Бриллиантовый маятник

3

Между тем важнейшим моментом расследования была проверка alibi хозяина ссудной кассы. Следователь Сакс отрядил на это дело Гаевского с Ивановым. Те взяли извозчика, на котором и проехали весь путь из кассы на Невском до дома номер 4 по Болотной улице, где кваритровал Миронович. Вообще в Петербурге Болотных улиц было пять, а кроме них также два Болотных переулка и даже Болотный проток; Миронович жил на Болотной, расположенной в Московский части, в тихом питерском районе, известном под названием Коломна. Чистое время езды до его дома составило 23 минуты, правда, как рассказывал Миронович, он не сразу поехал домой, а какое — то время провёл на Невском проспекте, разговаривая со знакомыми. Стало быть на эти 23 минуты следовало накинуть еще сколько — то.

— Надо будет знакомцев Мироновича отыскать и порасспросить, долго ли они языки на Невском чесали, — заметил Гаевский, отпустив извозчика.

— А я о другом подумал, — ответил Иванов, — Видишь, подъезд к дому очень неудобен. Надо бы на конке проехать.

— Извозчик всегда быстрее конки.

— Ну да, ну да, — покивал Иванов, — только русские не зря говорят: прямо короче, а в обход быстрее. Так что обратную дорогу проделаем на конке.

На Болотной Миронович жил в большом доходном доме, занимая просторную квартиру во втором этаже по парадной лестнице. Осмотрев дом снаружи, сыщики отправились за квартальным надзирателем и сначала порасспросили его о Мироновиче. Квартальный ничего толком сказать о ростовщике не смог, что само по себе было и неплохо; с его слов стало ясно, что Миронович не напивался, не буянил, никогда не шумел, столкновений с полицейской властью не имел.

Затем, в сопровождении квартального сыщики направились в квартиру ростовщика.

Как оказалось, вместе с ним проживала мещанка Мария Фадеевна Федорова и двое их детей. По всему было видно, что в доме царит достаток и жизнь в нём течет сытая и упорядоченная. Мария Фадеевна была ещё молодой и притом весьма привлекательной женщиной, о таких говорят — «бабенка в соку» — она была пышнотела, румяна, имела прекрасную кожу. По — видимому, её нисколько не тяготило положение неофициальной жены, она выглядела и вела себя как настоящая купеческая жена. Пригласив визитёров из полиции к столу в большой зале, она кликнула прислугу, девочку Машу:

— Сбегай в дворницкую за самоваром. И Надежде скажи, пусть сладости несёт: пастилу, зефир, пряники, господа чай будут пить!

Маша, нескладный подросток с лицом сплошь усеянном канапушками, со всех ног помчалась исполнять приказание, и через пару минут самовар уже дымил на столе, уставленном раной снедью.

— Угощайстесь, господа, у нас чай особенный, с липовым цветом. А вот и варенья накладывайте: брусничное, малиновой, вишня, — хозяйка услужливо подвигала к гостям узорные стеклянные вазочки, — Хотя, что же это я? Сейчас по рюмашечке коньяку сделаем.

— Нет — нет, мы коньяку не будем, — моментально отозвался Гаевский, — у господина Иванова изъязвления желудка, а у меня полипы на гортани… но вот господину квартальному надзирателю, пожалуй, рюмашечку можно.

Квартальный, явно смущенный тем обстоятельством, что сыщики отказались выпить, тоже принялся отнекиваться, но Гаевский его остановил:

— Ты не артачься, выпей. Мы с господином Ивановым в окно будем смотреть, скажем, что ничего не видели.

Квартальный явно не понимал манеры Гаевского шутить с серьезным лицом и потому терялся.

— Да я уж знаю — знаю вашу службу полицейскую. — с улыбкой отозвалась Фёдорова, — Мой Иван Иваныч тоже в полиции послужил изрядно. Неплохое место. Впрочем, человеку с головой везде будет тепло, правда ведь? А коньяк, кстати, очень хорош, Иван Иванович в нём толк знает…

На столе появился хрустальный графин с полуштофом жидкости чайного цвета.

— А в каком чине ваш муж вышел в отставку? — поинтересовался Иванов.

— Ой, этого я вам точно не скажу. Но форма ему оченно даже шла к лицу. Вы его видали? Он собой мужчина представительный. — женщина говорила охотно, как человек, нашедший, наконец, благодарного слушателя.

— Хороша у вас квартира, Мария Фадеевна, — начал издалека Гаевский, — А сколько платите?

— Пятьдесят пять рублёв и за полгода вперёд, тогда домовладелец даёт хорошую скидку, — отозвалась Фёдорова, — Мы с Иван Иванычем живём на этой квартире всего — то год с небольшим, а до этого жили на Невском, там сейчас касса ссуд. Это вообще — то было моё помещение, батюшкино наследство, но Иван Иваныч говорит, давай откроем ссудную кассу, место проходное, Невский проспект, вокзал неподалёку, публика богатая ходит… Что ж, вот и открыл. А и то сказать — предприятие доходное, надежное! Не прогадали!

— Хороший доход даёт касса? — подкинул новый вопрос Гаевский.

— Да, хороший. Нам на жизнь хватает. Не бедствуем.

Сказанное было правдой. Во всем облике этой квартиры, с ее парчовыми гардинами, хрусталём в полированной горке, зеркалах в оконных проёмах, столовом серебре, с которого хозяйка потчивала гостей, ощущались сытость и полное довольство жизнью.

— А что, касса требовала много сил? — не унимался Гаевский.

— Как и всякое серьёзное дело. Сначала сами вертелись, потом Иван Иваныч нанял приказчика, и стало полегче. Но все равно он целыми днями там пропадал. Уедет, бывало часов в полдевятого утра, а приедет — уж ночь на дворе, часов в 10, а то и 11 вечера.

— А вчера он во сколько вернулся?

— Да так же, в 10 с хвостиком. Мы уже отужинали. Я Машку за самоваром в дворницкую послала. Он переоделся в халат, обувь переменил и вышел к столу. Я еще чуток с ним посидела, да и спать пошла, а он тут еще оставался, чай пил, с Машкой разговаривал.

— Вы уж меня извините, Мария Фадеевна, что в душу лезу, — с улыбкой проговорил Гаевский, — но раз уж заговорили об Иване Ивановиче, так скажите: он с прислугой добрый человек? не обижает домашних — то?

— Не — ет, не обижает. Не та у него натура. Строг, конечно, требует чтоб лишних свечек не жгли, да хозяйство чтоб разумно велось — так на то ж он и хозяин дома! А детям и гостинцев всегда привезет, и меня не забудет. Слова плохого о нём никто не скажет.

— А вы знали Сарру, дочку приказчика?

— А на что она мне? Я в кассу не езжу, в дела мужа не суюсь. Слышала, что убили ее. Жалко, конечно, девочка ещё совсем была.

Гаевский стрельнул глазами на Иванова. Последний, сидевший до того с отсутствующим видом, мгновенно оживился.

— А от кого Вы это слышали? — спросил Иванов.

— Так Иван Иваныч заезжал домой пообедать и рассказал, как кассу ограбили. И про дочку Беккера тоже. Дело — то такое… как смолчать!

Сыщики мгновенно переглянулись.

— А когда же это он приезжал? — поинтересовался Иванов.

— Да недавно, часу ещё не прошло. Похлебал зелёного супа без хлеба и даже не прилёг после обеда, умчался куда — то. Сказал, что дело, видно, на месяц — другой придётся прикрыть, пока касса будет опечатанной стоять. Поехал в газету объявление давать о досрочном возврате залогов. Видимо, это необходимо.

— Да, таков порядок. Касса не сможет какое — то время работать и залоги следует предложить клиентам досрочно выкупить, — кивнул Иванов, а потом неожиданно перескочил на другое, — Скажите, а как Вы время определяете?

— Так вот же ходики, на стене висят.

— И Вы пришли в эту комнату и на них посмотрели, когда Иван Иваныч вчера вернулся?

— Да нет, — смущенно отвела глаза Мария Фадеевна, — я вчера на них и не смотрела вовсе. Просто знаю, что все было, как обычно, как каждый вечер бывает. Вот и все.

— Мария Фадеевна, а отчего вы живете невенчанные? Уж простите меня за такой вопрос, но наверное, многие интересуются… — продолжал расспрашивать Иванов.

Нить разговора перешла к нему. Его манера вести беседу резко отличалась от манеры Гаевского: сухо, без улыбки он выстреливал мало связанные между собой вопросы и как будто даже не слушал ответы. Подобное впечатление, разумеется, было неверным; просто выработанный многими годами опыт научил его скрывать от собеседника конечную цель своих расспросов.

— Да что уж… Кому б другому не простила. Но вы — то я знаю, не из пустого любопытства интересуетесь — работа у вас такая. А невенчанные потому, что он уже венчался, да только с женой уже давно не живет. Но вы не подумайте ничего такого — он ей дает на содержание, и детям тоже. Чай, не чужие, своя кровь. А мне и не жалко. У него до меня еще одна жена была, уже после той, первой. И её с детями он тоже не пустил по миру. А иначе и не по — христиански вовсе!

— Что ж вы, такая молодая, красивая женщина, сошлись с таким… в годах уже…

Мария Фадеевна хитро и довольно глянула на сыскного агента и, сложив губы тробочкой, подула на поднесенный в болюдце чай. Выдержав паузу, она проговорила кокетливо:

— Да разве в мужчине важна молодость? Я вот раньше чего хорошего в жизни видала? В няньках у чужих людей служила. А теперь вот у меня и дом, и детки, и муж. Ну, разве что невенчанный… А вообще Иван Иваныч — мужчина хоть куда, даром что усы седые. — она мелко засмеялась, показав ровные белые зубы.

— А как он был вчера одет?

— В то же, что и сегодня. Одежду не сменил.

Предупредив сожительницу Мироновича о возможном вызове на допрос к следователю, полицейские откланялись и вышли во двор. Отослав квартального на розыск местных дворников, Гаевский повернулся к Иванову:

— Что — то много у нас проколов, Агафон. Как же это может быть, что Миронович спокойно ушёл с места преступления и предупредил домашних, а — а? Куда пристав смотрел?

— Пристав сидел на ломберном столике, — усмехнулся Иванов, вспомнив «летучее совещание», устроенное Саксом, — Но это, конечно, бардак какой — то. Главное состоит в том, что Миронович обернулся туда — сюда и никто из полицейских в кассе не заметил его отсутствия. А ведь он должен был отсутствовать не менее часа!

— Хороший у него тыл, правда? — спросил Гаевский, имея в виду поведение Фёдоровой.

— Я в этом даже не сомневался. К этой женщине через сожителя пришло богатство. Она его не сдаст.

Дворницкая располагалась в самом углу двора в полуподвальной комнате, изгибавшейся буквой «Г». Одна дверь в нее вела из — под лестницы первого этажа подъезда, а другая — со двора. Несмотря на настежь открытые форточки, в ней было душно от трех закипавших самоваров, установленных в ряд на длинной печи. Солнце совсем не проникало в тёмные оконца, выходившие в тесный двор, застроенный дровяным и каретным сараями.

Дворников оказалось двое, оба лет 50–ти, рослые, немногословные.

Старший из них, Егор Шишкин, смуглый мужчина с насупленными черными бровями, придававшими ему хмурый вид, возился с печкой, и отвечал на вопросы полицейских словно по принуждению, вяло. Младший, вызванный квартальным с улицы, примостился на колченогом табурете, смотрел на визитёров выжидающе.

— Да, г — н Миронович вернулись вчера в 22.30. Это точно, — уверенно сказал Шишкин.

— Вы на часы посмотрели? — Иванов демонстративно оглядел помещение. Никаких часов не было в помине. — Откуда время — то могли знать?

— Напротив нас, через дорогу — гостиница «Александрия», так ее как раз на ночь запирали. А они всегда закрываются в полодиннадцатого.

— Ну, хорошо, а сам Миронович в каком расположении духа был? разговорчив?

— Да я его только через окошко и видел, — подал голос сидевший на табурете дворники, — У него от парадной свой ключ, он сам вошел. Я еще и говорю Егору — счас за самоваром пришлют. И точно!

— А он что, пешком был, не на извозчике?

— На извозчике он не часто приезжает. К нам подъезд неудобный. Чаще всего Миронович пешком от остановки конки ходит, — продолжал отвечать младший дворник, — Иногда, правда, на своем шарабане ездит. Он тут у нас, во дворе в каретном сарае обычно стоит. Но вчерась господин Миронович был пешком — это точно.

— Ты его хорошенько разглядел? — Иванов повернулся к дворнику всем телом.

— Да как сказать «хорошенько»? Темно уж было, а у нас фонарь перед подъездом когда зажигается, светит входящиму в спину, лица не особенно видно.

— Так что, ты не уверен? Может и не он был?

— Почему не уверен? Уверен. Вроде он. По всему, по фигуре, по одежде…

— А ворота на ночь закрываете? — неожиданно спросил Гаевский.

— Конечно — с, как же без этого? Никто не войдет с улицы, пока мы засов не отопрем.

— А выйти со двора можно?

— Вообще — то да. И выйти, и даже выехать. Потому что изнутри и в воротах и в калитке есть крюк, который любой выходящий может открыть.

— Ну — ка, пошли, покажешь где шарабан Мироновича стоит! — скомандовал сыскной агент.

В сопровождении обоих дворников полицейские вышли во двор, подошли к большому квадратному каретному сараю. Из четырёх больших двустворчатых дверей лишь одна закрывалась новым навесным замком; перед ней — то дворники и остановились. Иванов подошел, неизвестно зачем подёргал его за дужку, хотя и так было ясно, что замок исправен.

— Открывай! — коротко скомандовал он.

— Никак нельзя — с, — с достоинством ответил Шишкин, — Без ведома хозяина открыть не имею права. Вот кабы разрешение…

Иванов только плечом повёл:

— Открывай, говорю!

Дворники стояли не шелохнувшись.

— Шишкин, ты откуда родом? — поинтересовался Иванов.

— Люберецкие мы, из Подмосковья.

— Я тебе обещаю, что отселю тебя из Питера в двадцать четыре часа в административную ссылку, — спокойно проговорил Иванов, — И не в Люберцы, и даже не в Олонец, а… знаешь куда?

Дворники молчали. Иванов, казавшийся до того расслабленным и похожим на ленивого толстого кота, вдруг стремительно и с неожиданной силой ударил старшего дворника ладонью в ухо, да так, что опрокинул здоровенного мужика на четвереньки. Шишкин только охнул да схватился обеими руками за повреждённое ухо.

— Ты, Шишкин, кому чинишь помеху? Агенту сыскной полиции при исполнении им служебных обязанностей… Я ж тебя, дурака, в порошок сотру.

Обернувшись ко второму дворнику, немо наблюдавшему за происходившим, Иванов негромко скомандовал:

— Эй, ты, живо тащи ключи!

Повторять более не пришлось. Через минуту дверь была открыта. Гаевский и Иванов внимательно осмотрели лёгкую одноосную коляску, стоявшую внутри, развешенные в разных местах элементы упряжи, разложенный на большом столе слесарный инструмент. В принципе, ничего подозрительного сыщики не нашли, по — настоящему их заинтересовали только двери. Недавно смазанные петли позволяли массивным створкам двигаться абсолютно беззвучно. Гаевский до такой степени заинтересовался этим открытием, что несколько раз их полностью открыл и закрыл. В конце — концов он поцокал языком и пробормотал:

— Честное слово, восемь лет живу в Петербурге, а первый раз вижу в каретном сарае такие двери!

Покончив с осмотром оба сыщика вышли из сарая.

— А где содержится лошадь, которую Миронович в шарабан запрягает? — спросил Гаевский у младшего дворника.

— Да вот тут же и стоит, — дворник указал рукой на соседнюю постройку, — Трое наших жильцов имеют свои экипажи, все кобылы тут. У Мироновича каурая двухлетка, справная лошадка!

Дворник Шишкин уже стоял на ногах, придерживаясь за ушибленное ухо рукой. Он с ненавистью посмотрел на полицейских. Гаевский, перехвативший его взгляд, не без издёвки заметил:

— Считай, что легко отделался, Шишкин. Сыскной агент Агафон Иванов был лучшим кулачным бойцом во Пскове, через этот свой талант и в Питере устроился. Глаз у него верный, а кулак — пудовый. Когда убийца с погонялом Петька Кирпатый напрыгнул по дурости на Агафона с кулаками, тот ему одним ударом пять зубов выбил и челюсть в двух местах сломал. Так что считай, что Агафон тебя просто погладил.

Выйдя за ворота, открытые в этот дневной час, сыщики отпустили квартального и остановились, решая куда направиться далее: в Управление сыскной полиции на Гороховую улицу, назад в ссудную кассу, в полицейскую часть или к следователю в прокуратуру. Уже первые шаги по расследованию принесли неожиданные открытия, о которых надлежало сообщить Саксу.

— Что же это получается, — рассудил Иванов, — Миронович вышел из кассы в 21 час с минутами, а домой приехал только в 22.30. Езды тут всего минут 20, ну, от силы — 30. Где же он болтался все время после выхода из кассы?

— Кроме того, в его распоряжении оказалась пролётка, — отозвался Гаевский, — Ума не могу приложить, зачем она нужна при его работе.

— М — да, и шарабан — то на ходу, в прекрасном состоянии, оси в солоде, запрячь кобылу — дело двух минут.

— И ворота какие ладные.

— Мироновичу, чтобы метнуться ночью на Невский и конка не нужна была.

Поговорив ещё немного, сыщики разделились: Гаевский отправился на Гороховую, доложить об обстоятельствах дела по убийству Сарры Модебадзе, а Иванов поехал конкой на Невский проспект, в надежде отыскать помощника прокурора в ссудной кассе.

Интуиция не подвела сыскного агента. Александр Францевич Сакс действительно оказался в ссудной кассе, которая во второй половине дня сделалась своеобразным штабом розыска «по горячим следам». Иванов появился как раз в ту минуту, когда вернувшийся с обеда следователь принимал первые доклады полицейских, обходивших жильцов дома.

— Александр Францевич, есть свидетельница, которая утверждает, будто Миронович «вязался», как она говорит, к убитой, — бодро рапортовал Черняк, — Это кухарка Рахиль Чеснова, с ней Сарра каждый день общалась.

— На какой почве они общались? — уточнил Сакс.

— Мачеха Сарры была в отъезде, в Сестрорецке, и Сарра столовалась у Чесновой.

— У меня та же картина, — присовокупил помощник пристава Дронов, — Скорняк Лихачев подтверждает, что Миронович обхаживал девочку, оказывал ей особые знаки внимания.

— Ай да Миронович, — следователь покачал головой, — Бес в ребро, так что ли?

— Есть ещё интересные показания: две соседки, — Черняк заглянул в свой небольшой блокнот, сверяясь с записями, — некие Любовь Михайлова, белошвейка, и Наталья Бочкова, шляпница, у них своя мастерская в этом же дворе, но по другой лестнице, рассказали, что Миронович очень большой любитель женского полу — ни одной юбки не пропустит. И к ним тоже цеплялся — а они дамочки видные — проходу им не давал — то в мастерскую заявится — и не выставить его, — то в помощники набивается. Только они его отшили.

— И давно это было? Я имею ввиду — когда отшили? — уточнил Сакс. Он что — то быстро записывал карандашом в толстую линованную тетрать в переплёте из кожи с каким — то замысловатым тиснением.

— Говорят, по весне. Так вот, — продолжал Черняк, — особенно Миронович падок до молоденьких, над ним так даже за глаза все посмеивались, что такой даже на сноху готов залезть.

— У Вас что — то есть? — следователь обратился к ещё одном помощнику пристава, по фамилии Чернавин, который тоже принимал участие в обходе квартир.

— Да, Ваше превосходительство, есть интересные показания одного соседа, у него еще фамилия такая… чухонская… — казалось, Чернавин с трудом разбирает собственные записи в блокноте, — … а — а, вот, Казимир Лацис, он тоже из отставных, но только не полицейский, а военный, штабс — капитан, проживает по парадной лестнице в бельэтаже. Так вот, он хороший знакомец Мироновича. И тот вчера днем к нему заходил. Они разговорились, то да сё, слово за слово… Лацис спросил Мироновича: где, дескать, ночуешь сегодня? в кассе? А тот ответил: «Да нет, дворника посылаю». А сегодня днём, уже после того, как девочку нашли, Лацис опять с Мироновичем столкнулся на проспекте, случайно, и спросил: «Как же так? Девочку убили, а где же дворник был?» И Миронович простодушно так отвечает, что дворника он, оказывается, не посылал. Лацис этому крайне поразился и стал дальше спрашивать — как же, дескать, ты мог оставить ребенка одного в кассе на ночь? На что Миронович и ответил: «Да она сама сказала, что никого присылать не нужно». Но Лацис считает такой ответ совершенно неубедительным.

— Очень хорошо, очень хорошо, — следователь что — то быстро писал в свою тетрадь, — Всех этих людей обязательно будем допрашивать. Так… а кто у нас ходил к бывшей сожительнице Мироновича?

Черняк поднял вверх зажатый в руке карандаш:

— Я ходил. Анна Яковлевна Филиппова, бывшая ремесленница, живет в доме 51 по Невскому проспекту. С Мироновичем прожила лет 15 или 16, их связь началась, когда он еще жил с женой. От Филипповой у него пятеро детей. Филиппова подтверждает показания Мироновича относительно некоторых обстоятельств вчерашнего вечера. Она действительно встретила его 27 августа после 9–ти часов вечера на Невском. Он шел не торопясь, как бы прогуливаясь, в сторону Знаменской площади, а она ему навстречу, в сторону Аничкова моста. Остановились, поговорили.

— Они договаривались о встрече? — уточнил Сакс.

— Нет, совершенно случайно встретились. Они вообще, как я понял, часто виделись, поскольку соседи, почитай, через 2 дома живут.

— И о чем говорили?

— Она сказала — «потрындели за жизнь». Что — то там по поводу старшего сына, его в ремесленное учение определили, так она денег попросила на форму — занятия, говорит, через 3 дня начинаются, а китель и пальто форменные мальчишке не пошиты.

— И что, Миронович дал денег?

— Дал. Она вообще характеризовала его как человека нескупого и даже щедрого, особенно по первости, покуда жил с ними. Потом, уже уйдя к новой сожительнице, меньше стал давать на детей, но голодные и разутые они никогда не ходили. И за учение троих старших платит. М — да, так вот, сначала они просто постояли на тротуаре, а потом он пошел её до дому проводить. Так, за разговорами, и дошли. Он ей показался веселым, довольным.

— А дальше?

— А дальше она вошла в свой двор, ворота были еще не заперты. Она видела, как её бывший сожитель заговорил с неким портным по фамилии Гершович, тот как раз проходил по тротуару Невского. Миронович знает Гершовича много лет, свою одежду обыкновенно заказывал у него. И вроде бы Миронович повернул назад, но в этом Филиппова не уверена. Что происходило после этого, она не знает. Ах, да, еще говорила, ревнив был очень. Как порох загорался, если кого из мужчин рядом с ней видел.

— Ревнив, стало быть? — протянул Сакс задумчиво, — Так далеко можно зайти. Может и Сарру к дворникам ревновал, оттого и перестал их звать? Нафантазировал там себе насчёт девочки. Ревность, она ведь, знаете ли, не лечится…

В комнате повисла тишина. Слышно было, как о стекло бьётся муха, а за окном кто — то нудно рассказывал, как его пытались обсчитать в трактире.

— Как Вы, господин Иванов, съездили на Болотную? — обратился следователь к молчавшему до той поры сыскному агенту.

— Результат двойственный, — ответил сыщик, — Во — первых, оказалось, что Миронович вернулся сегодня домой до нашего появления, — он сделал паузу, давая присутствующим время проникнуться важностью этого известия, — Поэтому сожительницу его, Фёдорову Марию Фадеевну, мы врасплох не застали. Хотел бы я знать, почему Мироновичу позволили покинуть место преступления? Впрочем, теперь это сугубо риторический вопрос. Фёдорова утверждает, будто Миронович появился на Болотной вчера чуть позже 22 часов, а примерно в 22.30 лёг спать. Во — вторых, мы установили, что в каретном сарае во дворе дома на Болотной стоит лёгкий одноосный шарабан, на котором Миронович частенько разъезжает. Двери каретного сарая хорошо смазаны, думаю, запрячь в него ночью лошадь и незаметно выехать со двора не составит труда. При известной сноровке, разумеется.

— Ай да Иванов! — Сакс откинулся на спинку стула и, не удержавшись, прихлопнул от удовольствия в ладоши, — Молодцы сыскари, хорошо отработали! Считай, вы Мироновича нам на блюдечке поднесли.

— Ну, покуда не поднесли. Его еще «колоть» надо.

— Ещё что — то интересное нашли?

— Можете отметить в своих записях, что по нашему хронометражу дорога от ссудной кассы до дома на Болотной улице, в котором проживает Миронович, занимает 23 минуты, если ехать на извозчике и 27 минут, если воспользоваться «конкой» со Знаменской площади.

— Прекрасно — прекрасно, — пробормотал Сакс, делая записи в своей тетради, — Давайте теперь подведём первые итоги. Дело нам попалось, господа, неординарное. Совершено жестокое… даже больше того: беспрецендентно жестокое убийство 13–летней девочки и есть все основания подозревать похоть в качестве основного мотива этого убийства. Случилось это не где — нибудь на выселках, а в престижной части столицы Империи. О произошедшем поставлен в известность Государь Император, выразивший пожелание видеть это убийство раскрытым в кратчайшие сроки!

Сакс торжественно выдержал паузу и обвёл присутствовавших внимательным взглядом. Следователь в эту минуту упивался происходящим. Даже самому тупому, самому ограниченному полицейскому сейчас должно было стать ясно, что тот шанс карьерного прыжка, который появился теперь, выпадает всего раз в жизни, да и то далеко не каждому. Самые высокие чины министерств юстиции и внутренних дел будут пристрастно и взыскательно следить за расследованием убийства Сарры Беккер; за результаты его будет серьезный спрос, но будет и большая награда.

— Для каждого должностного лица, прикосновенного к расследованию, благоприятный исход оного будет иметь самое немаловажное значение, — добавил Сакс и опять замолчал. Что подразумевалось под «благоприятным исходом» каждый мог судить как ему заблагорассудится.

— Определённо можно заключить, что к убийству Сарры Беккер прикосновенно лицо неслучайное. — внушительно продолжил следователь, — Мы уверены в том, что в доме не проживали незарегистрированные лица. Сие ограничивает круг подозреваемых сравнительно небольшим количеством мужчин, знакомых как с организацией работы кассы, так и с жертвой преступления. Напомню, что Сарра самочинно запустила убийцу внутрь помещения. Очевидно, в круг подозреваемых попадают дворники дома номер 57, а также сам хозяин кассы. Некоторые вопросы вызывает поведение отца покойной, но покуда Илья Беккер имеет в наших глазах надёжное alibi, связанное с его отсутствием в городе в момент убийства дочери. Возможно, уже завтра, по получении ответа от полиции Сестрорецка, мы будем знать точно, подтверждается ли это alibi фактически.

Сакс выдержал новую внушительную паузу. В этом человеке явно умер большой трагик. Может быть, помощник прокурора не очень хорошо умел выражать свои мысли, но вот молчал он на редкость выразительно.

— Начало расследования было омрачено весьма неприятными… м — м… казусами. Я имею в виду и утерю волос, зажатых в руке жертвы, и бесконтрольное оставление Мироновичем кассы, что позволило ему предупредить свою сожительницу о скором визите полиции… Но дело имеет все шансы быть раскрытым. Выражаю надежду на то, что слаженная работа всех, прикосновенных к расследованию должностных лиц, позволит впредь избежать повторения подобных инцидентов.

Всё сказанное произнесено было подчёркнуто многозначительно. Сполна насладившись произведённым эффектом, следователь самым будничным голосом отдал распоряжения, касавшиеся планов назавтра.

День клонился к вечеру. Из открытой форточки потянуло сыростью. Лето уже кончилось. И хотя днем еще иногда проглядывало солнце, оно было уже обманчивым — не таким высоким, не таким горячим. А вечерами становилось уже совсем прохладно. Начиналась самая печальная, самая гнусная питерская пора — промозглая осень. Впрочем, для тех людей, кто занимался расследованиями убийств в силу своей профессиональной обязанности, любой сезон года был одинаково печален.