Бриллиантовый маятник

17

Время шло своим чередом. Наступил март, потом апрель. Дело об убийстве Сарры Беккер как бы замерло. Казалось, ничего нового с персонажамы этой драмы уже не могло произойти. Семёнова попала вторично в тюремный лазарет с двусторонним восполением лёгких; после нескорого излечения её вернули в камеру. Следователь Сакс шлифовал формулировки обвинительного заключения, стараясь придать им чеканную строгость евклидовых постулатов. Попутно он был озабочен приисканием специалиста, способого дать в суде экспертное заключение по протоколу вскрытия тела погибшей девочки. Решение этого деликатного вопроса никак не могло быть пущено на самотёк; выводы судебно — медицинского эксперта могли стать одним из кульминационных моментов всего судебного следствия.

Столичные газеты упоминали о «деле Мироновича» как — то вяло, без прежнего ажиотажа и истерии; весной 1884 г. их внимание уже переместилось на свежие происшествия, которых немало приключалось в столице Российской Империи.

И вдруг 19 апреля Алексей Иванович Шумилов увидел в «Санкт — Петербургских ведомостях» броский заголовок: «Новый поворот в загадочном деле Мироновича». В статье сообщалось, что 18 марта, после ознакомления с материалами досудебного расследования Е. Н. Семенова вторично отказалась от всех своих первоначальных показаний («ну, вот, опять» — подумал Шумилов; впрочем, он вовсе не был удивлён).

Даже люди, в силу своего должностного или общественного положения менее всего желавшие публичного унижения судебной власти, уже явно выражали досаду на нерасторопность и явные промахи правоохранительной системы России; даже цензоры, контролировавшие газетные публикации, не могли не признавать, что прокуратура попадала в нелепое положение из — за собственных ошибок и недальновидности. Как очередной анекдот из жизни в столице стали повторять слова одного из таких цензоров, якобы разрешившего к печати газетный фельетон, содержавший нападки на прокуратуру, с таким словами: «Нельзя е спасти человека от него самого. Так же нельзя спасти и целое ведомство».

После того, как Семенова вторично отказалась от своих показаний, следователь Сакс догадался направить её на психиатрическую экспертизу. Сделать это надо было, разумеется, месяцами тремя — четырьмя ранее. Эксперты — представители различных столичных медицинских учреждений соответствующего профиля — в один голос отметили её несомненную лживость, любовь к притворству в любом виде, в том числе и немотивированному, а также истеричность. Кроме того, специалисты признали эмоциональную холодность обследуемой и её прекрасную память. Понятие «эмоциональная холодность» использовалось для описания полнейшего равнодушия к окружающим и для правосудия было важно тем, что исключало аффектацию, как объяснение для немотивированной жесткости, направленной на ребёнка. Эмоциональная холодность отнюдь не противоречила истероидности (истеричности) Семёновой; если первая черта характеризовала её восприятие окружающего, то вторая объясняла повышенную чувствительность ко всему, связанному лично с обвиняемой.

Психиатры признавали полную вменяемость Екатерины Семёновой, утверждали, что в момент совершения преступления она находилась в здравом уме и рассудке, была способна отдавать отчет в своих действиях и контролировать их. Это заключение экспертизы делало обвиняемую подсудной. На последних официальных допросах 11 и 23 мая 1884 г. Семёнова еще раз твердо отказалась от своего повинного заявления и всех признаний, сделанных прошлой осенью.

Окончательная версия событий в ее изложении, сводилась теперь к следующему: убийство Сарры Беккер было совершено Иваном Мироновичем по неизвестной ей причине; сама она, став невольной свидетельницей преступления, получила от него за свое молчание деньги и некоторые ценные вещи, которые Миронович своими руками извлёк из застеклённой витрины. В дальнейшем эти вещи Семёнова, якобы, передала Безаку, не объясняя их происхождение.

Миронович, Семёнова и Безак должны были предстать перед судом с участием присяжных заседателей. Заслушивание трёх дел на одном процессе объективно было на руку обвинению, потому что при любом исходе слушаний — даже самом неблагоприятном для обвинения! — кто — то из этой троицы, скорее всего, всё же был бы осуждён. Адвокатам, дабы отвести обвинение от своего подзащитного, вольно или невольно пришлось бы «топить» другого обвиняемого, помогая тем самым обвинительной стороне. Уже до суда в некоторых газетных публикациях стала высказываться та точка зрения, что в подобных процессах, объединяющих нескольких обвиняемых одновременно, эти самые обвиняемые остаются без должной защиты. А это обстоятельство могло пагубно исказить сам принцип состязательности сторон в суде с участием присяжных заседателей. Раздавались предложения о раздельном рассмотрении дел Мироновича и Семёновой — Безака, ведь трое обвиняемые не были связаны ни общностью преступного умысла, ни уговором о совместных действиях, ни разделением функций в процессе совершения убийства, а значит, не являлись бандой; однако, подобное разделение было не в интересах прокуратуры ит потому не состоялось.

Прошло лето, такое быстротечное в холодном петербургском климате. Особенность бюрократической системы Российской Империи заключалась в том, что в летние месяцы активность самых различных сфер административного аппарата замирала и оживлялась вновь только с приходом осенних холодов. Чиновники всех мастей возвращались в Петербург со своими семействами; кто — то из собственных имений, кто — то с пригородных дач, кто — то из — за рубежа. В министерствах и ведомствах начиналось привычное коловращение, циркуляция идей, реанимация невыполненных планов и буйство административных порывов. В один из октябрьских неприкаянных дней 1884 г. Алексей Иванович Шумилов, проезжая мимо дома N 57 на Невском проспекте, обратил внимание на то, что яркая вывеска «Касса ссуд. Миронович И.И.» которую, бывало, видно было издалека, исчезла со своего места. Он дщо такой степени заинтересовался этим обстоятельством, что слез с извозчика и завернул в подворотню. Во дворе было пусто и мрачно. Алексей Иванович по старой памяти заглянул в дворницкую. Там у окна, выходившем во двор, на низеньком табурете, склонив голову к колениям, сидел знакомый Шумилову дворник Анисим Щеткин. Он, орудуя шилом, латал большие валенки.

— Анисим, — позвал его Алексей, — здравстуй братец, помнишь меня?

— Конечно, — весомо отозвался дворник. — Вы — репортёр. А ещё Вы бывали у нас с полицией в прошлом годе, в кассу ссуд поднимались…

— Да, было дело. Моя фамилия Шумилов. — Алексей решил не напоминать дворнику, что некогда представлялся «Эразмом Иноземцевым», — А скажи — ка, Анисим, а кто снял вывеску кассы Мироновича с проспекта?

— Дык, я же и снял. Приказ такой вышел от Ивана Иваныча, вот и снял.

— Вот те раз! А когда же это он тебе приказал?

— Да как во второй раз его «взяли», так и приказал. Вернее, через жёнку свою передал.

— Понятно. А как думаешь, за дело его «взяли»?

— Да кто ж это знает — то? Хотя жаль человека… Хороший был хозяин… Когда касса ссуд работала, народу много ходило, нам, дворникам, иной раз что — нибудь перепадало: колитку откроешь — пятак, ворота — гривенник, на вопрос ответишь, объяснишь что — либо — копейкой отблагодарят… Но видать, осерчал на нас господин Миронович. — со вздохом заключил Щёткин.

— За что же ему на вас обижаться? — полюбопытствовал Шумилов.

— Да хоть бы за то, что пьянствовали тогда и ворота не заперли, или за то, что полиции при осмотре помогали. Он мог подумать, что мы полиции испугались и напраслину на него возвели…

— Постой — ка, ты говоришь, полиции помогали при осмотре? — заинтересовался Шумилов.

— Ну, конечно. Я с Лихачевым и Авдотьей убитую обнаружил, нам же потом полиция велела прихожую осмотреть и комнату Сарры. Сами — то господа полицейские место убийства осматривали и кассу, потом стали хозяина допрашивать, потом папашу сарриного, Беккера…

— Погоди, так что, выходит прихожую полицейские сами НЕ осматривали?

— Да говорю же вам — заняты они были очень! потому нам велели. Посмотрите, говорят, внимательно, все ли в порядке, нет ли где крови, одежды разорванной, каких — нибудь предметов посторонних. Ну, мы свечку зажгли и внимательно все обошли. Но луж крови нигде не было, ни мусора какого. Всё чисто.

— А полиция чем занималась?

— Так их там много было, они туда — сюда ходили, разговаривали, бумаги всякие писали… Сумбурно это всё как — то было, шумно.

«Так, так, так…. Вот неожиданное открытие! — лихорадочно размышлял Шумилов. — Теперь понятно, почему в протоколах осмотра сказано, что в прихожей не было зафиксировано никаких пятен крови. На самом деле полиция их даже НЕ ИСКАЛА в прихожей, ограничившись поручением провести осмотр совершенно посторонним и несведущим людям. Следователь Сакс, может быть, и исправил бы это, да видать, совершенно упустил из виду. Поэтому составленный им протокол осмотра места преступления документ, строго говоря, некорректный, формальный. Это обстоятельство может очень помочь Карабчевскому в суде».

— Скажи — ка, Анисим, мне еще раз, — продолжил между тем разговор Шумилов, — с кем именно ты осматривал прихожую, а я запишу для точности.

— Пётр Лихачев, скорняк, адрес Невский проспект, дом 55, и Авдотья Пальцева, живет в нашем доме.

— Возможно, тебе представится случай рассказать это все в суде под присягой. Не сдрейфишь?

— Я, господин хороший, всю крымскую кампанию прошел, пороху понюхал, — с некоторой укоризной в голосе произнес Анисим. — И в мертвецкой поработал, повидал всякого. Мне ли чего бояться?

Шумилов помнил, что Карабчевский как — то рассказывал ему о том, будто следователь Сакс после явки Семёновой с повинной специально приезжал в ссудную кассу для розыска следов крови в прихожей. Вроде бы, таких следов он отыскать не смог. Если в ходе предпринятого им осмотра был составлен особый протокол, то этот документ мог компенсировать огрехи первого протокола осмотра. Но Шумилов был уверен, что Сакс второй протокол не составлял: зачем его надо было писать, ежели ничего не было найдено? А раз так, то в суде обвинение будет аппелировать именно к тому протоколу, что был составлен в августе 1883 г. со слов дворника, скорняка и портнихи. И тем загонит самое себя в ловушку.

Бросив все дела, Шумилов помчался к Карабчевскому.

В конце сентября, после подписания окружным прокурором обвинительного акта, полным ходом началась подготовка к процессу по делу Мироновича. Начало судебных слушаний по делу было назначено на 27 ноября.

Примерно за пару недель до начала процесса Алексей Иванович направился на встречу с доктором Горским. К этому времени уже было известно, что судебно — медицинскую экспертизу на процессе будет представлять профессор Военно — медицинской академии Сорокин, но Горский также был заявлен в числе лиц, приглашённых к участию. Даже не зная содержание экспертного заключения Сорокина, Шумилов не сомневался в том, что оно будет оспариваться Карабчевским и суду волей — неволей придётся заслушивать Горского как специалиста, который непосредственно осуществлял вскрытие тела погибшей.

Встреча с доктором в силу понятных причин могла носить только неофициальный характер и потому была устроена на нейтральной территории — в зимнем саду рядом с Таврическим парком. Ввиду нелицеприятности предстоящего разговора это место показалось Шумилову наиболее удобным как ввиду удобства расположения, так и потому, что вероятность встретить здесь знакомых из полицейского ведомства или прокуратуры была ничтожна. Действительно, в предвечерний час под огромным стеклянным сводом зимнего сада почти не было посетителей. Влажный теплый воздух был напоен ароматами диковинных цветов, жирной земли, нездешней дерев и листвы. Было удивительно, как среди холода и сырости петербургского климата возникло такое рукотворное чудо — стеклянный дом с экзотическими растениями. В Петербурге кроме этой, городской, оранжереи подобные удивительные уголки тропической природы были практически во всех особняках и во дворцах — Зимнем, Юсуповском, Павловском, Аничковом, в Ботаническом саду; помимо зимних садов имелись и многочисленные оранжереи, поставлявшие круглый год в богатые магазины на Невском свежие цветы, клубнику, лимоны, мандарины.

Прогуливаясь по усыпанным битым кирпичом узеньким дорожкам, замысловато закрученным среди клумб с пальмами, акциями и магнолиями, Алексей Иванович дожидался доктора. Он знал, что Горский жил на Захарьевской улице, буквально в трёх минутах ходьбы от зимнего сада. Шумилов не сомневался, что получив его приглашение, Горский не станет им манкировать.

Так и получилось. Горский узнал Шумилова по трости и газете в руках, подойдя, поздоровался.

— Ваше ли письмо было получено мною? — поинтересовался он у Шумилова.

— Точно так, Трофим Аркадьевич. — с поклоном ответил Шумилов, — Я пригласил Вас на эту встречу, которая, полагаю, совершенно необходима для нас обоих. Я знаю, что Вы были в составе группы врачей — анатомов, осуществлявших вскрытие тела убитой Сарры Беккер.

— Да, это так. Но я должен сразу предупредить, что не смогу входить с Вами в обсуждение деталей моей деятельности по долгу службы, — предупредил Горский.

— В этом нет необходимости. У Вас на руках моя визитка, на которой чётко написано, что я работаю юридическим консультантом, а значит, знаю законы. Также мне хорошо известно, что Вы заявлены в числе лиц, подлежащих вызову в суд по этому делу. Открытие процесса, напомню, назначено на 27 ноября сего года.

— Вы хорошо осведомлены, Алексей Иванович.

— Благодарю. Я осведомлён, кстати, не только в этом вопросе. Я знаю и кое — что другое, например, то, что существует письмо следователя Сакса, в которм Вам предлагается изменить смысл собственного заключения на противоположный… — Шумилов помолчал, предоставляя собеседнику поразмыслить над сказанным, — Надеюсь, Вы не станете сейчас отвергать то факт, что получали письмо, в котором следователь подсказывал Вам, будто в своём заключении Вы пропустили предлог «не» перед выражением «исключается попытка к изнасилованию».

— Чёрт возьми… — доктор осёкся, не окончив фразы, — Кто Вы такой, господин Шумилов?

— Помимо того, что я юрисконсульт «Общества опземельнаго взаимнаго кредита» в настоящий момет я представляю интересы присяжного поверенного Карабчевского.

— По — о — онятно, — протянул Горский и удручённо замолчал. Он, видимо, совершенно потерялся и не знал как себя вести дальше.

— Я лишь хочу сказать, что Вам ни в коем случае не следует отрицать факт существования этого письма, — продолжил свою мысль Шумилов, — Боже упаси сказать под присягой, что такого письма не было.

— Я и не думал этого делать.

— И очень хорошо. Потому что это письмо находится у Карабчевского. Ечли вы солжёте под присягой — это будет означать крах Вашей карьеры.

Горский поднял руку к лицу, словно закрываясь. Помолчав какое — то время, он спросил:

— Вы не шутите, Алексей Иванович? не блефуете? — и поскольку Шумилов даже не потрудился ответить на эти вопросы, Горский пролепетал, — Вы меня уж простите, что я задаю такие дурацкие вопросы….

Они некоторое время молча шагали по тропинкам между пальмами, бессмысленно нарезая круги. Накоенц, Горский прервал молчание:

— Откуда это письмо у Карабчевского? Я думал, она потерялась.

— Не волнуйтесь, Трофим Аркадьевич, на Вас ни в коем случае не будет брошена тень подозрения в передаче этого документа защите, — заверил Шумилов, — тем более, что Вы его на самом деле нам не передавали. Но в свой черёд оно, вероятно, оглашено будет. Согласитесь: налицо факт давления прокуратуры на судебных медиков. Я Вас по — доброму предостерегаю: не идите на поводу следователя, не покупайтесь на его сладкоречивые обещания, помните о собственной чести. Я сам выходец с Дона и потому приведу Вам казацкое присловие, как раз к месту: можно потерять жизнь, но не должно терять совесть…

— Да, да, Вы правы. Это было бы ужасно. Я и сам об этом думал, когда получил письмо следователя Сакса. Признаюсь, я был чрезвычайно смущён. Мне никогда не доводилось прежде сталкиваться с таким предельно откровенным… пренебрежением ко мне, как к специалисту.

Шумилов понял, что доктор до сего момента пребывал в состоянии тревожного раздумья. Он колебался, боясь совершить серьезный промах. С одной стороны — совесть доктора и просто порядочного человека велела ему не поддаваться давлению прокуратуры; с другой стороны — будучи маленькой сошкой громадной и сложной системы столичного правопорядка он очень не хотел наживать могущественного врага в лице представителя вышестоящей инстанции. Теперь же колебания доктора закончились — обстоятельства приняли решение за него и ему осталось только им подчиниться.