Боснийский ад

Пролог

17 июля 1992 года, г. Завик Стук в дверь был таким громким, что мог разбудить и мертвого. У Джона Рива не было сомнений в том, что это значило.

— Ну, мне пора, — сказал он сыну, откладывая в сторону книгу. По лицу отца мальчик понял, что дело нешуточное, и спорить не стал. Рив поцеловал сына в лоб и устремился вниз по новой лестнице, которую недавно смастерил в доме тестя.

Экрем Абдич уже открыл дверь, впуская пришедших. Их было четверо: Тиджанич, Бобетко, Кехаджич и Филипович. Один серб, один хорват и двое мусульман. Рив знал, кто есть кто, но только потому, что бывал в их домах и разговаривал с ними. Если бы они повстречались ему в толпе прохожих на улице, одетыми, как сейчас, в джинсы и футболки, он не отличил бы их от других незнакомцев. И уж скорее типичным мусульманином выглядел смуглый Тиджанич, чем светловолосый Филипович, отец которого обучал детей толкованию Корана в городском медресе.

— Они здесь, — сказал Тиджанич без предисловий.

Словно подтверждая его слова, в отдалении грохнул ружейный выстрел, потом еще один.

— Сколько их там? — спросил Рив, снимая со стены автомат Калашникова, где он висел повыше, чтобы не добрались дети.

— Я насчитал по крайней мере двадцать семь. Один фургон и три легковушки, все битком набитые.

— Пошли, — сказал Рив. В дверях он остановился. — Только никакой партизанщины, — сказал он семидесятилетнему тестю. — Если станет ясно, что нам не повезло, забирай детей и отправляйся к Жиловичу.

Старик кивнул и сказал:

— Удачи вам.

Четверо мужчин вышли на улицу. Смеркалось. Завик лежал перед ними как на ладони. Солнце заходило за дальний край долины, последними лучами тускло поблескивая на остроконечных черепичных крышах. От мысли, что детям и старикам придется карабкаться в горы, уходя из города, Риву стало тошно.

Хорошо хоть, что лето на дворе. Легкий ветерок продувал долину, но дневная жара еще держалась на улицах. Издалека слышался усиленный мегафоном мужской голос.

— Они все собрались на городской площади, — сказал Кехаджич Риву.

— Сколько горожан к ним примкнуло?

— Те пятеро, что исчезли утром, а кроме них, насколько нам известно, больше никто.

Они ухе находились ярдах в ста от площади; Рив вел их по темной стороне улицы гуськом. Голос доносился все громче, все грознее. Главарь налетчиков требовал, чтобы на площадь немедленно собрали все имеющееся оружие и пригнали все машины, иначе дома ослушников будут сожжены до основания.

При упоминании об оружии Рив мрачно ухмыльнулся. Он знал, что перед прибытием сербов в городе было только семь единиц боеспособного оружия, и пять из них — в руках его группы. Оставшиеся принадлежали бывшим партизанам-мусульманам, старикам, таким, как его тесть. А они-то будут защищать свои дома и семьи до смерти.

Группа из пяти человек подошла к строению, где располагался их наблюдательный пункт и, гуськом пробежав по двору, поднялась по расшатанным ступенькам черного хода. Обитавшие здесь старики, супружеская чета, замахали руками, указывая на зарешеченные окна, выходящие на городскую площадь. Некогда в этом помещении располагался гарем, и окна его были устроены таким образом, что жившие здесь женщины могли смотреть на улицу, оставаясь незамеченными снаружи. Эти окна сослужили Риву хорошую службу.

Несколько сотен людей собрались на площади, большинство из них, подняв головы, смотрели на человека с мегафоном, который стоял на крыше грузового фургона. На нем были широкополая шляпа, солнцезащитные очки и камуфляжное обмундирование; длинная спутанная борода ниспадала на грудь.

На земле рядом лежали два трупа. В одном Рив узнал мэра города, мусульманина по имени Сулейман. Другой, похоже, был его братом.

У противоположного края площади, перед католической церковью, в ряд выстроились легковые автомобили налетчиков. Три «лады-нивы». У одной на борту краской из аэрозольного флакона было выведено слово «резня». Бойцы этого отряда, стоя между легковушками и привалившись к фургону, с презрением посматривали на толпу. Большинство из них были одеты по образу и подобию главаря, хотя двое нацепили на голову нейлоновые чулки на манер грабителей банков, да некоторые носили майки с лозунгом четников «Свобода или смерть», на которых буквы оплетали череп и скрещенные кости.

Вожак закончил свое обращение к толпе и теперь разговаривал с одним из своих подчиненных. Оба глянули на лежащие внизу тела, а затем подозвали одного из тех, на которых были нейлоновые маски.

— Это Косич, — сказал Тиджанич, узнав местного жителя по походке.

Тот выслушал главаря, а затем указал на одну из улиц, ведущих с площади.

— Он объясняет им, где жил Сулейман, — догадался Рив и повернулся к Филиповичу. — Оставайся здесь и наблюдай. Кто-нибудь из нас вернется за тобой, когда управимся.

Остальные четверо, торопливо сбежав по ступеням, выскочили из дома на пустую улицу.

Дом Сулеймана находился на полдороге к разрушенному замку на холме, и они добрались туда за считанные минуты.

Большой дом был пуст. Возможно, Сулейман что-то предчувствовал и увел семью, а может, его домочадцы находились на площади, став свидетелями его смерти. Рив и его люди вошли через незапертый парадный вход и заняли позиции за колоннами между холлом и гостиной.

Сербы прибыли пятью минутами позже. Их было трое и они пребывали в прекрасном расположении духа, смеясь и горланя песни. В руках у них были открытые бутылки, из которых при резких движениях расплескивалось пиво.

— Мне кажется, женщины прячутся наверху, — сказал один.

— Спускайтесь, милашки! — закричал другой.

Рив и его люди одновременно появились из засады и открыли огонь из «Калашниковых». Трое сербов, роняя бутылки, задергались в танце смерти.

Тиджанич, подойдя к телам и убедившись, что все сербы мертвы, собрал оружие.

— Отдам Жукичу и его парням, — сказал он.

— Трое уже пришли, — заключил Рив. — Двадцать четыре пусть еще походят.