Босфор. Россия и Турция в эпоху первой мировой войны

Глава IV В ПОИСКАХ ВЫХОДА ИЗ ГОРЯЩЕГО ДОМА

Первые мобилизационные мероприятия турецкого правительства 2–5 сентября 1914 г. позволили набрать до конца года 23 призывных возраста, с 23-х до 45-ти лет. Это дало возможность укомплектовать армию примерно в 780 тыс. человек. Запас и ополчение, кроме того, достигали 1 млн человек. В Османской империи процент мобилизованных в 1914 г. не превышал 7,5 %, что было самым низким показателем по сравнению с другими участниками войны. Например, в Германии процент мобилизованных составлял 19,7 %, в России до 10,5 %, а во Франции — до 20 %.

Общий план военных действий прояснился в середине сентября 1914 г. и первоначально предусматривал два основных направления: египетское и кавказское. Оба они были продиктованы прежде всего собственными интересами Османской империи. На первом направлении надлежало форсировать Суэц и, вытеснив Англию из Египта, восстановить турецкое господство в Северной Африке. Кавказское (русское) оперативное направление было для Турции главным и решающим. Оно было принято в оперативную разработку еще летом 1914 г. Кроме противодействия России в Закавказье и на Черном море, что рассматривалось как защита жизненных интересов Турции, кавказское направление наступления турецких войск, по замыслам Энвер-паши, должно было содействовать поднятию “духа нации”. Предполагалось, что на помощь наступающим турецким войскам поднимутся тюркские народы не только Кавказа, но и Поволжья и Средней Азии.

План не был таким уж бесшабашным и авантюристическим, как его оценивали некоторые исследователи. Энвер-паше, видимо, отнюдь не хотелось участвовать в настоятельно рекомендованной Лиманом фон Сандерсом масштабной, но мало реальной и технически слабо подготовленной десантной операции в Бессарабии или под Одессой.

На очевидное и крайне раздражавшее немецких советников нежелание Стамбула предпринималать самостоятельные [выделено мною. — В.Ш.] десантные операции против Одессы или иных портов российского Причерноморья Энвер-паша выдвигал вполне резонные аргументы. Во-первых, имелся почти двукратный перевес турецких сил над русскими на кавказском направлении при очень больших сомнениях в том, что до черноморских берегов России турецкий десант вообще доберется. Соответствующих десантных средств и необходимых, для столь сложной операции сил прикрытия на море, по признанию Энвер-паши, поддержанного морским министром Джемаль-пашой, у Турции не было. Во-вторых, и здесь Энвер-паша еще раз показал себя более дальновидным политиком, чем военным: следовало бы подумать, говорил он, о балканском отзвуке такого десанта. Он соглашался рискнуть на десантную операцию при следующих условиях:

1. получив дополнительные суммы в счет военного займа из Германии;

2. укрепив с помощью военных специалистов из Германии босфорские форты и некоторые опорные пункты на границах с балканскими соседями;

3. и главное — при гарантии решительного поворота Румынии к турецко-румынскому боевому сотрудничеству и к организации объединенного турецкого-румынского наступления на Одессу через румынскую территорию.

Никаких реальных гарантий в пользу румынско-турецкого военного сближения Берлин не дал и вряд ли мог дать. Однако и позднее, в 1915 г., Энвер-паша обращал внимание германских советников на перспективность наступления австро-германских войск в направлении Бессарабии, чтобы покончить, как он выражался, с “навязчивым нейтралитетом Румынии” и, возможно, осуществить марш-бросок на русское Причерноморье, но — только в составе объединенных сил. В Стамбуле принимали в расчет также весьма грозные для Турции перспективы совместных действий Англии и России на Среднем Востоке, где помощь Германии и потенциальных союзников из числа балканских стран была и вовсе сомнительна.

В турецком Генштабе получили определенные сведения о перспективе русского наступления через Западную Армению на соединение с английскими войсками, которые должны были действовать в Месопотамии. Если на Балканах для Турции сколько-нибудь угрожающего военного положения в 1914 г. не складывалось, то там, в Малой Азии, могла образоваться в случае единых действий Англии и России непрерывная линия фронта от Черноморского побережья до Басры.

Впрочем, в Стамбуле хорошо понимали, что Проливы в любом случае будут в зоне повышенного внимания противника. Изложенные выше планы турецкого военно-морского командования в отношении баз русского флота на Черном море утверждены не были. Предполагалось, что русский флот не сможет эффективно действовать на всей акватории Черного моря, но надлежало все же обезопасить Стамбул и Босфор. Самые большие опасения Энвер-паши и сераскерата, т. е. военного министерства, вызывали русские минные заграждения у Босфора, на которых подорвался 26 декабря 1914 г. крейсер “Гёбен”. Однако предполагалось, что с помощью германских специалистов их можно будет обезвредить. Не исключалось, что при неблагоприятном развитии событий на балканском театре военных действий или в случае враждебных действий одной или нескольких балканских стран (уроки Балканских войск учитывались, а доверия к соседям в Стамбуле не было никакого) эти минные поля могли бы сослужить заградительную службу. Самостоятельные, вне контакта с основными германскими морскими силами, действия турецкого флота на Черном море не планировались. Рейд “Гёбена”, “Бреслау” и двух миноносцев против русской эскадры, ставившей мины к северу от Босфора, бомбардировка ими Севастополя, Феодосии и Новороссийска и постановка мин в Керченском проливе (все это 27–29 октября 1914 г.) были скорее символом германотурецкого военного сотрудничества на море, нежели самостоятельными боевыми операциями турецкой армии и флота.

Первая турецкая армия под командованием Л. фон Сандерса прикрывала столицу, Проливы и Северную Фракию. В тылу у нее разворачивалась Вторая Армия под командованием (первоначально) морского министра Ахмеда Джемаль-паши. Обе армии насчитывали 9 армейских корпусов, т. е. до 250–254 тыс. человек. Третья, наиболее многочисленная и хорошо оснащенная армия должна была сосредоточиться в историческом опорном пункте османских войск — Эрзеруме. В ней было до 180 тыс. человек под командованием опытного и храброго генерала Хасана Иззет-паши. Назначение командующим вооруженными силами на Кавказе Мехмеда Фазыл-паши Дагестан», неформального представителя мусульман Кавказа в Стамбуле, известного своим участием во многих антироссийских акциях среди коренного населения Северного Кавказа и Закавказья, должно было вдохновить на массовое восстание и кавказских горцев, и курдов. Во всяком случае, так полагал Энвер-паша, лично отправившийся на Кавказ (15–21 декабря 1914 г.) для общего руководства военными действиями в Восточной Анатолии.

В течение ноября 1914 г. турецкие войска успешно развивали наступление на Батумском направлении. Сказывались хорошая физическая подготовка солдат Третьей армии, их достаточно высокая воинская подготовка применительно к местным условиям. К тому же Третьей армии противостояли незначительные и paзобщенные русские части, располагавшиеся в сравнительно удаленных друг от друга гарнизонах.

К началу декабря 1914 г. русские части оставили всю южную часть Батумской области. В Южной Аджарии складывался плацдарм для действий и на Кавказе, и в направлении русского Причерноморья.

Военные и дипломатические усилия младотурок были в это время сосредоточены не на европейском, а на азиатском направлении. Если источники не содержат упоминания о сколько-нибудь значительных военнодипломатических акциях Порты на Балканах в конце 1914 г., то сообщения из Ирана (Персии) и Иранского Курдистана полны сообщений об активной политике Стамбула на Востоке.

Недоверие, которое питали в Стамбуле к перспективе военного сотрудничества с Болгарией и тем более с Румынией (о чем неоднократно упоминали в своих мемуарах Джемаль-паша и Талаат-паша), а также то подчиненное положение среди участников Центрального договора, которое изначально было отведено Берлином и Веной турецкому союзнику, заставляли иттихадистов искать военно-политические решения, если и в контексте общей линии союза с Германией и Австро-Венгрией, то с вполне самостоятельными акцентами. Среди них, помимо кавказского оперативного направления, были еще два политических направления.

Во-первых, создание в Северо-Западном Иране мощного и постоянного очага антирусских выступлений курдских вождей. Во-вторых, вовлечение Ирана в военный договор с Османской империей. Естественно, что, если бы Иран попадал в блок Центральных держав, то союзником он стал бы (как надеялись младотурки) в первую очередь для Стамбула, а затем уже был бы союзником Берлина и Вены. С октября 1914 г. начались, а в ноябре — декабре 1914 г. были интенсифицированы переговоры в Стамбуле о военном союзе с Ираном. Помимо обещаний со стороны Энвер-паши и великого везира Халим-паши сформировать с помощью германского оружия и турецких офицеров 100-тысячную современную армию Ирана, упоминались немаловажные для нашей темы обстоятельства.

Энвер-паша не раз говорил, что война заставит пересмотреть многие границы на Западе и на Востоке, и для Турции важно не упустить своего часа. Поэтому Ирану предлагалось в счет “дружбы и военного союза” уступить в пользу Турции спорную часть Урмийского округа, договориться совместно “умиротворять курдов", живших по обе стороны турецко-иранской границы, а в будущем, при заключении мира (естественно, победоносного для Центральных держав), иметь “свой голос”, т. е., надо понимать, в пользу Турции, при восстановлении “османских пределов” в Европейской Турции. Пока же — в 1914 г. Иран должен был добиться вывода со своей территории русских войск, находившихся там по согласованию с Тегераном. Дипломаты Стамбула недвусмысленно заявляли Тегерану, что в противном случае его участие в послевоенном переустройстве мира вряд ли состоится, а сейчас “уважение иранского нейтралитета” будет для Турции невозможно.

Триумвирату младотурок нельзя отказать в умении масштабно мыслить. Примечательно и то, что нестабильность в отношениях с европейскими партнерами по военному блоку и очевидная неуверенность относительно места и роли своей страны в будущем европейском мире иттихадисты пытались скорректировать определенным противовесом союза на Среднем Востоке. Однако реального развития ни один из этих планов не получил. Союз с Ираном не состоялся. Тегеран не выступил против России. Курдское движение развивалось по внутренней логике, а не по турецкому сценарию. Восточно-анатолийского противовеса балканскому грузу Стамбул создать не смог.

Более того. Со второй половины декабря 1914 г. русские войска начали постепенно вытеснять турок из Южной Аджарии. В качестве решительной меры 19 декабря 1914 г. — 10 января 1915 г. по инициативе и под командованием Энвер-паши осуществлялось наступление в направлении Сарыкамыша, Карса и Александрополя с конечной целью занять Батум и разгромить русскую Кавказскую армию. Сарыкамышская операция кончилась полным разгромом Третьей армии. По оценке Лимана фон Сандерса, ее потери достигли 78 тыс. человек из 90 тыс. участников боев, а к весне потери только от болезней превысили еще 17 тыс. человек. Одна из самых боеспособных армий практически перестала существовать. Когда позднее, в конце 1915–1916 гг. потребовалась помощь болгарскому союзнику, в Софии в первую очередь вспомнили об ударных частях Третьей армии, но к тому времени ее практически не существовало. Сарыкамышская катастрофа отозвалась и на европейском участке боев — Дарданелльском.

Идея мощной демонстрации военно-морского могущества Антанты в Проливах принадлежала Первому лорду Адмиралтейства Великобритании У. Черчиллю. Босфор был в зоне военных действий русского Черноморского флота, и всесторонне просматривались политические и военные аспекты русской экспедиции на Босфор. Черчилль предложил морской десант в Дарданеллы, что должно было либо парализовать, либо приостановить турецкое наступление на Суэце. Не исключалось, что антимладотурецкие силы воспользуются ситуацией и свергнут триумвират. Просматривалась перспектива соединения сил Антанты на берегах Проливов и поход через Месопотамию и Кавказ. Лишенная жизненных артерий Османская империя вышла бы из игры, Болгария неизбежно была бы вовлечена в “Сердечное согласие”, ослабло бы давление Центральных держав на Сербию и Черногорию.

Принципиальное в самой общей форме решение Высшего военного совета Великобритании об операции в Проливах было принято в начале января 1915 г., когда европейскую прессу еще наводняли сообщения турецких и германских корреспондентов о турецких победах над русскими войсками на Кавказе.

Сарыкамышский разгром Третьей турецкой армии создал благоприятный для союзников стран Антанты военно-политический фон для боевых действий в зоне Проливов. 25 февраля 1915 г. Дарданеллы были подвергнуты мощной бомбардировке англо-французской эскадрой. Существенного значения она не имела, поскольку турецкое командование получило через агентуру сведения о предстоящей операции. Пятая армия (до 60 тыс. чел.) под командованием Лимана фон Сандерса, в состав которой были включены наиболее боеспособные части Первой и Второй (Фракийской) армий, была сосредоточена на обороне Дарданелл. Предпринималась попытка перебросить в Западную Анатолию часть войск Третьей армии, но они оказались настолько измотаны боями на Кавказе и деморализованы, что Энвер-паша отказался от своего первоначального плана нанести в Дарданеллах сокрушительное поражение Антанте. Техническая обеспеченность войск на Галлиполийском полуострове, а главное — воинский дух в войсках, единодушно отмечали турецкие авторы, были как нигде высоки. Однако все это позволило вести только, оборонительные бои.

Первая попытка англичан прорваться с боем в Дарданеллы 18 марта 1915 г. была отбита точным огнем турецких береговых батарей. Только к исходу апреля 1915 г. ценой больших потерь англичане захватили плацдарм на европейском, а французы — на азиатском берету Дарданелл. Тяжелые позиционные бои развернулись с июня и продолжались до конца декабря 1915 г. Создание “болгарского коридора”, по которому были доставлены из Германии и Австро-Венгрии новая военная техника, боеприпасы, а главное, постепенное, но неуклонное накопление турецкой стороной сил для решающих действий против англо-французского десанта решили судьбу операции. В ночь на 9 января 1915 г. союзники покинули турецкие берега. Потери турецкой армии по официальным данным составили 101 тыс. только убитыми, общие потери превысили четверть миллиона из 300-тысячной армейской группы в зоне Проливов.

Это была одна из самых кровопролитных боевых операций в новой истории Османской империи. Значение ее невелико для истории первой мировой войны, но она занимает важное место в национальной истории Турции. Здесь формировался костяк будущей национальной армии республиканской Турции. В боях под местечком Анафарты стойко оборонялся XVI армейский корпус под командованием полковника Мустафы Кемаль-бея, ставшего лидером турецкой революции под именем Ататюрка.

Отличительными особенностями военных действий на Кавказском фронте были отсутствие непрерывной линии фронта как следствие англо-русских тактических разногласий, а не турецких побед, и длительные промежутки полного или частичного затишья, перемежавшегося несколькими столкновениями крупных сил с обеих сторон. Опосредованно, через дипломатию они, естественно, оказывали влияние на положение дел (расстановку сил, сроки боевых операций и т. д.) на европейском театре военных действий, но весьма относительно. Прежде чем рассмотреть наиболее значимые операции в Европе, сделаем несколько общих замечаний.

Уже с осени 1914 года стремительно нарастал развал Османской империи. Он происходил именно изнутри, а не под ударами внешнего противника, и проявлялся в значительной обособленности, скорее — разобщенности действий отдельных армий и армейских группировок. Как правило, каждая из них руководствовалась не столько общими указаниями Стамбула, сколько конкретной ситуацией. Исключительно велика была роль личности командующего, степень его подготовленности, популярность в войсках и среди местного турецкого (и нетурецкого) населения, амбициозность и личные связи с политическими и военными деятелями на Западе. В этой обстановке сформировался будущий национальный лидер Мустафа Кемаль-паша (Ататюрк); вокруг него сложилось ядро сподвижников по национально-буржуазной революции: Мустафа Исмет-паша (Инёню), Каваклы Мустафа Февзи-паша (Чакмак), Кязым-паша (Карабекир) и другие. Большинство из них прошло сражения в Европе в зоне Проливов.

Современники — военные наблюдатели отмечали, что среди турецкого офицерства отправка на фронты в Европу: Галицию, Добруджу, Валахию, Македонию — вызывала крайнее недовольство. Иное дело — действия в пределах Проливов, Европейской Турции, которые воспринимались как османские земли, отчизна. Эти чувства владели душами мобилизуемых турецких крестьян и жителей Западной Анатолии. Они первыми, благодаря близости к столице, попали под знамена младотурок. Энвер-паша и его германские советники как будто задались целью поставить под ружье всю Турцию. По мере того, как в мировую войну втягивались балканские страны, в Турции призывались все новые контингенты из все более отдаленных районов и увеличивался возрастной ценз призывников (в феврале 1916 г. — до 50 лет).

Во многом это определялось балканским союзом, или, точнее, аморфным военным союзом абсолютно непримиримых партнеров. Дело в том, что в течение 1914–1915 гг. Болгария сохраняла нейтралитет. Галлиполийское сражение и победа турок задержали выступление Болгарии, и болгаро-турецкий участок границы прикрывался незначительными турецкими силами, поскольку Стамбул, несмотря на обычную настороженность в отношении позиции Софии, доверился разведывательной информации (осень 1914 г.) о том, что Болгария по крайней мере в течение года не выступит против Турции. Это обстоятельство учитывалось сераскератом (военным министерством), принимавшим решения об активных наступательных действиях против России на Кавказе, Франции и Англии — на Суэце и в Дарданеллах в конце 1914–1915 гг.

14 октября 1915 г. Болгария вошла в состав государств Центрального договора. 15 октября началась болгаро-сербская война. Через четыре дня вся Антанта оказалась в состоянии войны с Болгарией. Турция получила своеобразный “болгарский коридор” для прямых связей с германским союзником. Впрочем, это обстоятельство — обретение воюющего союзника и болгаросербская война — в большей степени настораживало, чем воодушевляло турецкое командование. В приграничные с Болгарией районы были выдвинуты снятые с других фронтов подразделения регулярной армии и подтянуты отряды курдской конницы.

“Болгарский коридор” превратил, наконец, в реальность многомесячные обещания Берлина направить в Стамбул по крайней мере 30 млн фр. золотом из 100 млн фр. военного займа. Кроме того, через Болгарию были доставлены в Турцию и укрепили силы береговой обороны две германские подводные лодки. Это было весьма существенно для Порты, так как при равенстве дивизионов крейсеров России и Турции по огневой мощи Россия обладала преимуществом в семь миноносцев. В обратную сторону — в Германию через болгарский коридор шли поставки продовольствия и сельскохозяйственного сырья. Оппозиционные турецкие издания поместили карикатуру: упитанный немец в форме отнимает у тощего оборванного кёйлю-крестьянина кусок лепешки и говорит: как не стыдно объедать союзника.

Болгарский союзник мог, по мнению младотурецкого триумвирата, сыграть весьма важную для Стамбула роль при послевоенных (или даже до окончания войны) переделах карты Юго-Восточной Европы.

В Софию неоднократно наведывался личный представитель Энвер-паши, офицер из его ближайшего окружения Фетхи-бей. “Болгар и турок сближает нескрываемое чувство мести к своим балканским соседям, — сообщал русский военный наблюдатель из Стамбула. — Турция договаривается заполучить свою [так в тексте шифровки — В.Ш.] Фракию. Болгария хочет получить от Греции Македонию, а так же Драму, Серрес и Кавалу”.

Непосредственное военное сотрудничество Софии и Стамбула было незначительным. По русским агентурным данным, когда к октябрю 1915 г. на Босфоре сложилась опасная для турок ситуация — оголились из-за переброски войск в Дарданеллы несколько участков береговой обороны, — в Стамбул прибыли два болгарских батальона. Под командованием немецких офицеров они заняли боевые позиции на Босфоре. В очередном донесении из Стамбуле говорилось: “Болгары подавлены такой честью, боятся шевельнуться, подумывают о сдаче в плен”.

В помощь болгарскому союзнику сераскерат в середине октября 1915 г. направил в Демотику три дивизии из Смирны и еще до 70 тыс. из числа запасных второй категории, т. е. в возрасте 40–50 лет. Эти части, наоборот, “были воодушевлены и горделиво повторяли — еще восстанет империя Османа”.

После выхода из состава участников Тройственного Союза и вступления в Антанту Италии, объявившей 21 августа 1915 г. войну Турции, Стамбул начал срочно рассматривать новую стратегическую задачу — оборону не только Фракии и Проливов, но всего турецкого средиземноморского побережья. Болгаро-сербская война подстегнула принятие двух взаимосвязанных решений. Вновь образованная Пятая турецкая армия выдвинулась, да так и осталась до конца войны прикрывать участок болгаро-турецкой границы от устья р. Марицы до г. Ананьи (Алайе). В ней числилось около 60 тыс. человек, переведенных преимущественно из состава потрепанных на Кавказе и в Месопотамии войск (из двухмиллионного списочного состава Действующей армии Османской Турции на конец 1915 г.).

Второе решение было связано с намерением правительства максимально вовлечь в Действующую армию переселенцев из районов Европейской Турции, близких к зоне боевых действий, а так же босняков, болгар-мусульман и выходцев из Добруджи, Македонии, в первую очередь мусульман. Их набирали в армию под предлогом “священной войны" за возрождение османского могущества и возвращение утраченных территорий. Отдельные полки и даже целая дивизия были сформированы из мусульман, сражавшихся в армиях Антанты и попавших в плен к союзным Стамбулу державам. Впрочем, выходцы из бывших европейских владений Порты неохотно шли в армию. Исламские призывы на них явно не действовали, отблески османской славы отнюдь не согревали, и они, по крайней мере многие, предпочитали уйти подальше от театра военных действий — через всю Малую Азию, на восток и юго-восток Анатолии. Поток турецких и вообще мусульманских переселенцев из районов военных действий на европейском театре сталкивался со встречным потоком беженцев.

После взятия русскими войсками Вана (май 1915 г.) младотурецкое руководство приняло закон о депортации населения из районов, которые могли оказаться в зоне боевых действий. Закон был нацелен прежде всего против армян (см. ниже)[16]. Закон этот тяжело отозвался и на положении местного турецкого населения, обострил национальные и социальные конфликты. Переселенцы же из Европы оказались и жертвами, и палачами одновременно. Они потеряли все на родине, в Европейской Турции. Здесь, в Анатолии, они пополняли ряды насильников и гонителей армян; лишь отчасти они шли в армию, отнюдь не прибавляя стойкости имевшимся формированиям. Геноцид армян и террор ужаснули мир и подорвали и без того крайне непрочные позиции младотурок.

Присоединение к Антанте Греции и объявление войны младотурецкому режиму в июле — августе 1917 г. повлекло за собой распространение закона о депортациях на греческое население Малой Азии, несмотря на то, что Греция фактически воздерживалось от активных боевых действий против Турции. Террор и насилие ширились, как пламя пожара в деревянном доме. В домах греков расселялись беженцы из балканской Турции, треки бежали, погибали, затаивались… Мира и согласия такая тактика стамбульского руководства не принесла ни для азиатского, ни для территориально быстро уменьшавшегося европейского региона империи.

Стены "дома Османа” начали гореть тогда, когда младотурецкое руководство приняло самоубийственное решение вступить в войну. Каждый новый военно-политический акт этой трагедии подвигал народы империи к новым лишениям, страну — к развалу.

Лидеры младотурок, люди отнюдь не лишенные здравого смысла (по крайней мере, часть Комитета) понимали, что надо искать выход из назревающей катастрофы. Однако делалось это крайне непоследовательно, часто — неуклюже.

Дарданелльская (Галлиполийская) экспедиция англофранцузских войск, их бесславная эвакуация стимулировали среди прочих два обстоятельства, имевшие непосредственное значение для предмета нашего изложения. Во-первых, в Стамбуле окрепла уверенность в возможности нанести Антанте поражение или чувствительный удар путем укрепления балканского фронта в первою очередь за счет турецко-болгарского сближения и угрозы Греции и Румынии. Это обстоятельство отмечал, опираясь на донесения от балканских информаторов, еще руководитель российского МИД С.Д. Сазонов в своих “Воспоминаниях” (Париж. 1927).

Во-вторых, Проливы, формально будучи в зоне боевых действий лишь с апреля 1915 г., оказались в эпицентре дипломатического внимания Центральных держав и Антанты еще с ноября 1914 г. Турция и Германия после разрыва Порты с Россией продолжали совершенствовать и возводить укрепления в зоне Проливов, начатые еще в период Балканских войн. Укреплялись старые и возводились под руководством германских специалистов новые форты и батарейные позиции, причем на всем протяжении зоны — от входа в Босфор до выхода из Дарданелльского пролива. Поэтому нельзя сказать, что укреплялась преимущественно южная дарданелльская часть Проливов. По данным турецких авторов, основного удара, как считали тогда в Стамбуле, следовало ожидать со стороны Черного моря, через Босфор, со стороны России. Однако удар был нанесен со стороны Дарданелл и был отбит.

Младотурецкое правительство получило в османском обществе и за рубежом определенный кредит доверия после Галлиполийского сражения. Отто Лимана фон Сандерса, командовавшего турецкими силами в Галлиполи, отныне величали не иначе как “Гинденбург Востока”, а ветхий султан Мехмед Решад V, имевший весьма смутные представления о событиях за глухими стенами сераля, получил почетный титул великих султанов прошлого — “Гази” (“Победоносный”). “Отчего ужасно возгордился и дважды (!) проехался верхом по улицам Стамбула и сетовал, что народ не падает на колени”, — лукаво донес “наблюдатель”.

Однако за огромными потерями в четверть миллиона человек на Галлиполи последовали не приносившие реальных результатов, но крайне изнурительные для турецких войск операции в Иранском Азербайджане, на Кавказе, в Египте и в Месопотамии. К 1916 г., помимо потерь еще почти в полмиллиона боеспособных обученных солдат из первых военных призывов, все это означало крайне болезненный для младотурецкого руководства провал “священной войны” — джихада против стран Антанты. Турецкие войска не получали нигде сколько-нибудь значительной поддержки местного мусульманского населения, приток новобранцев из Европейской Турции уже иссяк.

Между тем германские советники настаивали на активизации военных действий, причем особенно настойчиво на балканском направлении, вблизи столицы и Проливов, едва избежавших англо-французской оккупации. Фракийская турецкая армия продолжала выполнять роль своеобразного заслона и от Болгарии, “совершенно ненадежного и скорее опасного, чем полезного”, по словам Энвер-паши, союзника, и от Греции, ждавшей своего часа, а, кроме того, от фантома нового антантовского десанта на Стамбул. Наконец, фракийские части считались последней надеждой триумвирата в крайне сложной внутриполитической борьбе, развернувшейся в Османской Турции в послегаллиполийский период.

“В народе нарастало чувство безнадежности и озлобленности”, — констатировал в своих записках Талаат-паша. И сторонники, и противники триумвирата сосредоточили свои усилия на поисках выхода из затяжной войны на четырех фронтах, не считая внутренних боев с собственными подданными.

Деликатный вопрос о турецких поисках мира в 1915–1916 гг. может быть всесторонне освещен лишь после Того, как откроются национальные архивы Турции. Однако сейчас можно с достоверностью утверждать, что из стран Центрального договора именно Османская империя первой начала зондаж в отношении выхода из войны. Форма этого выхода — секретное Перемирие с одним или несколькими участниками Антанты, сепаратный мир либо иной способ решения проблемы представлялись Стамбулу делом техники. Главным было — выбрать среди стран Антанты партнера для первых контактов и овладеть инициативой в ключевых для Антанты вопросах. Таковыми, как писал турецкий историк И. Сиври (1981), были Проливы и армянский вопрос, шире — судьба обширной территории в восточной части Малой Азии и рассеянного по всей империи от зоны Проливов до Кавказского хребта армянского населения.

Взаимосвязь этих проблем в политических комбинациях триумвирата и его противников, равно как и первый случай геноцида в международной политике новейшего времени заставляет нас коснуться этой проблемы, в целом выходящей за рамки проблематики нашего исследования. Впрочем, так ли далеко, если трагическую участь 1,5 млн западных армян могли разделить, а отчасти и разделили более 600 тыс. греков Черноморского побережья и берегов Проливов. Триумвират не знал пощады и к единоверцам — более миллиона мусульман из Восточной Анатолии было, как говорилось выше, депортировано в те же кровавые 1915–1916 гг., среди них масса переселенцев из Европейской Турции.

Война дала основание турецкому правительству считать расторгнутыми соглашения с Россией от 26 января 1914 г. о реформах в Турецкой Армении, но проблема оставалась и приобрела новые аспекты. Царь Николай II в ноябре 1914 г. во время поездки в Закавказье громогласно объявил в Тифлисе о намерении предоставить всему краю “после победы над общим врагом” либеральные реформы и автономию по типу Финляндии и Польши. В 1915 г. наместником на Кавказе стал великий князь Николай Николаевич Романов, умница и труженик, хороший организатор и тонкий политик, поощрявший создание местных добровольческих дружин самообороны. Особенно активно и слаженно формировались дружины в “русской” Армении, среди них немало было эмигрантов из Турции. Турецкие и немецкие эмиссары по-существу не нашли поддержки среди азербайджанского мусульманского и грузинского населения, тогда как в дружинах русского великого князя недостатка в добровольцах не было.

Необходимость привлечь население Закавказья и Восточной Анатолии на свою сторону заставила младотурок выдвинуть некоторые предложения по национально-территориальному урегулированию в этом районе. Они могли рассматриваться в общем контексте мирных поисков иттихадистов.

В конце 1914 — начале 1915 гг. в Стамбуле между германским посольством и младотурецким Комитетом дискутировался вопрос о создании на Кавказе трех государственных образований:

грузинский конституционной монархии;

армяно-татарского Кантона;

федерации горских народов.

В переговорах принимали активное участие Комитет независимости из числа грузин, в разное время эмигрировавших из России, а так же из представителей османских подданных грузин-мусульман Лазпстана (Восточная Анатолия). С помощью немецкого командования и на средства Германии в составе турецкой армии был создан “грузинский легион” для борьбы за отделение Кавказа от России. Ни по численности, ни по уровню поддержки среди местного населения Закавказья “легион” (всего 400–500 человек) не мог сравниться с национальными формированиями в составе русского Кавказского корпуса. Легион раздирали противоречия, он был малобоеспособен и уже вскоре после своего создания представлял скорее угрозу турецким тылам, чем поддержку. Большая его часть была переброшена в Европейскую Турцию.

Однако порожденные войной идеи государственного возрождения в Восточной Анатолии и в Закавказье под общим турецким суверенитетом остались и, как увидим позднее, сыграли негативную роль. Пока же было ясно, что турки выпустили на волю джина.

Еще большую опасность Энвер-паша, Талаат-паша и их окружение видели в армянском населении Восточной Анатолии, что документально зафиксировано в материалах судебного процесса по делу Талаат-паши в послевоенном Берлине. (Протоколы опубликованы в Берлине в 1921 г.)

Мало кому сейчас известно, что армянские части в составе турецко-германских войск показали высокие боевые качества в сражениях на Галлиполийском полуострове при разгроме дарданелльского десанта Антанты, а также в Месопотамии, сражаясь против войск Антанты. Они выполняли решение своей партии Дашнакцутюн, гласившее: “каждый армянин обязан выполнить свой долг османского подданного; следовательно, мы [армяне — В.Ш.] имеем право на то, чтобы турецкое правительство признало наше прямодушие и искренность. Мы готовы защитить целостность Османской империи и нашу родину”[17].

Руководство Дашнакцутюн уведомило в начале войны лично Талаат-пашу как министра внутренних дел и члена триумвирата об изложенной выше позиции партии и заверило Талаат-пашу в своей лояльности к властям. Речь шла, однако, об армянах в Западной Армении, находившейся под турецкой властью. Население в восточной части Армении оставалось законопослушным русским властям, но, что вполне естественно, питало надежду на полное освобождение своей родины.

В младотурецком Комитете обращали внимание не столько на лояльное поведение мобилизованных в армию армян (их высокая боеспособность на Галлиполи скорее напугала Энвера и Талаата), сколько на недвусмысленное заявление армянской газеты “Азатамарт”, издававшейся в Стамбуле в качестве печатного органа партии Дашнакцутюн: "Мы против захвата чужеземцами населенных армянами областей. Армянский народ — не предмет купли и продажи и не объект корыстолюбивых интересов для чужого государства. Армянский солдат должен воевать на всех фронтах, которые враг попробует перейти”. Армяне готовы были защищать земли, уже предназначенные младотурками к большому размену. Однако во имя спасения Османской империи и сохранения за собой Проливов, Европейской Турции, Малой Азии и по крайней мере части арабских земель, триумвират, по признанию Энвер-паши, был готов осуществить кайзеровскую идею — “оставить Армению без армян”.

Через два дня после начала высадки галлиполийского десанта, т. е. 15 апреля 1915 г. Энвер-паша и Талаат-паша направили властям Восточной Анатолии секретный приказ о всеобщей депортации армян как потенциальных сообщников врага в пустынные области Северной Месопотамии. Как подчеркнул Талаат-паша, надлежало “покончить со всеми армянами и всячески стараться уничтожить само название “Армения” в Турции”.

Гибель целого народа в Западной Армении не изменила ни военного, ни политического хода событий. Однако дьявольский план триумвирата, по которому местное мусульманское население от Трабзона до Мосула было обязано помогать властям следить за пешими колоннами женщин, стариков и детей (мужчин-армян отделили и депортировали либо ликвидировали), все же осуществился. В тех местностях, по которым прошли и где погибли эти 1,5 млн несчастных, пожалуй, не было турецкой или курдской семьи, где не появилось бы колечко или платок, или другая вещица обреченных на голодную смерть людей, а то и рабыня или раб-ребенок из числа депортируемых армян. Триумвират сделал сообщников преступления из своих подданных, не пожелавших добровольно подняться на джихад. Теперь появление войск любого члена Антанты в Восточной Анатолии от Эрзерума до Киликии должно было рассматриваться местным населением как месть со стороны христиан всем мусульманам. Соответствующую реакцию можно предполагать.

Вероятно, первыми подобный вариант развития событий оценили германские советники в Стамбуле. Германия заняла позицию умолчания, считая массовые убийства мирного и в целом лояльного населения сугубо внутренним делом союзного государства. На цинизм Берлина и фактическую беспомощность Антанты перед лицом этого массового террора обратил внимание всей Европы еще сэр Арнольд Тойнби (1916 г.). Он же предупреждал о возможности рецидива геноцида в отношении населения Европейской Турции.

Расселение оставшихся в живых армян в областях Месопотамии, населенных арабами и являвшихся объектом английского продвижения, должно было дополнительно осложнить ситуацию для Антанты. По замыслам Стамбула, утратив надежду на помощь России и оказавшись среди арабов, враждебных и армянам, и самим туркам, новые поселенцы сыграли бы роль живого щита либо послужили бы яблоком раздора среди членов Антанты. Эта был воистину дьявольский план и Бог покарал его инициаторов. Однако отдельные части плана реализовались. Угли тлеют.

Деморализованное террором христианское население Турции затихло. Мусульманское — давало по 90 тыс. новобранцев на каждый набор и было обескровлено. Сепаратный мир с одним из членов Антанты дал бы возможность триумвирату решить в свою пользу и проблему Проливов, притом исключить возврат к вопросу о реформах в Турецкой Армении или в любой другой части империи.

Поиски мира осуществлялись независимо друг от друга двумя соперничавшими группировками. Одна из них, проэнверовская, официальная и правительственная действовала по европейским каналам — в расчете прежде всего на Париж и Лондон.

Оппозиционная, антимладотурецкая группировка представляла интересы компрадорской и той части национальной турецкой буржуазии, которая была связана деловыми узами не только с Англией и Францией, но и с Россией. Большинство в этой группировке составляли те, кого русские дипломатические документы называли “старотурки”. Они объединились в запрещенную, но тайно действующую в Турции и в Европе партию “Хюрриет ве итиляф” (“Свобода и гражданское согласие”). Негласную поддержку этой группировке оказывали “на всякий случай’’ Талаат-паша (за спиной Энвера) и председатель парламента Халиль-бей, отвечавший за издание влиятельного младотурецкого органа печати “Танин”. Проливы и территориальные размены с балканскими соседями были общим местом у обеих группировок в их соперничестве за переговоры с Антантой.

Однако были и разночтения, на которых кратко остановимся, чтобы полнее охарактеризовать внешнеполитическую деятельность Турции как члена Центрального договора.

Активные поиски сепаратного мира велись как на правительственном уровне, так и по неформальным каналам оппозиции, но влияние на позиции европейских кабинетов со стороны “Хюрриет ве итиляф" оказалось значительным. Дело, видимо, в решительности оппозиционеров и в том, что Антанта весьма рассчитывала на скорое свержение энверовского режима. Итак, какие же шаги предпринимали эмиссары правительства?

По сообщениям посла Австро-Венгрии в Стамбуле Паллавичини, в начале марта 1915 г. в турецкой столице в окружении Энвер-паши пришли к выводу, что “война достигла своей высшей точки, так как на очереди стоит Восточный вопрос”. Энвер-паша затребовал мнения членов правительства, по традиции еще называвшегося Портой. Великий везир Саид Халим-паша видел выход в оккупации Сербии и в серьезном военном и дипломатическом давлении на Румынию. Тем самым, как считал великий везир, и Болгария, и Греция оказались бы “под угрозой удара”. Во всяком случае — и это для великого везира было главным — можно было помешать малым балканским государствам вмешаться в решение Восточного вопроса. Нейтрализовав соседей в Юго-Восточной Европе, в отношении которых после Балканских войн он питал неискоренимый страх, великий везир считал, что можно было приступать к мирному зондажу среди стран Антанты. Реакция Энвер-паши на эти идеи неизвестна. Он старательно уходил в тень при документальной выработке курса на сепаратные соглашения, но постоянно требовал предусмотреть меры (и в этом были с ним вполне согласны Талаат-паша и Джемаль-паша) по нейтрализации военно-морского флота Греции.

Особое опасение триумвирата вызывала перспектива выступления Греции на стороне Антанты в начале 1915 г. В связи с этим Халиль-бей как председатель парламента в конце февраля 1915 г. посетил Болгарию, чтобы не допустить даже в перспективе совместного болгаро-греческого демарша против Турции. Вознаграждением для Софии должен был служить о. Родосто и “какая-то часть Восточной Фракии”. Вслед за Софией Халиль-бей посетил Берлин и Вену, где заручился заверением своих союзников в том, что они удержат Болгарию от выступления вместе с Грецией. В этих поездках вопросы сепаратного мира, насколько можно проследить по документам и по турецкой литературе, открыто не ставились. Однако тщательно изучались положение на фронтах в Западной Европе и персоналии — дипломаты и офицеры в русских и французских миссиях в нейтральных странах.

Баланс сил в правительстве был сложным. Военный министр Энвер-паша, реальный глава триумвирата, был откровенным германофилом. Министр флота Талаат-паша был более склонен к умеренности. Он не доверял Энвер-паше, тщательно следил за ним и был негласным свидетелем нескольких заговоров против него. В то же время Талаат-паша был тесно связан со “старотурками”. Будучи членом правительства, Талаат-паша тайно был близок к взглядам оппозиции.

Джемаль-паша по-прежнему придерживался узкой профранцузской ориентации, но реальных выходов на Париж в это время не имел.

Наиболее приемлемой фигурой в глазах Европы оказался министр финансов Джавид-бей, державшийся независимо благодаря многочисленным связям с банкирами Запада. К нему стекалась информация по каналам наиболее закрытым — финансовым. Не позже начала марта 1915 г. именно Джавид-бей через нейтральных финансистов из Европы, с которыми он и после начала войны поддерживал контакты вне зависимости от того, к какой из противоборствовавших групп великих держав они формально принадлежали, добился приглашения от имени Т. Делькассе встретиться с представителями французских кругов, заинтересованных в мире.

Встреча состоялась в середине марта 1915 г. в Женеве и Лозанне. В ней приняли участие, однако, не представители французского МИД, как ожидал Джавид-бей, а председатель сената Франции, два сенатора и главный редактор “Le Petit Parisien”. “Парламентский уровень” встречи с Джавид-беем поддержал член военной и морской миссий палаты депутатов Франции Ж. Буссно. Встречи проходили в два тура, в марте и в мае 1915 г. На второй тур был приглашен также начальник отдела Военного министерства Османской империи Ферид-паша[18].

Итога контактов, обставленных с подобающей сепаратным переговорам деликатной таинственностью, были для Стамбула откровенно разочаровывающими. Джавид-бей надеялся и просил о встрече с ответственным сотрудником МИД Франции, а на встречу пришли всего лишь люди, заявившие о себе как о противниках “шовинистического курса Делькассе” и представителях “благоразумных кругов Франции”.

Во-вторых, Джавид-бея интересовала широкая постановка вопроса — заключение не перемирия, а мира между Антантой и Центральным договором при посредничестве Стамбула и с учетом всех его интересов, включая послевоенное устройство Юго-Восточной Европы. Французских парламентариев занимала сугубо узкая проблема — внушить турецкому министру финансов, человеку, известному на Западе своей дальновидностью и осторожностью, что Франция может не пережить второй военной зимы 1915/1916 г. и тогда “наверняка развалится”. Турция в таком случае утратит надежного и веками проверенного торгового партнера и друга, останется без поддержки в этом “новом ужасном мире Центральной Европы, где будут править жестокие и расчетливые пруссаки”. От Стамбула требовалось “немножко мира и чуть-чуть приоткрыть Проливы”, чтобы к середине апреля 1915 г. начать транзит русского хлеба из Одессы в Южную Францию.

Собеседники обращали внимание Джавид-бея между прочим и на тот факт, что Банковский дом Перье, которому французское правительство доверило операции с русским хлебом, имел немалые интересы в самой Турции, поддерживался правительством Франции и пользовался его полным доверием.

Джавид-бей попытался вернуть беседу в общее русло мира в Европе при посредничестве Стамбула, обсуждения вопроса о займе во Франции и главное — о признании Парижем отмены капитуляций. Тщетно. Его собеседники всего лишь пили чай и зондировали позицию Стамбула.

Однако и эта малозначившая беседа, этот полуофициальный контакт позволили Джавид-бею оказать давление на Берлин, где, конечно, скоро узнали о его встречах в Швейцарии, и добиться дополнительных германских субсидий для продолжения военных действий. Один из путей к миру привел лишь к “смазыванию” немецкой финансовой смазкой турецкого военного механизма.

Другим важным центром европейской дипломатии, на который уповали младотурки, был Стокгольм. Здесь в мае 1915 г. встретились два давних знакомых. А.Н. Щеглов, переведенный с должности военно-морского атташе в Стамбуле сначала в Бухарест, а затем на аналогичную должность в шведской столице, и новый посол Турции в Стокгольме Джанбулат-бей, бывший министр внутренних дел в бытность Щеглова в Стамбуле в 1909–1914 гг.

Старым знакомцам было что вспомнить. Например, спасение Щегловым, с подачи Джанбулат-бея, нескольких лиц, оказавшихся неугодными триумвирату, появление на Дворцовой, 6 данных о военном бюджете Турции, о состоянии флота при младотурках и кое-что еще… Кстати, оба предпочитали кальяну другие невинные забавы, а Джанбулат-бей собрал изумительную коллекцию изделий из русского янтаря; кажется, оба не раз приветствовали (деликатно, разумеется) ее пополнение. Я не берусь с уверенностью судить об иных совместных действиях двух интеллигентных людей, много путешествовавших по Европе, хорошо образованных, кстати, недурно музицировавших, причем не только на фортепиано, но и на зурне и на ребабе.

Во всяком случае, османский посол привез свою любимую коллекцию янтаря в Стокгольм, а у Щеглова, по случаю, конечно, оказалось несколько новых дивных приобретений, вскоре перекочевавших в посольское собрание.

Военно-морской атташе России и посол Турции, разумеется, придерживались “отношений самых холодных и учтиво безразличных”, по словам самого А.Н. Щеглова. Но взаимное безразличие, как оказалось, делу вовсе не вредило. После приезда Джанбулат-бея из Стокгольма в Петроград потекла любопытнейшая информация.

Петрограду стали известны некоторые аспекты деятельности министра иностранных дел Швеции Кнута Валленберга, активно посредничавшего в организации встреч послов Турции и Японии в Стокгольме. Джанбулат-бея при этом интересовало, насколько сепаратный мир Турции с каким-либо из членов Антанты мог уравновесить секретную договоренность Японии с Германией. Посла Японии в Стокгольме Усиду интересовала перспектива сближения Японии со странами Центрального договора, возможно, с помощью именно турецкой дипломатии. Стало также известно, что Джанбулат-бей возлагал определенные надежды на помощь германских дипломатических представителей в Стокгольме, поскольку личных успехов в контактах с Усидой он не добился.

Дело в том, что в середине июля 1915 г. в Стокгольм прибыл влиятельный представитель деловых кругов Германии К. Монкевиц, директор “Дойче Банка”. Не прошло и недели, как берлинский финансист сумел выйти на негласный контакт с посланником России в Стокгольме А.В. Неклюдовым. Недвусмысленные соображения К. Монкевица о сепаратном мире между Россией и Германией строились на идее экономического и политического сотрудничества Петрограда и Берлина в Европе и на Востоке.

В отношении турецких Черноморских проливов говорилось, что их следует сделать “русско-германо-турецкой территорией при совершенно срытых укреплениях”. Выдавая за действительное то, к чему, в частности, только стремилась Германия в Юго-Восточной Евpoпe и на Ближнем Востоке, К. Монкевиц заверял русских дипломатов, что Турция горячо желает ни более ни менее как “соглашения с Россией через Германию”.

Однако эта идея принципиально расходилась с информацией А.Н. Щеглова. Прямые и достоверные сведения русского атташе свидетельствовали: Турция действительно ищет сепаратного мира с Россией, но не через Германию, а только напрямую. Эти данные позволили послу России в Стокгольме А.В. Неклюдову избежать немецкой ловушки.

Несмотря на тщательно охранявшуюся конфиденциальность контактов (директор “Дойче Банка” и российский посол ни разу не встретились лично), в стокгольмской печати германским предложениям была обеспечена весьма широкая огласка, чему особо содействовал Джанбулат-бей. Обращает на себя внимание тот факт, что хорошо организованная утечка информации шла не только через него, но также через греческих и болгарских представителей в Петрограде и в столицах европейских держав, включая и Швецию. А.Н. Щеглову стало известно, что они с большой тревогой сообщали по своим ведомствам, что германская дипломатия ищет путей к сепаратному миру с Россией “за счет Проливов и Константинополя”. Таким образом, как мы видим, в расстановке ловушки участвовала турецкая дипломатия, для которой утечка информации о возможном мире с Россией стала одним из средств давления на Болгарию в пользу союза с Турцией и на Грецию — для удержания Афин от весьма опасного для Турции выступления против нее. Таким был тихий и мирный Стокгольм летом 1915 г. Профессионалы работали…

Таковы были разнообразные, но в целом не выходившие за рамки зондирования “мирные авизы” правительственных кругов младотурок.

Антимладотурецкие круги в свою очередь поддерживали связи с русскими представителями в Стамбуле еще перед войной. Не прерывались их “весьма доверительные и негласные” контакты с сотрудником российского посольства Б. Серафимовым, причисленным к итальянской миссии в Стамбуле, и после отъезда российского посольства. По его данным, поступавшим в Петроград с помощью румынского посольства, в Стамбуле гораздо активнее, чем до войны, шли на неофициальные контакты с ним антиэнверовские элементы. Уже в январе 1915 г. Б. Серафимов, имея предписание “в политические переговоры с Константинополем не вступать”, и “строго” его выполняя, докладывал на Дворцовую, 6: “Наиболее чуткие из членов младотурецкого комитета, еще до начала военных действий стремившиеся найти какой-либо выход из создавшегося положения, теперь… особенно усердно предаются изысканию способов, могущих, по их мнению, спасти Османскую империю, хотя бы путем крупных уступок и жертв”. Собеседники касались — “очень легко”, как сказал Б. Серафимов, — проблемы общих интересов России и Турции по сохранению мира на Балканах, где “все стали такие нервные и такие ненадежные и уж, конечно, подведут русских, если представится выгода”. Турки же получили урок в войнах 1911–1913 гг. и должны задуматься над сохранением империи, в чем видят и общую судьбу с Россией. Имена этих турок пусть остаются пока неизвестны, но их идеи чрезвычайно тесно перекликаются с приведенными мною выше выдержками из “Танин” и бесед посланника Турции в Петербурге Ниязи Фахретдин-бея…

Большой интерес Серафимова вызывали люди Талаата и председателя парламента Халиля, т. е. те, кого русские наблюдатели назвали “партией мира”. Их главной задачей было оттеснить проэнверовскую группировку. Причем они обращали взоры к Неве и к Темзе. В тайных контактах с Серафимовым и в призывах к правительству через издававшуюся за пределами Турции прессу “партия мира” возлагала на Энвер-пашу и младотурок вину за развязывание войны, в том числе с северным соседом, с которым начали было складываться вполне дружественные отношения. “Партия мира” призывала приступить к мирным переговорам с Антантой для восстановления мира и согласия. Они не исключали занятия Стамбула русскими войсками и временного контроля над регионом Проливов, как и над обстановкой в столице вообще, чтобы избежать гражданской войны и соблюсти интересы как мусульман, так и христиан.

В Петрограде с очевидным интересом воспринимали информацию такого рода, тем более что английский посол в России Дж. Бьюкенен заверил С.Д. Сазонова, что Англия вполне учтет интересы России в Проливах, если к власти придет партия “Свобода и гражданское согласие”, пользовавшаяся доверием Лондона. В самом конце февраля 1915 г., зная о готовящейся десантной операции союзников в Дарданеллы и хорошо понимая физическую невозможность для России реально в ней участвовать, С.Д. Сазонов озаботился краткими инструкциями российским представителям в Лондоне и Париже “на случай обращения Порты с предложениями о мире”. Они были согласованы с французским послом в России М. Палеологом и Дж. Бьюкененом и предусматривали: заключение не мира, но перемирия — до тех пор, пока Германия и Австро-Венгрия не сложат оружие; сдачу и интернирование всех германских военных кораблей и их экипажей, находящихся в Турции, а также военных и гражданских служб Германии; демилитаризацию всех фортов, траление мин и открытие Проливов; ввод союзных эскадр на рейд Стамбула. Спустя сутки, т. е. 1 марта 1915 г., для сведения, но не для обсуждения Извольскому и Бенкендорфу было сообщено, что Россия хочет вывода всех османских войск из Европейской Турции, а на азиатском берегу отвода их на линию, подлежащую уточнению.

Заметим здесь, что в этот же день, 1 марта (16 февраля ст. ст.) 1915 г., в России было принято решение готовиться к экспедиции на Босфор силами Черноморского флота и, возможно, ополченческих бригад, поскольку других сил просто не было. Идея переброски сил к Проливам из Владивостока морем вызвала у тогда еще верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича саркастическую усмешку: эдакая муха на рогах у вола, и тут же последовало его здравое письмо Николаю II с предложением поскорее заключить с турками мир [подчеркнуто мною. — В.Ш.] и перебросить Кавказскую армию для операций через Сербию или Адриатику против Германии и Австро-Венгрии. Подчеркивая, что окончательный мир должен быть подписан совместно с союзниками, главком заметил, что мир с турками приблизил бы победу.

С.Д. Сазонов был осторожен, как и подобает руководителю МИД. Его знаменитая формула “между нами и турками стоит вопрос о Проливах”, предписывавшая Серафимову воздержаться от контактов с членами младотурецкого Комитета, имела, видимо, значение не столько для продолжавшего контакты Б. Серафимова, сколько для Лондона и Парижа. И Сазонов добился своего. Там было принято во внимание, “что русское правительство никогда не скрывало своего предпочтения сохранения над ними (Проливами) турецкого владычества”.

В Петроград, Лондон и Париж поступала разведывательная информация из Стамбула о том, что “старотурки” активизировались и возлагают большие надежды на десант в Галлиполи.

Вот что об этом сообщал Б. Серафимов: “Партия мира” не едина. Одна группа питает “надежду на возможность для Турции удержаться на берегах Босфора путем признания над собой европейского контроля и создания соответствующей администрации”. Эта группа из числа “мирных турок” ориентировалась на коллективный контроль Антанты над Проливами. Другая часть “мирной партии” “твердо ориентировалась на сдачу города англо-французским войскам, предпочитала избежать появления России на Босфоре и полагала, что Проливы останутся по-прежнему яблоком раздора среди великих держав, что и позволит, свалив младотурок, укрепиться в прежних границах, хотя бы и признав в какой-либо форме англо-французский контроль”. Была и еще одна группа, довольно многочисленная, по оценкам Серафимова, которая считала победу России предопределенной и искала прямых контактов с русскими дипломатами, “чтобы заранее установить условия перехода Константинополя во власть России с наименьшими для себя жертвами”.

Наиболее активной в поисках контактов с Лондоном была вторая группа, в число которой входила или к которой примыкала значительная часть финансистов из еврейских кругов османского делового мира. Встретив прохладное отношение со стороны столь же неофициальных, но менее деятельных и заинтересованных, чем Б. Серафимов, сотрудников английских дипломатических служб в Стамбуле, вторая, т. е. проанглийская мирная, группировка также обратила свои взоры на Россию.

В свою очередь командование Первого армейского корпуса искало контактов с Антантой через греческое посольство и греков-коммерсантов, благо дислокация корпуса вблизи Проливов позволяла его командованию надеяться на то, что подобная инициатива будет Антантой учтена при подписании мира. Впрочем, подобные настроения в армейской среде были редкими и не определяли общую реальную расстановку. Это и было принято во внимание главой французского МИД Т. Делькассе и его британским коллегой Эд. Греем, когда незадолго до начала галлиполийского десанта они обсудили перспективы контактов с теми лицами из стамбульских политических кругов, которые искали сепаратного мира; Т. Делькассе и Эд. Грей сочли, что сил и решимости для свержения Энвер-паши у “партии мира” маловато, но интерес к мирным поискам турок они проявили. Основное условие, согласованное Т. Делькассе и Эд. Греем, к которому предполагалось привлечь и Россию, состояло в том, чтобы исключить даже временное закрытие Проливов. Не отвергая идею будущих переговоров с турками в принципе, английская сторона особенно подчеркивала необходимость согласовать действия Антанты по обеспечению ее интересов в Малой Азии.

Турецкая историография весьма неодобрительно оценивает деятельность тогдашних османских политиков по отысканию “отдельного выхода из общей катастрофы” и полагает, что эти контакты усугубляли сложности внутриполитической жизни Стамбула и провоцировали несбыточные надежды. Действительно, ориентировавшиеся на военную помощь Антанты антиэнверовские силы сообщили русским наблюдателям о своих планах, на первый взгляд весьма решительных. “Лишь только прорыв англо-французов через Дарданеллы станет очевидным, создать Совет из 210 человек под председательством наследника престола. Сто членов (младотурецкого) Комитета, сто наиболее выдающихся людей Турции различных лагерей и десять принцев крови решат судьбу империи. Большинство членов предполагаемого собрания уже предупреждено, равно как и Юсуф Изетдин (наследник престола), давший свое согласие”.

Это согласие дорого обошлось крепкому и энергичному молодому претенденту на османский престол. Юсуф Изетдин скоропостижно скончался 2 февраля 1916 г. Современники единодушно возложили вину на Энвер-пашу. Дело остается нераскрытым и поныне.