Букет горных фиалок

11

Рассвет она пропустила. Проспала, сжавшись в комок у стены каверны. Почти всю ночь Элль не сомкнула глаз: в пещере был лютый холод, и, спасаясь от продиравшего до костей озноба, она бродила от стены к стене, пытаясь согреться. У нее оставался узкий кусочек каверны, где ее не доставали ни промозглая сырость тянущаяся из хода, ни сквозняк, бьющий из щели. Она тщетно куталась в лохмотья, оставшиеся от рубашки, и дробно стучала зубами, как кастаньетами. Дрожь, казалось, заполонила ее всю: и стучали уже не только зубы, а вся она, все ее косточки до единой. Она разогревалась приседаниями, а потом пыталась уснуть, свернувшись у стены в клубок, но вскоре просыпалась закостеневшая, продрогшая и измученная. Она бегала по своему спасительному отрезку от стены к стене, разрушая могилы и проклиная Маню на чем стоит свет. Под собственные сиплые ругательства, сыпавшиеся из больной гортани, и хруст под подошвами до сих пор влажных кроссовок она ожесточилась, вошла в раж и принялась намеренно уничтожать построенное им кладбище. Она упивалась разрушением и, на время забыв о холоде, на ощупь находила могилы и прыгала по могильным холмикам, поддевала ногой камешки и с силой расшвыривала их. Они разлетались по сторонам и бились о стены каменного мешка. Элль даже перестала стучать зубами, так ее захватило чувство мести. Она уже проклинала не только Маню, но и Луазо, предложившего им поездку в Семь Буков. «Там такие водопады», — сипела она, разнося в пух и прах очередное захоронение. «Вот такие водопады.

И много, много озабоченных придурков…» Досталось всем: и Адели, и Мари, не ведающей о наклонностях своего сынка, и мужу, предпочитающему тихие уголки без туристов и не любящему моря, и дуракам-фермерам, слыхом не слыхивавшим о пещере, которая есть у них под носом, и фармацевту, клепающему безмозглые вирши, и… Но больше всех досталось, конечно, проститутке Римме… Элль высыпала на нее весь свой запас брани, который имела, вытирая со щек ручьем льющиеся слезы. И если раньше у нее никогда не было врагов, то сейчас враг явился в лице этой похотливой сучки… Тоже мне Ева, давшая мужчине вкусить запретный плод с древа познания… Не Ева — змея в течке… «И сказал Господь Бог змее: за то, что ты сделала это, проклята ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей…» [2]

Тебя бы сюда, в этот каменный мешок, твою мать… А перед этим повозить мордой по камням и придушить, чтоб обделалась… Может, ты, Римма, и с фермерскими быками трахалась?…

Когда она открыла глаза, в пещере уже не было ночного кромешного мрака. Появившийся в каверне рассеянный бледный свет подсказал Элль, что снаружи наступил день. Ей по-прежнему было очень холодно, а тело просто разламывало на куски. Она не помнила, как все-таки умудрилась заснуть. Наверное, рухнула от усталости замертво. Первое, что она увидела, — это размытое белое пятно у себя перед самым носом. Она сконцентрировалась на пятне, пытаясь сообразить, что бы это могло быть. В глазах прояснилось, и пятно приобрело четкие очертания, превратившись в крохотный белый череп какой-то неведомой зверюшки.

Элль со стоном села: каждая мышца, каждая клеточка просто кричали от боли и усталости. Она привалилась спиной к стене и надсадно закашлялась. Только этого ей и не хватало! Простуда — еще куда ни шло, а если у нее воспаление легких? К тому времени, когда ее найдут, она покроется коростой. Элль шмыгнула носом и снова закашлялась. Гортань уже не простреливало, как вчера, но горло по-прежнему саднило. И першило в горле страшно. Элль без интереса оглядела разгром, который учинила ночью. Камешки валялись по всей каверне вперемешку с костями. Воняло падалью. Она вяло подумала о том, что Маню смертельно обидится на нее. Ну и черт с ним!

Подняться на ноги ей удалось только с третьей попытки: суставы ни за что не хотели сгибаться и разгибаться, как им положено. Постояв немного, держась за стену, Элль опять села и начала массировать ноги. Кровь побежала по жилам быстрее, ноги согрелись, и, удовлетворенная, Элль занялась руками. Затем она встала, теперь уже без больших проблем, и продолжила разминку. Почувствовав себя более-менее сносно, она заглянула в щель в скале. С той стороны щели ярко светило солнце, и блеск дневного света ослепил Элль. Она заморгала, стряхивая с ресниц набежавшие разом слезинки. В трещину с поверхности вливался нагретый воздух, приятно касавшийся кожи. Долго висеть на руках Элль не могла, но удовольствовалась тем, что постояла под щелью, засунув в нее кисти, подставив их теплому дуновению с поверхности.

Она была очень голодна, но рассчитывать на завтрак не приходилось. На обед, возможно, тоже, но ужинать она будет в селении. Она съест… Сколько всего она съест! Много… А запьет все горячим, обжигающим кофе. Большой чашкой сладкого, горячего кофе!

Она разбередила себя, представляя ужин во всех подробностях, и чувство голода, которое вдруг стало нестерпимым, заставило ее укротить разгулявшееся воображение.

Элль вернулась к действительности, но есть тем не менее хотелось все больше и больше: последний раз она ела вчера утром. Мысли постоянно возвращались к еде. В каменном мешке съестным и не пахло. Элль сглотнула набежавшую слюну и облизала губы. Надо хотя бы попить воды, чтобы заглушить голод.

В отличие от пищи, воды у Элль было предостаточно. Целый водопад, будь он трижды неладен. Она пила и пила, пока не отяжелела от воды, но голод уже не так мучил ее. Около потока было сыро, и она несколько раз чихнула, убедившись, что ночь, проведенная в холодной пещере, для нее без последствий не прошла.

Она вернулась в каверну — здесь хоть было посуше, — отыскала наполовину сгнивший трупик какой-то крысы (так ей показалось), запихнула его подальше к стене и завалила горкой камней, надеясь, что вони теперь поубавится. Пока она не разрушила игрушечное кладбище, в каверне так не воняло. После этого ей пришлось отмывать кроссовки, но она была рада и такому занятию. Делать было нечего, только ждать. Сколько ждать, Элль даже не представляла, но рассчитывала, что недолго. К сожалению, она совершенно потеряла ощущение времени и не могла определить, что сейчас там снаружи — раннее утро или ближе к полудню. Даже если в щель заглянет солнце — это ей ни о чем не скажет.

Она расчистила место, куда, как ей казалось, идет ток теплого воздуха из щели, села и стала ждать. Можно было бы пойти к выходу и ждать там, но у потока довольно прохладно, а она успела намерзнуться за ночь.

Что может быть проще, чем сидеть и ждать, пока за тобой придут? И что может быть тяжелее ожидания. Бездействие угнетало и мучило Элль. Она сделала попытку отвлечься, представляя, какой переполох начался в селении вечером и как недоумевающий аптекарь Луи пришел к Мари узнать, зачем же ее слабоумному сыну вдруг понадобились гинекологические прокладки.

А может, фармацевт сообразительней, чем кажется, и он сразу соотнес ее исчезновение с появлением Маню в аптеке со столь загадочным требованием? Чего стоит уже одно появление Маню в аптеке — у него, видать, и денег-то в руках никогда не было. Да нет, все было во много раз проще: наверняка Маню простодушно поведал аптекарю, кому нужен столь специфический товар. Хорошо она это придумала. На тот случай, если вдруг Джереми не хватится пропавшей одежды… Да нет, все чушь — она наказала Маню исполнить три ее требования, любое из которых укажет на то, что Маню знает, где она находится. Но почему же помощь до сих пор не явилась?

Она решила, что будет ждать у входа, и плевать ей на холод. Пришла к потоку, улеглась, свесив голову за каменный край скалы, и смотрела на бешеное кипение пены у подножья. Они уже идут, уверяла она себя, они появятся с минуты на минуту. Когда у нее перестал попадать зуб на зуб, она отползла в тоннель и решила погреться в каверне снова. Там она разделась, выжала воду из одежды и разложила ее на полу. Чтобы чем-то занять себя и скоротать время, она подобрала с пола пять камешков помельче, намереваясь поиграть сама с собой в «камешки». Из затеи ничего не вышло: у нее тряслись руки. Успокойся, приказала она себе, а то ты скоро начнешь биться головой о стену. Все в порядке, слышишь, все в порядке. Сколько ты лежала у воды? Не больше пятнадцати минут, а от Козьего ущелья до селения идти не меньше часа. А им еще надо взять веревки…

А потом она вновь пошла ко входу и ждала там и вновь ушла, когда кожа на руках побледнела до синевы и покрылась пупырышками, а зубы залязгали, отбивая чечетку. На этот раз она решила не возвращаться в каверну с ее разрушенным могильником и тухлой вонью, а подождать в тоннеле. Но здесь был такой сквозняк, что она замерзла еще больше: промокшие джинсы и остатки рубашки совсем не грели.

Надо было возвращаться в проклятый каменный мешок, в ее тюрьму. Она с горечью сравнила себя с узником Бастилии, когда та еще стояла в Париже. У заключенных в королевскую тюрьму было преимущество — их все-таки кормили, кроме тех, кого специально морили голодом. И у них была постель из соломы. Пусть прелой, но хоть что-то…

Она дала себе задание: выбить камнем на стене фразу «Джереми, я люблю тебя!». Буквами не менее пятидесяти сантиметров высотой. Иначе она просто спятит. И тогда составит Маню достойную пару. Она тщательно перебрала камни, выбирая острые, наметила место на стене, куда падало пятно света, бьющего из щели, и приступила к работе. Она дала себе слово не ходить к выходу из пещеры, пока фраза не будет дописана до конца вместе с восклицательным знаком. Она решила, что выбьет надпись готическим шрифтом со всеми полагающимися атрибутами, чтобы было как в средневековых рукописях.

Сначала у нее не заладилось: слишком мелкими были камни; но вскоре Элль приноровилась, дело пошло быстрее, и на стене появились очертания буквы «Д». Она критически осмотрела результаты собственных усилий и пришла к выводу, что линии буквы мелки и невыразительны и над ней стоит поработать еще. Незаметно для себя она увлеклась и, закончив работу над буквой «Д», сразу без отдыха перешла к следующей, «Ж». Перерыв для отдыха получился само собой, когда ей пришлось поменять затупившиеся камни на новые. Теперь она знала, сколько камней требуется на одну букву, и набрала их с запасом. «Ж» у нее получилось даже лучше, чем «Д». Покончив с «Ж», она с удовлетворением вытерла со лба выступивший пот и отступила от стены, чтобы посмотреть, соблюдает ли она нужные пропорции. Что ж, буквы на стене могли служить образцом наскальной каллиграфии — учитывая ее орудия, они выглядели вполне сносно.

Что ее заставило оглянуться на чернеющий за спиной тоннель хода? Элль обругала себя: решила ведь — пока не будет готова надпись, даже не смотреть в ту сторону. И сразу же почувствовала, что хочет пить. Ну ладно, сказала она себе, только попью воды — и снова к надписи. А ноги уже сами несли ее в тоннель.

Маню вернулся! Колени у нее ослабели, и она прислонилась к стене тоннеля. Сердце неистово заколотилось и готово было выскочить наружу. Наконец-то…

Маню возился у входа. Элль узнала его по силуэту и характерным порывистым движениям. Что он там делает, она не могла разглядеть: Маню, согнувшись в три погибели, стоял к ней спиной.

Раз, два, три… Элль считала глубокие вздохи, приказывая сердцу не колотиться с такой силой. Все, теперь можно идти…

Маню был один, но в руках у него была веревка, на конце которой висел груз. И груз тяжелый: пятясь как рак в глубь пещеры и перехватывая веревку, он затаскивал его наверх, тяжело сопя от натуги. Если он притащил для нее еду, то, значит, унес с кухни весь холодильник и в придачу захватил шкаф с одеждой: мускулы на открытых предплечьях Маню вздулись от напряжения буграми, рот его оскалился, а на виске билась частым пульсом жила. Маню был хмур и зол, что не укрылось от Элль. Она истолковала его злость по-своему: конечно же, он зол — его проделка раскрыта, а на другом конце веревки человек, который поднимается в пещеру на помощь ей. Привязать веревку здесь абсолютно не к чему — вот Маню и тащит его, хотя проще было бы дать Маню какой-нибудь металлический штырь и молоток. Камень в пещере не такой уж твердый, раз она смогла выбить на нем буквы неоконченной надписи.

Элль схватила конец веревки, лежавший под ногами и стала помогать Маню поднимать ношу. Он оглянулся на нее, буркнув сквозь зубы что-то маловразумительное, но сердитое. Кто бы там ни был на другом конце веревки, он весил немало. Маню с шумом втягивал воздух в легкие и при каждом рывке издавал резкое хеканье. Его спина закрывала от Элль вход в пещеру, и когда веревка резко ослабла, она поняла, что подъем окончен. Маню в последний раз дернул ее и бросил на пол. Элль оттолкнула его в сторону и бросилась к выходу. Но, не сделав и двух шагов, остановилась.

У входа неподвижно лежал человек. Это был мужчина высокого роста, гораздо выше среднего, одетый в синюю клетчатую ковбойку и темные брюки. Но что самое страшное, Элль были хорошо знакомы эти широкие плечи, распиравшие ковбойку, и сама ковбойка. У входа в нелепой изломанной позе, не подавая никаких признаков жизни, лежал ее муж.

— Джереми… — прошептала Элль, не веря собственным глазам.

Она растерянно оглянулась на Маню. Маню наматывал веревку на руку; веревка натянулась, поднялась с пола. Ее конец пропадал под спиной Джереми. Маню резко дернул веревку. Тело Джереми безвольно перевернулось на бок и вновь замерло. Маню деловито направился к нему. Элль издала затравленный, сиплый визг и стремительно бросилась к неподвижному телу мужа, опережая Маню.

Джереми лежал на боку, неловко подвернув под себя руку. Мокрые волосы потемнели и слиплись на лбу черными завитками. Веки его были плотно сомкнуты, черты лица заострились. Его загоревшая кожа приобрела серый, пепельный оттенок. Элль упала перед мужем на колени и замерла, боясь к нему прикоснуться. Джереми не шевелился и, кажется, не дышал. Вокруг его поясницы была в несколько витков намотана веревка, завязанная на грубый узел.

Растрепанный веревочный конец плавал в мелкой луже у живота мужа. Веревка глубоко врезалась в тело, вмяв рубашку. Элль схватила мужа за плечи и перевернула на спину. Элль с силой прижалась ухом к груди Джереми напротив сердца. Она опасалась, что из-за шума потока не расслышит, бьется ли сердце. Ее усилие, наверное, оказалось чрезмерным, и Джереми тихо застонал. Жив… Она подняла голову и заглянула мужу в лицо. Нет, по-прежнему без сознания… Она только сейчас заметила, что на левом боку, на котором лежал муж первоначально, буквально нет живого места: красно-синие клочья изодранной ковбойки нависали на огромной, во весь бок, кровоточащей ссадине. Она повернула его голову к себе. Левая половина лица мужа представляла собой такую же сочащуюся кровью ссадину: при подъеме он терся левой половиной тела о скалу. И это было еще не все: правая нога Джереми, облепленная мокрой брючиной в голени, изгибалась под неестественным углом. Элль сразу поняла, что нога сломана.

Дергающаяся веревка вывела Элль из столбняка. Она резко повернулась. Маню стоял прямо за ее спиной. И вмиг все стало на свои места, все стало понятно: Джереми обо всем догадался раньше остальных, выследил Маню и рискнул подняться вслед за ним по скале. И сорвался. А этот придурок не придумал ничего лучшего, как затащить его наверх, обмотав веревкой, которую прихватил с собой муж, спеша ей на выручку.

— Видишь, что ты натворил, кретин безмозглый! — сипло прохрипела она, хотя ей самой казалось, что она кричит во весь голос.

Хмурящийся Маню присел на корточки и потянулся к веревочному узлу. Ярость ударила в голову Элль, ослепляя ее. Она бросилась на Маню и изо всех сил оттолкнула его от мужа. Толчок получился сильным: Маню отлетел к стене, плюхнувшись на собственный зад.

— Не подходи к нему! — предупредила Элль.

Ломая ногти, она принялась развязывать тугой узел сама. Узел не поддавался, и тогда она прибегла к помощи зубов. Освободив Джереми, она отбросила веревку в сторону и вновь обернулась к Маню.

— Идиот, — просипела она. — Зачем? В селение надо было бежать! В селение, понимаешь ты, маньяк чертов? За помощью! Ублюдок… Тупица…

Она швыряла ругательства ему в физиономию, испытывая такую ненависть, о существовании которой раньше и не подозревала. Маню сидел и взирал на нее с хмурым недоумением. Наконец он медленно поднялся и затоптался на месте. Элль тоже встала, готовая защищать бесчувственного Джереми, если Маню вздумает к нему хоть пальцем прикоснуться. Маню обиженно выпятил нижнюю губу, его подбородок подрагивал, а Элль внимательно следила за каждым его движением, сжав кулаки. Маню отступил на шаг, развернулся и ушел тоннелем в каверну.

Элль снова рухнула на пол, осторожно подняла голову мужа и положила ее к себе на колени. Ну очнись же, молила она, очнись. Из-за слез все перед глазами расплывалось. Ярость в ней потихоньку угасла, и Элль ужаснулась своей безрассудности: на быструю помощь для Джереми можно рассчитывать только в том случае, если Маню доставит в селение весть о случившемся несчастье. Что она наделала! Господи, неужели этот дурак не понимает, что муж может умереть? Неужели он и Джереми затащил, чтобы похоронить его на своем игрушечном погосте? Некрофил слабоумный… Она вытерла лицо ладонями. Нет, надо взять себя в руки, надо заставить Маню привести сюда людей. Угрозами, криком, ласковыми посулами — неважно… Он должен привести сюда людей. Она его заставит. Он хочет ее трахнуть?! Он…

Громкие вопли Маню заставили ее обернуться. Он был совсем рядом: когда он успел вернуться, Элль не заметила, звука шагов не слышно из-за шума воды.

Маню уже был не просто хмур, он был вне себя. Издавая гневные крики, он яростно тряс головой и махал руками, показывая на ход. Элль поняла, что Маню обнаружил следы ее ночной вакханалии, и они пришлись ему совсем не по вкусу. Как некстати…

Пока Элль спешно придумывала, как она может успокоить Маню, тот начал действовать. Он отмахнулся от ее рук, пытавшихся удержать его, подскочил к Джереми, схватил его за брюки и поволок к потоку, к краю скалы. Намерения его были ясны и недвусмысленны: он собирался сбросить Джереми вниз. Муж лежал довольно близко от края, и Маню одним рывком преодолел половину расстояния. Ступня сломанной ноги Джереми повисла в пустоте. Маню оставалось еще пару раз дернуть за мокрую ткань — и Джереми вместе с падающей водой полетит со скалы.

Времени у Элль оставалось немного: какие-то секунды. Она рванулась вперед, чтобы ухватиться за рубашку мужа, не дать Маню совершить убийство. Она не думала сейчас о силе Маню и безнадежности своей попытки помешать ему расправиться с Джереми. Вцепиться в рубаху мертвой хваткой и тянуть на себя — вот и все, о чем она думала. Она так и сделала, но вдруг почувствовала, что под колено ей попал какой-то продолговатый предмет. И в тот же миг, как по наитию, поняла, что это за предмет.

Маню не спешил со вторым рывком. Он вдруг остановился и взглянул на Элль исподлобья, отчужденно и зло. Их лица разделяло расстояние, равное торсу Джереми, и Элль увидела в глубине глаз Маню прячущиеся за злостью растерянность и боль. Эта заминка решила все.

Рука Элль скользнула под колено и сжала рукоять ножа. Наваха раскрылась на лету молниеносно, словно это Элль, а не Джереми, обучалась у цыган владению испанским ножом. Мысли о ласковых посулах, владеющие ею миг назад, исчезли без следа. С отчаянным хриплым визгом Элль наотмашь рубанула Маню по рукам.

Глаза Маню стали круглыми, как монеты. Тоненько заверещав, он схватился за правое предплечье и отскочил к стене тоннеля, отпустив Джереми. Из-под пальцев левой руки Маню, которыми он обхватил раненое место, брызнула струйка крови. Он с ужасом смотрел на Элль, а она молча надвигалась на него, грозя ножом.

Маню бросился бежать. Элль и моргнуть не успела, как его взлохмаченная шевелюра мелькнула над скальной кромкой и исчезла. Она отбросила наваху, чудом не выпавшую из футляра, когда Маню затаскивал мужа в пещеру, схватилась за ковбойку Джереми у ворота и потащила его подальше от края. Она успокоилась лишь тогда, когда подошвы обуви ее мужа и край скалы разделяло не менее двух метров. Она бы заволокла его и дальше, но для нее он все-таки был слишком тяжел. Окончательно обессилев, она села рядом с Джереми, так пока и не пришедшим в себя, и горько зарыдала.

Она не знала, очнется Джереми вообще или просто умрет у нее на руках, не приходя в сознание. Она не знала, насколько тяжелы травмы, которые он получил. Элль подобрала брошенную наваху и вспорола штанину на сломанной ноге мужа, потому что боялась открытого перелома. Ей даже в голову не пришло, что, будь перелом открытым, Джереми давно бы истек кровью. Она осмотрела место перелома, но ничем не могла помочь: в пещере не было палок, из которых можно было бы соорудить хотя бы примитивную шину. Она выбросила нож в водопад, потому что возненавидела его за то, что отсекла им единственную нить, связывающую ее с миром. И не только ее. Для Джереми эта нить была куда важнее.

Она не знала, когда придет помощь и придет ли вообще. Швырнув наваху в водопад, она пришла к выводу, что ей необходимо самой спуститься со скалы и идти в селение за подмогой — любое промедление может оказаться смертельным для Джереми. Но, спустив ноги за край, Элль поняла, что не с состоянии совершить такой подвиг: слишком сильны в ней страх высоты и неуверенность в собственных силах. Она неминуемо свалится, а это стопроцентная гарантия смерти для обоих.

Проклиная свою слабость, она убедила себя в том, что Джереми не мог действовать в одиночку и в селении знают, куда он отправился. И помощь придет. Придет скоро. Очень скоро. И ей надо всего лишь немного подождать.

При мысли о муже, лежавшем без сознания в тоннеле, ее охватило чувство тоски и безысходности, то самое, приступ которого она испытала, получив первый букет фиалок от Маню. Элль удивилась самой себе: она впервые вспомнила и о букете, и о внезапном необъяснимом страхе, сопровождавшем его появление. И заключила, что ее предчувствие получило полное подтверждение. Она вернулась в тоннель, села возле Джереми и так и сидела, не сводя с него глаз.