12

Утро выдалось серое, мрачное, будто затихшее перед дождём. «Бабье лето» словно бы одномоментно закончилось, так толком и не разгулявшись. С ночи небо сплошь было затянуто плотными облаками, из — за чего вся природа казалась мрачно насупившейся. Было сыро, холодно, как — то на редкость неуютно. «Как некстати, того и гляди дождь пойдет, а путь в Озера неблизкий, окоченею», — не без раздражения думал Шумилов, то и дело поглядывая на низко нависшие облака. Коляска бойко катила по мостовой, усыпанной облетевшей разноцветной листвой — мимо равно нарезанных кварталов, парков, через мосты и площади, потом выехала на Выборгский тракт. Опасения оказались напрасны — после десяти часов погода немного разгулялась, воздух потеплел, небо постепенно начало проясняться, и к полудню из — за облаков даже пробились робкие лучики солнца.

Вокруг был живописный пейзаж — сменяли друг друга утопавшие в зелени садов дачные городки, чрезвычайно расстроившиеся с развитием пригородного железнодорожного сообщения, мостки, рощицы, ручьи — все эти живописные виды развлекали Шумилова, навевали пасторальное, умиротворённое настроение. Но дело, с которым ему предстояло сейчас разбираться, было совершенно иного порядка. Алексей Иванович долго размышлял, с чего следует начать поиск, ведь точного адреса Семёновой у него не было. Самая неприятная с точки зрения розыска ситуация могла сложиться в том случае, если Семёнова приехала в гости к кому — то из знакомых. В этом случае она ехала по известному ей адресу и ни к кому не обращалась с просьбой о съёме помещения. Кроме того, следовало иметь в виду и то обстоятельство, что Семёнова могла появиться в Озёрах не одна, а в сопровождении своего «жениха», который, скорее всего, должен крутиться где — то поблизости от неё. Одинокая женщина привлекает к себе больше внимания, чем семейная пара — данное соображение тоже следовало принимать в расчёт.

Шумилов рассудил, что сначала ему надлежит объехать все дома, хозяева которых пускают по несколько жильцов и держат что — то типа пансиона — в этом случае проживание обходится клиентам гораздо дешевле, чем если аренда всей дачи, или даже её половины. Тот факт, что у Екатерины Семеновой был известный недостаток в средствах, у Шумилова уже не вызывал сомнений. Даже глубоко преступные натуры при наличии денег избегают обворовывать соседей, разумеется, не в силу этических соображений, а просто ввиду угрозы скорого разоблачения. Семёнова же, по всей видимости, грешила бытовым воровством неоднократно, что наводит на мысль о тотальной нехватке денег.

Вообще, личность этой дамы вызывала все меньше симпатий у сыщика. Это ж надо — придумать себе такую убогую легенду — княжеская дочь, похищенная в детстве у родителей, жених чуть ли не принц, страстная любовь, роковая гибель… А всего — то навсего мещаночка без средств, ну а если и дворяночка, то тоже далеко не из Рюриковичей, живущая вовсе не по — христиански, в грехе с каким — то ничтожеством… — а как иначе назвать мужчину, который позволяет своей женщине ездить поздним субботним вечером по ростовщикам? Эта дамочка кончает с собой, причём, не до конца, лечит триппер, неизвестно, правда, сколь успешно… тьфу, не жизнь, а сплошной срам и фарс!

Шумилов решил плясать от печки, в данном случае — от продуктового рынка. Ясно было, что все владельцы дач, не разъехавшиеся после лета, должны закупать продукты на рынке. Значит, местные торговцы располагают интересующей Шумилова информацией.

Он остановил извозчика на небольшой рыночной площади и отправился бродить по рядам. За четверть часа Шумилов узнал у местных торговок не только все интересующие его адреса, но даже некоторые деликатные подробности, как — то, наличие клопов во флигеле пансиона майорши Ермиловой и то, что кухарка г — жи Савельевой варит для постояльцев щи исключительно из квашеной капусты, отчего они неимоверно кислят.

Алексей Иванович начал планомерный обход, вернее, объезд, адресов сдаваемых дач. Не желая раскрывать истинную причину своего интереса, он под видом нанимателя расспрашивал прислугу или хозяев — как получится — о жильцах. Предлог для расспросов был самый благовидный: Шумилов рассказывал, что его чахоточной сестрице надлежит в скором времени ехать на лечение в Швейцарию, в горы, а пока он выправляет ей в столице заграничный паспорт, девицу надлежит поместить в место, где растёт замечательный сосновый лес, т. е. в дачный посёлок типа Озёр. Девица невинна, скромна и трепетна, а потому надо удостовериться, что её никто здесь не обидит, в том числе и соседи. Хозяева дач, желая получить такую выгодную постоялицу, вливали в уши Шумилова массу деталей из жизни как своей собственной, так и своего окружения. В четвёртом по счету доме Шумилову повезло — хозяйка, вдова почтового чиновника, желая заманить к себе клиента, рассказала о живущей через дорогу молодой нервной постоялице, Екатерине Николаевне. «Она живёт уже 2 недели в доме Пачалиных, так что к Пачалиным не заходите, не теряйте времени», — заверила Шумилина вдовица. Из её весьма живописного рассказа следовало, что странная постоялица то громко и возбужденно разговаривает у себя в комнате — «будто ссорится с кем — то», то целыми днями, запершись, строчит кому — то письма, а потом сама несет их на почту — «будто никому не доверяет».

— Дама нервенная, беспокойная. Давеча вообще сцену безобразную устроила, обвинила горничную Пачалиных Машу — она у них уже 10 лет служит — в том, что та будто бы у неё с тумбочки полтинник взяла. Да быть того не может! Маша — бессребреник, мы — то её хорошо знаем!

— А эта Екатерина Григорьевна, случаем не такая… пышная блондинка? У меня была знакомая с похожими замашками… — обронил между делом Шумилов.

— О, нет, что вы! — замахала руками вдова, — маленькая, худая, и черна, как жук. И зовут её не «Екатерина Григорьевна», а «Екатерина Николаевна». Все рассказывает, как вот — вот приедет ее муж, какой — то очень важный господин, чуть ли не действительный тайный советник… Честное слово, слушаешь и неловко за неё становится: такую ахинею дамочка несёт. Вашей сестрёнке в том дом незачем селиться, уверяю Вас.

«О, это наверняка моя клиентка», — преисполнился уверенности Шумилов.

Распрощавшись с разлюбезной почтальонской вдовой, Шумилов поступил вопреки полученному доброму совету и направил свои стопы прямо к дому Пачалиных. С хозяйкой он поговорил совсем немного, спросил только, где может найти Екатерину Николаевну и, узнав, что та отправилась на почту, помчался туда же.

Шумилов знал, что нельзя терять времени даром. Фактор неожиданности — замечательная штука. Иногда прямой вопрос, заданный неожиданно, приводит к поразительным откровениям, которых даже сам ответчик через некоторое время не сумеет объяснить и будет удивляться, зачем он столько лишнего наговорил? какой бес его попутал?. Простившись с госпожой Пачалиной, Шумилов быстрым шагом пошёл по указанной ею тропе.

Субтильную женскую, почти детскую фигурку в клетчатой коричневой юбке он заметил издалека. Она медленно двигалась ему навстречу — бледное лицо, на голове черный платок, глаза устремлены в землю, темные густые брови почти сходились на переносице. Действительно, женщина была очень похожа на еврейку или армянку. Казалось, она была поглощена какой — то неотступной мыслью и совершенно не обращала внимания на Шумилова.

— Семенова Екатерина Николаевна? — официально и строго спросил Шумилов, поравнявшись с ней.

Она вздрогнула, остановилась и оторопело уставилась на него. После того, как справилась со ступором, глухо отозвалась:

— Вы нашли меня? Ну, что ж, оно даже лучше. Он бросил меня. Пора прервать цепь событий…

— Рекомендую Вам не усугублять собственное положение и не отягощать свою совесть бессмысленным запирательством, — всё так же строго продолжил Шумилин. Фраза у него получилась, конечно, не очень осмысленная (прямо скажем — сумбурная), но в данный момент был важен тон сказанного, а вовсе не содержание.

— …Все забрал и бросил. — продолжала бормотать Семёнова, — Я это чувствовала, я знала, когда он уезжал… Ну и пусть, следует испить чашу цикуты до дна. Да, всё равно. Денег нет, а он не вернется… — в голосе ее слышалась обреченность. Неожиданно она спросила: — Вы меня арестуете?

— Это будет во многом зависеть от вас, — уклончиво ответил Алексей Иванович. Было похоже, что дама приняла его за полицейского, не спросив даже подтверждающих документов, — Присядем?

Шумилов указал на большое поваленное дерево на маленьком пятачке на косогоре, с которого открывался чудесный вид на озеро и дачный посёлок на его берегу. Они сели. Алексей Иванович боялся неуклюжим вопросом спугнуть едва наметившуюся хрупкую откровенность женщины, и потому, немного выждав, сказал просто: «Рассказывайте».

— Понимаете, я люблю его! Так, как никого и никогда. Это безумная страсть! Мне без него не жить! — она говорила быстро, почти взахлеб. Казалось, слова давно просились с языка и теперь, не сдерживаемые здравым смыслом и воспитанием, вырвались наружу. — Мы сначала очень хорошо и весело жили, он ушёл от жены, у меня были кое — какие сбережения, у него тоже. Но потом деньги закончились. А надо было платить за квартиру и вообще — жить. Я пыталась раздобыть… по знакомым…

— Воровали… — уточнил Шумилов, — у подруг, у соседей. Будем точны, обойдёмся без эвфемизмов.

Она неуютно поежилась.

— Меня 4 раза в полицию забирали за кражи. Правда, до суда дело ни разу не дошло, меня быстро отпускали. Но всё это были такие крохи, которых еле — еле хватало на жизнь. Было ясно, что рано или поздно очередная попытка стащить лаковую шкатулку приведёт сначала в арестный дом, а потом к высылке. Он сказал, что вернется к жене и опять пойдет на службу — он ведь в полиции служил. И тогда я поняла, что теряю его. Пообещала, что обязательно найду деньги. Он говорит — откуда? Да хоть раздобуду у тех, у каго их много, у ростовщиков или у купцов, например. Я твердо решила. Если надо будет пойти на кровь — так значит пойду. Моим оправданием является любовь, я не для себя. Он согласился, да, говорит, крупный куш сразу решит все проблемы, можно будет уехать, скрыться, его надолго хватит. Я обрадовалась, подумала, кровь — она покрепче клятвы нас свяжет.

Шумилов боялся поверить своим ушам. Женщина, похоже, собиралась сделать признание в убийстве. Алексей не был готов к этому. Он предпологал, что Семёнова может быть наводчицей, соучастницей, на худой конец, но убийцей….

— Как это было сделано? — жёстко спросил он. Ему надо было услышать побольше до того момента, как женщина остановилась бы и опомнилась.

— Купила тяжелый болт в магазине и стала ездить по богатеям — к миллионщику Яхонтову ездила, просила вспомоществование, к банкиру Брайеру. Болт с собой возила — примеривалась. Все думала — смогу ли на кровь пойти? Потом поняла, что болт не годится — слишком слабенькое орудие, здорового мужика одним ударом не завалить… И тогда мы с ним купили в магазине Сан — Галли весовую гирю. Я сказала: «Пойдем в Таврический сад, опробуем на скамейке, как она бьет». Пошли, нашли скамейку, и я пару раз ударила.

— Скамейку показать сможете?

— Да, на ней Миша карандашом дату написал — «27 августа» в память о нас. Так вот, денег к тому моменту у нас совсем уже не было, хозяйка с квартиры грозилась погнать. Миша дал мне свои часы и еще сережки золотые… смятые, чтоб было с чем в ломбард зайти, и я стала объезжать ломбарды и ростовщиков.

— Место искали подходящее?

— Ну да. Только кругом либо мужики крепкие, либо прислуга не отпущена, либо вовсе закрыто — ведь суббота, хозяева кто в клуб за карты, кто — к жёнам под подол. Под самый конец дня попалась мне касса ссуд, а там сторожит девочка — еврейка. Я с ней зазнакомилась, и так, говорю, и сяк — очень деньги нужны и срочно — рано утром поезд, с женихом в Гельсингфорс уезжаю. Она — нет, без хозяина не могу и всё тут. Мы с ней долго говорили на лестнице, сидели рядком. Она ко мне как будто расположилась. Может за свою приняла? Я ей рецепт капель от насморка написала на бумажке. Наконец, она согласилась, говорит, что примет часы под 3 рубля. Это ведь вообще грабёж! ну да мне лишь бы в кассу попасть… Отперла она кассу, и мы с ней туда вошли. Когда входили, я решила, что надо сейчас действовать, другого такого случая не будет. Было темно, она стала лампу зажигать, а я воды попить попросила. Пока она на кухню за водой ходила, я гирю из сумки достала. А как она пришла, ударила ее по голове.

— Сколько раз?

— Ну, не помню, раз, два. Она стала падать, я ее подхватила и потащила на кухню, а оттуда дверь была открыта в маленькую комнату, я ее туда заволокла и на кресло положила. А она тут очнулась, вскрикнула. Вот, думаю, какая живучая зараза! У неё платок в руке оказался, видимо, она хотела к ране приложить; ну, я этот платок вырвала и ей в рот засунула, чтоб она не кричала. А у неё откуда только силы взялись! — стала вырываться, вцепилась мне в волосы, да так больно! за палец меня укусила — вот, посмотрите, до сих пор ещё не зажило, — женщина показала Шумилову свою правую кисть, обернутую не очень чистой тряпицей. — Но только вся эта возня была бесполезна, я — то сильнее! Прижала ее голову покрепче, минуты две — три подержала, она и затихла.

От недавнего волнения Семёновой не осталось и следа. Она говорила спокойно, монотонным голосом и звучало сказанное — если только абстрагироваться от содержания — как — то очень буднично, обыденно. Словно о рецепте пирога с яблоками разговор зашёл. Ни ужаса от содеянного, ни жалости к убитой девочке — ничего не слышалось в голосе рассказчицы, ничего не мелькнуло в её спокойных глазах.

— И тут я заметила, что руки у меня испачканы, и манжеты, и на жакете брызги крови. — продолжила Семёнова, — Я руки вымыла, манжеты отстегнула, в сумку спрятала. И портмоне сторожихи забрала, потому что она туда мой рецепт капель спрятала — улика все — таки! Потом пошла в другую комнату, стала обыскивать стол. Денег было всего 50 рублей. Жалко, я думала, что больше найду. Векселя попадались сплошь просроченные, только один нормальный и нашла. Взяла.

— А как вещи из витрины достали? — Шумилов задал вопрос, принципиальный для проверки искренности рассказчицы. Никто не мог объяснить исчезновения вещей из запертой витрины: ни Миронович, ни Илья Беккер, ни следователь Сакс. Только убийца мог знать действительно ли он брал эти вещи и если «да», то как именно он до них добрался?

— Ключей я не отыскала. Всюду посмотрела, всё обыскала: нет ключей. Ни от шкафов, ни от витрины. Лампу я потушила, чтоб соседи через окно меня не увидели — там ведь занавесок на окнах не было — и стала в темноте шарить. Правда, свет от фонаря с улицы хорошо освещал, да и луна была полная, так что темно не было. Я у витрины крышку в углу вверх отжала и в щель руку просунула. Взяла, что смогла ухватить: часиков несколько, портсигар, еще что — то… не помню. Положила все в сумку. Потом вышла тихонько. Никто меня не видел. Как же вы меня нашли? — словно спохватившись, поинтересовалась Семёнова.

— Потом расскажу. А что было дальше? — продолжил расспросы Шумилов.

— Приехала на квартиру. Он меня ждал, не ложился. Я ему всё рассказала — ведь это для него всё делалось, для него! Взяли извозчика и поехали на острова в ресторан — ужинать. Когда через Тучков мост переезжали, остановились. Он говорит: «Надо выбросить манжеты запачканные и вексель, все равно он бесполезный. Его первым делом искать будут. Заложить не сможем». Выбросили. А еще гирю и портмоне. Ну, потом ужин… Под утро вернулись. Днём он забрал все вещи, что я принесла, кроме часиков женских, и поехал их закладывать. А вечером уехал в Гельсингфорс. Мы договорились, что он поедет первым, а я на несколько дней сниму дачу в Озёрах и буду ждать от него известий. Он как устроится — меня вызовет. Он всё, всё забрал, только одни — единственные часики мне оставил и денег 5 рублей. Говорил, что всего на пару дней. А я ждала, ждала, ждала… не едет и не пишет. Как в воду канул. Бросил меня… — в голосе ее послышались горестные интонации. (" Скулит, точно побитая собака», — раздражённо подумал Шумилов.) А что же я одна, без денег?…

Казалось, она напрочь забыла о присутствии Шумилова и полностью погрузилась в свои горести.

— Вы забыли сказать, как фамилия вашего Миши, — заметил как бы между прочим Шумилов.

Она словно очнулась:

— Я не сказала? Безак, Михаил Михайлович Безак. Он был урядником, когда мы познакомились. Молодой, красивый, в синем мундире, сапоги до блеска начищены… Это уже потом, через два месяца, его вывели из штата, а тогда… Его во всех ресторациях уважали и кланялись. Он мне пальто подарил с лисой и ожерелье жемчуговое. Правда, потом все это пришлось заложить… Вы знаете, он моложе меня на 4 года, но куда как умнее, и жизнь знает лучше, чем я… — Внезапно она замолчала, ее лицо опять ожесточилось, на переносице собралась глубокая вертикальная складка: — А скажите, вы его найдете? Да, обязательно найдите и накажите его! накажите! — глаза ее недобро прищурились.

— Безак… Безак… Сенатор был такой во времена Государя Николая Павловича.

— Да — да, — закивала Семёнова, — Это его дед.

Алексей Иванович понимал, что нельзя Семёнову оставлять здесь одну — чего доброго опять исчезнет, нужно было срочно перевезти её в город и для начала показать Карабчевскому. А дальше, без сомнений, ей прямая дорога в полицию. Каким образом это лучше сделать — предстояло еще обдумать. А пока же он поднялся с поваленного дерева и приказал:

— Екатерина Николаевна, сейчас Вы соберёте свои вещи и проследуете со мной.

«Что ж, — размышлял Алексей Иванович, сидя в коляске извозчика подле молчаливой Семеновой, — задача с честью выполнена. Но какова дамочка! — такая хрупкая и беззащитная на вид бестрепетно расправилась с ребёнком! Ради денег. И все эти россказни о великой любви, все эти рассуждения… Пакость!» По дороге в Петербург Солнце светило прямо в лицо, даря этими осенними лучами последнее тепло. Екатерина спустила на плечи черный платок, прикрывавший до сих пор ее голову, и Шумилов увидел, что волосы у неё стриженые, совсем короткие. Перехватив его изумленный взгляд, она пояснила: «Тиф. Весь июнь провалялась в Александровской больнице.»


Столицу уже мягко укутал тёплый вечер, когда старенькая извозчичья пролетка въехала на Малую Садовую и подкатила к подъезду, в котором находилась контора Карабчевского. Шумилов помог даме сойти с подножки и они вошли в услужливо распахнутые пожилым швейцаром двери. Во взгляде Семёновой отразилось недоумение, когда на двери она увидела начищенную латунную табличку с указанием фамилии владельца конторы и его звания; впрочем, женщина никак не успела отреагировать на увиденное — Шумилов ввёл её внутрь и встал в дверях. От движения двери звякнул колокольчик и в прихожей появился помощник Карабчевского, тот самый субтильный юноша, что несколько дней назад принёс Шумилову записку от присяжного поверенного.

— Николай Платонович у себя? — спросил его Алексей Иванович. В эту минуту он несколько тревожился: не окажись адвоката на месте, ему самому пришлось бы решать проблему, куда пристроить Семёнову. Отпускать дамочку было нельзя, отправить в полицию — преждевременно, удерживать силой — противозаконно. К счастью, Карабчевский оказался на месте.

Адвокат появился в прихожей через минуту. Увидев парочку, он бросил на Шумилова острый многозначительный взгляд, но ничего не сказал, только жестом пригласил их пройти следом и плотно прикрыл дверь кабинета.

— Вот, Николай Платонович, познакомьтесь: Семенова Екатерина Николаевна. Героиня нашего грустного романа…

— Карабчевский Николай Платонович, — представился даме адвокат. — Располагайтесь. Хотите кофею, коньяк? Может быть, вы голодны? (Семёнова молча кивнула) Сейчас я распоряжусь, — встав на пороге кабинета, он подозвал помощника, протянул ему купюру, — Дмитрий, быстренько на угол, закажи мясо, соку, фруктовый десерт, к чаю пирога, хотя бы с черникой, любого, затем в дворницкую, распорядись насчёт самовара, пусть всё несут сюда. Быстро, одна нога здесь, другая — там, меня ни для кого нет, ко мне никого не пускать, дверь — на замок..!

Семёнова держалась совершенно безучастно. Она сидела в предложенном ей кресле, закинув ногу на ногу, первую рюмку коньяку опрокинула залпом, как водку, а вторую принялась тянуть, наслаждаясь вкусом. Коньяк у Карабчевского и правда был хорош, Шумилов пил его мелкими глотками и чувствовал, что тает. Карабчевский сел напротив Семёновой, прямо глаза в глаза; он выжидал, наблюдая за действием спиртного. Шумилов обратил внимание на то, что Карабчевский, подлив коньяк, бутылку поставил на пол подле своего кресла. Предусмотрительность была нелишней. Карабчевский безадресно задал несколько общих вопросов: как доехали? как погода? Шумилов кратко ответил. По мере того, как выпитое спиртное стало оказывать своё действие, черты лица Семёновой неуловимо помягчели, бледные щеки порозовели, и она прервала своё наконец молчание, обратившись к Шумилову:

— Я думала, вы меня везете в тюрьму.

— Не надо туда спешить, Екатерина Николаевна, — вместо него ответил Карабчевский. — Для начала расскажите — ка всё нам.

Она вздохнула и начала равнодушно рассказывать свою историю.

Семёнова родилась в семье дворянина Новоторжковского уезда Тверской губернии. Детство было неблагополучным: отец совершил подлог векселей, за что был осужден к высылке в Архангельскую губернию. Мать отдала дочку на воспитание в семью генеральши Софьи Корсаковой. Девочку воспитывали в строгости и сознании, что до конца жизни она будет в неоплатном долгу перед благодетельницей и что впереди её ждет трудовая жизнь народной учительницы. Но такой жизни и врагу не пожелаешь, думала юная Катя. К тому же в 17 лет она попала в больницу из — за «расстройства умственных способностей». После выздоровления перебралась в Петербург, где в течение сравнительно короткого промежутка времени сменила множество мест: была и гувернанткой, и бонной при детях, и сестрой милосердия, и пр. Но это все было не по ней — «скучно», " трудно», старухи были противные, а дети невоспитанные, работодатели «придирались», поэтому она нигде не задерживалась подолгу. Личная жизнь тоже совсем не складывалась. Нет, мужчины были, и даже много, но даже зайдя в стадию интимных, отношения с ними не становились прочными. Результатом подобных связей явилась беременность и последующий выкидыш плода. «Но оно, может, так и лучше — куда бы я сейчас с дитём?» — как бы оправдываясь сказала она. «Я вообще много болела за последние 4 года», — подытожила Семенова, — «В разных больницах лежала».

Принесли еду, заказанную в ресторане, самовар, появились столовые приборы; помощник адвоката сноровисто сервировал стол на троих. Карабчевский ещё подлил коньяку, стало совсем хорошо. Приступили к еде, а женщина продолжила свой рассказ: в 1883 году в ресторане Палкина она познакомилась с Михаилом Михайловичем Безаком, и знакомство, по уверению Семёновой, оказалось роковым. Внук сенатора, уволенный из армии со скверной аттестацией, попал по протекции в полицию, но и там продержался чуть более года. Видимо, не лишённый известной доли обаяния, он без труда вскружил голову не очень умной дамочке. Получив огромную власть над Семёновой, он принялся понуждать её к поиску путей заработать поболее денег. Фантазии компаньонов далее мелких краж у приятелей поначалу не простирались. Фактически Безак добровольно принял на себя роль альфонса, Семёновой была отведена роль добытчицы. Она повторила свой рассказ о том, как необыкновенная любовь, которую она питала к «Мишеньке», а также фатальное отсутствие денег толкнули её на убийство Сарры Беккер. Во всех деталях Семёнова поведала и о том злополучном вечере 27 августа, когда произошло убийство. Шумилов отметил про себя, что рассказ всеми деталями совпал с тем, что он услышал из уст Семёновой в Озёрах.

Карабчевский прослушал всё это очень внимательно. Затем принялся задавать уточняющие вапросы, очевидно, важные для проверки утверждений Семёновой:

— Где вы ударили девочку первый раз?

— В прихожей, когда она принесла мне стакан воды.

— Кровь брызнула из раны?

Семенова смешалась:

— Я не помню… она закричала громко. Я тогда ещё раз ударила, а может и не раз… Все быстро очень случилось.

— А как Вы положили тело на кресло — спиной вниз или спиной вверх?

Она опять напряглась:

— Не помню… да какая разница! Положила и положила, — она неожиданно взвилась, от прежнего её равнодушия не осталось и следа. — Вы мне лучше скажите — арестуете вы Безака или нет?! Ведь он все вещи забрал, и все денежки прикарманил, а меня здесь бросил, в этой паршивой деревне! И к убийству мы вместе готовились, и даже гирьку опробовали!

— Не волнуйтесь, Екатерина Николавна, никуда ваш Безак не денется, — недобро осклабился Карабчевский, — Вы мне лучше вот что скажите: как Вы догадались, что крышку можно приподнять, не открывая замка?

— Странный вопрос, — Семёнова пожала плечами, — просто попробовала, а она и поднялась. Что может быть проще?

— Скажите, а Вы жгли свечку в прихожей?

— Да, мы когда зашли в прихожую, она входную дверь плотно за нами закрыла. А я когда лампу погасила, поняла, что не могу в прихожей с этой дверью справиться. В комнате хоть из окна свет идет, а тут вообще чернота — глаз выколи. Ну, я и зажгла свечку.

— А как же вы её нашли в чужом доме да еще впотьмах?

— А я её вовсе не искала. Я всегда в сумке с собой свечку ношу. Знаете, боюсь в темноте на лестнице на крысу наступить. Не всем же по парадным лестницам жить, — уже с вызовом проговорила она.

— А сейчас в Вашей сумочке лежит свечка? — не унимался Карабчевский.

— Я же сказала: всегда ношу…

— Показать можете? — настаивал Карабчевский.

Семёнова покопошилась в своей сумочке с костяными ручками и извлекла из неё свечной огарок. Карабчевский сел к столу, написал записку, свернул её, сверху надписал адрес, после чего, обращаясь к Семеновой, произнес:

— Екатерина Николаевна, сейчас Алексей Иванович отвезёт Вас туда, где Вы сможете отдохнуть, и где Вам надлежит ждать решения своей участи. Вы будете находиться под своего рода домашним арестом, вас будут охранять. Не советую Вам пытаться бежать и вообще что — либо предпринимать без нашего ведома. В противном случае Вас посадят в настоящую тюремную камеру, которая покажется вам гораздо хуже того места, где Вы будете находиться сейчас.

Потом он отдал записку Шумилову:

— Как отвезёте даму, возвращайтесь сюда, я буду ждать. У нас ещё есть работа.

Спустя 20 минут Алексей Иванович доставил Семёнову в указанный дом возле Сенной площади. В небольшой квартирке на третьем этаже его встретил немолодой молчаливый мужчина с повадками старого полицейского. Во всяком случае, в том, как насторожённо он читал записку Карабчевского, как недоверчиво оглядывал Семёнову и Шумилова явственно проглянула присущая многим полицейским крючкотворам манера уклониться от поручаемого дела под любым формальным предлогом. Однако, просьбой присяжного поверенного он, видимо, при всём желании пренебречь не мог, а потому прочитав записку адвоката, Верещагин (так звали мужчину) аккуратно сложил её вчетверо, спрятал в нагрудный карман старенького парусинового пиджака и веско сказал:

— Передайте Николаю Платоновичу, что все в аккурат выполню. Не сомневайтесь. Сколько надо, столько и подержим.

А ещё через 20 минут Алексей Иванович вновь сидел в кабинете Карабчевского и в подробностях рассказывал о том, как именно он отыскал эту самую Семенову. Не забыл он упомянуть и о вечернем визите сыскных агентов к нему на квартиру. Последнюю новость Карабчевский воспринял на удивление спокойно, только рукой махнул, дескать, «пускай ломают голову. а нам нечего устраивать секрет полишинеля». Выслушав довольно продолжительный монолог Шумилова, Карабчевский спросил:

— Что думаете о заявлении Семёновой по существу?

— Уверен, что она говорит правду. Её рассказ расставляет всё на свои места, исчерпывающе объясняет все обстоятельства гибели Сарры Беккер, по крайней мере те, что в настоящий момент известны мне. Вместе с тем, следует иметь в виду, что эта женщина патологически лжива. У неё четыре привода в полицию по подозрениям в хищениях, о чём, кстати, она Вам ничего не сказала, — ответил Шумилов.

— Говорить плохо о себе самом трудно. Помните, как у Пушкина: " Любите самого себя, достопочтенный мой читатель. Предмет достойный, ничего любезней, верно, нет его…», — заметил Карабчевский.

— Она может лгать вовсе не потому, что жаждет оправдания в глазах людей, — возразил Шумилов, — Мне кажется, что ей по большому счёту наплевать на мнение окружающих о её персоне. Можете презирать её, она даже не поморщится. Она может лгать из стремления манипулировать следствием.

— С этим доводом я полностью согласен, — кивнул Карабчевский, — у меня тоже сложилось впечатление, что она не все рассказывает.

— Тем не менее, с фактологической стороны её рассказ, полагаю, близок к истине, — продолжил Шумилов, — Убийство Сарры Беккер во многом было случайно. Оно не готовилось загодя. Это был экспромт, скажем так. она была готова напасть на ростовщика Березовского на Гончарной улице, но поняла, что он мужик крепкий, и справиться с ним не получится. На протезиста Фогеля она тоже напасть не решилась — был свидетель — последний посетитель. Золотой лом она сдала Фогелю, потому что отчаялась — время было уже позднее, а денег не было совсем.

— Да, полагаю, такое объяснение её действий очень близко к истине. Но меня сейчас беспокоит другое, — в раздумье произнес Николай Платонович. — Семёнова нечетко рассказывает об убийстве: сколько раз ударила, где напала, как положила тело. Вы, кстати, обратили внимание, что эти вопросы вывели ее из равновесия? Насколько мне известно, в прихожей кассы следов крови не зафиксировано. Потом эта витрина… согласитесь, Алексей Иванович, странно навешивать замок, если крышка преспокойно отжимается вверх. И откуда об этом узнала Семёнова? И почему об этом ничего не знали ни Миронович, ни Илья Беккер?

— Просто попробовала… Посмотрела, потянула и оказалось, что крышка гнётся? — предположил Шумилов.

— Может и так, конечно. Но это несколько странно… И потом, еще тот факт, что она лечилась от умственного расстройства, и даже не раз. Это очень опасный контингент, Вы знаете об этом не хуже меня. Такие люди живут в придуманном ими мире. А что, если она вычитала подробности из газет, а потом как бы примерила на себя эту роль? Газеты столько всего понаписали об этом, что можно в мельчайших деталях представить, как и что там происходило. Это все я к чему говорю… Прежде чем отправлять ее в полицию с определением «подлиннный убийца Сарры Беккер», надо сначала все проверить, и желательно на месте, в самой кассе ссуд. Знаю, что это … не совсем законно, — упредил он возражения Шумилова, — но у нас просто нет другого выхода. Есть у меня соображения, как это все устроить. А вас я попрошу вот о чем, Алексей Иванович: наведите самые подробные (насколько только это возможно) справки о жизни Семёновой. У кого служила, с кем общалась по — приятельски, любовники, этот самый Безак — что за птица. Далее: она болела, лежала в больницах — где, когда, с какими диагнозами. Работы много. Но речь идет о спасении не просто честного имени Мироновича, а о самой его жизни. В расходах не стесняйтесь, он человек не бедный и дал мне санкцию на подобные расходы. Впрочем, я знаю Вашу репутацию, лишнего не запросите.

— Я так понимаю, что у нас есть преступник, но розыск не закончен? — уточнил Шумилов.

— Спасибо за перевод с русского на русский, — улыбнулся Карабчевский.

Загрузка...