Бриллиантовый маятник

11

Не будет большим преувеличением сказать, что дом Лабазникова в Мучном переулке знала каждая местная собака. Это была многоквартирная 6–ти этажная громадина, в которой с подъёмом на каждый этаж потолки делались пониже, оконца — поуже, а плата за наём — поменьше. Верхний этаж этого доходного дома представлял собой совсем тесные, с низкими наклонными потолками мансардные помещения, в которых летом было ужасно жарко от накалявшейся на солнце железной крыши; зимой же они промерзали почти насквозь, до инея на стропилах. Если в Париже мансардные помещения с их прекрасным видом на город являлись пристанищем богемы, то в Санкт — Петербурге в таких конурах ютились по преимуществу неимущие студенты.

Шумилов без труда отыскал местного старшего дворника и, вручив тому 5 копеек «на пиво», попросил того указать, где проживает Варварина. Дворник обрадовлася пяти копейкам, разгладил морщины на лбу и с готовностью указал Алексею Ивановичу на парадный подъезд. Тем не менее 4–й этаж говорил сам за себя: его обитатели явно не относились к хорошо обеспеченному слою населения. Подойдя к обшарпанной двери, Шумилов услышал доносившееся из квартиры пение и звуки расстроенного фортепиано. Он хотел было позвонить, но увидел, что вместо колокольчика болтается оборванный конец веревки. Тогда он просто — напросто пару раз стукнул кулаком в дверь. Послышались скорые шаги, дверь распахнулась, и на пороге предстало странное существо — Шумилов даже отшатнулся — настолько вид открывшей женщины был неожиданным. Судя по тощенькой миниатюрной фигурке, это была представительница прекрасной части человечества. Но сделать какое — либо заключение о её возрасте не представлялось возможным, ибо лицо дамы было намазано мелом или белилами, контуры глаз нарисованы черным, а губы — алым. Примерно так рисуют себе лица клоуны в цирке. В рыжих волосах женщины можно было видеть папильотки по всей голове. В довершение всего, открывшее дверь существо было облачено в несвежий стёганый халат с залоснившимися рукавами и турецкие туфли без задников с острыми, загнутыми вверх носами, на босу ногу. В целом, внешний вид дамочки можно было бы счесть забавным, если только он не был нелепым.

— Ну — с, и что…? — спросило существо смешливым голосом.

Пение, доносившееся из комнаты, прервалось смехом, а потом женский голос спросил:

— Галочка, ну ты скоро?

— Моя фамилия Шумилов. — представился Алексей, — Могу я видеть Варварину Галину Яковлевну?

Женщина в халате кивнула:

— Уже видите.

Приглашения пройти в квартиру не последовало.

— Я к Вам по приватному делу… — Алексей Иванович взял паузу, ожидая, что собеседница догадается увести его с лестницы.

— По какому — какому делу? — она засмеялась. Обхождение Шумилова, видимо, её чрезвычайно развеселило.

— В связи с продажей Вами 2 недели назад протезисту Фогелю золотого лома…

— Что — о?! Да вы что, смеетесь? — женщина сама зашлась заливистым смехом, — Уверяю Вас, что ничего такого я господину Фогелю не делала, поскольку 2 недели назад я была в Красном Селе, у меня там ангажемент был на весь август. Вот так… Только вчера вернулась.

Тут её, похоже, что — то торкнуло, она довольно бесцеремонно взяла Шумилова за рукав и втянула в прихожую:

— Ну — ка, заходите — ко, к нам, заходите!

Из комнаты выплыла еще одна женщина — полноватая, тоже в стёганом шёлковом халате и с японскими спицами в неряшливо подобранных волосах.

— Галочка… — увидев Шумилова, она осеклась, — у тебя гость, — она бросила многозначительный взгляд на подругу, — Такой мужчина!.. познакомь же нас!

Шумилов был подхвачен под руки и почти внесен в небольшую комнату, обставленную скудно и на редкость безалаберно: на ломберном столике стояли остатки позднего завтрака, ширма и кушетка были завалены ворохом разноцветной одежды, повсюду виднелся папиросный пепел и следы свечного воска.

— Марго, я не могу представить тебе этого милого галантного мужчину, поскольку совершенно не запомнила его аккредитацию, — Варварина оглянулась к Шумилову, — Вы не будете столь любезны, чтобы напомнить, как Вас зовут? Память на имена — моя слабость. На самом деле… ха — ха — ха… женских слабостей у меня гораздо больше, но эта — самая заметная!

Шумилин назвался ещё раз.

— Представляешь, Марго, господин Шумилов утверждает, будто 2 недели назад я была у какого — то протезиста… не помню фамилии… поскольку память на имена — это моя… ха — ха… женская слабость, — тараторила Варварина.

— Как? Теперь у тебя есть ещё и протезист? — изумилась полненькая, — Когда ты успеваешь знакомиться с мужчинами? Твоя жизнь проходит на моих глазах, но о каждом твоём новом мужчине я узнаю совершенно случайно.

— Марго, милая, перестань компрометировать меня в глазах любезного Ивана Алексеевича…

— Алексея Ивановича, — поправила её подруга.

— Да, всё равно… в том смысле, что, конечно же, Алексея Ивановича. Спаси меня скорее и подтверди, что я никак не могла 2 недели тому назад посещать загадочного дантиста.

— Нет, нет, господин Шумилов, уверяю Вас, наш Галчёнок была слишком занята в это время. — полноватая подруга явно относилась к маленькой покровительственно, и усвоила себе роль старшей и опытной руководительницы. Упоминание о «занятости» вызвало новую вспышку веселья, и обе дамы засмеялись. Шумилов подозревал, что слово «занятость» несло в себе самый скабрезный подтекст.

— Где же Галина Яковлевна находилась две недели назад? — поинтересовался Шумилов.

— Нашего Галчёнка в городе не было и быть не могло, — пустилась в объяснения полнотелая подруга, — Мы служим с ней вместе в одном театре, ха — ха, так можно сказать. Даже квартиру на двоих снимаем. Кстати, меня зовут Марго, нам пора познакомиться, — сказала она томно и сунула в нос Шумилову руку для поцелуя. — Две недели назад мы были в Красном Селе, там кафе — шантан нас ангажировал на целый месяц, ха — ха… Вы в курсе, что весь Свет, вся Гвардия были там на летних маневрах? В августе вся столица переезжает в Красное. Ха — ха, ну и мы туда же! Наши конногвардейцы…

— Марго, не слова больше, прекрати меня компрометировать в глазах нашего нового друга! — завизжала Варварина.

— Ах ну да, как я могла ошибиться, конечно же, не конногвардейцы, а кавалергарды патронировали наш скромный шантан. Так что, господин Шумилов, можете не сомневаться: у нас было оч — чень много работы. И только сейчас мы смогли освободиться от весьма утомительного мужского внимания. Со вчерашнего вечера мы отдыхаем и у нас… у нас всё ещё остаётся мадера. Галчёнок, где наша мадера, давай скорее угостим господина Шумилина.

Галина скрылась в дальней комнате и через секунду вернулась с запечатанной бутылкой мадеры и бокалами.

— Нет — нет, благодарю за радушие, но мне сегодня предстоит много беготни по городу, — стало было отнекиваться Алексей, но Галина его прервала:

— Господин Шумилини, после маневров в Красном Селе в нашем кафе — шантане говорят так: «враг должен быть уничтожен залпом! Пленных не брать, капитуляция не принимается». Я вижу по Вашим глазам, что Вы настоящий герой осады Плевны, хотя, видимо, сами ещё об этом не догадываетесь. Уничтожим врага вместе, я Вам помогу!

Шумилов решил уступить женской настойчивости, тем более, что совместное распитие мадеры служило прекрасным поводом для расспросов.

— Скажите, Галина Яковлевна, а у вас есть клетчатая юбка и чёрная сумочка с костяными ручками? — поинтересовался он, разливая вино по бокалам.

— Какие странные вопросы Вы задаете одинокой женщине, Алексей Иванович, — не давала подруге вставить даже слово затараторила бесцеремонная Марго, — ну при чем здесь юбка в клетку? Гораздо интереснее что под…ха — ха — ха… Уверяю, Вы были бы поражены необычностью открывшейся картины… ха — ха — ха…

Женщины захохотали прямо — таки истерично.

— Да и нет вовсе у меня такой юбки! — сквозь смех проговорила Галина, — Да я, знаете ли… люблю, чтоб оборки и рюши. А клетку не ношу из принципиальных соображений, — она подавилась новым приступом смехом, при этом черные полукружья её глаз превратились в полосочки, а рот растянулся во все лицо. «Того и гляди слезы брызнут, — подумал Шумилов, — что она тогда станет делать со своим накрашеным лицом?» Женщины вроде бы не казались сильно пьяными, но производили впечатление совершенно неадекватных людей.

— А насчёт сумки? — напомнил свой вопрос Шумилов.

— Сумка? Так вы сумку ищете? нет у меня такой сумки… Но я знаю, у кого есть и сумка, и клетчатая юбка именно такие, как вам надо. Была у меня одна подруга, ну, не подруга даже, а так — знакомая, мы с ней вместе в больнице лежали. Помнишь, Марго, в конце апреля, когда я 2 спектакля пропустила?

— Помню — помню, расскажи господину Шумилину, как в этой больнице тебе первый раз довелось попробовать морфин и что из этого вышло… ха — ха — ха.

Последовал новый взрыв хохота, причём Галина, не справившись с собою, сползла со стула на пол, держась руками за живот. Ситуация была явно ненормальной: Шумилин в происходящем не видел ничего смешного и даже не улыбался, а женщины буквально задыхались от смеха.

— У неё как раз была такая, черная, с костяными ручками сумочка, — преодолев, наконец, приступ смеха продолжила свой рассказ Галина, — Я ей ещё советовала, говорила, зачем тебе эта сумка? из этих костяных ручек можно отличные украшения сделать — браслет, серьги — модный гарнитур получится. И даже ювелира хорошего предлагала, а она… нет, не понимают люди своей выгоды! — с сожалением протянула кафешантанная дива.

— И как же звали эту вашу подругу? — спросил Шумилин.

— Да не подругу, а знакомую просто, — поправила его собеседница, — Звали её Катя, Екатерина Верейская. Она такая несчастная, такая несчастная! Ах..! Она дочь князя Верейского, но её в детстве похитили — да, такое случается у людей благородных — и родители долго не могли её найти, да так и умерли. Представляете, у неё жених был — князь, миллионщик, красавец, её любил до беспамятства. («Прям как наши кавалергарды», — буркнула Марго) И надо же — прямо перед свадьбой с ним случается страшное происшествие — он на охоте падает с лошади — и ах! бьётся насмерть!

«Глупость какая — то, совершенно в духе французских романов», — подумал Шумилов, но вслух этого, разумеется, не сказал, а, напротив, изобразил на лице сочувственное изумление.

— Да, таковы трагические удары фатума, — совсем уж театрально произнесла Галочка. «Из какой — нибудь пьесы», — подумал Алексей Иванович, — «Не достаёт только заламывания рук».

— И что же Ваша знакомая? Как она перенесла утрату? — спросил Алексей Иванович у примолкнувшей было рассказчицы.

— О, ужасно, ужасно! Она ходила по палате как самнамбула, она потеряла всякий интерес к жизни! У меня тоже тогда был… сложный период…

— У нашего Галчёнка приключился нервный срыв, — воспользовалась замешательством подруги Марго, — Артисты так ранимы! При наших эмоциональных нагрузках это совсем неудивительно! Мы, актрисы, просто сгораем в горниле страстей! Мы как сосуды, наполненные…

— А как выглядела ваша подруга? Она, наверное, красавица? — подначил Алексей Иванович. По опыту он знал, сколь нестерпима для женщины, жаждущей нравиться, похвала в адрес другой женщины.

— И вовсе нет, она хоть и стройна и миниатюрна, как я, но у нее нет моих роскошных каштановых волос («Скорее рыжих», — отметил про себя Шумилов) и моей алебастровой кожи.(" Уже ли эти карикатурные белила она называет алебастровой кожей?» — мысленно съехидничал Алексей). Поглядите — ка, её даже загар не берет! — актриса горделиво задрала рукав халата, обнажив костлявую руку до локтя. — А она такая… смуглая, чернявая, на еврейку похожа. Или армянку. И волосы черные, и глаза.

— Скажите, Галина Яковлевна, а вы общались с ней после больницы?

— Да, она приезжала потом ко мне несколько раз, в мае. А летом у нас в театре отпуск, и мы все разъезжаемся по разным ангажементам, иногда в летнюю антрепризу пригласят… Одним словом, с июня я с ней не виделась. Да оно, может, и к лучшему. Знаете, говорят, бывает дурной глаз? Как посмотрит такой глаз на человека или на предмет, и обязательно с ними что — нибудь эдакое нехорошее приключится. Дурной глаз должен быть обязательно черным. Так вот, мне кажется, у этой Екатерины Верейской как раз такой, — Галочка даже трагически понизила голос и перешла на громкий шепот, казалось, она старалась напугать саму себя.

— Да неужто?! — встряла Марго, — Выпьем ещё, наливайте скорее, герой осады Плевны!

— А вот ты прикинь, Маргоша! Помнишь, был у меня халат красного атласа, с павлином? Его эта самая Катерина расхваливала и примеряла на себя. И что же ты думаешь!?

— Что?! — выпучив глаза и, опрокидывая в бездонную глотку очередной фужер мадеры, выдохнула толстотелая дама.

— Разорвался! — победно, всплеснув руками, воскликнула Галочка. — прямо на другой же день!

— Какая сволочь, — покачала головой Марго, — Есть такие бабёнки — это точно.

— Другой пример: сережки золотые, с бирюзой, — продолжала список потерь Галина, — Исчезли! Она их тоже примеряла и всё языком цокала — дескать, хороши. Сама знаю, что хороши. Но с тех пор я их не могу отыскать. Даже мебель отодвигала.

— А, может, это твоя подруга их …того… утягала? — в своей бесцеремонной манере брякнула Марго.

— Да я уж сама подумывала… Но ведь вообще — то это грех — думать на человека без доказательств. А вдруг она ни при чем?

Шумилов слушал этот словесный поток, не перебивая. Он диву давался, как это у дамочек язык не устаёт постоянно молоть столько всякой чепухи. Правда, ему самому эта способность женского организма сейчас оказалось на руку. Но в конце концов он понял, что пора бы уже закругляться, поскольку по мере опустошения бутылки содержательная часть диалога становилась величиной исчезающе малой. Шумилов несколько раз пытался навести разговор на место жительства загадочной Екатерины из больницы, но в конце — концов понял, что узнать её адрес не представляется возможным: Галина сама его не знала. Но вот про больницу она ему, конечно, всё выложила. Оказалось, что шантанная актриса укрепляла своё здоровье в Калинкинской больнице для страдающих венерическими и кожными заболеваниями, расположенной в доме N 166 по набережной реки Фонтанки. Упившаяся мадерой Галина даже постаралась в лицах изобразить все преимущества и недостатки лечения как у молодого, так и у пожилого доктора, но получился сей экспромт у неё довольно мрачным.

Однако, когда Шумилов собрался было уходить, дамы категорически отказались его отпустить. Ему пришлось выслушать длиннющие куплеты из их новой программы, премьера которой оказаалсь намечена на будущую неделю, и дать почти клятвенное заверение непременно посетить сие действо, а после спектакля зайти к ним в гримерную «на бокал шампанского и даже больше». Вырвавшись, наконец, на воздух, Алексей Иванович в полной мере оценил и тишину переулка, и свежесть ветерка, и саму возможность оказаться, наконец, наедине со своими мыслями.

«Итак, что же мы имеем в сухом остатке?» — в который уже раз спрашивал сам себя Алексей Шумилов. Получалось нечто совсем уж невообразимое. Некая дама, лечившаяся от постыдной болезни, знакомится с другой дамой, лечившейся вместе с нею и, по всей видимости, при первом же удобном случае обворовывает её. Ладно, история не нова. Но в затем, совершая по городу необъяснимые разъезды, эта неизвестная дама придаёт себе черты внешности своей обворованной подруги… да, ведь следует допустить, что рыжие волосы на самом деле являлись париком! Ведь Враварина прямо сказала, что «Верейская» была брюнеткой, похожей то ли на еврейку, то ли на армянку. Стало быть, рыжие волосы были таким же элементом маскировки, как и шляпка, то снимаемая, то одеваемая. И смена извозчиков — это ведь тоже элемент маскировки, запутывания следа. Не подлежит сомнению, что разыскиваемая дамочка целенаправленно предпринимала усилия к тому, чтобы максимально затруднить установление своей личности. Она пошла на то, чтобы в книге регистрации дантиста Фогеля записаться под фамилией совершенно постороннего человека, а это уже само по себе образовывает состав уголовного преступления! Очевидно, что загадочная женщина шла на это преступление с единственной целью — замаскировать другое преступление, более тяжёлое. Теперь Шумилов был уверен, что загадочная «Екатерина Верейская» является лицом, появившимся в деле Мироновича вовсе не случайно. Пока было непонятно, как именно приложить её к убийству Сарры Беккер, но вряд ли было простым совпадением то обстоятельство, что погибшая девочка встретила эту женщину за два часа до своей смерти.

Шумилов размышлял о том, что можно было бы, конечно, попытаться отыскать «Екатерину Верейскую» через адресный стол, но кто мог поручиться, что на сей раз эта фамилия окажется подлинной? Один раз эта дамочка уже назвалась «Галиной Варвариной»… Кроме того, дамочки познакомились в таком месте, о посещении которого даже и упоминать не следовало в пристойном обществе. Смешно думать, будто они представлялись друг другу настоящими именами; скорее всего, «Екатерина Верейская» — это всего лишь псевдоним для внутрибольничного употребления.

Но при этом в регистратуре она непременно должна была быть зарегистрирована под своим настоящим именем. Калинкинская больница была местом серьёзным и работала под плотным контролем Врачебно — полицейского комитета. В ней было 12 женских отделений, причём часть из них являлись настоящими тюрьмами, поскольку там содержались принудительно доставленные на лечение. В больнице существовал жёсткий контроль за пациентами: так просто туда не придёшь и оттуда не выйдешь, паспорт обязателен. Если паспорта нет, то лечить, конечно, возьмут, но привлекут полицию и личность всё равно установят. Другими словами, загадочная «Екатерина Варваринская» там должна была назвать своё настоящее имя, вопрос для Шумилова состоял лишь в том, как вытащить эту информацию из регистратуры, минуя официальные каналы?

Главным врачом Калинкинской был Эдуард Фёдорович Шперк, довольно известный врач, не достигший ещё и пятидесяти лет. Шумилов познакомился с ним ещё во время своей работы в прокуратуре. После изгнания из этого ведомства, доставившего Шумилову, впрочем, более славы, нежели позора, отношения их ничуть не испортились, а скорее даже наоборот. Шперк, много лет проработавший в Амурском крае, не понаслышке знал что такое чиновничья косность, а потому, видимо, симпатизировал Шумилову. Но при всём том Алексей Иванович знал: бессмысленно просить Шперка предоставить доступ в больничный архив, для него врачебная тайна была священной. Если Шперк и позволит заглянуть в регистрационные документы больных, то только с санкции судебного следователя, которую, Шумилов, разумеется, никогда бы получить не смог.

Итак?

Когда Шумилов добрался в самый конец Фонтанки, туда, где находилось сие мрачное здание, он примерно представлял как ему следует действовать далее. Калинкинская больница для страдающих венерическими и кожными заболеваниями представляла из себя довольно большое главное здание, построенное в 1832 г. Шарлеманем, и четыре одноэтажных барака за ним. Шумилова интересовало главное здание, на первом этаже которого и находилось регистрационное отделение.

Расплатившись с извозчиком, Алексей зашёл в главный подъезд и, задумчиво глядя себе под ноги, направился мимо больничного сторожа, стоявшего на вахте; затем, точно вспомнив что — то, остановился перед ним и щёлкнув пальцами, спросил:

— Голубчик, скажи — ка, Эдуард Фёдорович меня ждёт? Никуда не уезжал?

— Простите..? — не понял сторож.

— Я спрашиваю, главврач в больнице? Шперк никуда не уезжал?

— Да, главврач у себя… Извините.

— Ничего, — Шумилин сунул ему в карман пять копеек, — Ты главное не спи, неси службу как должнО.

Сторож вытянулся, а Шумилин, всё также задумчиво глядя себе под ноги, двинулся вверх по парадной лестнице. Поднявшись на второй этаж, он благополучно миновал кабинет Шперка и по боковой лестнице спустился вниз, в отделение регистратуры. Там как раз вовсю кипела работа: двое полицейских в полном облачении передавали больничной охране принудительно доставленную на лечение дамочку. Санитары стояли подле, но пока ни во что не вмешивались, поскольку оформление не было закончено. Дамочка же, растрёпанная, с подбитым глазом и притом в стельку пьяная, визжала и ругалась на всех и вся:

— Не трожьте меня, ироды золотопогонные, я сифилитичная, плюну разок — всю жизнь на аптеку работать будете!

— Поговори ещё у меня, курва, — вытащив палаш из ножен, гаркнул на неё один из полицейских, — Сейчас как шваркну по башке, не посмотрю, что баба, вот тогда точно на аптеку работать станешь!

В общем, в регистрационном отделении шла нормальная будничная работа. Шумилов скользнул мимо и, пройдя вдоль ряда пустых окошечек, подошёл к самому дальнему от входа. Там тоже никого не было, и Алексей, дабы привлечь к себе внимание, аккуратно постучал по деревянной перегородке. Видимо, его стук тонул в шуме перебранки, поскольку никто к Шумилову из — за высоченных стеллажей не вышел, и ему пришлось постучать вторично.

Появилась строгая женщина с плотно поджатыми губами и в белом больничном одеянии, недовольно окинула его взглядом:

— Что Вы хотите, молодой человек?

Шумилова давно уже не называли «молодым человеком», видимо, женщина толком его не рассмотрела в маленькое окошечко.

— Извините меня, пожалуйста, мне нужна Ваша помощь. Вопрос очень важен для меня и… моего семейства. Пожалуйста, выслушайте меня, уделите пару минут, — искательно и сбивчиво заговорил Шумилов. Именно так должен был говорить человек, которого он сейчас изображал, — Я сам не из Петербурга, я — из Ростова. В столицу меня привели драматические обстоятельства. Дело в том, что ещё полтора года назад моя старшая сестра сбежала из дома с одним… м — м прощелыгой, сенаторским сынком… Извините, об этом так просто не расскажешь, правда? В общем — то мы её даже не искали, поскольку знали, что побег сей состоялся добровольно. Отец проклял беглянку и… м — м… наверное, был прав. И вот проходит время, и в Ростове появляется дамочка… ну, известного сорта, шантанная певица и рассказывает, что увидела нашу Катеньку… Вы, наверное, догадались… в этой больнице. Сама эта певица родом из Ростова, достаточно хорошо знает нашу семью, так что ошибки тут быть не может.

— Я понимаю Вас, — кивнула женщина; она явно смягчилась, услышав повествование Шумилова, — Вы назовите, пожалуйста, её фамилию и время, когда она здесь была.

— Нет — нет, не так всё просто, Вы меня не дослушали, — запричитал Шумилов, — Катенька сделала вид, будто не узнала эту певичку, даже когда та попыталась с нею заговорить, прикинулась ничего не понимающей, дескать, ошибка вышла. Она назвалась явно вымышленной фамилией «Верейская», поэтому Вам эта фамилия ничего не скажет. Точно также и настоящая фамилия моей семьи — Ярыгины — тоже Вам ничего не скажет, поскольку в столице под этой фамилией Катя не регистрировалась — на сей счёт я уже навёл справки… Вы поймите состояние нашей семьи: мы были в шоке, когда узнали, что Катя лечилась в такой больнице… м — м, уж извините меня, если я задеваю Ваши чувства, поскольку Вы тут работаете… Даже отец простил беглянку! Меня послали в Петербург на розыск сестры, а у меня ни одной зацепки, кроме больницы, понимаете? Я наводил справки в адресном столе — не было в столице ни одной Екатерины Ярыгиной с ростовским паспортом, понимаете? Помогите мне, пожалуйста, я в средствах не ограничем, мне дали все деньги, какие были в доме… Хотите, я Вам заплачу за помощь 20 рублей? Хотите 50? Только не откажите в помощи, я не заню, как её искать и куда обращаться, — клянчил Шумилов плаксивым голосом, как и должен был разговаривать провинциал, соверешенно не ориентирующийся в чужом громадном городе.

— Вы знаете, молодой человек, — вздохнула женщина, — Это, конечно, против всех правил. Ведь здесь люди лечатся от таких болезней… И они, конечно же, рассчитывают на полнейшую конфиденциальность.

— Я всё прекрасно понимаю, я же не соляной столб, но не откажите в помощи, случай — то неординарный. Ну куда я могу обратиться? Ну кто же мне поможет! — Шумилов прекрасно понял, что женщина уже сдалась, просто она ищет дополнительную мотивацию для самооправдания.

— Опишите, пожалуйста, приметы Вашей сестры…

— Рост — 2 аршина, три с половиной вершка (1 м. 57 см.), брюнетка, черноокая, телосложение худощавое, волосы стрижёт, возраст примерно 28 лет. Но Вы же понимаете, если она не по своему настоящему паспорту регистрировалась у Вас, то приметы могут несколько отличаться. В больнице представлялась «Екатериной Верейской», имя — то настоящее и, полагаю, под таким именем она зарегистрирована у Вас.

— Это я понимаю, — кивнула врач, — когда Ваша шантантанная красавица её тут встретила? И, кстати, как зовут артистку?

— Это был апрель этого года, вторая половина. Зовут её Варварина Галина Яковлевна. Она была у Вас недолго — что — то около недели, — Шумилов был уверен, что это именно так, поскольку «Галчёнок», рассказывая о больнице, упомянула о том, что пропустила всего 2 представления. Лечение, стало быть, не продлилось долго.

— Уже хорошо, — кивнула женщина в окошке, — Стало быть, не сифилитичная… Подождите тут.

Шумилов отошёл к противоположной стенке, уселся на скамью, выудил из кошелька 5 «красненьких» и положил в карман. На ожидание он потратил минут 10, не меньше; в регистрационном отделении появились новые люди, вставшие в очередь к окошку у входа, а буйную даму, грозившую плеваться, под руки белые увели вон. Наконец, в окошке появилась та женщина, которую так ждал Шумилин, и поманила его к себе:

— Можно сказать, попадание «в яблочко». В апреле в 8–й палате одновременно с Варвариной Галиной находилась только одна молодая женщина по имени Екатерина. Это была 28–летняя Екатерина Семенова, зарегистрированная у нас как мещанка, проживающая по адресу: дом Швидленда на Разъезжей улице. Она поступила в больницу по направлению частного врача Диатроптова В.Г. для обследования после попытки суицида. На самоубийство её толкало, якобы, функциональное расстройство по женской, так сказать, части. В принципе, никаких венерических или серьёзных кожных болезней при осмотре найдено не было, хотя сама Семёнова признала, что болела прежде гонореей. В больнице провела только 4 дня и, не закончив всех полагающихся процедур, покинула лечебницу. От себя могу добавить, что за ней мужчина приехал и забрал её отсюда. Она очень была рада этому, прямо плакала от радости и руку ему целовала.

— Простите, а откуда Вам это известно? — уточнил Шумилов.

— Паспорт её на время лечения был оставлен тут, у нас. Мы же паспорта удерживаем, чтобы больные не разбежались. У нас — то публика какая! Многих на аркане не затянешь лечиться. Она пришла забирать паспорт и я её наблюдала собственными глазами…

— Ах, ну да, спасибо, что объяснили.

— Маленькая, худющая, волосы черные, сама смуглая. Только глазищами зыркала, — продолжала регистраторша, — На вас — то, кстати, не особенно похожа, даром, что сестра…

— У нас отцы разные, — мгновенно нашёлся Шумилов, — Её отец мне, в общем — то, отчим… Большое Вам спасибо, Вы сделали большое доброе дело!

Он протянул в окошко деньги и быстро направился к выходу.

Дом Швидленда на Разъезжей был обычным доходным домом, где снимали квартиры мелкой руки ремесленники, мастеровые рабочие и студенты. «Этот клоповник — не слишком подходящее место для особы аристократических кровей», — подумал Шумилов, вспомнив рассказ Варвариной о похищенной в детстве «княгине Верейской».

Алексей Иванович без труда отыскал конторку домоправителя в первом этаже одного из подъездов. Всего за 50 копеек седовласый приказчик сообщил Шумилову исчерпывающую информацию прописанной в доме Екатерине Семёновой: таковая действительно была, но съехала в конце августа, даже не дождавшись окончания оплаченного срока проживания. Результат розысков казался обескураживающим, но Шумилов был готов услышать нечто подобное. Он поинтересовался, в какой именно квартире проживала Семёнова и, убедившись, что соседи её продолжают здесь жить, отправился к ним

Соседка Семёновой, занимавшая комнату за стенкой, оказалась словоохотливой бодрой старухой с громогласным голосом и пропахшей табаком одеждой. Она чрезвычайно обрадовалась собеседнику и совсем уж растаяла после того, как получила от Шумилова рублёвую серебряную монету.

— Да съехали они, почитай уж две недели как съехали. — повздыхала старушенция, — собралась Катенька и была такова. У ней это быстро делается. А Вы — то почему антересуетесь?

— Не поверите, — Шумилов вздохнул, — Муж я её, ищу, хочу в дом вернуть…

— Да что Вы говорите?! — бабулька всплеснула руками, — Так она Вас того..? Ай, дурёха… Такой симпатичный человек! Но есть бабы — дуры — это уж точно. То ль на передок слабы, то ль на голову… Но Вы же её не били?

— Помилуй Бог, похож ли я на человека, который может ударить женщину? Это она меня бросила, ушла с другим… Он обещал за границу её увезти, а она, дурёха, поверила.

— Да — а, мы женщины такие, верим всему, что нам говорят. Да ведь она и правда была не одна, с женихом как бы. Тьфу, прости, Господи, какой же это жених, срамота одна! С долгом, наконец, рассчитались, и отчалили. И слава Богу! С такой соседушкой сам по миру пойдёшь.

— А что так? Должала Катенька? — полюбопытствовал Шумилов.

— Должала — должала, деньгам цену не знала. Она меня всё уговаривала подождать, дескать, того и гляди наследство на нее большое свалится. Эх — ма, да только я людей насквозь вижу — чай, пожила на свете, могу разбирать, кому наследство светит, а кому небо в клеточку.

— Да — а, Катерина — она такая, с фантазиями…

— Я Вам так скажу, господин хороший, сразу видно, что Вы человек рассудительный и порядочный… Уж не примите в обиду… Она Вам не пара. Не пара, говорю! Есть основания полагать, что подворовывала, уж извините, что о супруге Вашей так говорю, ну да слов из песни не выкинешь… Подворовывала. У нашего музыканта — далее, через комнату живёт — прямо из комнаты фрак украла и мундштук серебряный от трубы. Её в подозрении держали и допрашивали, но доказать не смогли. А я думаю — точно она, убей меня, больше некому было. Шелапутная баба!

— Да что Вы говорите? Ай — ай — яй, Катеринушка, по наклонной пошла.

— Пошла, пошла. Я так скажу: мужа оставить — это женщине на пользу не пойдёт. Точно!

— Скажите, а у неё была юбка в крупную клетку и сумка черная с костяными ручками?

— Юбка? Может и была, да я не присматриваюсь особенно к чужим — то нарядам. А вот сумка — точно, была. Именно такая, такие гнутые большие ручки из кости, может слоновой, может морского зверя. Она, когда съезжала, эту сумочку в руках несла, а дворник наш, Филимон, баул с одеждой до извозчика донёс. А у неё и поклажи — то никакой больше и не было. Голь перекатная!

— А зонтик был от солнца?

— Да, жёлтый такой.

— Вы сказали, она с женихом здесь жила? А съезжала в одиночестве, что ли?

Старушка закивала:

— Да, да, так и было. Жених этот накануне уехал, вечером. А она утром отправилась, по — моему, это был понедельник, но может, вру, уже много времени прошло.

— То есть Вы полагаете, что это был понедельник 29 августа? — уточнил Алексей.

— Да вроде, так, самый конец августа, осень ещё не началась, — прикидывая в уме, подтвердила соседка.

— А куда съехала, не знаете? — задал Шумилов главный вопрос.

— Мне она не сказывала, а я и не спрашивала. Моё дело сторона, сами понимаете…

Покинув дружелюбную соседку Шумилов на минуту остановился на лестнице в нерешительности. Розыск, похоже, заходил в тупик; единственным выходом, пожалуй, оставалось обращение в адресный стол, поскольку настоящие имя и фамилия подозрительной дамочки теперь Шумилову были известны. Однако, для того, чтобы окончательно убедиться в том, что розыск далее уже невозможен, Шумилов решил потолковать с дворником.

Филимон оказался крупным мрачным детиной, возившемся подле каретного сарая с ломом; возможно, его терзал некий внутренний недуг, поскольку на его лице зафиксировалась печать плохо сдерживаемого страдания. Шумилов подозвал его, сунул в ладонь 50–копеечную монету «для освежения памяти», и поинтересовался:

— Филимон, мне сказали, что ты в конце августа помогал съезжать местной жилице Екатерине Семёновой. Было такое дело?

— Было, барин, — с готовностью кивнул дворник, — Извозчика для ней нанял и вещи донёс из квартиры.

— А куда дамочка собиралась ехать, не помнишь часом?

— Отчего ж не помнить, помню! Сказала извозчика нанять до Озёр. Извозчик запросил 6 рублёв, ну я так ей и передал.

Озёрами называлась деревенька по дороге на Выборг. Собственно, это было дачное место на берегу 3–х живописных озер. Близость к городу и удобство сообщения делали этот населённый пункт привлекательным для горожан, и в последние годы там выросли целые улицы дачных коттеджей, а деревенские жители стали продавать свою землицу дачникам и переселяться в город.

— Спасибо, Филимон, хороший ты работник, возьми ещё монетку, — Шумилов дал ему 20 копеек и похлопал по плечу.

Теперь он знал, что ему не надо будет обращаться в адресный стол. И кроме того, сердце согрело предчувствие, что теперь — то розыск подходит к своему логическому концу.