Босфор. Россия и Турция в эпоху первой мировой войны

Глава V ПОТУХШИЙ КАЛЬЯН

Итак, многочисленные и, надо признать, весьма энергично предпринятые османским правительством демарши в пользу сепаратного мира окончились безрезультатно. Впрочем, усилия оппозиции были столь же бесплодны. Расхождения дипломатического и военно-стратегического характера, раздиравшие великие державы всякий раз, когда возникал вопрос о Черноморских проливах, проявились в полной мере и сейчас, в разгар первой мировой войны.

В самой общей форме страны Антанты декларировали невозможность сепаратных соглашений с Османской Турцией, но готовность принять во внимание “особые интересы” Петрограда в Проливах. На практике разнос мнений, оценок и вариантов развития событий на Балканах был столь велик, что многоопытной турецкой дипломатии не удалось просочиться в зазор между валунами раздора великих держав. Россия была ближе других членов Антанты к сепаратному соглашению с Османской Турцией. Неудача галлиполийского десанта породила в Ставке русского главного командования определенный оптимизм в отношении сепаратного перемирия с турками во имя переброски сильной Кавказской армии России на Балканы. Присоединение Болгарии к странам Центрального договора превратило начальника Генерального штаба М.В. Алексеева, начальника (директора) дипломатической канцелярии при Ставке Н.А. Кудашева, а также и.о. генерал-квартирмейстера Генерального Штаба, нашего знакомого по Стамбулу Леонтьева и ряд других высших чинов русской армии, знавших подлинную картину дел в Действующей армии и обстановку на фронтах, в активных и деятельных (если судить по переписке) сторонников скорейшего сепаратного мира с турками. Планы, вырабатывавшиеся в Ставке и у Сазонова, т. е. в МИДе, были очень близки. Они заключались в сохранении Стамбула и зоны Проливов в руках турок и введении коллективной опеки держав, т. е. Англии, Франции и России над Проливами “во имя свободы судоходства”.

Однако это был всего лишь обмен мнениями между профессионалами-единомышленниками, которые согласились, что приобретение Стамбула с Проливами как цель войны “должна быть отложена на далекое будущее”. В Царском Селе лично Николай II и его окружение упрямо не признавали того, что было так очевидно и для Ставки, и для Певческого моста — с укреплением балканского фланга за счет Болгарии позиция Стамбула в борьбе с Россией и Антантой в целом окрепла, и “Турция дает то, — писал современник, — что постепенно в Германии истощалось — пищевые продукты, сырье и людской материал. Борьба с Германией может затянуться надолго при весьма для нас — России — тяжелых условиях”. Так обобщал ситуацию и взгляды Ставки директор ее дипломатической канцелярии, и ему нельзя отказать в проницательности.

С заключением сепаратного мира с Турцией для Петрограда практически безболезненно могли решаться наряду с Проливами балканские планы. И это была другая сторона проблемы.

Как известно, еще в ходе серии бесед, официальных и не вполне официальных, Эд. Грея с российским послом в Лондоне А.К. Бенкендорфом в английских материалах постоянно, начиная с сентября 1914 г., присутствовал мотив Черноморских проливов. До середины ноября 1914 г. он звучал в контексте будущего переустройства Европы и раздела сфер влияния на Ближнем и Среднем Востоке. В Лондоне в начале осени 1914 г. детально прорабатывалось предложение С.Д. Сазонова от 14 сентября относительно послевоенных территориальных изменений в Европе, определяемых по национальному признаку. Изменения на Балканах касались (гипотетически, естественно, поскольку Германию и Австро-Венгрию еще следовало сокрушить) Сербии, Болгарии и Греции.,

К Белграду должны были бы отойти Босния, Герцеговина, Далмация и Северная Албания; к Софии — Сербская Македония, к Афинам — Южная Албания. Все это никак не затрагивало собственно владений Османской Турции в Европе или Азии.

Только 26 сентября 1914 г. из Петербурга последовало дополнение — Россия должна получить гарантию свободного прохода через Проливы своих военных кораблей. Никаких других притязаний не выдвигалось. Однако и эта идея воспринималась в Лондоне как возврат к 1833 г., к Ункяр-Искелессийском договору, открывшему Босфор и Дарданеллы для русского военного флота. Британской дипломатии тогда потребовалось долгих семь лет, чтобы закрыть Проливы для русских военных кораблей, но только в 1856 г. лорд Пальмерстон вздохнул спокойно, когда перестал существовать Черноморский флот России. Правда, Россия сбросила в 1871 г. оковы нейтрализации Черного моря, но режим Черноморских проливов уже сложился и в целом удовлетворял интересам Великобритании.

Предложение С.Д. Сазонова в Лондоне предпочли сначала растворить в общем заверении о том, что Османская империя должна будет прекратить свое существование, если присоединится к Берлину и Вене. Однако 9 и 14 ноября 1914 г., т. е. после объявления Россией войны Турции Бенкендорфу было объявлено, что судьба Проливов и Константинополя (напомним, что Сазонов о турецкой столице вообще не упоминал) будет решена после войны в “согласии с Россией”. При встречах российского посла с королем Георгом V и с Эд. Греем не было недостатка в заверениях, что Проливы будут у России, если она приложит максимум усилий на Западном фронте, а на Востоке не будет в качестве операционной базы военных действий против Османской Турции использовать территорию Персии, являвшейся зоной реальных и перспективных интересов Великобритании.

Окончательное уточнение и размежевание позиций стран Антанты относительно Проливов и Стамбула, произошло, как мы видели, уже после Дарданелльской операции, и изучать эту проблему, как представляется, следует с учетом того, как шли активные поиски турецкой официальной дипломатией и параллельно — оппозицией сепаратного мира.

При всей значительности расхождений взглядов Антанты на судьбу Турции и Проливов, ее участники были связаны соглашением от 28 февраля 1915 г. о том, что до полного разгрома Германии и Австро-Венгрии со Стамбулом может быть заключено только перемирие и только относительно зоны Стамбул — Проливы. Об этом по дипломатическим каналам третьих стран стало известно в Турции уже в начале марта 1915 г. Еще более сузило поле маневра турецкой дипломатии полученное через турецкого посла в Вене сообщение о серьезных намерениях Англии и Франции предоставить автономию всем арабским подданным Стамбула.

Османская дипломатия не прекращала поисков сепаратного мира на протяжении всего 1916 г., несмотря на неудачу первых шагов, предпринятых в 1915 г. Однако теперь ей приходилось сталкиваться с новыми взглядами Антанты на будущее Проливов. Отличительной особенностью политической оценки этой проблемы в кабинетах Антанты со второй половины 1915 г. и вплоть до осени 1918 г. было постоянное расширение той части владений Турции, которая включалась в зоны раздела между державами. Чем настойчивее были младотурки в поисках выхода из западни, тем меньшую долю владений им оставляли те, от кого они ждали спасения. Практически незаметно из перечня обсуждаемых турецких владений выпали европейские территории Османской Турции.

Весной — летом 1915 г. судьба Стамбула и Проливов дискутировалась в Петрограде, Лондоне и Париже самым деятельным образом, но в документах не удается найти и намека на какие-либо консультации (неформального, конечно, характера, как это имело место с арабскими деятелями) с турками — т. е. с теми про- или антимладотурецкими кругами, которым предстояло реально существовать в предлагавшихся им, без их согласия, зонах раздела.

Вопрос о разделе Турции на зоны влияния подробно освещен в литературе. Остановимся на некоторых проблемах — преимущественно тех, которые живо интересовали турецкую дипломатию.

Туркам было известно через Германию, что в планах Антанты относительно судьбы Проливов одно из центральных мест заняло восстановление в полном объеме капитуляционного режима. В памятной записке М. Палеолога, французского посла в Петрограде, С.Д. Сазонову от 12 марта 1915 г. эта идея, облаченная в заботу об обществах, основанных французами, и о трех “миллиардах французских капиталов, помещенных в Турции”, играла ключевую роль. Три антантовских гражданских комиссара [выделено мной — В.Ш.] должны были по соглашению с военными властями “озаботиться восстановлением в их довоенных должностях чиновников, советников, министров и офицеров своей национальности, поставленных во главе государственных учреждений, как-то; Оттоманского долга (с немедленным включением одного русского представителя), Оттоманского банка, таможни, жандармерии и т. п.”

Днем позже, т. е. 13 марта 1915 г., и независимо от памятной записки от 12 марта 1915 г. в Париж и Лондон была направлена памятная записка российского МИД. В основу ее были положены предположения Генерального Штаба России о перспективе занятия союзными войсками Стамбула. Изложим их кратко.

В документе за подписью и.о. Начальника Генерального Штаба М.А. Беляева предполагалось:

1. что часть босфорских берегов будет занята русскими войсками, включая районы, лежащие к югу от бухты Золотого Рога, т. е. район Св. Софьи и, кроме того, квартал Фанар, включая резиденцию Вселенского патриарха;

2. войска Франции займут Таксим, Перу, Галату и Хаскёй, а также Принцевы острова;

3. войска Англии — Скутари (Ускюдар), район Хай-дар-паши (порт и вокзал Анатолийской железной дороги), Кадикёй и далее вплоть до местечка Анадолу-хисары.

С.Д. Сазонов, направляя эту записку союзникам, особо отметил приоритет должности военного коменданта Стамбула, которым, по мнению Ставки и МИД России, должен был бы стать старший в чине из командующих оккупационными армиями трех держав.

Т. Делькассе 21 марта 1915 г. не без раздражения отверг идею “генерального мандата” на Стамбул. Поскольку в воздухе носилась идея водворения русского “белого генерала на Босфоре”, Делькассе уточнил позицию Франции — временное управление Стамбулом должно было распространяться на управление всей Османской империей. Надлежало также восстановить капитуляционный режим, причем тоже на всей территории империи. Это положение рассматривалось французской стороной в качестве обязательного условия всех дальнейших согласований. Спохватившись в связи с перспективой перехода резиденции Вселенского патриарха в русскую зону, Делькассе потребовал также восстановления всех прав католических миссионерских, учебных, благотворительных и иных учреждений в Османской империи.

Лондон реагировал на несколько взвинченный обмен мнениями между Петроградом и Парижем довольно спокойно. Эд. Грей в сдержанном ответе на записку С.Д. Сазонова вскользь заметил, что и Греции надо бы выделить особую зону — а именно Смирну (Измир). Тогда уже Делькассе обеспокоенно повторил, что столь сложные вопросы малоперспективно решать по телеграфу. Если об этих зонах узнают в Бухаресте, опасливо заметил он, то Румыния качнется в сторону Германии.

Сдержанная линия Эд. Грея в этот момент вполне понятна. Во-первых, предварительная договоренность с Петроградом уже была достигнута. Во-вторых, Лондон занимала первоочередная задача “создания вне Стамбула независимой мусульманской власти в качестве политического центра ислама”. В центре такого нового исламского государства или, по словам Эд. Грея, “мусульманской, но не обязательно турецкой власти” могли бы стать священные для мусульман г. Мекка и г. Медина.

Эд. Грей посчитал это дело решенным и задавал, собственно, один вопрос С.Д. Сазонову — войдет ли в новое государство вся Малая Азия или только часть ее?

Вопрос, надо полагать, носил отвлекающий характер, поскольку еще 4 марта 1915 г. С.Д. Сазонов сообщил в Лондон, что, в случае “сочувственного отношения” союзников к планам Петрограда в отношении Проливов, Лондон и Париж “могут быть уверены, что встретят со стороны императорского правительства такое же сочувствие к осуществлению планов, которые могут явиться у них по отношению к другим областям Османской империи и иным местам”.

Реакция Лондона на идею “иных мест” была мгновенной. Уже 12 марта 1915 г. в Петроград был направлен проект превращения Стамбула в вольный город и порт-франко, а также введения полной свободы торгового судоходства в Проливах. Весьма бегло в проекте упоминалось о том, что Россия должна содействовать некоему сотрудничеству балканских стран (Болгарии и Румынии) между собой для придания ему (сотрудничеству) “заманчивого для них характера”. Следовательно, России предоставлялось абсолютно бесперспективное дело — вести переговоры о статусе Проливов и притом убедить Бухарест и Софию в наличии каких-то мифических их интересов. Задачу использовать военно-морские силы Греции Англия брала на себя.

В 20-х числах марта 1915 г. Франция и Россия определили свое отношение к этим деликатным, но столь всеохватным планам Лондона. Париж потребовал возврата капитуляций, места среди трех комиссаров Антанты в Стамбуле, оккупационной зоны в Проливах, но одновременно (или в компенсацию такой “малости”) еще и передачи Франции всей Сирии и Киликии вплоть до хребта Тавр. России оставалось принять английские И французские предложения в отношении разделов Ближнего Востока и подтвердить, что Петроград “может только сочувствовать исполнению желаний турецких армян” о воссоединений всего армянского народа.

Следовательно, вопрос о Проливах был еще в стадии самого предварительного обсуждения. Роль России в судьбе Проливов и будущего Османской империи была подернута серой и тусклой пеленой, как фигура ангела на Петропавловском шпиле в сырую мартовскую погоду, тогда как Лондон и Париж уже получали обширные зоны влияния в Азиатской Турции.

Судьба Босфора и Дарданелл, усиленные комбинации Петрограда вокруг них стимулировали ускорение формирования зон влияния Антанты за пределами этого взрывоопасного района, как бы в тылу и на флангах возможной обороны турками зоны Босфора и Стамбула.

Вероятно, осознав, что уступок союзникам сделано неоправданно много, С.Д. Сазонов уточнил, что следует отделить проблему будущего арабского халифата от проблемы турецкого государства и обсудить (вот это было уже верхом кощунства и неуважения к правам миллионов мусульман и политически авантюристично), оставлять ли за турецким султаном права верховного духовного владыки — халифа всех правоверных.

Воистину, то ли босфорские ветры, то ли питерские холода плохо действовали на хозяина здания на Дворцовой, 6, но С.Д. Сазонов явно заразился обменной лихорадкой. Тотчас за вопросом о халифате, на обсуждение которого он, как, впрочем, и его коллеги на Западе, не имел ни этического морального, ни политического международного права, российский дипломат перешел к следующему этапу сделки — в обмен на часть нейтральной зоны в Персии Россия должна была согласиться на участие малых стран Балкан в Дарданелльской операции Англии и Франции. Речь шла прежде всего об использовании малых греческих кораблей против грозы Средиземноморья — подводных лодок Германии.

Очевидно, что к исходу 1915 г. перед османской дипломатией проблем политического характера оказалось больше, чем весной 1915 г., когда она пустилась на поиски мира. Депортация армян, их массовое уничтожение, равно как и гибель по вине младотурецкого режима тысяч греков, курдов, турок и арабов в Восточной и Юго-Восточной Анатолии, создали обстановку порохового погреба в глубоком тылу младотурок — в Малой Азии.

Азиатские районы в схемах и кроках легли среди карт разменов держав наряду с Проливами. При этом важно отметить, что фактически Антанта согласовала порядок восстановления капитуляционного режима при любом варианте управления зоной Проливов (либо военный губернатор, либо гражданские комиссары в сочетании с сильной военной администрацией). Антанта согласовала для всей территории страны, начиная со Стамбула, форму административно-политического устройства, представлявшую гибрид султанской системы и колониального аппарата управления. В него могли быть допущены “туземцы, внушающие необходимое доверие властям”, т. е. колониальным комиссарам; в число “туземцев” по представлению России могли войти христиане (армяне, греки, болгары и др.) — османские подданные. Немаловажная роль отводилась сохранению шариатского, т. е. традиционного мусульманского судопроизводства (при его подчиненной роли по отношению к судебным инстанциям антантовской администрации) и обеспечению в целостности исламского духовного землевладения.

Судьба Стамбула была ясна в одном — он не станет ни свободным городом, ни “российским губернским центром”. Над Босфором не должен парить Российский орел — повторили в Лондоне и Париже.

Полного согласия между членами Антанты относительно судьбы Босфора и Стамбула в очередной раз достигнуто не было. Перед Турцией тем не менее совершенно отчетливо вырисовывалась перспектива статуса коллективной колонии европейских держав.

Впрочем, к началу последнего для Османской Турции этапа первой мировой войны, т. е. 1916–1918 гг., Стамбул прочно находился в руках турок, и вопрос об его прямом захвате ни одной из держав-союзников по Антанте, включая Россию, не стоял! Это было абсолютно нереально, по общему мнению всей задействованной там агентуры.

Турецкой дипломатии, в свою очередь, не удалось добиться от Антанты принятия определенной формы сепаратного соглашения — мирный договор или перемирие. Заинтересовать — удалось вполне! Сепаратный мир как формула соглашения устраивал и Россию, и Турцию. Державы Запада, правда, охотнее поддерживали другую формулу — сепаратное перемирие.

Дело в том, что перемирие давало туркам весьма неопределенную по итогам и длительности передышку, державам — возможность заслониться проблемой Проливов и окончательно увязать Малую Азию, Аравийский полуостров, зону Персидского залива, Суэц, а также Сирию с Палестиной, Месопотамию и Персию в новую колониальную конструкцию, строго разделенную по зонам контроля. Интересы Англии и Франции отчетливо и заметно перемещались все далее к востоку от Черноморских проливов, и чем дальше, тем меньше выражали в Лондоне и Париже желание вести или тем более заключать стабильные, фиксированные во времени и пространстве мирные соглашения со страной, планы полного раздела которой вчерне были уже готовы зимой 1915/1916 гг.

В этом контексте примечательна встреча Эд. Грея с тем, кого называли русским “теневым лидером”[19]. В начале мая 1916 г. в Лондоне в ходе доверительной беседы Эд. Грея с П.Н. Милюковым по вопросам внешней политики и перспектив послевоенного урегулирования Грей был откровенен, кажется, лишь в двух вопросах. Это, во-первых, готовность передать России крайне взрывоопасную инициативу — поднять после войны проблему присоединения к Сербии земель хорватов и словенцев, и, во-вторых, отказ Лондона поддерживать даже через посредников контакты с турками по поводу сепаратного мира. “Мы им — туркам — предложим, — сказал сэр Эдуард, — обратиться к России, так как война началась с нападения на вас. Не можем же мы сговариваться, рискуя разойтись с нашими союзниками”. “Намек был ясен, — писал П.Н. Милюков, — как же соглашаться с Турцией, когда вам обещаны Проливы”.

Эд. Грей имел в виду неофициальную поездку по странам Западной Европы видного младотурецкого деятеля Шериф-паши, предпринятую в начале 1916 г. Шериф-паша принадлежал к окружению Талаат-паши и к той умеренной группировке Комитета иттихадистов, которая сделала последнее усилие в поисках мира, причем без Энвер-паши. Лондон не был заинтересован в контактах с ним не только из джентльменских соображений в отношении России. В это время велись более плодотворные для целей Англии на Востоке переговоры с арабскими политическими кругами. Поэтому-то готовность части младотурок, близких к Талаат-паше, обсуждать с Лондоном условия передачи Антанте зоны Проливов и Аравии вызывали не более интереса, чем результаты уже выигранной партии.

В Париже Шериф-паша и экс-министр внутренних дел Рашид-бей, разделявший его труды в поисках мира, и курировавший часть осведомителей в мидовских кругах, встретили столь же прохладный прием… “Бриан сказал мне, — сообщал А.П. Извольский С.Д. Сазонову 1(14) марта 1916 г., — что он не придает серьезного значения Шериф-паше и избегает всяких с ним отношений”. Аристид Бриан, глава французского министерства иностранных дел, немного лукавил. Сам он уклонялся от встреч, которые могли бы связать ему руки, которые уже так приятно прогревались теплыми лучами солнца, встающего в новых, столь желанных левантийских владениях Франции. А. Бриан, впрочем, сказал, что дело сепаратного мира с Турцией прежде всего касается интересов России: во-первых, “ввиду наших военных действий в Азиатской Турции, а во-вторых, потому, что при этом будет неминуемо затронут вопрос о Константинополе и Проливах”.

Тем временем в Женеве французские дипломаты не оставляли в покое местную, весьма обширную (до 200 человек) турецкую эмигрантскую колонию на предмет выяснения настроений Энвер-паши в пользу мира, уточняли, насколько прочны его позиции, поскольку и Рашид-бей, и Шериф-паша убеждали всех в Лондоне и Париже, что дни диктатуры Энвера сочтены.

Так ли это было на самом деле и каковы были реальные дипломатические действия иттихадистов и оппозиции?

По агентурным сведениям, на март 1916 г. младотурки располагали 53 боеспособными дивизиями, общей численностью формально до 680 тыс. человек. Однако призыв в армию давал уже только новобранцев в возрасте 55–60 лет. Их отправляли на флот и на оборонительные сооружения, а чаще — просто в лазареты» поскольку призывались уж вовсе убогие. Катастрофически не хватало вооружения и боеприпасов. Свои обязательства по военным поставкам Германия не выполняла. Взамен обещанного Энвер-паше нового оружия Берлин переслал ему 120 тыс. малопригодных русских винтовок, захваченных немцами в Польше. Разнокалиберное и устаревшее оружие нередко перепродавалось еще на складах и раньше, чем поступало в действующие турецкие части. Оно оказывалось в далеких курдских, турецких и арабских деревнях Анатолии и Аравии, где угодно, только не в войсках. Фактически обескровив турецкую деревню, младотурки весной 1916 г. начали набирать из числа пленных, воевавших в составе войск Антанты, тунисцев, алжирцев, марокканцев. Эти части, до 12 тыс. человек, одетые в германскую форму, выражали желание попасть на Салоникский фронт, на европейский театр военных действий, но по приказу Энвер-паши их немедленно отправляли в Йемен и Месопотамию. Им поручали полицейскую службу в местах расселения депортированных из Восточной Анатолии армян и греков, превратив их во врагов и местного, и депортированного населения.

Орган младотурецкого Комитета газета “Танин” 12 апреля 1916 г. поместила обширную статью, в которой бравурные настроения от побед в Галлиполи сменились сугубо печальными: “Турецкий народ буквально умирает с голоду. В Стамбуле нет керосина, нельзя ни за какие деньги достать ни кофе, ни рису, ни сахара. Чтобы купить хлеб, людям необходимо выдерживать ежедневные сражения у ворот булочных. Все цены поднялись в 5—10 раз. Все говорят, что лучше бы уехать куда подальше от Босфора. На его берегах жить нельзя. Но в нем можно утопиться…”

О настроениях в пользу скорейшего прекращения войны, распространявшихся как в армейской среде, так и среди населения столицы и по крайней мере крупных центров Западной Анатолии и Европейской Турции, сообщали корреспонденты европейских газет: "Daily News” (20.01, 22.03, 24.04.1916), “Adeverul” (5.02.1916), “Le Journal de Paris” (4.02.1916), “The Manchester Guardian” (15.03.1916). Так, корреспондент “Манчестер Гардиан” совершил инкогнито поездку в Стамбул, в Софию, в Афины, в ряд других горячих точек региона и сделал вывод, совпадавший с оценкой других газет. “Все турки убеждены в том, что продолжение войны приведет к гибели Турецкой империи. Все ждут мира во что бы то ни стало, а для турок и болгар вести с полей сражения под Верденом будут сигналом начать переговоры о мире. В первую очередь говорят о русских”.

Верден действительно воспринимался в Стамбуле как поворотный пункт в войне. Мирно настроенными турецкими кругами — как сигнал к скорейшему миру, а в кругах энверовского командования — как вероятность наступления австро-германских войск на бессарабском направлении. Энвер-паша повторял: “Вперед и вперед! Чтобы покончить с Румынией, окончательно разделаться с Сербией и пригрозить Греции”. Энвер-паша надеялся также, что сильный османский корпус в Сирии сдержит предполагавшийся французский десант в Александретте (Искандерон), подавит ожидавшееся восстание арабских бедуинских племен и затем, для завершения успеха, будет переброшен на балканский театр, “где восславит зеленое знамя ислама и посрамит этих гяуров, которые прячутся в траншеях и объедаются свиной тушенкой”. Поговорить Энвер-паша умел и любил. Пострелять тоже.

Разгром турками английских войск генерала Таунсенда под Кут-аль-Амарой в конце апреля 1916 г. Энвер-паша приказал отметить как трехдневный национальный праздник. “Столица украсилась флагами, — Говорилось в агентурном сообщении. — Сыпались речи и поздравления друг другу от немцев и от младотурок. Однако народного шествия собрать не удалось. Население стонет от крайней нищеты. Армия совершенно истощена, и сыпной тиф производит более сильные опустошения, чем пули и неприятельские орудия”

Некий новый импульс получили турецко-германские отношения, весьма обострившиеся в конце 1915 — начале 1916 г. В основе лежало недовольство Германии турецкими сепаратными поисками мира, не санкционированными Берлином и находившимися вне его планов, а также более конкретные военно-политические проблемы. Среди них главными были разногласия по поводу цен на турецкое продовольствие, поставляемое в Германию, желание Энвер-паши избежать германского контроля над реализацией 20-миллионного военного займа, предоставленного Стамбулу Берлином, и, наконец, яростное сопротивление Германии установлению прямых торговых отношений между Стамбулом и Бухарестом[20].

В апреле — мае 1916 г. Энвер-паша под влиянием частичных успехов в боевых действиях против англичан и ввиду явного провала его эмиссаров мира в Западной Европе вновь качнулся в сторону “укрепления дружбы” с Берлином. Видимо, по его приказу проправительственная пресса широко пропагандировала лозунг: “Турция не подпишет мира ранее полной победы Германии и только одновременно с ней. Мы будем драться до последнего солдата”. Какого? Турецкого или немецкого? Увы, у него уже не спросишь.,

Берлин не мог предложить Стамбулу никакой формулы мира, естественно. Вообще не хотел этого и, как увидим ниже, исключил своего турецкого партнера из собственных поисков мира, предпринятых весной — летом 1916 г., когда в Стамбул начали прибывать новые германские военные и политические советники. Первые, например фон Макензен, везли планы наступательных действий. Вторые — то, что так небрежно и так болезненно для османского менталитета отвергала Антанта. Речь шла о том, что Берлин в обмен на наступательные действий турок на европейском театре и акции, “сдерживающие русские усилия на Кавказе”[21], обещал заключить равновыгодную торговую германотурецкую конвенцию.

Над этим документом более трех месяцев трудились в Стамбуле и в Берлине: генеральный советник Германии при турецком МИД, послы обеих стран, министры торговли и юстиции. Предполагалось, что к переговорам будут привлечены также Австро-Венгрия и Болгария. Признание равноправной, взаимовыгодной международной конвенции по торговле, дополненной конвенцией о консульской службе, войдет в обязательное условие будущего мирного договора Центральных держав с Антантой.

Для турецкой политики это был ключевой момент. Младотурецкий официоз “Танин” в номере от 27 марта 1916 г. так изложил перспективную внешнеполитическую программу младотурок на 1916–1917 гг.: “Теперешние отношения между Турцией и Германией открывают для того, кто пожелает, эру совместной политики и усилий, основанных в будущем [так в тексте. — В.Ш.] на принципах общих интересов”. Восторженные излияния по поводу взаимного проявления силы духа и организованности турок и немцев были подкреплены в статье заверениями в адрес германского союзника относительно “чистоты характера турок и их незыблемой верности союзническим обстоятельствам”.

Однако акцент делался именно на конкретные обязательства, на будущее. Их, по словам газеты, должны были взять “Германия и Турция во имя нескольких поколений, которые будут связывать дружба и союзные отношения”. В отношении балканского региона “Танин” провозглашала: “Четверной союз должен стать основой нового мира в Европе и согласия на Балканах”.

Механизм нового порядка виделся таким. “Согласие на Балканах должна установиться по общему соглашению и с полной добросовестностью. G одной стороны — политическими деятелями, а с другой — заинтересованными нациями”.

Таков был первый и единственный в своем роде документ, по крайней мере поставивший в эти годы вопрос о межбалканском сотрудничестве. При всей своей уязвимости и очевидной конъюнктурности он свидетельствовал о наличии позитивных взглядов на возможность межбалканского сотрудничества в Османской Турции последних — не лет, а месяцев ее существования.

Последовало еще несколько статей в “Танин” с призывом крепить османское единство во имя близкой победы и поддержать усилия Комитета “Единение и Прогресс” во имя величия Турции. Это уже были призывы сугубо риторического характера. С марта 1916 г. в Салониках издавалась оппозиционная газета “Муджахед” (“Воин за веру”), в которой утверждались прямо противоположные идеи: союз с Германией несет опасность для настоящего и будущего нации. В номерах от 21 марта и 11 апреля 1916 г. газета призвала к немедленному заключению сепаратного мира с Антантой, причем правительство должно было добиваться этого мира “в условиях полной гласности и освещения условий, особенно касающихся Проливов и Стамбула, в доступной народу печати”.

Тогда же оппозиционеры из упоминавшейся партии “Свобода и гражданское согласие” сообщили западным державам по неформальным каналам, что во имя скорейшего заключения мира с Антантой они готовятся совершить государственный переворот и устранить Энвер-пашу.

В июле 1916 г. такой переворот был предпринят, но провалился. На следствии его участники заявили, что их целью был выход из войны. К заговорщикам примыкали упомянутые выше Шериф-паша и Рашид-бей. Они не были услышаны ни на Западе, ни в России. Инициаторы поисков мира, они же заговорщики, пополнили ряды жертв младотурецкого режима.

В османском доме уже горели и рушились балки, искры веером сыпались в воды Босфора, а выход заволокло клубами дыма раздоров, распрей и несогласий.

Поиски мира союзником Османской Турции — Германией — в 1916 г. осуществлялись за спиной Энвер-паши, который так горячо ратовал за будущее германотурецких отношений в Юго-Восточной Европе.

В широко известной “Записке Кемница” от 17 мая 1916 г., составленной в германском МИД для обсуждения в качестве подготовки к сепаратному миру, содержался план перегруппировки сил всех заинтересованных держав в Европе и на Ближнем Востоке, а также на Тихом океане. В частности, Турция должна была бы открыть Босфор и Дарданеллы для периодического прохода отдельных военных кораблей России и отказаться от части турецкой Армении, уже, занятой Россией. В возмещение Стамбул получил бы Западную Персию. Что касается ближайшего противника Турции — России, то последняя получала Восточную Галицию, а также — как зону преимущественных интересов — Внешнюю Монголию и Северную Манчжурию; взамен предусматривался отказ России от притязаний на Литву, Курляндию и Польшу. Россию как бы уводили подальше от Босфора и Европы. Она должна была бы признать свою незаинтересованность в решении балканских проблем, тогда как Берлин и Вена брали на себя урегулирование сербского, албанского и других вопросов. Под “другими вопросами” следовало понимать прежде всего вопрос о Босфоре как об “османском наследии” в Юго-Восточной Европе.

Трудно судить, насколько этот план был согласован со Стамбулом. Следов участия османской дипломатии в его подготовке мне обнаружить не удалось. Однако турецкий посол в Стокгольме, упоминавшийся выше Джанбулат-бей, деятельно помогал японскому послу в его посреднических усилиях вплоть до 17 мая 1916 г., когда Япония официально сообщила об отказе от сепаратного мира с Германией и от попыток своего посредничества:

Как сообщил наблюдательный современник, уже известный нам А.Н. Щеглов, Джанбулат-бей в эти майские дни 1916 г. был тих, печален и долго-долго сидел за нардами с верным слугой. Были забыты и янтарь, и любимый кальян, привезенный из Стамбула… От него теперь мало что зависело.

Еще меньшую роль могла играть османская дипломатия на последнем рывке своих союзников по блоку осенью 1916 г.

План по сепаратному выходу из войны министра иностранных дел Австро-Венгрии С. Буриана был согласован в общих чертах с германским канцлером Т. Бетман-Гольвегом 18 октября 1916 г. Он предполагал территориальную целостность всех четырех союзников по Центральному договору, целостность французской территории и восстановление суверенитета Бельгии при соблюдении интересов Германии; предусматривалось “стратегическое исправление границ” с Италией, Румынией и Россией в пользу Германии и Австро-Венгрии, а также независимость Польши и возврат всех занятых Антантой германских колоний. При этом С. Буриан исключал какое-либо предварительное согласование с болгарским и турецким союзниками.

Кайзер находил это умалчивание неудобным, но Бетман-Гольвег в свою очередь на умолчании настаивал, полагая, что сверхтрудная обстановка в Стамбуле заставит Турцию принять фактически любое предложение Германии и Австро-Венгрии. О Болгарии Т. Бетман-Гольвег как бы и вовсе забывал. Лишь в конце ноября 1916 г. в Софию и в Стамбул от имени Четверного союза сообщили о характере мирной инициативы. Впрочем, последовала оговорка — такие младшие партнеры, как Турция, не должны были выдвигать свои пожелания, которые могли бы сорвать столь необходимые Берлину и Вене срочные мирные переговоры.

Болгарский лидер В. Радославов отозвался о предстоящем демарше как о весьма своевременном, но тут (21 ноября 1916 г.) некстати скончался император Австрии, он же и король Венгрии Франц Иосиф, и это обстоятельство весьма смутило, судя по сведениям из Стамбула, Энвер-пашу и его окружение. Однако союзники его в расчет уже не брали, а по сведениям, которые поступали в Стамбул через Стокгольм и Лозанну, и Россия мало принимала во внимание еще сохранявшееся младотурецкое правление.

Действительно, в Стамбуле узнали, что В. Радославов потребовал себе часть Сербии, а также “исторически принадлежавшей болгарам”, как он говорил, Добруджи, причем так чтобы “Румынии не было больше в Добрудже места”. Сверх того он пожелал “общего исправления границ в пользу Болгарии” — последнего пункта не понимал никто.

И это весьма туманное соображение (турецкая разведка сообщала: болгары хотят Босфора) вносило дополнительное беспокойство в умы Энвер-паши и его сподвижников. Соглашаясь в принципе с инициативой Буриана-Бетмана, Стамбул вновь потребовал признания на международном уровне факта отмены капитуляций и, кроме того, значительных компенсаций материального характера. Не желая связывать себя с территориальными переделами в Западной Европе и стремясь восстановить утраченные в сражениях с Россией и Англией османские территории, Стамбул высказался за восстановление довоенного статус-кво.

Тем временем продолжалось обсуждение судьбы османского наследия — без Турции. В мае — начале июня 1916 г. в окружении российского премьера Б.В. Штюрмера, вскоре полностью оттеснившего С.Д. Сазонова от руководства МИД России, обсуждался вариант (очередной!) территориального урегулирования между Россией и Германией. В обмен на Польшу и Курляндию Россия должна была получить часть Восточной Галиции и “вслух” не определявшуюся точно, но “весомую” часть Турции. По ряду косвенных замечаний можно судить, что речь шла как о землях в Малой Азии, так и о некоторых пунктах в Европейской Турции. Ни судьбы балканских народов, ни конкретные формы статуса Босфора уже не дискутировались.

Что же касается Германии, то Стамбулу было известно, что с приходом в Петрограде к власти Б.В. Штюрмера берлинские круги обрадовались и посчитали, что сепаратный мир с Россией есть дело само собой разумеющееся, “упустить случай могла бы только самая бездарная дипломатия”. Правительственные изменения в Петрограде и совпавшие с ними по времени активные действия антиэнверовской оппозиции в самой Турции и за ее пределами рассматривались в Берлине если не как однопорядковые явления, то во всяком случае такие, при которых судьба Черноморских проливов должна решаться “сильными участниками”. Возможность и необходимость каких-либо русско-турецких контактов по Проливам Берлин в расчет не принимал.

Тому свидетельство, в частности, — набросок проекта сепаратного мира из документов А. фон Тирпица, гросс-адмирала германского флота. В нем предусматривалось предоставить России право проводить военные суда через Проливы, отдав ей один остров в Эгейском море для базы ВМФ; учитывалась возможность долевого участия Петрограда в доходах от Багдадской железной дороги; как туманная дымка, повисало сохранение Турецкой империи при неких “постепенных преобразованиях”. Имелся пункт о личном вознаграждении для великих князей. Не было одного — участия Турции в решениях ее исторической судьбы[22].

Но пришла Февральская революция. Трудно говорить о трезвом подходе в России периода Февральской революции 1917 г. к выработке принципов сохранения остатков турецкой юрисдикции в зоне Босфора и Дарданелл. В Петрограде возобладало опасение, что не только Англия и Франция, но и Италия, потребовавшая после объявления 28 августа 1916 г. войны Германии, а 30 августа — войны Турции и “своей” доли османского наследства, в частности, района Смирны (Измира), окажет сильное противодействие России в установлении нового статуса Проливов. Следует правды ради учесть, что еще в декабре 1916 г. российский МИД признал желательность для интересов России сохранения в Малой Азии жизнеспособной, “в возможно больших пределах”, обладающей выходом к морю, “политически и экономически тяготеющей” к России независимой Турции. На этом плане Николай II черкнул: “Правильно”

Это был достаточно взвешенный и конструктивный подход к проблеме. Однако, насколько можно судить по документам, он остался неизвестен Стамбулу и получил развитие только несколько лет спустя в контактах кемалистского руководства и дипломатии уже Советской России. Последняя представила этот вариант решения вопроса о Проливах как исключительно свою заслугу.

Последний всплеск решимости разрубить узел противоречий по поводу Проливов у дипломатов (но не военных) России приходился на весну 1917 года. 21 февраля (б марта) 1917 г. новый министр иностранных дел России М.Н. Покровский, сменивший Штюрмера, представил царю записку, в которой ставился, казалось, утративший актуальность вопрос о военно-морской экспедиции на Босфор. Предполагалось, что овладеть зоной Проливов или “настолько приблизиться к ним, чтобы при решении этого вопроса [заключении мира. —В.Ш.] быть в силах оказать должное давление на Турцию”, можно не позже октября 1917 г.

Очередная фантазия политиков весьма скептически оценивалась и в Ставке, и в военно-морских кругах. Единственное, что там считали возможным, это установление в какой-либо форме “военного контроля” над судоходством в Босфоре. Путем сепаратного соглашения с Турцией, за которой предполагалось сохранить суверенитет над Стамбулом и обоими Проливами, Ставка считала возможным добиться двух целей: вывести из войны Турцию и до заключения общего мира реставрировать свободный режим Проливов эпохи русско-турецкого союза 1833 г.

Ставка отказывалась как от прямого вторжения в Проливы, так и от нейтрализации Проливов, которую могла бы принять будущая мирная конференция. По существу, возобладала сазоновская еще идея о невыгодности для России нейтрализации Проливов. Это были пустые бумажки. На совещаниях в Лондоне в январе — начале февраля 1917 г. и в Сен-Жан-де-Мориен (Франция) в апреле 1917 г. по существу не рассматривалась позиция самого турецкого правительства, не учитывались интересы России. Оговорка Лондона и Парижа, что без согласия Петрограда притязания Италии в расчет не будут приниматься, была только формальной вежливостью союзников. “В России — бунтуют, в Турции пьют кофе. Бог с ними, обойдемся”, — заметил один французский журналист.

Что же касается учета интересов Турции в дипломатических расчетах 1917 года, то Османская империя выпала как субъект из политических планов и Антанты, и стран Центрального договора. Суверенная держава продолжала свое физическое существование, но ее географические цвета на картах мира уже были другими. И эта новая раскраска возникла в соответствии с так называемым соглашением Сайкс-Пико.

Здесь вернемся на год назад, в 1916 г. Тогда зоны раздела Турции, включая Проливы, были согласованы между Лондоном и Парижем, отступления от них лишь осложнили бы “работу” союзников по расчленению Турции. На Парижской конференции Антанты на первом же заседании 27 марта 1916 г. союзники пришли к выводу, что “на Балканах военное положение изменилось в нашу пользу; что Турция нейтрализована”, как следовало понимать, действиями союзников на Салоникском фронте и русской Кавказской Армией. “Болгария, — констатировали союзники, — нетерпеливо относится к продолжению войны; Греция находится в тесной зависимости от нас; Румыния, хотя еще не приняла определенного решения, развивает свои предохранительные мероприятия на австрийской и болгарской границах”.

Основываясь на такой оценке ситуации, Англия и Франция в марте — апреле 1916 г. сосредоточили усилия экспертов на окончательном определении зон раздела Европейской Турции, оставляя за скобками проблему будущего Босфора и Стамбула. Опубликовано достаточное количество прокомментированных документов по этому вопросу[23]. Россия должна была получить области Эрзерум, Трабзон, Ван и Битлис, а также ту часть Курдистана, что к югу от Вана и Битлиса. Вся юго-восточная Анатолия и населенные арабами области Малой Азии переходили под контроль Англии и Франции в виде особых, цветных зон оккупации; Палестина выделялась в особую зону под контролем международной комиссии союзников по согласованию с правителем (шерифом) Мекки. С.Д. Сазонов тогда счел необходимым уточнить позицию России, согласно которой “палестинский вопрос еще недостаточно созрел”, чтобы создавать там независимое еврейское государство. Сазонов добавил, что “Россия не относится к сионизму отрицательно, и… русское правительство, наоборот, сочувствовало бы водворению иудеев в Палестине при условии, однако, чтобы не были затронуты права и привилегии Святых мест”. В Аравии должно было быть создано независимое королевство; впрочем, Россию это тогда занимало довольно мало.

В апреле 1917 г. к этому соглашению, известному как план Сайкс-Пико (по имени авторов — английского и французского дипломатов-экспертов), подключалась Италия, получившая бы зону Измира с Айдынским вилайетом, если бы соглашение реализовалось.

Остается сделать лишь незначительное дополнение. В памятных записках послам Франции и Англии в Петрограде от 4(17) марта 1916 г. и в депешах А.П. Извольскому и А.К. Бенкендорфу от того же числа С.Д. Сазонов подчеркивал, что согласие России на предыдущие [представленные выше, — В.Ш.] пункты по-прежнему обусловлено осуществлением согласованных с Францией и Англией действий относительно Константинополя и Проливов. Однако обращения остались без внимания, и последняя попытка России связать зоны раздела Азиатской Турции с судьбой Проливов безнадежно увязла в бесконечной веренице англо-франко-итальянских размежеваний во второй половине 1916 г. и в 1917 г. Все бумаги, бумаги…

Период с конца 1916 г. и до фактической капитуляции в октябре 1918 г. для младотурецкого режима характеризовался крайним напряжением сил во имя удержания подобия фронта в Азиатской Турции при фактическом распаде такового на турецком участке фронта в Европе. В то же время младотурок не покидали иллюзии по поводу выхода из катастрофы за счет разногласий внутри Антанты. Выступление против Турции на стороне Антанты Италии (21 августа 1915 г.), Румынии (30 августа 1916 г.), США (с ними Турция порвала отношения 20 апреля 1917 г.) и состояние войны с Грецией с августа 1917 г. воспринимались в Стамбуле не слишком серьезно. Там полагали, что наиболее опасным для турок врагом была Греция, но что она не решится на активные военные действия, так как греки Малой Азии стали бы своего рода заложниками младотурок. Италию и США как непосредственных противников на полях сражений младотурки не воспринимали. Более того, Энвер-паша вплоть до апреля 1917 г. не оставлял надежды на посредничество президента В. Вильсона между германо-турецким блоком и Антантой.

Определенные надежды возлагали Энвер-паша и его окружение на армию, трехмиллионную в начале 1917 г., хотя и плохо вооруженную, разутую и голодную. Из этого числа на европейском театре военных действий находилось 70–90 тыс. солдат. Всего же боеспособными оставались к середине 1917 г. не более 600 Тыс. солдат на фронтах и 400 тыс. — в тылу. Наиболее боеспособные части были переброшены по требованию Германии в Европу, где несли огромные потери. Только в Галиции турки потеряли до 35 тыс. человек. В сентябре 1916 г. — марте 1917 г. турецкие войска сражались (а скорее числились) в составе трех пехотных дивизий в Добрудже и Валахии, двух дивизий в Галиции и двух — в Македонии.

Шесть высших германских военных учреждений, расположившихся в Стамбуле, пытались руководить турецкими войсками через двух фельдмаршалов, трех адмиралов, десять генералов и восемьсот офицеров. Причем не только военной, но и всей милитаризованной хозяйственной, а также и политической жизнью задыхавшейся от перенапряжения страны. Почти, тридцать две с половиной тысячи военнослужащих Германии и Австро-Венгрии занимали ключевые посты в Османской Турции в 1917–1918 гг. Конечно, эта организованная сила, с единым центром управления, могла оказывать на развитие событий влияние отнюдь не меньшее, чем бумажные разделы Турции на зоны влияния, которыми занимались руководители Антанты. Эта же мощная германская военная структура, в руках которой были и поставки оружия, и управление войсками, и все средства связи (даже к правительственной османской радиостанции в Акмейдане турок не допускали), могла бы реально и жестко воспрепятствовать такому выходу Турции из состава Центрального договора, который нарушил бы интересы Берлина. Поэтому некоторые мирные поползновения Стамбула, исходившие от правительства Энвер-паши, кажутся неплохо продуманными зондирующими акциями, достаточно хорошо известными немцам или даже согласованными с ними во всех основных позициях.

Победа большевиков в октябре 1917 г. создавала для Турции уникальную возможность выйти из войны на почетных условиях, при этом сохранив турецкие земли в составе суверенного национального государства. Лозунг министра иностранных дел П.Н. Милюкова во Временном правительстве — за право обладать Константинополем надо “участвовать в мировой войне до решительной победы" — сменился отказом большевиков от неравноправных договоров и от планов раздела Турции, опубликованием Советской Россией тайных соглашений о Стамбуле и Проливах.

У Антанты, однако, были другие планы. Линия раздела зон влияния Франции и Англии, проходившая по Дарданеллам и Босфору (она, напомним, оставляла европейский берег за Францией, а азиатский — за Англией), была продолжена к северу от Босфора — напрямую к Керченскому проливу и по течению Дона к Царицыну, и далее прямо на север Советской России[24]. Линия раздела Турции продолжилась, следовательно, через всю Россию.

В этих условиях в начале декабря 1917 г. младотурецкое руководство обратилось к командованию русского Кавказского корпуса с предложением установить перемирие. Это было второе в том грозовом 1917 г. предложение о мире, непосредственно обращенное к русской Кавказской армии. Первое имело место 18 мая 1917 г., и сделал его представитель младотурецкого комитета Осман-бей, прибыв непосредственно в штаб Кавказского корпуса. Ни первая, ни вторая попытки установить перемирие не могут считаться искренним стремлением Энвер-паши к миру, и подтверждение этому можно найти в фактических действиях Турции.

В январе 1918 г. турецкая армия начала наступление против деморализованных русских войск. 24 января был занят Трабзон, 12 марта — Эрзерум. Турки вышли на границу, существовавшую до 1914 г.

На Брест-Литовской конференции турецкий представитель настоятельно требовал отделения от России Кавказа и создания независимого Кавказского государства. Энвер-паша и Талаат-паша откровенно высказывались в том смысле, что реванш на Кавказе и в Закавказье не только позволит мобилизовать до 300 тыс. новых солдат — мусульман из Закавказья в турецкую армию, но и существенно изменит расстановку всех сил в зоне Проливов. Здесь, на Кавказе, туркам наконец удалось добиться желанного перемирия. Оно было подписано 18 декабря 1918 г. в г. Эрзинджане между военными представителями младотурок в Восточной Анатолии и Закавказским комиссариатом, представлявшим блок меньшевиков, эсеров, дашнаков, муссаватистов и соцфедералистов.

Однако не условия мира были в центре внимания резко активизировавшего свои военные усилия младотурецкого руководства. Продолжая развивать наступательные действия, младотурки поставили в повестку дня пересмотр границ 1878 г., т. е. итогов русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

Последующие военные действия на Кавказе и мирные переговоры далеко уводят нас за пределы темы. Следует, однако, упомянуть о Стамбульском германотурецком договоре от 27 апреля 1918 г. Он предусматривал зоны раздела влияния Германии и Турции в Закавказье. Договор развивал положения германо-турецкого соглашения, подписанного в Стамбуле еще 27 ноября 1917 г., о сотрудничестве до конца войны и о незаключении сепаратного мира. В обмен на согласие Германии предоставить туркам “добычу”, захваченную у врага (т. е. у новой России) на Кавказе, предусматривалось сохранение германского военного контроля в Проливах вплоть до окончательной победы над Антантой. Стамбул и Проливы еще раз послужили младотуркам разменной монетой в теперь уже откровенно экспансионистской политике в направлении Баку и Северного Кавказа.

11 мая 1918 г. при поддержке энверовских эмиссаров была провозглашена независимость горцев Северного Кавказа. Опираясь на германо-турецкие соглашения и используя обширные захваты на Кавказе как операционную базу, 4 июня 1918 г. турецкие представители сумели подписать в Батуме без участия Советской России договор “О мире и дружбе” с Закавказским сеймом, представлявшим блок дашнаков и меньшевиков. По договору восстанавливались границы, существовавшие между Россией и Османской империей до Адрианопольского мира 1829 г., т. е. турки сделали еще один шаг к пересмотру договоров XIX века.

Однако попытки турок обсуждать вопросы режима Босфора не были поддержаны представителями дашнаков и меньшевиков. Захват турками Баку 15 сентября 1918 г. и последовавший 20 сентября 1918 г. разрыв советской стороной Брест-Литовского договора от 3 марта 1918 г. в части его, касавшейся Турции, знаменовали последний успех младотурок на Кавказском направлении, достигнутый военно-дипломатическими маневрами, но в гораздо большей степени, — перспективу конфронтации уже с новым, советским противником.

К этому времени военные действия на Балканском театре военных действий привели к политической и военной изоляции младотурок. 5 октября 1918 г., через неделю после отречения короля Болгарии и капитуляции своего балканского союзника, Энвер-паша обратился к президенту США Вудро Вильсону с просьбой о помощи в заключении мира. Ответа не последовало. Это был конец.

14—19 октября 1918 г. состоялся последний съезд партии “Иттихад ве теракки” (“Единение и Прогресс"). Отстраненный от власти Талаат-паша единственный нашел мужество от имени Комитета заявить: “Государства, с которыми мы желали войти в союз, сами искали сильных союзников… Наша политика потерпела поражение, мы не можем оставаться у власти”. После острых дискуссий на съезде было принято решение о самороспуске младотурок.

Новая партия “Теджаддуд” (“Возрождение") стала наследницей иттихадистов, в частности, в вопросах о защите Проливов, о Стамбуле как столице халифата и об “османском идеале". Определенные надежды еще возлагались на “вековую дружбу с Англией", на поиски мира с помощью находившегося в плену у турок английского генерала Таунсенда.

27 октября 1918 г. начались переговоры с Антантой о мире. Они проходили в порту Мудрос (о. Лемнос) и велись командующим британским Средиземноморским флотом вице-адмиралом С. Калторпом. С турецкой стороны в переговорах участвовали представители МИД и Генерального Штаба Турции. Французский командующий флотом был извещен о переговорах постфактум.

30 октября Мудросская капитуляция Османской Турции была подписана. Формально она имела вид перемирия. Первой статьей значилось открытие Черноморских проливов для Антанты — для свободного прохода в обе стороны и для выхода в Черное море (ст. 1).

Все военно-экономические и стратегические центры страны подлежали оккупации Антантой (ст. 6.9,12).

Предусматривалась демобилизация всей турецкой армии, а контингент, могущий обеспечить хотя бы как факт суверенитет Турции, подлежал особому определению (ст. 5).

Полная демилитаризация Проливов и установление союзного контроля Антанты над ними соседствовали, в сущности, в полном соответствии с духом документа, с отказом Антанты признавать какие-либо политические новообразования, предпринятые младотурками на Кавказе.

Политический торг младотурок, который можно условно назвать “Восточная Анатолия — Проливы”, рухнул под жерлами пушек англо-французской эскадры, а также кораблей США, которые вскоре вошли в бухту Золотой Рог.

В ночь с 15 на 16 декабря 1918 г. союзники начали регулярные проходы военных кораблей через Черноморские проливы. Для Турции первая мировая война закончилась, как и началась, на Босфоре, но иными были флаги проходивших кораблей.

Турецкого среди них не было. Не было и русского.