Босфор. Россия и Турция в эпоху первой мировой войны

1. Шкатулка президента

В полдень по местному времени 31 октября 1918 г. прекратились военные действия между Османской империей и Антантой. Был четверг. На следующий день, в пятницу — священный день отдыха и молитв — мусульмане Османской империи услышали такое разнообразие призывов из уст почтеннейших имамов, какое доводится услышать не каждому поколению. Кто-то звал к соблюдению мира и благословлял Хюсейна Ре-уф-бея, Решада Хикмет-бея и Саадула-бея, подписавших на борту “Агаменона” перемирие[25]. Кто-то грозил вечными муками “проклятым отступникам”…

Османская империя, от которой фактически, осталось только название, мучительно нащупывала свой путь. Сначала в Стамбуле, затем в других городах Малой Азии начали создаваться национальные политические организации. “Общества Защиты прав”, “Общества для борьбы с аннексией”, многочисленные “лиги” и “союзы”. Все они в разной мере и степени были готовы противостоять прямому иностранному вторжению. “Милли конгре”, или стамбульский “Национальный конгресс”, осенью 1918 г. объединил в своих рядах едва ли не все политические и общественно-просветительские организации столицы и большей части Западной Анатолии. Скорейший созыв в Стамбуле парламента и объединение патриотических сил во имя сохранения независимости, а также опровержение в местной и зарубежной прессе обвинений турок в варварстве и геноциде — таковы были ближайшие цели и непосредственные акции “Милли конгре”.

Вскоре была опубликована, на французском языке и распространилась среди войск Антанты на Ближнем Востоке и в Европе программа обновления Турции с иностранной помощью, которую “Милли конгре” надеялся получать в течение 10–15 лет. Программа предусматривала интегритет — сохранение целостности Османской империи в границах 1914 г., независимость во внутренней и внешней политике без какого-либо участия Турции в новых международных союзах. Иностранный экономический контроль предусматривался достаточно ограниченный — в виде Совета западных экспертов, которые наблюдали бы за реализацией процессов обновления страны и координировали бы с правительством Турции свои рекомендации.

Одним словом, политическая жизнь в Турции стремительно возрождалась. Существовали в конце концов и армейские части, насчитывавшие, несмотря на общую деморализацию и дезертирство, сотни тысяч бойцов. К исходу 1918 г., согласно Мудросскому перемирию, турки сдали 145 тыс. винтовок, 682 пулемета, до двух тысяч орудий, хотя во много раз больше оружия разошлось по всей стране. Однако, армейские склады в Центральной Анатолии сохранялись в полном порядке и, что примечательно, фактически не отмечено случаев их разграбления, попыток овладеть складами со стороны каких-либо организованных преступных группировок. Массовая дисциплина населения, уважение к армии? Бесспорно.

В этой ситуации Антанта только прямым военным и политическим контролем могла обеспечить реализацию своих планов в отношении так называемого “ос-майского наследства”. Через три дня после Мудросского перемирия англичане заняли Мосул и Александретту, через две недели в Стамбуле высадились сначала британские, затем французские и итальянские войска. До 16 марта 1920 г., когда была объявлена официально оккупация турецкой столицы, войска Антанты осуществляли функции “проведения в жизнь Мудросского соглашения”. За выполнением условий Мудросского перемирия “наблюдали”: 41,5 тыс. английских, 59 тыс. французских и 17,4 тыс. итальянских войск. Формально султанские войска насчитывали 50 тыс. человек. На деле их было во много раз меньше.

До открытия в январе 1919 г. в Париже общей мирной конференции Англия и Франция, сохраняя за Османской Турцией внешние признаки суверенного государства, фактически подготовили условия для беспрепятственной реализации планов изгнания, как писала западная пресса, “турок со всеми пожитками”, причем не только из Европы. Английские войска контролировали всю Багдадскую железную дорогу, включая ключевые туннели в горах Тавра. Во всех крупных средиземноморских и черноморских портах находились английские гарнизоны. Юго-Восточная, большая часть Восточной, вся Южная Анатолия и район Киликии контролировались из штаба английских войск в Багдаде; Центральная и Западная Анатолия входили в зону прямого контроля штаба британского верховного командования в Стамбуле. В Восточной Фракии и в Аданском вилайете расположились французские экспедиционные войска. Наготове были греческие и итальянские части, чтобы высадиться в Анатолии и оккупировать все сколько-нибудь значительные центры в Малой Азии.

Оставалось “подкорректировать” политическую жизнь в Стамбуле. Проанглийская партия “Хюрриет ве итиляф” (“Свобода и согласие”), долго и с переменным успехом боровшаяся за влияние в стране с младотурками, получила мощную поддержку — английские штыки и пушки на Босфоре, полное одобрение со стороны султана Мехмеда VI[26], которому было решительно все равно, кто его охраняет, лишь бы охраняли. И, наконец, не слишком афишировавшуюся, но вполне значимую помощь от английского главнокомандующего в Турции генерала Мильна. По его каналам и с его ведома султан-халиф отправил личное послание королю Георгу V с согласием на общий британский контроль в стране при условии сохранения османской династии и его лично как представителя древнего рода Османов, а также признания суверенитета Османской империи. “Султан-халиф, — как говорил позднее в своей знаменитой 36-ти часовой “Речи” Мустафа Кемаль, — имел только одну заботу:’ найти средства для спасения своей жизни и обеспечения своего покоя”.

При деятельной поддержке английских властей вокруг Далеко еще не утратившего “в силу внедрившихся в сознание турок религиозных представлений и традиций” (Мустафа Кемаль) своего духовного влияния султана — халифа всех правоверных — стали собираться именно те силы, которые и могли стать проводниками англо-французского диктата на Ближнем Востоке. Это были: военно-феодальные круги высшего османского офицерства и генералитета, традиционные приверженцы трона — многочисленные сановники, наконец, компрадорская буржуазия, связанная десятками нитей и, как правило, наследственными узами и капиталами с Сити и Лионским кредитом. Именно эти круги подобострастно заявляли английским оккупационным властям: “Мы, конечно, заслуживаем наказания, но пусть нас накажет наш старый друг — Англия”.

По рекомендации англичан 9 ноября 1918 г. султан поставил во главе правительства монархиста и, естественно, антантофила Ахмеда Тевфик-пашу, бывшего при младотурках послом в Англии, а при Абдул Хамиде II министром иностранных дел. Он в свое время весьма приумножил свои капиталы, используя возможности посла и заключив в Лондоне от имени Порты ряд сомнительных сделок, которые могли стоить ему головы, не начнись война. Например, положил в карман стоимость двух миноносцев, якобы купленных перед войной в Англии. Говорили, что он отличал на звук шелест доллара, марки и фунта стерлинга. Вероятно, из тех, которые шли к нему в карман…

Этот европейски воспитанный и к тому же энергичный великий везир в должности премьера уже в декабре 1918 г. подписал с британским генералом Алленби секретный двусторонний (без ведома других членов Антанты) протокол в рамках Мудросского договора об установлении прямого военного управления Англии в Южной Анатолии и в Киликии. Не прошло и месяца, как англичане, уже “на законных основаниях”, заняли Антеб, Мараш, Урфу, разгромили повстанческое движение арабов, курдов и турок на юге Анатолии. Обострилась ситуация в Самсуне и Трабзоне, где Англия поддерживала идею провозглашения греческого понтийского государства.

По свидетельству современного турецкого историка Тарика 3. Тунайи, англо-турецкий премьер санкционировал массовые аресты среди патриотически настроенной интеллигенции Стамбула и Анкары, не склонной к безусловному подчинению Англии, распустил 21 декабря 1918 г. нижнюю палату парламента, в которой прорывались антиантантовские, причем, вполне просултанские настроения. Действительно, это была палата эпохи германофильской ориентации младотурок, и она могла бы помешать новым хозяевам на Босфоре. Полиция и жандармерия были подчинены английскому военному коменданту Стамбула, как это предусматривалось еще в 1915 г. Вся информация в прессу шла только через агентство “Гавас-Тюрк-Рейтер” и контролировалась английским офицером связи. Режим капитуляций был фактически восстановлен, военные долга Турции уточнены — 289 млн золотые лир, общественные организации и профсоюзы разогнаны. Подверглись репрессиям национальные организации арабов, армян, греков и других нетурецких подданных Турции. Кое-кто в Лондоне довольно усмехался: “Это, конечно, не алмаз в короне Британской империи, как Индия, но после наведения порядка заблестит”.

Складывается впечатление, когда читаешь турецкие материалы (документы, прессу) за ноябрь — декабрь 1918 г., что чем ближе было открытие Парижской мирной конференции (18.01.1919 г.), тем значительнее в глазах держав, якобы контролируя внутреннее положение в стране, хотели выглядеть султан и его великий везир в ранге европеизированного премьера Тевфик-паша. Надо признать, что премьер пытался отойти и от младотурок (иттихадистов), и от поднявших голову оголтелых соглашателей англофилов-иттиляфистов. Он принимал требования Англии, но многозначительно повторял, что есть еще и другие великие державы, которые не столь “обижены на старого друга — Турцию” и имеют свою точку зрения на положение в Юго-Восточной Европе и на Ближнем Востоке.

Речь шла о позиции США. В преддверии Парижской мирной конференции, в последних актах османской драмы монолог американского президента Вудро Вильсона “14 пунктов” (8 января 1918 г.) был произнесен перед притихшей аудиторией.

Советская Россия, ближний сосед, опубликовав “Декрет о мире”, другие внешнеполитические документы и предав гласности тайные соглашения о Проливах и о разделе Турции, естественно, привлекла к себе в Турции не столько симпатии (осознание коренного поворота в русско-турецких отношениях придет при Ататюрке), сколько обостренное внимание. Что будет говорить и как поступит Антанта?

5 января 1918 г. Д. Ллойд Джордж выступил на конгрессе тред-юнионов и без обиняков “вернул” турок в Европу, пообещав им Стамбул и Восточную Фракию. Напомним, что в декабре 1916 г. в официальных и неофициальных документах Великобритании турки подлежали “полному и окончательному изгнанию из Европы”, а сам Вудро Вильсон называл весной 1917 г. турок “убийцами христиан, подлежащими удалению из Европы”.

Прошел год, война близилась к концу. Германия и ее турецкий союзник потерпели поражение, отношение к туркам несколько изменилось. Многое рассматривалось Антантой с позиций борьбы с большевиками в России. Стратегические позиции Турции и ее деморализованная, но физически существовавшая армия могли стать серьезным аргументом в споре Антанты с новым режимом в России.

8 января 1918 г. прозвучали в послании к Конгрессу и ко всему миру вильсоновские “14 пунктов”. Мирным, но мало чем обеспеченным призывам большевиков к всеобщему миру и к отказу от вознаграждения победителям за счет поверженного агрессора — Четверного союза, “14 пунктов” Вильсона были серьезной альтернативой, поскольку содержали программу послевоенного устройства мира под эгидой Лиги наций. Последнюю надлежало создать на Парижской конференции. Программа Вильсона была рассчитана на уставшего от войны и лозунгов среднего гражданина, в том числе и турка.

В Турции сразу же обратили внимание на пункт 2-й о “свободе морей” — полной свободе судоходства, справедливо полагая, что это прежде всего относится к режиму Проливов, который должен был быть установлен на “открытых (пункт 1) мирных переговорах”. Тем более что в пункте 12-м говорилось о статусе Дарданелл, но не Босфора.

Пункты 10-й и 11-й об автономии народов Австро-Венгрии и о выведении германских войск из Румынии, Сербии и Черногории и о предоставлении Сербии выхода к морю воспринимались турками как усиление вчерашних противников, противостоять которым Турция сможет только опираясь на поддержку великих держав.

Пункт 12-й, по которому “турецкие части Османской империи, в современном ее составе, должны получить обеспеченный и прочный суверенитет”, воспринимался при этом в контексте прозвучавшего тремя днями раньше заявления Д. Ллойд Джорджа о Стамбуле и Восточной Фракии, т. е. как сохранение суверенитета Османского государства. Тем более что восстанавливалась государственность давнего, в XVII–XVIII вв., союзника Османской империи по борьбе с Россией — Польши (пункт 13), а также Бельгии (пункт 7), с которой Стамбул связывали дружественные отношения еще с момента создания Бельгии в 1831 г. Широкая популярность в османской Турции “14 пунктов" Вильсона давно и основательно освещена в турецкой историографии, причем Отмечены именно надежды на национальное возрождение в рамках "плана Вильсона". Заметим, что, по признанию современных турецких авторов (1984 г.), “14 пунктов” одобрял и сам Мустафа Кемаль, быстро шедший в гору как общенациональный лидер.

За кадром для современников, как, впрочем, и для исследователей последних лет, остались дополнения к "14 пунктам”, которые представил 21 сентября 1918 г. своему президенту государственный секретарь США Р. Лансинг. В его документе предполагалось на Парижских переговорах ограничить турецкое государство Малой Азией, т. е. все же “убрать турок из Европы”. Босфор и Дарданеллы (здесь было уточнение — оба пролива) должны были быть интернационализированы как важнейшие мировые водные пути.

Статус и режим Проливов подлежали установлению и контролю со стороны либо международной комиссии, либо одной державы, которая получила бы специальный мандат от имени держав-победительниц.

Логическим завершением этой конструкции было предложение Р. Лансинга объявить международный протекторат над Стамбулом (документ был опубликован еще в 1921 г. См. Библиографию).

Документ лег в стальную шкатулку В. Вильсона, замысловатое изделие с единственным ключом. С этим суперличным сейфом В. Вильсон не расставался еще со времен своего профессорства и ректорства (1902–1916) в Принстоне. Шкатулка вмещала в свое время столько государственных секретов и так была дорога самому Вильсону, совершив с ним первый в истории США заокеанский президентский вояж в Европу в 1918–1919 гг., что впоследствии была помещена в особый реликварий президентов США.

Там же, в стальной шкатулке президента, уютно расположился еще один документ. Это был так называемый комментарий к “14 пунктам”, принадлежавший личному представителю Вудро Вильсона в Европе и его советнику, как мы бы сейчас сказали, по национальной безопасности, полковнику Э. Хаузу. Полковник-дипломат откорректировал в октябре 1918 г. ряд весьма либеральных и рассчитанных больше на восхищенных зрителей, чем на трезвых политиков, “14 пунктов” Вильсона.

Стамбулу и Проливам (в рамках 12-го пункта) уготовано было стать, согласно “комментариям”, номинально турецкой, а фактически — оторванной от других турецких территорий подмандатной зоной. Мандат мог быть коллективным или индивидуальным. Э. Хауз твердо полагал, что США лучше справятся с управлением Стамбулом и Проливами в одиночку. Под “остальной Турцией” подразумевалась Анатолия, в отношении которой Хауз предполагал применить соревновательный принцип “открытых дверей”.

Идея американского мандата стала известна в Стамбуле через европейские и местные газеты. Она поддерживалась султаном и его окружением. Большое распространение и сочувствие получило, кроме того, внесенное американской делегацией предложение передать мандат на Проливы и Стамбул каким-либо малым странам Европы. Назывались Бельгия и Дания. Мандат США или, еще лучше, малых стран вдохновлял тех, кто надеялся на возрождение османского прошлого. Эта мысль содержится в хорошо документированных “Этюдах по турецкой военной истории”, изданных Генштабом Турции (1980 г.).

Позиция Англии и Франции в последние предпарижские недели конца 1918 г. вызывала в Турции гораздо меньше энтузиазма, несмотря на все усилия сторонников Великобритании, а их было немало. Во-первых, потому, что именно Англия приняла фактическую капитуляцию Османской империи в Мудросской бухте и оккупировала все наиболее значительные арабские, т. е. исламские территории, включая святые земли — Мекку и Медину. Во-вторых, 7 ноября 1918 г. была оглашена и стала достоянием прессы англо-французская декларация. В ней, в частности, говорилось, что цель Англии и Франции “заключается в окончательном и полном освобождении народов, так долго терпевших турецкий гнет, и в создании национальных правительств и администраций, “источником власти которых будет инициатива и свободный выбор местного населения”. От Киликии до Мекки расположились, как говорилось выше, английские гарнизоны. Зерно Мосула и нефть Ирака (а к ее запаху были очень неравнодушны на Босфоре) были потеряны.

К тому же вокруг Курдистана, считавшегося со времен Абдул Хамида II последним и самым надежным оплотом Стамбула, Англия развернула дипломатическую игру без всякой оглядки на Стамбул.

Взгляды Франции на турецкую проблему тоже были четко определены. В начале января 1919 г. в портфеле Ж. Клемансо лежал план его советника по восточным делам А. Тардье. По этому проекту “сохранение турецкого господства” должно было ограничиться только западной и центральной частями Малой Азии. Армения, Сирия, Киликия, Палестина, все арабские государства выводились из-под суверенитета Стамбула. Статус столицы османского государства, его границы и режим Босфора подлежали дополнительному обсуждению.

Очевидно, что при всех ограничениях и при том, что в мирный договор, как рекомендовал полковник Хауз, “должен был быть вписан общий кодекс гарантий, обязательный для всех держателей мандатов в Малой Азии”, и введен принцип “открытых дверей", что в совокупности могло означать только одно — новый капитуляционный режим, принципы Вудро Вильсона оставляли Стамбулу тень надежды на выживание. А тень, многозначительную и спасительную, на Востоке ценить умеют…

Парижские же портфели Англии и Франции содержали откровенно смертные приговоры османскому режиму. «В пределах нынешней Османской империи, — повторял Д. Ллойд-Джордж, — не осталось ни одного уголка, который не надо было бы переделать и перестроить с самого основания, чтобы он мог хоть в слабой степени напомнить о древней славе и великолепии “до-османского” периода». Эти идеи прозвучали тогда столь ошеломляюще громко, что их помнят и в современной Турции (1986 г.).

2. “Душеприказчики” Высокой Порты

Если строго следовать протоколам Парижской мирной конференции, то вопросы о Стамбуле, Проливах, инонациональных областях Турции были подняты только в конце января 1919 г. Однако уже на предварительных неофициальных встречах членов Антанты, которые начались вскоре после прибытия 13 декабря 1918 г. В. Вильсона в Париж, возник вопрос, кто же собственно будет “душеприказчиком” бывшего “больного человека на Босфоре”. Все были деликатны, взаимно вежливы, но настоятельно выведывали друг у друга и все вместе — у Вильсона, кто же реально возьмет на себя бремя мандата и распорядится османским наследством.

В понятие мандата глава британского Форин оффис, сменивший на этому посту Эд. Грея, А. Бальфур и премьер-министр Д. Ллойд Джордж вкладывали как введение дополнительных войск в Анатолию, чтобы “отделить турок от нетурок”, так и судьбу Стамбула и Проливов. Помимо общих функций политического и хозяйственного контроля, надлежало определить судьбу целого народа.

В. Вильсон в ожидании своего триумфа был оживлен, бодр и любезен, однако от окончательного ответа отказался, сославшись на необходимость поработать над турецким вопросом на конференции, а главное — создать Лигу Наций. В принципе он не отвергал также идею американского вмешательства на уровне десантной операции в Анатолию, причем достаточно широкомасштабной.

После Рождества, буквально в канун нового, 1919 г., премьер-министр Греции К. Венизелос пополнил стальную шкатулку президента очередным документом. Еще 15–16 декабря В. Вильсон попросил, а Венизелос не смог ему отказать — обобщить все территориальные притязания Греции к Турции. В меморандуме Венизелоса Западная Анатолия должна была войти в новую Грецию. Стамбул (364 тыс. греков и 0,5 млн турок), по мнению Венизелоса, следовало бы передать Греции, которая в свою очередь гарантировала бы интернационализацию Проливов. Новую мощную Грецию устроило бы, по мнению Венизелоса (как вариант), установление протектората грядущей Лиги Наций над Стамбулом и зоной Проливов. Фактически эта зона была бы окружена греческой территорией, а Измир (Смирна) “стал бы вольным городом-портом”. Греческий премьер не забыл и Восточную Анатолию, где он предложил создать нечто вроде армянско-греческого государства под мандатом Линг Наций. Весьма “милое, мирное государство”, которое должно было начать свою жизнь с двух вещей. Поднять флаг и депортировать турок. Забывали только одно — куда? Страшная это зараза в политике — идея переселения народов. Вы не находите, уважаемый читатель?..

Шкатулка захлопнулась и поглотила проект. Он показался американской делегации чрезмерным, поскольку не совпадал с расчетами самого В. Вильсона.

Венизелос учел недовольство президента и в продолжение двухдневных речей (3 и 4 февраля 1919 г.) уже в ходе официальных заседаний конференции поддерживал только мандат Лиги Наций на Стамбул, подчеркнув, что Греция, несмотря на 360-тысячное греческое население, “не выдвигает никаких претензий на Константинополь”.

При этом он продемонстрировал приличное знание мусульманского богословия и очень неважное — этнографии и статистики Малой Азии. Он призвал державы удалить османского сулатана-халифа в глушь, в Брусу или в Конию (Конью). “…Пока султан будет оставаться в Стамбуле, — говорил он, — даже без титула халифа [неужели Венизелос всерьез думал, что Парижская конференция займется исправлением исламских постулатов и отрешит от должности главу мусульманского мира? — В.Ш.] у него сохранится значительный престиж, который позволит ему влиять на мусульман всего мира и причинять беспокойство всем великим державам, включая Францию и Англию”.

Вот это было уже серьезно — еще султан Селим III в конце XVIII в. поддерживал мусульман Индии в борьбе с британскими колонизаторами. Оставалось увлечь В. Вильсона. Ему Венизелос предназначал пространное и восторженное цитирование “14 пунктов” с упором на пункт 12-й. Согласно трактовке Венизелосом этого пункта, Стамбул как “не чисто турецкий город, где мусульман меньшинство" (турок “всего” 449 тыс. из 1 млн 173 тыс. общего населения), не может быть включен в Османскую империю. “Для безопасности всего грядущего мира в Азии, — говорил Венизелос, — должно быть образовано только маленькое турецкое государство с собственной столицей”. У слушателей возникал опять вопрос — где? Но тут Венизелос умолкал. И мы тоже.

Казалось, учтено было и мнение Д. Ллойд Джорджа, что “турок является чумой й проклятием тех мест, где раскинул свою палатку”, и любимая погремушка Вильсона из 14-ти пунктов.

Однако претензии Венизелоса на Смирну (и это — кроме Фракии) показались Вильсону чрезмерными; о судьбе Стамбула и Босфора в греческой трактовке, президент, выступая, вообще промолчал. Когда же Венизелос вновь взял слово и уточнил, что в интернационализируемую зону Проливов должны войти Скутари (Ускюдар), “отданный” Англии еще в 1915 г., и весь Большой Стамбул, а также округа — санджаки вдоль Босфора и Дарданелл и даже часть Брусского санджака, т. е. территории, которые “присмотрела” для себя Франция, западные державы дружно похоронили предложения греческого премьера в комитете экспертов. Причем в напутственной резолюции Совета десяти о Стамбуле не было ни звука.

Англия и Франция уже занимали своими войсками наиболее перспективные для них области распавшейся империи. Стамбул и Армению они решили отдать под мандат США, в основном были согласованы размежевания в Африке и на Арабском Востоке. Не прошло и месяца, как на исходе февраля 1919 г. судьба османского наследства, казалось, была решена европейскими и американскими душеприказчиками “больного человека на Босфоре”. Однако на частных или полуофициальных встречах вновь и вновь проходили дискуссии по поводу того или иного “предмета” из этого наследства.

26 февраля 1919 г. на заседаний Совета десяти был заслушан лидер армянских дашнаков Аветис Агаронян с требованием к державам обеспечить создание “Армянской демократической республики” с выходом к Черному морю и с включением в ее состав некоторых турецких анатолийских земель. Это вызвало оживление у слушавших его учредителей нового порядка.

Эмир Фейсал из Аравии, еще не Саудовской, но вполне проанглийской, требовал примерно того же — исключительно широкого территориально арабского государства к югу от линии Диарбакир — Александретта. Его слушали — не так внимательно. Державы решили судьбу больших арабских вилайетов как оторванных от остающейся османско-турецкой части, и, кроме того, арабы были слишком далеко от Красной России, а армяне… Было над чем поразмыслить антантовским стратегам.

В марте 1919 г. слово (покороче, покороче, пожалуйста!) было предоставлено лидеру курдских националистов Шериф-паше. Его слушали вообще вполуха, а уж ассирийцев, пытавшихся требовать возвращения на утраченные в связи с войной родные земли, слушать и вовсе не стали.

— Время ланча, знаете ли. Успеется… — Так и “позабыли” целый народ, который и сейчас, в 1995 г., разделен между пятью-шестью государствами. В аналогичном положении остались и курды. Миллионные этносы! А на дворе XXI век и вопросы без ответов.

Упомянуть эти, формально не входящие в канву нашего повествования, сюжеты необходимо, чтобы оттенить значение выступления турецкой делегации. Следует заметить, что до мая 1919 г. никто и не вспоминал, по крайней мере вслух, о существовании все еще суверенной Османской империи, и ее представителей на конференции не было. Это отнюдь не означает безразличия или неведения Стамбула в отношении переговоров в Париже.

В Стамбуле не только знали об основных поворотах в работе конференции, но и готовились раньше или позже принять в ней участие. Готовились султан и его кабинет к этому довольно гибко и осторожно. Негласно поощрялась деятельность общественного движения в пользу американского мандата — “Вильсоновская лига”. Упоминавшийся выше “Милли контре” — “Национальный конгресс” — пропагандировал идею возрождения Турции с помощью иностранного государства и под его контролем (все понимали — Соединенных Штатов). Заметим, что это происходило на фоне широко афишируемых проанглнйских симпатий султанского кабинета.

Постепенно, но последовательно султанат отделял себя от младотурецкого режима и его военной авантюры. “Мы теперь другие”, — начал повторять султан Мехмед VI. И в доказательство передал пост главы кабинета великому везиру (он же премьер-министр) Дамаду Ферид-паше. Большей лояльности перед Лондоном придумать было трудно. Великий везир всецело находился под английским — даже не влиянием, а управлением. Современники-турки поговаривали, что ставка великого везира уже не Высокая Порта, а Британская Порта. Каламбур заключался в употреблении слова “порта” — врата. В турецком оригинале Баби Алийе — Ингилизи Алийе (по тогдашней прессе). Выпускник Оксфорда и прекрасный игрок в регби (в молодости) Ферпд-паша был представителем родовитой османской знати. Приставку к имени “дамад”, т. е. зять султана, он носил с гордостью и олицетворял в проантантовских кругах стабильность и верность старому османскому Прошлому, которое было под контролем держав. В интервью 21 января 1919 г. в газете “Le Journal des Debats” он заявил: “война — это дело рук нескольких преступников, которыми Турция была втянута в войну без всякой на то внутренней необходимости”.

Отметим одно обстоятельство. Несколько сменивших друг друга кабинетов признавали ответственность Османской империи за участие в первой мировой войне — то, что называли в мировой печати “виной войны”. Однако, начиная с кабинета Тевфик-паши, все они возлагали строго персональную ответственность на конкретных деятелей младотурецкого комитета и лициз высшего звена султанской администрации в Анатолии, лично виновных в нарушениях “права войны”, т. е. совершивших или поощрявших преступные акции в отношении граждан союзных держав (Антанты) и военнопленных; к виновникам относились также организаторы массовых репрессий.

Так реализовался в Османской Турции тезис парижской конферешщи о “виновниках в войне”.

Первые, т. е. непосредственные виновники войны, фактически ушли от наказания, либо были вне пределов досягаемости: Энвер-паша, Талаат-паша, Джемаль-паша и Джавид-бей. Разрыв отношений Германии с Турцией 24 декабря 1918 г. положил конец вопросу о выдаче немецкой стороной скрывавшихся в Германии лидеров младотурок. На трех публичных процессах в апреле — июле 1919 г. были осуждены как “виновники войны” и как “виновники в войне” приговорены к смертной казни все члены триумвирата, а также мутассарыф (губернатор) Токата Кямиль Махмуд-паша, инициатор и участник расправ над армянами. Публичная казнь Махмуд-паши через немыслимо позорное для мусульманина повешение стало своего рода искупительной жертвой всего младотурецкого руководства. Мир ислама на Ближнем Востоке содрогнулся от ужаса. Другие, как например духовный глава мусульман Турции, или шейх уль-ислам периода войны Муса Кязим-эфенди, как упоминавшийся нами бывший министр внутренних дел и посол в Стокгольме Исмаил Джанбу-лат-бей, имевший мужество вернуться из тихой нейтральной Швеции в горящий Стамбул в конце 1918 г., получили различные сроки каторжных работ. И несли наказание с достоинством мучеников за правое дело.

Эти процессы, гласное, опубликованное в западной прессе признание вины за устраненным с политической арены младотурецким руководством давали султанскому кабинету моральное право обратиться к Парижской мирной конференции с приличествующим заявлением.

Наконец, 17 июня 1919 г. великий везир как глава кабинета был выслушан Советом десяти. “Я не посмел бы предстать перед столь высоким собранием, — начал он, поглаживая бороду, свою пространную речь, — если бы думал, что османский народ в какой-либо степени разделяет ответственность за войну, опустошительную, огнем и мечом поразившую Европу и Азию”. Речь последнего великого везира великой империи Дамада Ферид-паши была составлена в духе османской дипломатии XIX в.: цветисто, торжественно (сам Ферид-паша выглядел очень достойно и благообразно в своей полуевропейской одежде, но в феске и с холеной, подкрашенной хной бородой).

Манерой и содержанием речи, рассчитанной на сочувствие Америки, Англии и Франции, он напоминал картину заседания международной конференции в Стамбуле в декабре 1876 г., когда провозглашением первой конституции Высокая Порта надеялась предотвратить вмешательство держав в подавление освободительного движения в Европейской Турции. Времена ныне были другие. Ферид-паша скоро ощутил явное невнимание конференции к своей преамбуле и перешел к сути дела.

Остановившись на проблеме “вины войны”, он фактически предложил приравнять младотурецкий геноцид в отношении христиан Османской империи к “страданиям и бедствиям трех миллионов мусульман империи”. В такой постановке проблемы в отношении резни армян и греков стамбульский режим выглядел как бы и сам пострадавшим; довольно логично прозвучала и следующая мысль великого везира: надо признать старый добрый принцип статус-кво в отношении Османской империи в границах 1913 г.

Это должно было, как полагал Ферид-паша, понравиться Англии и Франции и напрочь отбросить греческие и итальянские притязания на территории в Малой Азии. Тем более что возврат в османское лоно земель в Западной Фракии — очевидная мелочь (для османского трона) по сравнению с тем, что в “турецком вопросе затронуты интересы, — как подчеркнул Ферид-паша, — трехсот миллионов мусульман всего мира”.

Вообще-то, панисламизм в речи великого везира звучал многократно, но звучал пронзительно и одиноко, * как призыв муэдзина к первому намазу в предрассветной тишине Стамбула.

Далее Ферид-паша вдохновенно говорил, что мусульмане Османской империи и других стран Востока неразрывно связаны со Стамбулом как столицей Османской империи и одновременно — центром халифата. Причем “чувствами и узами более глубокими, чем национальные принципы” Он говорил, что по обе стороны Тавра (он имел в виду прежде всего турок и арабов) “людей связывают одни и те же идеалы, воззрения и материальные интересы”. То, что Дамад Ферид-паша вещал о единстве семьи османских народов, распад которой был бы “гибельным для мира и спокойствия на Востоке”, должно было относиться и к арабским, и к европейским владениям Османской империи периода до начала первой мировой войны.

Великий везир неожиданно умело прошелся по большевизму и, чтобы сделать приятное Вильсону и его коллегам по интервенции в России, справедливо усмотрел в нем общность с анатолийскими кемалистами — революционерами, покушавшимися в равной мере в России и в Турции на священные принципы собственности. Он отметил всеобщее внимание “народов империи” к “14 пунктам”, но желания принять какой-либо мандат отнюдь не выказал и остался в этом вопросе на уровне общих деклараций о важности понимания и помощи со стороны держав в деле восстановления престижа и значения Османской империи в послевоенном мире.

Интерес к выступлению великого везира в слушателях, а ими, напомню, были члены Совета десяти, временами разгорался, но быстро угасал, как гаснет огонек в кальяне, который не потягивает курильщик. А ждали западные делегации от выступления Ферид-паши многого, каждая — в свою пользу. И вот почему.

Еще 13 мая 1919 г., после того как “Большая тройка” уверовала, в очередной раз неудачно, в скорое падение большевиков в России и, более удачно, в подписание немцами предложенного им Версальского мирного договора, а греков утешила разрешением на оккупацию Измира, было решено обратиться к турецкому вопросу. К этому времени США санкционировали захват Египта Англией и английскую оккупацию (в перспективе) Ирана. Быстро была согласована, как мы видели, общая идея — прекращение турецкого суверенитета над Стамбулом, Проливами и Мраморным морем, над всей Европейской Турцией. Мандат на управление ими, а также на Армению, должен был получить американский президент (скорее всего).

Раздел Малой Азии вызвал тогда же, в мае 1919 г., острые дебаты между Клемансо и Ллойд Джорджем; тем более что надлежало (по мнению В. Вильсона) уделить что-то и Италии, в противовес Греции. Греческие войска тем временем 15 мая 191р г. начали высадку в Измире, сопроводив ее массовыми убийствами мирного турецкого населения. В тот же день, 15 мая, итальянцы высадили войска к югу от Измира, в “греческой зоне", чем крайне досадили “Большой тройке”, спутав им красиво сданные карты раздела Турции. О массовых жертвах среди местных турок пресса Запада в те дни молчала, как бы не замечая дикого насилия “цивилизованных” греков и итальянцев над “дикими турками”.

В. Вильсон в этой ситуации еще раз проявил себя виртуозом игры на турецком барабане. Не сомневаясь, что остаткам султанских войск не устоять перед массированным вторжением греческих войск, застоявшихся и явно превосходивших их в вооружении, он заговорил о сохранении за султаном Мехмедом VI “трона и места” — Стамбула.

Исполнил свою партию на ударных и Ллойд Джордж. 17 мая 1919 г. перед “Большой тройкой” предстала заблаговременно вызванная им из Индии делегация в составе представителей индийских колониальных властей и Мусульманской лиги.

Члены делегации (и англичане, и индийцы) дружно просили оставить Стамбул за турецким султаном-халифом, которого “любят и почитают все индийские мусульмане”; прозвучало недвусмысленное предостережение о непредсказуемых волнениях в исламском мире, если халиф-султан падет, а Османская Турция будет расчленена между европейскими державами.

Угроза была достаточно реальная, если учесть массовые антибританские волнения в 1919 г. в Северной, Северо-Западной и Центральной Индии. Султан-халиф мог бы своим авторитетом оказаться весьма полезным для сдерживания страстей в Британской Индии.

Д. Ллойд Джордж во время речей индийской делегации умело делал вид неожиданности и потерянности, “почти все время подпирал голову рукой, как бы в состоянии глубокого размышления”, —_ записал не без ехидства член итальянской делегации А. Марескотти.

Однако принстонский профессор тоже умел играть в “две лузы от борта”. Вильсон пару дней пребывал якобы в волнении, был под глубоким впечатлением речей, прозвучавших из глубин Востока о турецком суверенитете, о правах азиатских наций на самоопределение. Он пошуршал многочисленными вариантами решения судьбы Стамбула в своей стальной шкатулке и 19 мая 1919 г. изрек: султана-халифа надо обустроить в Стамбуле на манер Папы Римского в Ватикане, а Франции передать право на заключение с султаном прямого договора, без Лиги Наций. О французском контроле (Вильсон деликатно назвал это “советами” в области экономики и внешних сношений) следовало поговорить отдельно.

Искушенные в больших дипломатических играх Клемансо и Ллойд Джордж дружно восхитились профессорской мудростью президента, но попросили его изложить все это на бумаге. И добились своего. В середине мая заседания “Большой тройки”, по замечанию американского эксперта, были больше похожи на “первоклассную собачью драку”, чем на переговоры руководителей великих держав.

Все они хотели разодрать на куски Малую Азию, рычали друг на друга, но притом все боялись всех: русских большевиков на Севере, турецких националистов в Анатолии, греков в Измире, мусульман во всем мире, да заодно и друг друга. Появлялись проекты — сюжеты с двумя султанами (на юге и на севере Анатолии); возникали проекты “легкого мандата” для США на Анатолию; временного мандата, тоже для США, — на русское Закавказье и на весь Кавказ. Францию и Англию пьянил запах нефти в мусульманских странах, над всеми витал дух соглашения 1915 г. “Сайкс-Пико” — цветные зоны раздела Турции ласкали глаза победителей, тем паче, что “русский кусок” был за ними.

Мудрый Клемансо опомнился первым и 30 мая 1919 г. предложил пригласить турок. Ллойд Джордж поддержал идею немедленно, а Вудро Вильсон несколько заколебался. Тогда Ллойд Джордж пустил в дело балканский фактор.

Он сказал президенту, что с турками надо поговорить напрямую, что есть еще и такая проблема, как вопрос о Фиуме (Риеке) и, если Риеку отдать сербам (“южным славянам”), то не окажется ли лет через пять Россия на берегах Адриатики…

Вильсона эта перспектива заставила содрогнуться, и он категорически заявил, что “Россия будет заперта в Черном море, благодаря тому, что какая-либо другая держава будет владеть Босфором и Дарданеллами”. “Ручной султан” и “управляемые”, лучше сказать, направляемые турки, хорошо напуганные Грецией, в этот момент представлялись “Большой тройке” наиболее удачным выходом из лабиринта межсоюзнических противоречий.

Вот чем объясняется внимание к Дамаду Ферид-паше в начале его речи, нетерпеливое постукивание карандашами по столу в середине и возмущение в конце. Неблагодарные турки требуют имперского суверенитета! Президенту США выдержки и такта в крайне острых ситуациях не хватало. Он негодовал больше всех. Клемансо и Ллойд Джордж предлагали набросать хотя бы краткие условия мира, пока турки в Париже. “Их уже выслушали, — отрезал Вудро Вильсон, — а они обнаружили абсолютное отсутствие здравого смысла… Им лучше уехать”[27].

На прощание турецкая делегация получила ноту от имени держав, в которой содержался надуманный и явно нелепый упрек в том, что турки-османы не имеют способности управлять другими нациями (как будто конференция выбирала управляющего имением). Другое положение ноты — относительно неумения турок “осваивать мирным путем то, что было завоевано с оружием в руках”, — также было демагогическим приемом. За ним можно увидеть идеи Ллойд Джорджа: турки якобы не умеют вести хозяйственную жизнь, и заброшенные пустыни Малой Азии нуждаются в греках и итальянцах, и там достаточно для них места[28].

Обещание в будущем войти в контакт с турецким правительством, когда наступит благоприятный момент, означало не более чем небрежное “прощайте”, перед тем как окончательно захлопнуть дверь за уходящими в небытие османами…

В конце июня 1919 г. Парижская мирная конференция еще несколько раз возвращалась к турецкому вопросу. Однако обсуждение мирного договора было отложено, поскольку оставалось неясным — возьмет ли президент США, наконец, предложенный ему мандат на управление зоной Стамбула и Проливов. В. Вильсон уклонялся от прямого ответа и переводил разговор на будоражившую всех тему укрепления у власти большевиков в России и на неопределенную, нескончаемую проблему итальянских притязаний…

По верному замечанию А.Ф. Миллера (1947), известного российского турколога, которого я не раз упоминал, вопрос о Стамбуле и Проливах, “начиная со второй половины 1919 г., рассматривался Парижской конференцией уже не как окончательно решенный в пользу США, а как проблема, требовавшая изучения”.

3. Наследники предъявляют права

Пока в Париже шли нескончаемые переговоры о разделах османского наследия, в Анатолии набирался сил подлинный правопреемник Высокой Порты — турецкие национальные организации.

На конгрессах революционных организаций кемалистов в Эрзеруме (август 1919) и в Сивасе (октябрь 1919 г.) принимались обтекаемые резолюции о желательности помощи со стороны “незаинтересованной державы”, как подчеркивалось, небольшевистскому движению за спасение Турции; много говорилось о необходимости беспристрастного изучения таковой державой (иногда прямо называли США) положения дел в Анатолии “до произвольной передачи народов и территорий Османской империи по мирному договору”.

Миссии в Анатолию, предпринятые американцами (Кингом-Крейном, Дж. Харбордом, Эд. Брауном), французами (миссия Берты Жорж-Голи и Жоржа Пико), а также англичанами, проводились, как правило, либо в тайне друг от друга, либо с сокрытием итогов. Эти миссии вызывали взаимное недоверие у держав — участниц переговоров — и разочарование у кемалистов.

Белое движение в России к началу 1920 г. уже не имело перспектив. Красная Армия шла к победе. Движение кемалистов крепло. Ставка держав на греческую армию против кемалистов провалилась, равно как и ставка на интервенцию держав Антанты в Россию,

Позиции В. Вильсона в Сенате США оказались подорванными, поскольку его предложение о ратификации Версальского договора 18 ноября 1919 г. провалилось. Парижские мирные переговоры в вопросах, касавшихся судьбы Проливов и Стамбула, материковой Турции с октября 1919 г. фактически шли без участия американцев. Судьба “османского наследства" перешла в руки трех решающих субъектов действия —' Англии, Франции и кемалистского движения, которое с 28 января 1920 г., т. е. со дня принятия парламентом в Стамбуле “Национального обета” — декларации независимости на принципах революционного буржуазного демократизма, фактически контролировало ту часть Малой Азии, вокруг которой шли бесконечные дискуссии в. Париже. Что касается султанского кабинета, то он стремительно терял авторитет, особенно после неловких попыток Дамада Ферид-паши скрыть свое постыдное изгнание с Парижской мирной конференции.

Новый султанский кабинет под руководством Али Риза-паши в ноябре 1919 — марте 1920 г. сосредоточил усилия на противодействии кемалистам, сделавшим своей столицей Анкару, и на создании благоприятных условий расквартирования в Стамбуле и на берегах Мраморного моря дополнительного контингента (высадка 16 марта 1920 г.) английских оккупационных войск. Английские войска, как было провозглашено в подконтрольной оккупантам и султану прессе, вводились “в наказание за нестабильность в Стамбуле и зоне Проливов”.

О каком порядке и о какой “стабильности” могла идти речь, когда в самой взрывоопасной зоне Ближнего Востока периода Версальских мирных договоров действовали три взаимопротиворечивших и соперничавших в ограблении города и окрестностей администрации. Кроме османской (султанской) администрации, в Стамбуле расположились со своими органами управления четыре верховных комиссара (английский, французский, итальянский и греческий), два главнокомандующих (англичанин и француз). Напомним, что еще 11 января 1919 г. из Белграда в Стамбул была перенесена главная квартира Восточной армии Антанты. Упомянутые выше комиссары по одной неделе, по очереди, кроме грека, управляли пороховым погребом с населением около миллиона человек (причем более чем дюжины национальностей), готовых в любой момент к взрыву негодования. «Как еще тут все не перерезали друг друга на той или иной, “французской” или “английской” неделе», — удивлялся корреспондент газеты “The Time" в номере от 3 апреля 1919 г.

Введение дополнительных английских войск в Стамбул в марте 1920 г. должно было перевести в практическую плоскость затянувшийся процесс оформления мирного договора с Турцией. Точнее говоря, в формирование раздела “турецкого имущества".

В такой тональности шли англо-французские переговоры в Лондоне в декабре 1919 г. Произошел сдвиг в постановке вопроса о будущем Проливов, султаната-халифата и Малой Азии. В британском кабинете возобладала позиция тех сил, которые ратовали за подконтрольного Лондону послушного султана-халифа: чтобы его можно было использовать и в остатках Турции, и в связи с управлением действительно многомиллионной массой мусульман в британских колониях, раскинувшихся от запада Африки до Бенгалии, а также и против Советской России. Британские войска в Проливах должны были стать, по мнению вновь занявшего пост военного министра Уинстона Черчилля, постоянным фактором в такой расстановке сил[29].

Во Франции дискутировался вопрос не общего характера: как быть с Турцией, а конкретный — как использовать традиционное влияние Франции, чтобы в Малой Азии создать сильную Турцию, возможно, даже в противовес, по мнению газеты “Le Journal de Paris” (в номере от 3 января 1920 г.), “положению, которое может возникнуть на Босфоре от соприкосновения с прикладом британской винтовки”.

Такой поворот в отношении к Турции в известной мере соответствовал взглядам Совета глав делегаций стран-победителей на способы борьбы с Советской Россией. В январе 1920 г. было принято решение Совета о снятии блокады с портов России и о возобновлении торговли с ней через кооперативы при одновременной поддержке оружием и товарами вооруженной антисоветской деятельности в Закавказье и на западных границах России. При этом методы прямого удушения кемализма и параллельно большевизма отнюдь не исключались.

Как заметил известный политический деятель Ф. Нитти в книге “Европа без мира”, Греция и Польша были краеугольными камнями Антанты. После весенней распутицы 1920 г. должен был начаться “третий поход" Антанты против Советской России. В Измире греческие войска готовились к решительному рейду в глубь Анатолии. Другая греческая армия была нацелена на Адрианополь (Эдирне).

Очевидно, что в этих условиях сохранение султана-халифа и подписание с ним мирного договора приобретали для Антанты значение первоочередных задач.

К тому времени в Европе стал широко известен в переводах “Национальный обет” кемалистов от 28 января 1920 г., который требовал не только предоставить Турции полную независимость в границах Мудросского перемирия 1918 г., но и оградить Стамбул, Проливы и Мраморное море “от какого бы то ни было иностранного посягательства”.

Спустя четыре месяца, 23 апреля 1920 г., в Анкаре открылось Великое национальное собрание Турции, провозгласившее себя всенародно избранным верховным органом власти в стране. Двоевластие — султанский Стамбул, затихший под английским прикладом, и восставшая, воодушевленная первыми успехами Анкара Мустафы Кемаля, — породило в политических комбинациях держав очередную серию предложений.

Одно из них — немедленно разработать проект мирного договора с Турцией. Дело в том, что парижская мирная конференция приняла на своем последнем заседании 21 января 1920 г. основные позиции мирного договора, известного под названием Севрского. Они были вручены турецкой (султанской) делегации, включавшей известных нам Тевфик-пашу и Дамада Ферид-пашу, в Париже 11 мая 1920 г.

Общие черты мирного договора с Турцией были согласованы между Ллойд Джорджем, а также сменившим Клемансо Мильераном и итальянским премьером Ф. Нитти при активном участии Венизелоса на конференции в Лондоне 15–17 февраля 1920 г.

Стамбул и Проливы было решено отдать под фактический контроль Англии при условии, что режим Проливов будет регулировать “международная комиссия с административной и финансовой властью”. Фактически — Компания Черноморских Проливов с весьма узким составом: Англия, Франция, Италия и, “при определенных обстоятельствах”, США.

Стамбул оставался бы не более, чем “султанским Ватиканом”, где султан-халиф имел бы только личную охрану, но ни власти, ни войск.

Границы будущей крохотной султанской Турции проектировались по линии Энос-Мидия (или Чаталджи) в Европе, по границе дашнакской Армении в Анатолии, по реке Джейхун на юге, а далее линия границы шла севернее линии Антеб — Урфа — Джезире-аль-Омар. Все аравийские территории, Сирия, Палестина, Ирак, Эгейские острова, даже зона Измира должны были отойти к державам. Разрабатывалась, кроме того, мощная система европейского военного и финансового контроля над печальными обломками великой империи. Турция вступила в первую мировую войну, имея население 21,5 млн человек при 1.792 тыс. км² территории (после всех потерь в итоге Балканских войн). Если бы вошел в силу Севрский договор со всеми ограничениями, Турция (ее тень!) осталась бы на площади в 400 тыс. км² при 8-миллионном населении.

В апреле 1920 г. в Сан-Ремо (Италия) Англия, заняв место главного распорядителя османского наследства, добилась от союзника окончательного согласия на подписание договора с султанским кабинетом. Тогда-то и отправился в путь торжественно напутствуемый султаном “Восточный экспресс” спецрейсом Стамбул— Париж.,

Турецкая делегация ознакомилась с предложенным проектом Севрского договора, содрогнулась и попросила время для ознакомления с огромным томом в 433 статьи (13 разделов). Экспресс прибыл обратно в Стамбул глубокой ночью, на запасную ветку вокзала и уже без всякого торжества.

Возмущение проектом договора в Турции было всеобщим, если не считать притихшего, согласного на все султанского дворца. Дикарское правительство Мустафы Кемаля объявило 7 июня 1920 г. недействительными все прежние договоры Османской империи; естественно, и речи не могло быть о признании Севрского договора.

Навязать Севрский договор Анкаре можно было только силой. Казалось, для этого были все условия. Из района Измира на восток, в Анатолию наступали греки. В Анталье стояли итальянцы; на крайнем востоке Анатолии решали с оружием в руках свои проблемы закавказские группировки, готовые обрушиться и на турок. Черное море блокировал англо-французский флот. Европейская Турция и зона Проливов со Стамбулом были полностью отрезаны от Анатолии и блокированы Антантой.

Однако разгром кемалистами султанских формирований (“халифатской армии”), сокрушительный разгром греческих интервентов и, конечно, не в последнюю очередь, первое международное признание анкарского правительства (советско-турецкий “Договор о дружбе и братстве" от 16 марта 1921 г.) определили перелом в позиции англо-французской дипломатии.

В феврале — марте 1921 г. была предпринята попытка со стороны дипломатов Англии и Франции, во-первых, нащупать компромиссное решение проблемы признания Севрского договора и султанатом, и кемалистами. Во-вторых, отвлечь Анкару от быстро налаживавшегося взаимопонимания с советскими республиками.

Современная турецкая историография считает, что второе направление было для держав более важным. В последней работе турецких военных историков, посвященной геополитическим воззрениям Ататюрка (1991), отмечено как проявление действительно стратегического уровня предвидение Мустафы Кемаля о необходимости избегать вовлечения в ловушки заманчивых предложений держав в Анкаре в 1921 г.

Держав-победительниц в ходе состоявшихся переговоров представляли: Англию — Д. Ллойд Джордж и Дж. Н. Керзон, Францию — А. Бриан и Бертелло, Италию — Сфорца и Мартино, присутствовали представители Греции и Японии. По свидетельству турецких исследователей, стамбульская делегация в самом начале работы конференции признала, что вторая делегация — от Великого национального собрания Турции — представляет не только кемалистов, но и всю страну.

Первые выступления греческих представителей (премьер-министр Калогеропулос и генерал Сариянис от Действующей армии Греции) свидетельствовали о непреклонном намерении Греции разбить кемалистов и заставить их признать Севрский договор.

Основания для этого, как считал Сариянис, были: 120-тысячная греческая армия против менее чем 60 тыс. партизан-кемалистов, или “насильно завербованных и обманутых”, как он говорил, анатолийских крестьян. Английские и французские эксперты, а среди них были участники боев против турок, как например генерал Таунсенд, предостерегали конференцию от опрометчивых оценок сил кемалистов, отмечая, что речь идет о народном движении. Выступление анкарской делегации было выслушано после этого с гораздо большим вниманием.

Четыре пункта главы анкарской делегации Сами-бея были, по существу, требованием восстановить статус-кво периода до августа 1914 г. Он предложил вернуться к границам Европейской Турции 1913 года, гарантировать интегритет и суверенитет Турции при условии соблюдения свободы судоходства в Проливах, сохранить за Турцией права на военно-морской флот и, наконец, ясно и четко признать капитуляции недействительными.

Четыре пункта Сами-бея отражали непримиримую позицию кемалистов в отношении разгромной сущности Севра, которая была поддержана в широких кругах Анатолии и была личной позицией Мустафы Кемаля.

Популярностью пользовалась тогда у турок лубочная картинка, изображавшая султана в традиционной одежде, его великого везира и воина латника — джебелю, которые вместе с хорошо узнаваемым М. Кемалем и его сподвижниками попирают обрывки с надписью: Севр-договор. Султан при этом пожимает руку Кемалю, а за плечами у обоих величественный вид Стамбула — Босфор, минареты…

Учтя яростное, но не очень убедившее конференцию выступление греческих делегатов, и очень твердое, но выдержанное в достойных тонах большой политики выступление анкарских представителей, лондонская конференция приняла решение смягчить условия Севра. Доступ в Лигу Наций был открыт именно кемалистским силам, а упоминание об изгнании турок из Стамбула и Европы было снято.

Кроме того, было решено создать Комиссию по юридическим реформам с участием кемалистов; создавались условия для сохранения за турками не только Стамбула, но и зоны Проливов; оккупационные войска подлежали эвакуации. Однако в Измире греческие войска сохранялись, и это послужило, наряду с неопределенностью положения в Западной Анатолии, Курдистане и в зоне армяно-турецких контактов, основанием для того, чтобы Анкара отказалась принять смягченные, но все еще кабальные условия мирного договора. Греция также отклонила проект Лондонской конференции.

На этом этапе произошло то, чего Мустафа Кемаль не ожидал. Бекир Сами-бей сделал уступки державам, не санкционированные Анкарой. Он наметил пути к военно-политическому блоку с Польшей и Францией против Советской России. Договорился с представителями Франции и Италии по серьезным экономическим проблемам; с Англией в предварительном порядке об обмене военнопленными и о формах контроля британских консулов за деятельностью турок на территории Анатолии в аспектах (экономического плана), затрагивавших интересы Англии, а также о том, чтобы найти пути сближения с антисоветскими силами на Северном Кавказе. Мустафа Кемаль расценил эти условия как неприемлемые.

Анкарское правительство дезавуировало все соглашения Бекира Сами-бея в Лондоне и подтвердило непреклонную решимость бороться с греческой интервенцией и не признавать Севрский договор. По оценке экспертов из Средиземноморского отдела Главного командования вооруженных сил Турции (1982 г.), опора Мустафы Кемаля в 1921 г. не на англо-французские предложения, сулившие немедленные, но краткосрочные выгоды, а на договоры с Россией, с Афганистаном (и, добавим мы, с Бухарой) и на последовательную стратегию отказа от неравноправных соглашений обеспечила Турецкой республике выигрыш геополитического характера.

Д. Ллойд Джордж мог сколько угодно негодовать. Он проклинал несчастную обезьянку, укусившую за палец греческого короля Александра, от чего тот вскоре скончался, а в Греции во главе “героического, но безрассудного марша по ущельям Малой Азии” оказался “полупомешанный греческий главнокомандующий, подлежавший, — как бранился Ллойд Джордж, — медицинскому освидетельствованию”. Он ругал негодников-французов, подписавших в Анкаре 20 октября 1921 г. сепаратный договор с кемалистами и тем самым прекративших состояние войны Франции с Турцией и, следовательно, вышедших из числа участников Севрского проекта раздела турецких владений. Он негодовал по поводу серии договоров Анкары с Грецией, Арменией, Азербайджаном и Украиной (13 октября 1921 г., 2 января 1922 г.). Все было тщетно.

20 сентября 1922 г. Генеральный штаб греческой армии, последней надежды Антанты на удачный раздел “османского наследия", издал идеально отражавшее ситуацию своей краткостью коммюнике: “Операции в Малой Азии закончены".

Интервенция против кемалистов окончательно провалилась, наследство Османов было в руках законных наследников.

Правда, возник еще один так называемый Чанакский кризис (сентябрь 1922 г.), когда кемалистские войска создали непосредственную угрозу дислоцированным в зоне Проливов и Европейской Турции англо-французским войскам. Однако М. Кемаль проявил достаточно здравого смысла и удержал своих командиров от решающей атаки, в которой они, конечно, были бы победителями, но молодое турецкое государство оказалось бы под угрозой массированного вторжения войск Англии и Франции. В Лондоне, и особенно в Париже, тоже возобладали методы мирного соглашения с быстро усиливавшимся прямым наследником османского наследства.

Д. Ллойд Джордж тогда скептически заметил, что в турецкой политике Антанты от “Севра до Муданьи происходило отступление. От Муданьи до Лозанны — повальное бегство”. Так ли это?

3—11 октября 1922 г. в тихом зеленом городке Му-данья верховные комиссары Англии, Франции и Италии встретились с личным представителем Мустафы Кемаля, с овеянным славой спасителя отечества Исмет-пашой (Инёню), который кроме военных чинов получил должность министра иностранных дел. Греки прибыли с опозданием, и их никто в сущности не замечал; переговоры шли с победителями-кемалистами. Проливы, Стамбул и Восточная Фракия были возвращены туркам, но туркам-кемалистам.

Антанта потерпела фактическое политическое, а Греция — еще и военное поражение. Многочисленные проекты мирного договора с Турцией годились разве что в стальную шкатулку Вудро Вильсона — для истории.

Окончательное решение турецкого вопроса было найдено на Лозаннской мирной конференции (20 апреля 1922 г. — 24 июля 1923 г.). На сей раз присутствовали все участники великой трагедии, кроме Германии — Англия, Франция, Италия, Япония, Греция, Румыния, советские Россия, Украина и Грузия. Приехал “наблюдатель” от США, было представлено Королевство сербов, хорватов и словенцев (т. е. будущая Югославия). В дискуссии^ Проливах присутствовала Болгария. При обсуждении финансово-экономических вопросов — Бельгия, Португалия, Швеция, Дания, Голландия, Испания. Столь широкий состав участников и обстоятельность обсуждения свидетельствовали о международном признании нового субъекта в решении проблемы мирного договора — Турецкой республики.

Тем временем, по инициативе Мустафы Кемаля 1 ноября 1922 г. Великое национальное собрание приняло закон об отделении халифата от султаната.

Османская империя прекратила свое существование, но не по воле держав, предлагавших десятки вариантов ее спасения или упразднения в зависимости от задач собственной внешней политики, а по волеизъявлению самого турецкого народа. Подлинного и единственного правопреемника “османского наследства”.

Англия оказала последнюю услугу династии Османов. 17 ноября 1922 г. на борту крейсера “Малайя” тайно и спешно отбыл на Мальту в безвестность и забвение последний султан Мехмед VI, с ним уехали члены семьи и несколько стариков-придворных. Уехали в прошлое.

В Лозанне, если судить по документам, никто об Османской империи как политическом субъекте уже не вспоминал. Обсуждали другое — ее долги и территории. Турецкая республика восприняла главное из османского наследства — признание ее государственной независимости и дальнейшей территориальной целостности.

Восточная Фракия, Стамбул, Проливы, зона Адрианополя, Измир, Киликия, Юго-Восток Анатолии, о-ва Имброс, Тенедос (Бозджа-ада), мелкие острова в трехмильной зоне от азиатского побережья Западной Анатолии оставались за Турцией.

Анкара отказалась от османских претензий на Ирак, Сирию, Тансиорданию, Палестину, Египет, Аравию, Ливию, Додеканезские о-ва и Кипр.

Подтверждалось, что фактически отмененные еще младотурками во время войны капитуляции утратили силу.

Сложным путем подсчетов распределялись османские долги между Турцией и балканскими государствами, образовавшимися в результате войн 1912–1913 гг. и войны 1914–1918 гг. Окончательное соглашение по долгам еще предстояло согласовать.

Ограничения для Турции касались государственного долга, фиксированных таможенных пошлин. Нерешенным остался вопрос о Мосуле.

В целом, проблемы мирного договора были разрешены так, как они были поставлены кемалистами в “Национальном обете”. Турция сумела избежать репараций, что было очень важно для ее разрушенной экономики.

Договор в своей части о Проливах предусматривал свободный проход торговых и военных судов через Босфор и Дарданеллы в мирное и в военное время, а равно их демилитаризацию. Стамбульский гарнизон жестко ограничивался. Контроль за режимом Проливов должна была осуществлять Международная комиссия с участием турецкого делегата. Некоторые ограничения по тоннажу военных судов, проходивших через Проливы, должны были сгладить неблагоприятный для Турции вариант решения судьбы Босфора и Дарданелл.

Отдельной конвенцией регулировался обмен населением между Турцией и Грецией, идея о котором была выдвинута еще в 1913 г. Из Малой Азии подлежало переселению до 1,5 млн греков, из Греции — до 0,5 млн турок. Стамбульские греки, о которых так много говорилось в 1919 г., остались на родине — в Стамбуле, в Турецкой республике.

23 августа 1923 г. Великое Национальное собрание Турции ратифицировало Лозаннский договор. Вскоре начался вывод оккупационных войск. 6 октября турецкие войска вошли в старинный город многих народов — Стамбул. Еще через три недели, 28 октября 1923 г. Турция официально была провозглашена Республикой. Прошло несколько месяцев, и последний атрибут Османской империи — халифат — был упразднен (3 марта 1924 г.).

Лозаннский договор держав с Турцией как с правопреемницей Османской империи, провозглашение республики и отделение светской власти от духовной, — все это наряду с международным признанием Турецкой республики, вступившей в равноправные договорные отношения с бывшими османскими территориями в Юго-Восточной Европе и в Азии, означало, что Восточный вопрос, судьба Босфора и Дарданелл и многое другое отошли в сферу исторической конфликтологии. Наступала новая эпоха.