Боснийский ад

13

Нена Рив широким шагом целеустремленно шла по городу, в котором она выросла, к дому на холме, где она родилась. С наступлением сумерек туман густел, но, насколько она могла рассмотреть, город практически не изменился. Война не оставила тут никаких шрамов, по улицам гуляли люди, а двое оказались знакомыми. Но она торопливо прошла мимо — меньше всего сейчас хотелось ей останавливаться и вступать в разговоры и объяснения.

В родительском доме огни не горели, но сам по себе дом выглядел как обычно. Она толчком растворила парадную дверь и ощутила на лице тепло обитаемого дома. На задах, в кухне, звучали голоса, детские голоса.

Она секунду постояла перед дверью гостиной, собираясь с духом, затем тронула ручку и шагнула через порог. В свете одинокой керосиновой лампы к двери повернулись четыре лица — отца, матери, сына и дочери. На мгновение повисла тишина, а затем дети хором закричали:

— Мама!

В другом конце города в задней комнате гостиницы «Юность», превращенной в штаб-квартиру милиции Завика, Джон Рив и два его приятеля-офицера сосредоточенно изучали карту.

— Привет, Рив, — донесся от дверей знакомый шотландский выговор.

Рив обернулся с выражением крайнего изумления на лице.

— Господи Иисусе, — сказал он, — а вот и кавалерия подоспела.

Дохерти усмехнулся. Рив хоть и обходился без мундира, но, судя по всему, был жив и здоров. Оружия нигде не наблюдалось, но выражения лиц этих двух молодых людей, карта на столе и карты на стенах... все это походило на штаб подразделения, которое хорошо знало свою задачу. И это даже близко не походило на лагерь Брандо из «Современного Апокалипсиса», хотя Дохерти и готовил себя к худшему.

Мужчины обменялись рукопожатиями, и Дохерти представил Клинка, Криса и Даму. Рив, в свою очередь, представил двух боснийцев. Того, что повыше, серьезного молодого человека с короткими черными волосами и ярко выраженной славянской внешностью звали Датинка Тиджанич. Второго, тоже темноволосого, но с округлым лицом и усами, звали Эсад Кехаджич.

— Так что же вы тут делаете? — спросил Рив.

— Прибыли навестить тебя, но...

В этот момент в дверях появилась Хаджрид-жа, беседовавшая с сопровождавшими ее снаружи.

— Хаджриджа? — сказал Рив, вновь с изумлением уставившись на нее. В последний раз, когда он вицел ее, она была студенткой в джинсах и майке.

— Zdravo, Рив.

— Здравствуй. А как Нена?

— Я здесь как раз затем, чтобы поговорить о ней, — сказал Дохерти. — Она пришла с нами. И прямо двинулась в дом родителей. С ними все в порядке? А дети?

— Прекрасно. С ними со всеми все хорошо. — Рив, казалось, на мгновение оцепенел. — Господи, Джеми, что она тут делает? Как вы все тут оказались?

— Это долгая история. Может быть...

— Схожу-ка я туда, — сказал вдруг Рив. Он схватил пальто и огляделся. — Ребята, устраивайтесь как дома. Эсад, пригляди за ними, хорошо? Я вернусь.

— Здравствуй, Нена, — сказал отец, когда дети наконец предоставили такую возможность. «А он постарел, — подумала Нена, — а мать почти не изменилась». По профессии он был учителем, но, партизаня во время второй мировой войны, а затем долгие годы будучи мэром Завика, жизненное призвание нашел в идее служения партии и Югославии. И крушение всего, за что он боролся и на что работал, явилось для него катастрофой, поняла Нена. Перечеркнутая жизнь.

— Здравствуйте, — сказала она. Года два назад она еще могла бы рассказать родителям о том, что с ней произошло, но только не теперь. Это может оказаться бессмысленным. — Ну, что здесь происходит, папа? — спросила она отчасти для того, чтобы увести тему разговора от себя.

— Мы сражаемся с ними, вот что происходит, — сказал отец. — Твой Рив просто великолепен, Нена. Если бы не он, страшно и подумать, что бы здесь произошло.

Должно быть, на ее лице отразилась ирония, поскольку отец бросил на нее обиженный взгляд.

— Это хороший человек, — упрямо сказал он.

— Я знаю, — сказала она.

— Так почему же...

Ее спасло прибытие самого этого хорошего человека. «Редко мне приходилось видеть такую растерянность в его глазах», — подумала Нена, вставая и через силу обнимая его.

— Ну как ты? — спросил он.

— Прекрасно. Устала. Рада видеть их, — сказала она, обнимая детей. Те смотрели настороженно, явно, памятуя о тех частых спорах, которые возникали, как только отец и мать встречались.

— С тобой в самом деле все в порядке? — спросил он.

— Я просто вымоталась. Поход оказался трудным. — Теперь, когда она убедилась, что все живы и здоровы, Нена хотела только одного — спать. В настоящей постели и долго.

А в гостинице «Юность» Эсад приготовил гостям самый лучший кофе из тех, что угощали их после отъезда из Англии. Они прихлебывали его с благодарностью, радуясь тихому месту и возможности вытянуть ноющие ноги. Хаджриджа между тем завела оживленный разговор на родном языке с серьезным Тиджаничем, а Клинок разрывался между радостью за нее, оказавшуюся дома, и легким припадком ревности. «А ведь из ее глаз пропала какая-то темнота», — подумал он. Она выглядела такой естественной, и он задумался: «Интересно, ожесточилась ли она после месяцев, проведенных в антиснайперском подразделении, или ей удалось оградить душу от всего этого».

И туг он подумал о том, что же с ним сделали годы, проведенные в армии. Он знал сасовцев, которые не смогли соответствовать предъявляемым к ним требованиям. Те просто решали, что такая жизнь не по ним, и уходили. Были и такие, которые превращались в механизмы. Он же никогда не чувствовал желания последовать примеру тех или других. Он защищался тем, что ни к чему не относился чересчур серьезно. Хотя, например, Дама считал такой подход опасным. Если тобою овладели такие ощущения, то надо просто уходить и заниматься другим делом.

И тем не менее он не потерял себя. И у него было такое ощущение, что она тоже. Если только...

— Тут есть кафе, — вдруг сказала Хаджрижа по-английски. — Оно открыто, там подают еду и напитки. Недалеко отсюда. Не то чтобы бифштексы и роскошное вино, вы понимаете, но зато играет музыка.

— Я бы лошадь съел, — сказал Клинок.

— Вероятно, именно, кроме нее-то, ничего в меню и нет, — сказал Крис.

Они посмотрели на Дохерти.

— Ступайте поешьте, — сказал КГ. — Я подожду, пока Рив вернется.

На улице уже сгустилась темнота, туман крепко прилип к долине, так что идти в нужном направлении можно было только одним способом. Хаджриджа вцепилась в руку Клинка.

— Образуем цепочку, — сказала она, и они взялись за руки.

Крис вспомнил игру, в которую они играли в школе.

Хаджриджа безошибочно провела их по одной улице, затем по другой, в сумраке маячили здания, и наконец тусклый свет возвестил о прибытии к пункту назначения. На стеклянной двери, выделяясь на фоне внутреннего желтого освещения, виднелись слова «Кафе Рене».

— Вот тебе на! — воскликнул Клинок.

За стойкой бара на почетном месте висел плакат «Алло, Алло». Трое англичан вытаращили глаза.

— На югославском телевидении это один из самых крутых хитов, — пояснила Хаджриджа. — Как и «Фуллз энд Хосиз». Милые мальчики и озорные девочки, — добавила она беспричинно.

Когда они появились в кафе, тут было пусто, но меню поражало воображение, предлагая сыр и пиво, а прибытие англичан словно явилось пусковым моментом для лавины клиентов. Правда, пиво отпускалось строго по две бутылки на клиента, но этот факт никак не влиял на установление дружеской атмосферы. Мужчины и женщины, молодые и старики, собираясь в группы и попарно, с радостью примыкали к любому разговору. Клинок был единственным сыном у родителей, но тут он ощутил теплую обстановку большой дружной семьи.

— Здесь так всегда и было, — сказала Хаджриджа, обдавая дыханием щеку Клинка.

С плаката на него таращился Рене.

— И пусть всегда будет, — пробормотал Клинок.

Рив вернулся в гостиницу успокоенным. Он не удивился, застав там Дохерти.

— Да, Джеми, вот так сюрприз, — сказал он, закуривая сигарету и выпуская дым в потолок.

— В общем, да, — согласился Дохерти, отмечая, что Рив за прошедшее время почти не изменился.

— И, надо полагать, это не совпадение, что вы с Неной прибыли вместе. Ведь не столкнулись же вы случайно на вокзале в Сараеве?

Дохерти улыбнулся, но не очень весело.

— Ей пришлось тяжело, Рив. Действительно тяжело.

Рив затянулся.

— Но вообще-то Сараево приятный город, — спокойно сказал он. — И она мне ничего не рассказывала. Итак, почему вы здесь?

— Чтобы проконтролировать тебя, — прямо сказал Дохерти. — Наше любимое правительство со всех сторон получает пинки из-за некоего сумасшедшего британца, окопавшегося в холмах Боснии...

— Ты шутишь. Да какое до всего этого дело Джону Мэйджору? Такое ощущение, что всем этим ублюдкам просто наплевать на то, что происходит здесь.

Дохерти посмотрел на Рива.

— К тому же ты служащий их армии. Может, им и наплевать на Боснию, но вот этот факт их не может не волновать.

Рив усмехнулся.

— А ты им скажи, что я подал в отставку. Скажи, что я принял боснийское гражданство и потому вынужден выступить на защиту отечества как и любой другой босниец.

— Так оно и есть?

— Ты опять шутишь. Ну как я могу это сделать? По почте? Или по телефону?

— Ясно.

— Но все равно не могу поверить, — продолжал Рив. — Они направляют сюда тебя и еще трех парней, только чтобы вы попросили меня вести себя потише? Да это все равно, что заслать группу к Саддаму Хусейну с задачей выкрасть его туалетную бумагу.

— Нас направили не затем, чтобы мы посоветовали тебе вести себя потише, — спокойно сказал Дохерти. — Нас направили выяснить, что здесь происходит.

Рив затушил сигарету, подошел к буфету и достал бутылку и два стакана.

— О’кей, — сказал он, скручивая крышку и наливая две внушительные порции сливовицы. — Я расскажу тебе.

Дохерти откинулся в кресле и хлебнул сливовицы. «Неплохо».

— Ты знаешь, почему я вернулся сюда?

— Повидаться с детьми.

— А ты знаешь, что мы с Неной разошлись?

— Угу.

— Так вот, когда я приехал сюда, чтобы повидаться с ними, она на это время решила съездить в Сараево, но из-за войны не смогла вернуться. Да и не хотела, если уж говорить прямо. Врачевание всегда было делом ее жизни, и она знала, что даже если я уеду, то за детьми присмотрят ее родители.

— Почему же ты не уехал?

— Появились сербы, как и повсюду. Только мы дали отпор этим ублюдкам, весь город поднялся, включая и местных сербов. И мы вышвырнули их отсюда. Мы понимали, что они предпримут еще попытку, поэтому соответствующим образом организовались, подумали, как защитить город, как выжить в осаде. А у меня у одного был опыт в таких делах. Я не мог уехать.

— И ты стал «Командиром».

— Это не просто название. Некому было больше командовать. Более того, я был англичанин, поэтому не могло быть споров на тему, кто руководит — серб, хорват или мусульманин. — Рив улыбнулся. — Я стал чем-то вроде мини-Тито, — сказал он. — И я неплохо поработал.

— Не сомневаюсь. Это ты распорядился взорвать мост за городом?

— Да, в целях предосторожности. Даже превосходя нас численностью, сербы не могут угрожать нам реально с той стороны долины. А мы взорвали мосты и дальше вниз по реке, так что они ничего не могут переправить. Они могут попытаться обойти нас, как это сделали вы, но там нет дорог и укрытий и не из чего эти укрытия построить. Так что артиллерию они там не могут установить.

— Что же они предпринимали?

— После первого визита они оставили нас в покое на неделю, затем попробовали застать врасплох ночью. Мы убили человек двадцать, и после этого они затихли на пару месяцев. Правда, блокировали долину с обоих концов, чтобы никто — ни сюда, ни отсюда. Это было в августе, и в городе был приличный запас продуктов, но мы начали думать, как нам пережить зиму. На дрова мы могли бы вырубать деревья вокруг города, но для наших генераторов нужен бензин, а с ним было туго. Поэтому, — он поднял вверх ладони, — нам пришлось приворовывать.

К тому времени я уже запустил неплохую тренировочную программу. Она основывалась на том, чему мы обучали дофаров в Омане, помнишь? Когда ребята подучились, я взял некоторых из них на разведку, и мы обнаружили местное бензохранилище сербов в Сипове. Увести пару цистерн было делом несложным — хранилище плохо охранялось, — и нам даже удалось обманом миновать их блок-посты на дороге. Здесь можно довольно далеко уехать, если распевать соответствующие песни и носить нужные татуировки. — Рив усмехнулся, вспоминая. — К тому же трети наших ребят не было нужды притворяться — они на самом деле сербы.

Дохерти усмехнулся в ответ, облегченно расслабляясь. Рив вовсе не походил на человека, у которого под влиянием разгулявшегося вокруг сумасшествия поехала крыша. Более того, насколько Дохерти мог судить, из всех встреченных с момента приезда в Сплит Рив казался наиболее отдаленным от всего происходящего человеком.

Рив налил еще по порции сливовицы и закурил следующую сигарету.

— С оружием дело тоже обстояло не больно весело, — сказал он. — У нас много автоматов Калашникова, есть пара минометов, которые мы позаимствовали у сербов, но совсем мало пулеметов и под обрез взрывчатки. К счастью, в городе оказался бывший офицер югославской армии, хорват, который прямиком привел нас к арсеналу в окрестностях Ливно. Хорватская армия изошла мочой, когда мы сперли половину их артиллерии, а что толку? — Он рассмеялся. — Но основная проблема состояла в том, чтобы затащить все это барахло обратно в горы. Мы не думали, что сербы дважды купятся на один и тот же блеф, но оказалось, среди них столько наркоманов, что они и внимания на нас не обратили. Должно быть, наслаждались какими-то галлюцинациями, когда мы проезжали мимо.

— А как тебе удалось заставить изойти мочой боснийское правительство? — спросил Дохерти. — И ООН?

— А, тут пришлось немного рискнуть,

— признался Рив. — Мы украли у них партию груза, в основном продуктов.

— Что?!

— Джеми, ну у них же много, почему же не поделиться? Это случилось как раз тогда, когда они стали пользоваться дорогой на Купрес, чтобы подвозить снабжение к Витезу. Эти идиоты оставили ключи в замке зажигания, когда расположились на обеденный пикник. Они бежали за нами, наверное, с четверть мили, требуя вернуть машину.

Дохерти засмеялся.

— Я разговаривал с командиром в Витезе, он почему-то не упомянул об этом факте, — сказал он.

— И неудивительно, — сказал Рив. — Вряд ли это добавит славы чеширцам, не так ли?

— А боснийское правительство?

— Мы позаимствовали в Бугойно одну из их бронемашин. Правда, это не последнее достижение военной техники, боюсь, что его оставила здесь еще Красная Армия в 1945 году. Но работает. Мы просто проехали на нем сквозь сербский блок-пост — я действительно имею в виду «сквозь», — задраив все люки. Они даже не знали, что делать, наблюдая, как бронемашина, не обращая ни на что внимания, таранит их любимые «тойоты». — Он отхлебнул сливовицы. — Нравится мне это пойло. Так на чем мы остановились?

— На краже бронемашины.

— А, да. Я вообще не понимаю, как может возмущаться боснийское правительство, когда мы за них же выполняем их работу. Они должны бы нас всем ставить в пример. Изетбегович любил говорить, что Босния преисполнена ко всем братской любовью и терпимостью, пока сербы не покончили с этой ерундой. Я не знаю, сколько в его высказывании выдается желаемого за действительное, но Завик как раз та самая Босния, которой она и должна быть. У нас живут сербы, мусульмане, хорваты, евреи и даже несколько албанцев, и, можешь поверить, все уживаются друг с другом. Можешь завтра утром прогуляться по городу — и увидишь мечеть, православную церковь и католическую — все на одной площади, и все действуют.

— А что насчет тех сербов, что вне стен города? — поинтересовался Дохерти. — Они так и держатся от вас подальше?

— Да нет, они что-то там себе замышляют. И они более или менее плотно окружают нас. Рано или поздно они подтащат артиллерию на горы и начнут обстрел. Бели им так уж нужны эти хлопоты. Надеюсь, что не очень нужны. — Рив сделал последнюю затяжку. — Разумеется, всегда есть риск, что наше мирное существование прервется.

— Не хочу скрывать, — спокойно сказал Дохерти. — Я тоже смотрю не слишком оптимистично на возможность примирения. За неделю, что я провел в этой стране, я насмотрелся такого, что до смерти мне будет сниться.

— Например?

Дохерти рассказал ему о деревушках в горах, о госпитале в Сараеве, о женщинах в Вогоске.

— А там-то что вы делали? — спросил Рив.

Дохерти обругал себя за неосторожность, но решил не отступать.

— Спасали Нену, — сказал он.

Рив уставился на него помрачневшим взором.

— О Господи, — сказал он.

— Она недолго там пробыла, — сказал Дохерти, понимая, насколько нелепо это звучит.

Рив медленно поднялся.

— Я должен быть с ней рядом, — сказал он. — Я...

— А может, стоит подождать, пока она сама придет к тебе, — мягко перебил его Дохерти, не зная, придет ли она.

В четверти мили от этого места Нена лежала на свой детской кроватке в доме на холме, свернувшись, как зародыш в чреве матери, и не имея сил даже заснуть. Мысли кружились безостановочно, и не было желания остановить их. Это походило на сон наяву, на единую картину из разных сцен и людей.

Вот Дохерти на их свадьбе, все еще обращающийся с Исабель, как с инвалидом, а вот Рив в день, когда родился сын, сам похожий на мальчишку, такой юный и гордый, а вот мертвые тела у стены, мужчина и женщина и двое детей, а вот она в гимнастическом зале в Вогоске, где волнами скорби то затихает, то усиливается плач.

«Будешь ли ты той же самой?» — спросил чей-то голос, и она ответила сердито: «Нет, конечно же, нет!» — и на минуту стало тихо, молчали снег и голубое небо. Затем тот же голос спросил: «А будешь ли ты снова счастливой?» — и она сказала: «Да-да, я обещаю!» — и она тут же подумала, а сможет ли выполнить это обещание?

Им отвели комнаты в гостинице, и Хаджриджа выбрала себе место на первом этаже.

— Клинок, можно с тобой поговорить? — спросила она, зазывая его.

— Конечно, — сказал он, удивившись, но загоревшись надеждой.

Она захлопнула за ним дверь в комнату и застыла на месте, не говоря ничего, просто ожидая.

«В полумраке она выглядит такой серьезной, — подумал он. — И такой печальной». Он склонился вперед и поцеловал се в губы, почувствовав, как руки ее обвивают его шею, а тело прижимается к нему.

Поцелуй затянулся на несколько минут, а затем, продолжая целоваться, они начали избавляться от курток, шапок и ремней. Скидывая обувь, они добрались до узкой кроватки, медленно освобождаясь от арктического одеяния, затем улеглись, полуобнаженные, не обращая внимания на холод. Он поцеловал ее в грудь и поднял лицо. В полумраке он мог лишь различить ярко сияющие, темные взволнованные глаза.

Они занимались любовью так, словно никогда до этого им не доводилось оказываться в такой ситуации, а потом устало заснули.

Вскоре после рассвета, когда они переплелись в третий раз, окно разлетелось вдребезги вслед за ужасающим звуком разрыва.

Первый сербский снаряд упал на Завик.

Они проворно выскользнули из-под осыпанного осколками стекла одеяла.

— С тобой все в порядке? — спросил Клинок, прижимая к себе ее обнаженное тело.

— Да, — ответила Хаджриджа. Она дрожала, но не от холода.

— Вот это мы дали, — пробормотал Клинок, — даже стекла разлетелись.