Борьба с безумием

Глава 7

«Для хорошего человека всякая неприятность - это расплата за собственный грех». Так говорит Эрнст Хемингуэй.

Джек Фергюсон, очевидно, был очень хорошим челове­ком, если с ним могла произойти такая оказия в Ло­гэнспортской больнице. Эта история вовлекла его не про­сто в неприятность, а в двойную неприятность. Первая (меньшая) заключалась в том, что Джек оказался цен­тральной фигурой в этом деле. Успешное внедрение в практику новой, быстрой и безопасной техники трансор­битальной лоботомий привело к тому, что он стал главным козлом отпущения.

Если бы Джек проявил тогда больше сообразитель­ности, он смог бы предвидеть надвигавшуюся беду. Не успела психохирургическая бригада, усмирявшая неисто­вых безумцев, безнадежных шизофреников, возвратившая многих в семью, а у некоторых восстановившая способность зарабатывать на жизнь, наладить как следует свою кипу­чую деятельность, не успела она основательно поставить это дело, как свыше раздался голос: «Тпру-у!»

Это был голос директора больницы, вызвавшего к себе Джека Фергюсона. Строгим, начальническим тоном ди­ректор сказал Джеку, что они делают слишком много лоботомий; кандидатов на операцию следует отбирать бо­лее тщательно; число лоботомий необходимо сократить. Так что не усердствуйте особенно, доктор Фергюсон...

Но почему? Потому ли, что директор, как администра­тор, боялся, что они могут быстро очистить больницу от пациентов и ему грозит потеря должности? Нет, не так-то все это просто. Джек был буквально ошеломлен, когда узнал, почему он не должен усердствовать. В то время как Джек Фергюсон работал на одном жалованье, нисколько не обогащаясь за счет растущего числа опера­ций, образовалась еще одна психохирургическая бригада из небольничных специалистов, которых такие условия работы не устраивали.

Эти высококвалифицированные врачи имели собствен­ную частную практику. Но вдобавок к своим заработкам они получали еще особую плату за психохирургическую ра­боту в Логэнспортской больнице с каждой лоботомии по­штучно. Это считалось вполне легальным. Это соответство­вало законам штата. Это делалось совершенно открыто. А при таком большом количестве лоботомии доходы вне-больничных консультантов превышали сумму годового за­работка директора больницы. Это было уже чересчур.

Доктор Элмер Л. Гендерсон точно определил, что имен­но лежало в корне неприятностей Джека в Логэнспорте.

- Профессиональная зависть - вот главная беда аме­риканской медицины, - сказал Элмер.

Зависть рождает ненависть. А медицина - это лю­бовь, или она ничего не стоит. Сможет ли Джек перенести эту зуботычину, полученную за его старания помочь людям?

Мэри Фергюсон не сомневалась в полном выздоровле­нии Джека, но как на него подействует этот новый удар? Что бы он делал, если бы около него не было Мэри? Они жили в крошечной комнатушке при административном кор­пусе больницы. Хозяйство не отнимало у Мэри много вре­мени. Вся ее бесцветная жизнь была наполнена ожида­нием его прихода, но и по вечерам он не мог уделять ей много внимания. Он сидел рядом с нею, но был далек от нее, погруженный в писание отчетов и историй болезни.

Вплоть до того момента, как потерпел крушение его план с лоботомиями, Джек твердо верил, так же как и Мэри, что он перешел рубикон своей психической болезни. Психиатр Юнг говорил, что больной переходит рубикон, когда сам осознает, что не нуждается больше в лечении, К° да не уклоняется от борьбы за честность перед самим собой, когда активно к этому стремится.

Джек до сих пор еще ездил раз в неделю в Индианополис для беседы с доктором Пэлмером Гэллопом.

- Вы сами поймете, когда я буду вам больше не нужен, - подбадривал его Гэллоп.

Но Мэри, которая была врачом на передовой, не спу­скала с него глаз.

Не пошатнется ли Джек под влиянием катастрофы с лоботомиями? Не вступит ли он снова в полосу грозы и бури? Его успех с трансорбитальной операцией, ока­завшей помощь сотням несчастных отверженцев, сильно поднял его в собственном мнении. А когда у человека растет уверенность в себе, для него создается опасность заважничать и стать слишком самонадеянным. Тут-то он и может забыть о предписанном ему лечении - смотреть в лицо своему темному прошлому.

Чтобы отвлечь его от мрачных мыслей, Мэри иногда осторожно и не грубо шлепала его по спине. В то же вре­мя ей надо было внимательно следить, чтобы он не изме­нил честного отношения к самому себе. Смотреть в лицо своему плохому прошлому - это единственное, что дает человеку мужество в борьбе с трудностями жизни... Усвоить себе тот факт, что, если вы хороший человек, всякая неприятность для вас только расплата за собственный грех.

Обязанностью Мэри, как врача на передовой, было все время напоминать ему о самом плохом в его жизни; и она делала это, потому что любила его. Мэри заменяла ему и аудиторию. Она всегда готова была слушать его рассказы о том, как трансорбитальная операция прерывает безумие у все большего и большего числа шизофреников. Благоговейный ужас в ее серых глазах придавал ему бод­рость и энергию.

- Мэри вела себя удивительно, - говорит Джек, - когда я начал снова увязать и жалеть самого себя в Ло­гэнспорте.

Мэри была для него не только аудиторией, доктором и женой. Она в некотором смысле была для него и ма­терью. Когда Джек боролся с собственным безумием, он, как вы помните, представлял себя Давидом, поражающим Голиафа. Он походил тогда на маленького мальчика, и это вызывало материнскую улыбку на лице Мэри. Теперь это был не Давид его совести, убивающий Голиафа, ди­кого зверя, раздутое «я» в нем самом, а Давид-психо­хирург, убивающий Голиафа повального безумия.

Могла ли Мэри оставаться спокойной? Конечно, это был всего-навсего маленький мальчик в Джеке, но не но­сило ли это несколько маниакальный характер? И Мэри, с одной стороны, старалась поддерживать в нем бодрость, а с другой - охлаждать его чрезмерную самонадеянность и честолюбивые замыслы. Она это делала невзирая на то, что в глубине души считала его самым великим чело­веком на свете.

Джек не вернулся к барбитуратам.

Чему же научился Джек за два года работы в Логэнспорте?

Не одурманенный барбитуратами, вполне сознавая, что только его горячность, его дикий психохирургический эн­тузиазм вовлек его в неприятности, ругая за это себя и только себя, Джек в умственном отношении был здоров, как никогда. То, чему он за это время научился, было так скромно, так просто, что едва ли имело что-нибудь общее с наукой.

Просиживая ночи в своей новой, уже более благо­устроенной квартире, он с головой уходил в отчеты и исто­рии болезни сотен больных. 25 процентов из них находи­лись на излечении; 20 процентов были выписаны домой, и еще больше больных подготовлено к выписке; в общем итоге 75 процентов всех больных, признанных неизлечи­мыми, явно поправились благодаря лоботомии.

Какие же напрашивались выводы? О чем говорили эти цифры? Чему они научили Джека?

Был тут один вопрос, который заставил Джека приза­думаться. Его двухлетний опыт вкалывания ледового то­порика в больной мозг говорил ему о том, что операция применялась при шестнадцати различных психических болезнях - при шестнадцати диагностических классифи­кациях. Но эти классификации не помогали Джеку отби­рать подходящих кандидатов для лоботомии. Только по их маниакальному буйству, меланхолической депрессии, жи­вотной нечистоплотности, стереотипному бормотанию, гебефреническому хихиканью, кататонической оцепенелости, дикой агрессивности Джек пытался отсортировать канди­датов на операцию.

Среди психиатров было много разговоров о том, что лоботомия мол хорошо помогает при кататоническом состоянии и маниакально-депрессивном психозе, но менее эффективна в случаях хронической шизофрении и т. д. Джек размышлял. Когда лоботомия оказывает действие на больных независимо от названия их психоза, в чем выражается это действие?

Каков бы ни был диагноз болезни, лоботомия всегда называет одинаковое действие - она успокаивает боль­ных снижает их сверхактивность, помогает им жить с са­мими собой и другими.

Лоботомия изменяет их поведение к лучшему. Для уче­ных-психиатров это звучало слишком просто. Для Джека это открывало новый мир.

Так воевал Фергюсон против ненормального поведе­ния душевнобольных в 1954 году в Логэнспорте. Как вся­кий добропорядочный врач, он старался помочь им, как мог.

- В те дни, - говорит Джек, - я готов был считать победой лоботомии, если больной мог изжарить яйцо, не повредив желтка.

Лучшее поведение? В больших медицинских учрежде­ниях это считалось по меньшей мере весьма туманным критерием для оценки того или иного метода лечения. Это напоминало хвастливое заявление доктора старых вре­мен: «Ну, вот мы и поставили больного на ноги. Теперь он может снова работать и кормить семью».

Но что же такое, в конце концов, ненормальное пове­дение, к которому Фергюсон сводил шизофрению и все прочие душевные болезни неизвестного происхождения? Что такое «поведение» вообще?

«Можно считать доказанным, - пишет доктор Д. Д. Гэбб из Мак-Гильского университета, - что задача психолога, задача понять сущность человеческого поведения и свести причудливые изгибы человеческой мысли к механическому процессу причины и следствия, - эта, задача намного труднее, чем всякая иная научная задача»,

Джек Фергюсон и не претендовал на понимание сущ­ности человеческого поведения, а в вопросах психологии он был всего лишь сельским врачом.

«Чтобы в наше время заниматься вопросами поведе­ния, - признает доктор Гэбб в своей книге «Организация поведения», - необходимо прибегать к упрощениям».

Как раз этим Джек и занимался вовсю. Ночь за ночью он внимательно изучал результаты сотен проделанных лоботомий. Он не задумывался над вопросами о сущности поведения. Он непосредственно наблюдал его на сотнях слабоумных, безрассудных, одичавших людей. Он просто следил за их поведением и при помощи лоботомий ста­рался его улучшить.

В результате такого анализа складывалось то, что Джек называл «профилем поведения». О чем говорил анализ тех случаев, где операция принесла пользу? Сообразительный двенадцатилетний мальчик мог это понять.

Вот записи: «Она уже не рвет на себе платье... Ест без посторонней помощи... Сама ходит умываться... Стала чи­стоплотной... Больше не покушается на поджог... Перестала хохотать и плакать... Не покушается на убийство... Прояв­ляет заботу о других больных... Ей нравится трудовая терапия... Старается вложить смысл в свои слова... Про­являет сообразительность...»

Когда Джек сравнивал эти записи о послеоперацион­ном поведении больных с записями о их поведении до опе­рации, он принимал к сведению, каким именно больньтм лоботомия помогает. При всей своей примитивности «про­филь поведения» был для него более точным показате­лем, чем латинские названия шестнадцати различных пси­хических болезней. Это делало его более добросовест­ным врачом. Он мог ориентироваться на данный про­филь.

Если какая-либо черта поведения не показывала при­знаков улучшения, он еще раз оперировал этих больных, еще и еще раз, до тех пор, пока не добивался достаточ­ной ясности сознания - нормального поведения, которое позволяло отпустить больного домой.

Джеку требовалось лишь примерно определить интен­сивность и возможную обратимость данного случая бе­зумия.

«Профили поведения» подсказали ему следующий вы­вод: лоботомия более полезна для больных, ведущих себя сверхактивно. Это было не ново. Фримэн и другие психохирурги уже знали об этом. Для Джека это было целым событием. Для него этот факт совершенно непредвиденным и поразительным образом послужил сигналом... кон­чать свою психохирургическую карьеру.

Исполнилось два года с тех пор, как Джек вышел из запертой палаты Больницы ветеранов. Он расстался со своей паранойей. Его не огорчала перспектива покончить с лоботомиями (никогда уж ему не придется показать доктору Уолтеру Фримэну великолепную серию из 1000 трансорбитальных!); он не тешил себя иллюзиями; он не чувствовал никакой обиды на то, что его осадили как раз в тот момент, когда он начал показывать крупные успехи в психохирургии.

Куда же девалось это большое заносчивое «Я» в Дже­ке Фергюсоне? Ему и в голову не приходило заняться частной практикой, хотя он мог бы заработать бочку зо­лота в качестве лоботомиста для психоневротиков из со­стоятельного класса, которым грозило заточение в сума­сшедший дом.

Доктор Гэллоп и Мэри убили в нем прежнего нечест­ного Джека Фергюсона с его самооправданиями. Довольно странно, когда человек начинает ругать самого себя за все плохое, что с ним приключилось; прямо невероятно, до чего это саморазоблачение очищает мозг и процесс мыш­ления становится быстрым, ясным и простым. Казалось, Джек постиг наконец истину, высказанную Боссом Кэттерингом о границах исследовательской работы:

«Что же нам делать, когда мы не можем больше делать то, что мы делаем?»

Шел 1954 год, когда, поставив перед собой этот вопрос, Джек углубился в длинный, трудный и трезвый анализ вопроса о лоботомиях.

Для безумных человеческих существ, принадлежавших До заболевания к определенной группе общества, лобото­мия может стать чудодейственным средством. По всей стране тысячи этих больных показали такое улучшение, что, по справедливости, их уже нельзя было назвать сума­сшедшими. Они жили дома со своими семьями. Лоботомированные женщины могли с успехом заниматься домашним хозяйством. Многие из лоботомированных мужчин трудились и зарабатывали себе на жизнь. Но у экс-сума­сшедших людей другого круга операция что-то отнимала, хоть и протекала успешно.

Фримэн объясняет это в своей замечательной книге «Психохирургия». Мораль - вот что вы выдалбливаете и отнимаете у больного взмахами ледового топорика, ко­торый так чудесно успокаивает его измученный мозг. Да, именно мораль.

Это высочайшее качество человеческого существа, пи­шет Фримэн.

«У ребенка ее нет. Нет и у старика. Нет у больного. Нет у скучающего человека. Мораль - это самая возвы­шенная функция человеческой личности».

Затем Уолтер Фримэн, который своей операцией выр­вал так много безумцев из ужасающих глубин деморали­зации, с грустью заканчивает: «Лоботомия приостанавливает у психотиков процесс деморализации, но не восстанавливает у них мораль».

Коротко говоря, по Уолтеру Фримэну, мораль - это способность ставить интересы коллектива выше своих личных интересов, и это стало религией Джека Фергюсона. Именно это давало ему теперь силу жить и дейcтвовать.

Отношение Джека к лоботомии после взвешивания всех «за» и «против» стало более трезвым и более кри­тическим. Лоботомия может застопорить хронический, за­пущенный процесс умственного расстройства. Но в то же время она безвозвратно разрушает самое высокое, что есть в человеке... Величайший в мире психохирург, сам Уолтер Фримэн, не в состоянии вернуть человеку то, что у него унес милосердный ледовый топорик. Роковой удар ледо­вого топорика рассекает нервные волокна, связывающие лобные доли мозга с таламусом. Это ведет к перерожде­нию ядер мозговых клеток в так называемой центральной силовой станции эмоций, в таламусе. Процесс вырожде­ния идет перманентно. Стремительный взмах ледового то­порика причиняет немалый вред и лобным долям мозга, которые считаются носителями центров воображения, пре­дусмотрительности, предвидения.

Учтя эти суровые факты, Джек Фергюсон произнес маленькую благодарственную молитву судьбе. Два года я он сам был вполне созревшим объектом для ледо­вого топорика.

Если бы он мог соединить во времени старого и нового Джека Фергюсона, то ныне здравствующий доктор Фергюсон наверняка располосовал бы мозг старому слабодуш­ному доктору Фергюсону. Этим навсегда была бы убита надежда на развитие творческого воображения у ныне жи­вущего доктора Фергюсона. Это заглушило бы также эмо­циональный подъем, так разжигавший его воображение. Потому что у лоботомированных эти таинственные сило­вые нейроны в таламусе увядают безвозвратно.

Погибшей надеждой - вот чем стала для него лобо­томия. Восстановив хорошее поведение у старого жалкого Джека Фергюсона, она убила бы нового Джека, борца с безумием. Джек спросил себя:

«Хотел бы я прожить всю свою жизнь спокойным, до­вольным лоботомированным буйволом? Нет. Тогда ка­кое же имею право я, доктор Фергюсон, обрекать на это других?»

Только отчаянно тяжелое зрелище неизлечимого безу­мия, которое хуже смерти, - только оно может оправдать это грубое вторжение в мозг живого человека. Но доброму сельскому доктору, жившему в Джеке, была ненавистна эта операция.

- Кажется, сам господь бог положил тогда руку мне на плечо, - говорит Джек, вспоминая волнующие дни сом­нений в Логэнспорте. - Как раз в то время до нас дошли разговоры о новом лекарственном средстве - раувольфии. Я прочитал о том, что доктор Уилкинс из Бостона назы­вает это средство «психотерапией в форме пилюль».

Джек имел особые причины заинтересоваться этим де­лом. «Профили поведения» лоботомированных больных говорили о том, что операция давала наилучшие резуль­таты у пациентов со сверхактивным поведением.

Раувольфия не была снотворным средством, как бар­битураты. Успокоительное действие раувольфии не своди­лось к дремотному состоянию. Раувольфия (хотя и давно известная в Индии) была новинкой в фармакологии. Она Давала только спокойствие. Пилюли раувольфии действо­вали на таламус. Они снижали число киловатт энергии, вырабатываемой центральной силовой станцией мозга - таламусом. Действие раувольфии в некотором смысле мож­но было назвать «химической лоботомией». Только с колос­сальной разницей: пилюли раувольфии производили лишь временную лоботомию без ее неизбежных разрушительных последствий. Если пилюли и оказывали какое-нибудь вредное действие, то, во всяком случае, это поддавалось исправлению. Пилюли раувольфии не калечили мозговой ткани. Они не несли в себе опасность вызвать конвуль­сии, или бесстыдную ругань, или неудержимое половое возбуждение, или противную манерность, или беспросвет­ное погружение в растительную жизнь - все эти возмож­ные последствия лоботомии. Оказывая действие на таламус, эти пилюли только ослабляли силу эмоций, но не раз­рушали их безвозвратно...

- Но тут всевышний опять положил руку мне на плечо, - говорит Джек. - В Логэнспортской больнице был фармацевт, большой мой приятель. Он приобрел 15 000 пилюль раувольфии у агента фармацевтической фирмы Сиба.

Пилюли содержали в себе чистый алкалоид рауволь­фии и носили химическое название «резерпин», а выпуска­лись под торговой маркой «серпазил».

- Мы выяснили, что серпазил действует на беспо­койных больных лучше, чем лоботомия, - расска­зывает Джек, - и мы стали накачивать больных серпа­зилом.

- Как вы могли так быстро узнать, что серпазил дей­ствует лучше, чем лоботомия? - спросил я.

Джек не мог осуществить полноценный эксперимент, потому что директор больницы запретил ему делать много лоботомии. Он не мог поставить строго научный опыт, ко­торый удовлетворил бы ученую профессуру колледжей, а именно: сделать определенное количество лоботомии, вы­ставить параллельно такое же количество больных, лечен­ных серпазилом, и взять третью группу больных, оставлен­ных без всякого лечения (для контроля); тогда эти «экспе­риментальные животные человеческого вида» во всех трех категориях могли бы показать некую сравнимую форму су­масшествия. Это было бы научно, академично.

Джек Фергюсон внимательно выслушал мои научные возражения.

- Видите ли, как у нас обстояло дело, - сказал он. - В больнице было порядочное число пациентов, которые не показали улучшения после лоботомии. Мы перевели этих больных с неудавшейся лоботомией на лечение серпазилом, который быстро их успокоил, и черт меня дери, если некоторые из них не поправились настолько, что мы смогли отпустить их домой.

Но тут Джек снова попал в беду.

- Образовалась уже довольно большая группа боль­ных, хорошо поправлявшихся на комбинированном лоботомия-серпазиловом лечении, - говорит Джек, - и я почув­ствовал вдруг, что мы должны сделать что-то большее для этих больных. Мы должны обращаться с ними как-то бо­лее по-человечески.

Это, казалось бы незначительное, замечание будет по­нятно только тем читателям, которые знают, что творится в старомодных домах для умалишенных...

К этому времени под наблюдением Джека, кроме сотен лоботомированных больных, состояли также палаты беспо­койных хроников, включая две «буйные» женские палаты с таким тяжелым составом больных, что Джек называл их «отбросами человечества». Эти палаты были построены в форме буквы Т с толстыми железными решетками, кото­рые отгораживали концы этого Т от его центральной части.

- Я чувствовал, что с этими больными тоже надо обра­щаться по-человечески, - сказал Джек, - поэтому я снял решетки.

И тут словно потолок обрушился на голову Джека Фергюсона.

- Я столкнулся с такой бурной вспышкой человеческой боязливости (вежливая замена слова «страх»), какой ни­когда не видал, - продолжал Джек. - Надзиратели побе­жали с жалобой к директору больницы и заявили, что все они уйдут, если меня не отстранят от работы и не поставят решетки на место.

Директор больницы вызвал Джека и предложил ему прежде всего извиниться перед надзирателями, в против­ном случае...

- Я был уверен в своей правоте. Нужно было во что бы то ни стало улучшить отношение к этим больным, - рассказывал Джек. - Но бросить сейчас эту работу было для меня равносильно смерти. И я смирился...

Но тут вступает в игру Джек-соблазнитель, Джек-Зла­тоуст.

- Да, смирился, - продолжал он. - Я принес извине­ние каждому надзирателю, но в то же время уговорил каж­дого из них согласиться со мной в отношении решеток... Да­вайте сделаем это только так, в виде небольшого опыта...

Удвоив человеческое внимание к несчастным узницам этих страшных палат, они в скором времени могли уже приводить целую палату в обеденный зал к общему столу. Некоторые больные выходили в столовую впервые за много лет. Это было нечто неслыханное. Фергюсон со своими над­зирателями противопоставляли себя всей больнице.

- Когда в первый раз наступило время вести больных к обеду, я увидел чудесное зрелище, - вспоминает Джек. - Те самые надзиратели, которые требовали моего увольне­ния, выстроились на всем пути от палаты до столовой. Тут решался вопрос жизни и смерти идей Фергюсона.

- В обеденном зале наши пациентки вели себя как знатные леди. А девчонки из открытых палат, наоборот, затевали ссоры и драки.

Джек весь сиял, вспоминая этот день.

- Это был первый знак начинавшегося прогресса, - сказал Джек. - Это укрепило мою уверенность в том, что безнадежным психически больным тоже можно помочь. Но как? Я сам выбрался из-за таких же железных дверей. Я знал, что они тоже могут это сделать с такой же по­мощью, какую получил я.

Но тут стряслась уж настоящая беда. Кончился серпазил - не было никаких средств на покупку серпазила. Из самых тяжелых больных он мог отбирать только единицы для нескольких дозволенных еще лоботомий. Полный крах...

Но Джек не вспомнил о барбитуратах. Он начал вы­сматривать себе новое место, где б он мог работать, мог де­лать лоботомий, комбинировать их с раувольфией и присо­единять к этому лечение нежной, любовной заботой. Он по­ехал в Траверз-Сити, где находилась окружная психиатри­ческая больница штата Мичиган, и предложил свои услу­ги. Без особых трудностей он получил место врача-резиден­та в больнице Траверз-Сити.

И вот наступило последнее испытание для таламуса са­мого Джека, для проверки его эмоциональной устойчивости.

Подошел срок его месячного отпуска, и перед тем, как навсегда расстаться с Логэнспортом, Джек подал просьбу 06 увольнении, а сам вместе с Мэри отправился порыбачить в Северную Канаду. По возвращении в Логэнспорт Джек и Мэри обнаружили, что все замки на их квартире смене­ны и они не могут взять даже свои вещи. Грузовик, кото­рый должен был отвезти их на следующий день, почему-то не явился. В то же время контора больницы настойчиво те­ребила Джека с отъездом, поскольку директор распорядил­ся, чтобы преемник Джека был водворен в его квартиру не­медленно. В конторе больницы Джек обнаружил, что все его личные записи и отчеты исчезли.

Он не стал скандалить.

У Джека крепко засела в голове мысль о том, что следу­ет делать, если не можешь больше делать то, что делаешь. Все, что ему теперь было нужно, - это свобода исследова­ния. Когда он рассказывал мне эту маленькую грустную ис­торию последних дней в Логэнспорте, его голос звучал ти­хо, твердо и совершенно бесстрастно. Вообще при наших многочисленных встречах поведение Джека всегда было корректным, разумным и спокойным - выше всяких похвал.

Личные обиды уж не могли вывести его из равновесия. Начав свою новую жизнь, он стал исключительно любез­ным и внимательным ко всем. Наконец-то Джек Фергюсон нашел свое мокси. А ему понадобится, как вы увидите, большой запас мокси для новой работы в больнице Тра­верз-Сити.