два месяца и тринадцать дней. И всякий раз требовалось все больше времени, чтобы Джек мог восстановить свою психику и вернуться к вра­чебной практике. Доктор Фрэзин упрашивал его остаться в больнице, чтобы с помощью психотерапии вырвать его болезнь с корнем. Но Джек всячески уклонялся от этого. Он, мол, сам с нею справится.

Доктор Фрэзин, милый и чуткий человек, советовал Джеку продать свою практику и устроиться «на более спо­койную работу». «Да, в какой-нибудь каменный мешек для сумасшедших», - думал Джек. Ни за что. Он должен во что бы то ни стало стать прославленным сельским докто­ром; он еще им всем покажет.

Мэри гордилась Джеком, который с таким блеском на­чал свою врачебную деятельность. Если бы только суще­ствовало звание «лучший начинающий врач года», высшая медицинская коллегия должна была бы признать его та­ковым.

И вот однажды ночью его вызвали к больному куда-то далеко в район. Да, да, хорошо, он будет готов через пол­часа, промямлил Джек заплетающимся языком. Он кое-как напялил на себя новый костюм, спотыкающейся по­ходкой дошел до своего автомобиля, открыл дверцу и шлепнулся прямо в грязь.

Мэри безуспешно уговаривала его встать, пыталгсь сама его поднять - ничего не получалось; она вынуждена была позвать двух мужчин соседей, чтобы перенести его в дом.

- Мне было ужасно стыдно, - вспоминает Мэри, - но гамлетовские жители проявили столько внимания к не­му. Они любили Джека, считали его больным и все ему прощали.

В отплату за добрые чувства граждан Джек стал обви­нять их во всех своих несчастьях. Он уже не корил самого себя за неумение сказать «нет». Он не ругал себя за при­ступы барбитуратовой депрессии, которую он старался прогнать с помощью кофе и кофеина.

Он ругал Мэри. Она казалась причиной всех бед, он был в этом уверен.

Однажды ночью он выгнал ее из дому. Ей стыдно было идти к соседям, и она всю ночь просидела в машине, на­кинув пальто на ночную сорочку. А на другой день он пла­кал и умолял простить его. Он обещал окончательно бро­сить свои капсулы и вернуться к работе... Потом он заду­мал убить ее.

- Вы должны как следует оценить преданность Мэри, ее святое смирение перед злою судьбой, - вспоминает Джек, пытаясь мне это объяснить. - Я отблагодарил ее тем, что стал подсыпать ей в пищу барбитураты... Все больше и больше... Когда она была уже на пороге смерти, вдруг опомнился и в первый раз за много месяцев стал настоящим врачом.

Метод борьбы Джека с собственным психозом был не только грубоват в отношении Мэри, но на какой-то мо­мент он снова сделался доктором; он давал ей возбуждаю­щие средства, делал внутривенные вливания, кормил ее и ухаживал за ней... и спас ей жизнь. Ясность сознания у Джека продолжалась до момента выздоровления Мэри.

Потом угрызения совести - так определяет Джек свою меланхолию - вынудили его опять взяться за капсулы. У него начались зрительные галлюцинации. Он упал на пол, и Мэри не в состоянии была его поднять и уложить в постель. Все перед ним двигалось, как в калейдоскопе. Малейший поворот головы - и картина менялась. Какие-то ярко раскрашенные узоры вдруг покрывались волоса­ми. Он кое-как поднялся на ноги, но вся комната была полна стульев, и он не мог сквозь них пройти. Он стал звать Мэри, но не мог до нее добраться, и ее голос раз­давался откуда-то издалека.

Наконец она уложила его в постель. Но едва он закры­вал глаза, перед ним снова начинал вертеться вихрь узо­ров, потом появлялись волосы, и стулья обступали его со всех сторон.

Джек вспоминает, что он поглощал невероятное коли­чество барбитуратов, от которых по двое суток валялся в постели, но он и мысли не допускал, что это может све­сти его в могилу. Во всем мире не хватило бы барбитура­тов, чтобы убить его. Он замышлял покончить жизнь самоубийством, если его лишат звания сельского доктора.

Первого декабря 1951 года Джон Т. Фергюсон бросил свою практику в Гэмлете. Он просто повесил замок на Дверь своего кабинета и уехал. Он держал себя в руках ровно столько времени, сколько требовалось для поступле­ния в Больницу ветеранов в Марионе, штат Индиана, но через две недели, когда выяснилось, что он тайный барби-турист, его уволили. Мэри не отходила от него. Мэри - это все, что у него оставалось. Она была ему верной н Доброй женой, но потерпела крах в роли его врача. Джека выгнали. Ему больше некуда было сунуться с предложе­нием работы. И наша бесприютная парочка, Джек и Мэри, отправилась к доктору Бернарду Фрэзину в Больницу ветеранов в Индианополисе - к тому самому доктору Фрэзину, которого Джек в своей самонадеянности не захотел слушать.

- Мы еще раз попробуем им заняться, если вы нам поможете, - сказал Мэри доктор Фрэзин. - Вы не должны с ним видеться, не должны говорить по телефону и даже писать ему в продолжение шести месяцев.

Мэри сказала доктору Фрэзину, что он может на нее вполне положиться (и можно ли было усомниться в Мэри Фергюсон?).

- И еще одна просьба, - сказал доктор. - Надеюсь, вы не откажетесь пройти проверку у психиатра?

- Вы думаете, это я во всем виновата? - спросила Мэри, широко открыв свои серые глаза. - Разве я больна? Вы меня тоже считаете сумасшедшей?

Доктор Фрэзин поспешил ее успокоить - нет, нет, он только хочет дать ей понять, что именно они собираются сделать для Джека.

Сидя под замком в закрытой палате Больницы ветера­нов, Джек чувствовал, что это уже конец и возврата для него нет. Лишенный барбитуратов, он в этот раз не дал обратной реакции. Теперь это был уже не острый барбиту-ратовый психоз; это была глубокая меланхолия. Это была низшая фаза «качания на доске», когда он смутно чув­ствовал, что вся его жизнь, кипевшая энергией за трех че­ловек, теперь затухает и сходит на нет. Однако у него хва­тило еще внутренней силы, чтобы сделаться злым и агрес­сивным.

Куда девалась сообразительность Джека, которой он втайне так гордился?

- Я надолго потерял веру в свои способности, - вспо­минает Джек. - Я обладал индивидуальностью дохлой рыбы.

На сеансах групповой терапии Джек, чуть только на него кто взглянет, разражался слезами. Он никак не мог объяснить доктору Фрэзину причину своего тоскливого настроения. Персонал больницы считал Джека подходя­щим кандидатом для лечения электрошоком, но доктор Фрэзин возражал. Он говорил своим помощникам, что если бы он сам был психотиком, то не желал бы для себя та­кого лечения. Доктор Фрэзин был добрейшим человеком, и это как-то дошло до сознания Джека - вот доктор, который не станет его мучить. Он смутно стал реагиро­вать на это оригинальное лекарство... В больнице был над­зиратель негр, по имени Грифф, и другой рослый парень, по имени Терри, которые, помогая ему мыться и одеваться, обращались с ним не как с безмозглым идиотом, а как с человеческим существом. Они проявляли к нему нежную, любовную заботу. Сконденсируем это понятие в одно сло­во из четырех букв - «Love» («любовь») - вот это новое лекарство...

Я внимательно просматривал в медицинском словаре букву L и дошел до слова «Lovade» Оно определялось как корень зонтичного растения, экстракт которого сти­мулирует менструации, а также приносит облегчение при вздутии живота... Но слова «Love» я не нашел в меди­цинском словаре Дорлэнда.

Доктор Фрэзин дал понять Джеку, что его глубокую меланхолию может облегчить беседа о пережитом прошлом с симпатичным психиатром. Во время предыдущих своих «визитов» в запертую палату Джек отвергал этот совет.

- На этот раз я чувствовал себя загнанным в ту­пик, - рассказывает Джек. - Практику я потерял. Сидел под замком в больнице. У меня ничего не оставалось, кро­ме Мэри, да и ей уже, очевидно, надоело терпеть мое ди­кое поведение. Путь вверх был для меня отрезан, а пасть ниже я уже не мог.

И вот благодаря любезности доктора Фрэзина Элвуд Фиппс и ныне покойный доктор Пэлмер Гэллоп сделались учителями Джека в «институте высшей психиатрии для одного человека», и по сравнению с этим испытанием скот­ский загон, в который он попал в период интернатуры, казался ему детским садиком.

Доктор Фиппс и доктор Гэллоп не говорили Джеку о том, как он плохо себя вел в прошлом и как ему надлежит вести себя в будущем, если он хочет стать порядочным и нормальным человеком. Доктор Фиппс и доктор Гэллоп попросили Джека изложить в письменном виде свои мысли и переживания.

- Я чувствовал, что, если меня что-нибудь мучает и я это записываю, беспокойство на некоторое время затихает, - сказал Джек, объясняя мне этот метод лечения.

Затем доктор Гэллоп читал Джеку его собственную за­пись. Вместо того чтобы ругать его за такое прискорбное поведение, доктор Гэллоп просто спрашивал: «Почему вы так поступили, Джек?.. Почему, почему, почему?» Зто была простая исповедь, но Джек стал чувствовать, что, осознав тот или иной свой скотский поступок, он никогда больше не будет вести себя таким мерзавцем. Это была суровая школа...

К концу шестимесячного пребывания в больнице, не­прерывно копаясь в темных глубинах своего «я», Джек изменил свое представление о самом себе. Он уже не смот­рел на себя как на доктора-самоучку, обладавшего дина­мической энергией; он уже не придавал цены своей обая­тельной улыбке, способной приманивать птиц с деревьев. С мальчишеских лет у него была своя тайная цель. Эта цель была узко эгоистична. Он готов был растоптать кого угодно, мог наступить на самого близкого человека, готов был задушить Мэри, лишь бы добиться своей цели: воз­величения Джека Фергюсона.

Доктор Гэллоп дал Джеку почитать книгу швейцарско­го ученого Карла Густава Юнга, психолога, утверждавше­го, что современный человек безнадежно заблудился, и умственно, и морально, в бесплодных поисках своей души.

Душа? Что это еще за новый термин для практикую­щего врача? Когда Джек пытался объяснить мне, чему на­учил его Юнг, я попросил объяснить мне значение слоза «душа», но Джек не смог этого сделать. Тогда я опять обратился за авторитетным разъяснением к медицинскому словарю Дорлэнда. «Soul» - душа. Вот есть «Souffle», оз­начающее легкий звук дуновения, слышимый через сте­тоскоп. А вот «Suolal», означающее тяжелую форму че­сотки, наблюдаемой у беднейшего населения арабских стран.

Но «Soul»? - такого слова я не нашел в медицинском словаре.

- К концу шестимесячного лечения, - рассказывает Мэри, - Джек пытался дозвониться мне в Марион, в Ин­диане, где я тогда жила. У него совсем не было денег, и он пытался устроить телефонный разговор в складчину.

У меня буквально сердце разрывалось, но я хранила мол­чание.

Джек хотел только сказать Мэри, что он наконец вы­брался из дебрей, что в голове у него светлый день и он теперь знает, как начать новую жизнь. Джек глубоко осознал, сколько горя он причинил людям, сколько друзей растоптал на своем пути. Он смотрел на свою прошлую жизнь, как на жизнь другого, давно умершего человека. И он был беспощаден к покойному Джеку Фергюсону.

- Было необходимо для моего излечения признать, что я вел жизнь типичного ублюдка: ведь факты же нель­зя ни изменить, ни уничтожить.

Незадолго до выхода из больницы Джек написал Мэри письмо, а потом как-то дозвонился по телефону и сказал, чтобы она письмо не читала. Мэри прочла его. В письме он смиренно спрашивал ее, не думает ли она, что после всего, что было, ей лучше развестись с ним. Тогда каж­дый из них сможет начать жизнь сначала.

Доктор Фрэзин сообщил Мэри по телефону, что он все больше и больше доволен состоянием Джека. Потом она сама позвонила доктору, спрашивая, не лучше ли ей действительно разойтись с Джеком.

Тихий и деликатный доктор Фрэзин вспылил:

- Да вы что, черт побери, хотите убить его? Он сам себя убьет, если вы его бросите. Он только и думает, толь­ко и говорит о вас. Я надеюсь, что теперь он уж по-на­стоящему выздоровел. Не падайте духом, Мэри.

Это было наградой Мэри Фергюсон.

Казалось прямо-таки странным, насколько этот швейцарец. доктор Юнг, своей книгой «Психологические ти­пы» - очень сложной и трудно понимаемой, - насколько он воодушевил и подбодрил Джека. Доктор Юнг в этой книге часто цитирует мудрые изречения одного домини­канского монаха, жившего в тринадцатом веке. Его имя Мэистер Эккегарт, и о жизни его почти ничего неизвестно, за исключением разве того, что можно найти в его сочи­нениях. Вот что писал старый Мэйстер Эккегарт: «И рань­ше и теперь редко случается, чтобы человек совершал ве­ликие деяния без того, чтобы сначала не пройти через по­лосу заблуждений».

После выхода из больницы первым пациентом Джека была Мэри, страдавшая сердечными спазмами. Когда он к ней вернулся, Мэри сразу поняла, что он выздоровел. Почему она была так уверена в этом, спросил я ее не­давно.

- Я знала, я видела это, я чувствовала, что это так... Я просто поверила - вот и все.

Что же это была за вера (faith), на которой Мэри ос­новывала свой прогноз?

Давайте еще разок заглянем в медицинский словарь. На том месте, где должно бы стоять слово «faith», стоит слово «falcadina», означающее «болезнь в Истрии, характе­ризующаяся образованием папилемы».

Что касается Мэри, она вполне удовлетворяется толко­ванием своей библии, в которой сказано:

«Вера есть сущность того, на что мы надеемся, очевид­ность того, чего мы не можем видеть».