В тесной аскетичной комнатушке, волею царя всея Руси Ивана Васильевича определенной ему в качестве жилой, кроме него самого присутствовали двое: Афанасий Вяземский и Малюта Скуратов. Именно они в последние годы вершили всю царскую политику как внешнюю, так и внутреннюю.
— Так скажи ты мне, друг сердечный Афоня, — вопрошает одного из своих ближников государь, внимательно следя за малейшими следами эмоций на лице собеседника. — Доподлинно ли тебе донесли про то, что сынок мой, изменничек, посещал со своими кораблями чудесными город Ригу? Был там принят душевно и, в нарушение секретного договора нашего со шведами, был свободно выпущен вместе с приобретенными им людишками в море-океан?
— Про то мне доподлинно не ведомо, отче Иоанн. — Вяземский отыгрывает придуманную царем игру, когда весь шеститысячный корпус опричников был представлен на манер отдельного монастыря. Царь самоназначился игуменом с соответствующим сану обращением «отче», он, Вяземский, стал братом келарем, Скуратов, третье лицо в иерархии, братом пономарем. — Мне доносили только о частном визите в Ригу беглого боярина Андрюшки Плещеева да с ним еще Митьки Бельского. Царевич среди прибывших людей замечен не был.
— Лжешь, песий сын! Прости, господи! — Крестится после бранного слова царь.
Вяземский молча застывает, стоя на коленях на полу со склоненной головой. Он уже давно для себя разобрался с характером своего господина: вспыльчив, но отходчив, если только не начинать оправдываться.
— Ладно, вижу, не лжешь, — мановением руки разрешает царь подняться с колен. — Зачем они приходили, разведали?
— Донесли только о покупке ими крестьян. Причем, что интересно, исключительно из числа исконных обитателей старых вотчин Рюриковичей и Гедеминовичей. Да еще, вроде были с ними девки — лекарки, так те сманили с собой четверых целителей из пяти, имевшихся на тот момент в Риге. Причем, один из сманенных — старец Лаврентий. О нем давно доходила до нас слава, что лекарь он силы необыкновенной. Говорят, бургомистр Рижский был в ярости, когда об этом узнал. Старец Лаврентий не раз лечил его от приступов подагры и грудной жабы.
— Все верно, — вступил в разговор Скуратов. — И Зуев-Ордынец, что ездил к Ивану на его остров за морем тоже говорил об острой нужде царевичевой в работных людишках. Он уже корабли за ними посылал в Стамбул к агарянам турецким, и у разбойников морских тако же выкупал сих работничков. А теперь вон, за нашими крестьянами подручных прислал.
— Это хорошо, что сын о своих исконных корнях не забывает, — назидательно молвил царь. — Надо бы еще помочь ему в этом его устремлении. Отбери-ка ты, Афанасий, пару сотен людишек из моих поместий под Москвой и Коломной. Да смотри, калечных не подсунь. А ты, друг мой Малюта, добавь в эту толпу мужицкую пару своих удальцов из тех, что получше. Пусть отправляются вместе со всеми и ждут нашего приказа.
— Прости, государь, но две сотни, боюсь, не сможем мы переправить. На то кораблей потребуется не менее четырех, а то и пяти. Не наберем столько купцов аглицких, чтобы согласились везти народец за море.
— Хорошо, переправьте, сколько сможете. Но чтобы молодцы твои, Малюта, были там среди первых. А теперь пойдемте, чада мои. Время к заутрене.
И трое этих людей, одетых в черные одежды опричников, растворились во тьме кремлевских переходов.
Мрачная получилась у меня эта миниистория. Точь в точь в духе официальной истории, описывающей последние десятилетия царствования Ивана Грозного, когда царь то монашествовал напропалую, то черные воронки (пардон, это из другой эпохи), наряженных в черное опричников для их лютых злодеяний во все стороны рассылал. Просто перечислю основные его ежесуточные молитвы: полуношная (где-то с полуночи начиналась), заутрення — соответственно ранним утром, часов с шести, обедня — днем, вечерня, как явствует из названия, вечером, плюс всякие специальные и праздничные соответственно календарю. Суммарно часов девять в среднем за сутки натекало. И все, свободные от кровавых забот, его опричники стояли эти церковные службы вместе с ним. Бедолаги, откуда только силы находили, чтобы в краткие перерывы между постами и молитвами сгонять до поместий земских бояр, да пожечь там все, порубить всех от мала до велика. Только, знаете, почему-то отечественных исторических источников от той эпохи почти и не осталось вовсе, а в основном вся официальная история основывается на свидетельствах разных там немцев с итальянцами, причем написанных зачастую спустя годы после смерти самого царя. А немногие сохранившиеся отечественные «летописи» то в датах путаются, то события диаметрально противоположно описывают. Такое впечатление, что кто-то сильно могучий, но не слишком заморачивающийся правдоподобностью да подробностями взял и переписал историю. А потом забыл и еще раз переписал. А может и не раз. И из реальной истории осталось точно только одно: правил тот царь. До-олго правил, и за время его царствования Русь из заштатной территории размером с несколько подмосковных областей внезапно расширилась до Державы размером едва ли не с четверть континента, разнеся в дым и клочья почти всех своих соседей. Ну, из тех, кто имел несчастье с ней в те времена граничить. И даже потом, в годы лихие, время Смутное, изначальный посыл на построение Державы оказался так велик, что народу даже в голову не пришло взять да и расколоться на кучу самостийных княжеств. Значит, не такой уж и ужасный оказался этот Грозный, если народ не стал голосовать ногами из построенной им Державы. А теперь сравните с временами недавними: с Советским Союзом и его судьбой.