Ее мужем стал незаурядный человек — Элль поняла это во время первого же свидания с ним. История его была проста. Джереми родился в Мальвиле — маленьком франкоязычном городишке на полторы тысячи жителей возле границы со Штатами в семье инженера. Вскоре выяснилось, что у ребенка удивительные музыкальные способности. Уже в четыре года Джереми играл на фортепиано, хотя никто его этому специально не обучал. Просто однажды, когда мать Джереми лежала в больнице (ей удалили аппендикс), отец, поскучав дома, пошел в бар Фале, в котором просиживали вечера рабочие с лесопилки. Он прихватил с собой и трехлетнего сына.
В баре стояло старенькое пианино, на котором изредка играли посетители. Трехлетний Джереми добрался до него, открыл крышку, понажимал на клавиши — и заиграл. Разумеется, он нс играл ничего сложного — колыбельную, которую перед сном пела ему мать. В баре наступила тишина. Кто-то потребовал выключить проигрыватель, и завсегдатаи бара стали по очереди просить его наиграть знакомые всем песенки, в основном крутившиеся на радио.
Джереми пришлось по вкусу внимание, которым его внезапно окружили, и он старательно выполнял просьбы, прижимая клавиши указательными пальцами обеих рук — он ведь и понятия не имел, что можно играть и другими пальцами. Ошарашенный отец выпил в этот день гораздо больше обычного: после исполненного заказа проситель крепко хлопал его по плечу и ставил выпивку. Джереми был счастливца, а на следующий день снова попросился в бар.
Когда мать Джереми выписалась из больницы и вернулась домой, она пришла в ужас, узнав, что во время ее отсутствия отец с сыном вечерами просиживали в баре. В дальнейших посещениях бара было отказано обоим. Но ребенок закатил такую истерику, что мать пришла в ужас вторично. Джереми рыдал и требовал отвести его в бар — ведь там стояло пианино. В то, что ее сын играет, мать не верила, но заверения отца в конце концов возымели свое действие, и все семья Моррон отправилась в бар Фале. Джереми там уже ждали; последние три дня завсегдатаи развлекались новой забавой: включали радиоприемник и, дав Джереми послушать какую-нибудь мелодию, просили его повторить ее. К тому времени Джереми научился играть не только основную тему, но и бас, и играл уже шестью пальцами — мизинцы и безымянные были еще слабы. Спустя неделю в доме появилось маленькое пианино, заказанное матерью по каталогу, а молоденькая библиотекарь из городской библиотеки дала Джереми первый урок игры на инструменте. С нотами Джереми познакомился раньше, чем научился читать.
К четырнадцати годам Джереми играл на всех инструментах, которые попали в поле его зрения. В школе он был звездой первой величины — солист школьного оркестра, композитор, лидер самой крутой школьной рок-группы в округе.
Он уже три года сам зарабатывал карманные деньги в том же баре Фале, в котором произошло его первое знакомство с фортепиано: играл по вечерам два раза в неделю. Владелец бара Мишель Фале бесплатно кормил его, поил имбирным пивом и платил по пятнадцать долларов за вечер. А в двенадцать лет он подарил Джереми великолепный джазовый «Гибсон» с усилителем «Маршал», потому что больше всего любил хороший гитарный джаз. Еще раз в неделю по воскресным дням Джереми играл на аккордеоне в составе фолк-группы, в которой был самым молодым участником — остальным музыкантам было от сорока до шестидесяти лет, — у конкурента Фале Максима Де Берга в баре «Черная лошадь». Остаток времени занимали репетиции с оркестром и рок-группой. Он аккуратно появлялся на каждой репетиции, хотя мог бы этого и не делать: он читал с листа настолько свободно, что даже искушенный слушатель вряд ли бы смог догадаться, что Джереми видит ноты впервые.
Окончив школу, Джереми покинул Мальвиль. Он уехал в Квебек и поступил в университет на отделение музыки в класс композиции, одновременно устроившись на работу сессионным музыкантом в небольшой студии звукозаписи. Он быстро приобрел известность в музыкальных кругах как виртуоз-мультинструменталист, а за известностью последовали соответствующие предложения. Он отказался от всего, закончил университет экстерном, пошел в армию и весь срок службы провел в оркестре морской пехоты. Во время службы он увлекся фламенко и, демобилизовавшись, на имевшиеся у него сбережения уехал в Испанию. В Мадриде он без труда нашел себе место пианиста в ночном клубе и полгода играл в нем, осваивая язык. И учился фламенко. Учился, слушая уличных музыкантов и просиживая свободные вечера в рабочих кабачках. А потом уехал в Андалузию и пристал к цыганскому табору.
Он сумел завоевать доверие цыган и пробыл с ними полтора года, обучаясь уже не музыке, а первобытной необузданности и экспрессии, какую им удалось сохранить. Покинув цыган, он отправился в Мадрид. Первую половину пути добирался, играя в деревенских тавернах, чтобы заработать на дорогу до испанской столицы, а другую половину — вместе с новым знакомым, французом Филиппом Меряем по прозвищу Луазо, альпинистом и воздухоплавателем. К тому времени, когда Джереми прибыл в Мадрид, у него оставалось еще немного денег, которых как раз хватило на авиабилет до Оттавы.
Он вернулся в Квебек, вернулся на студию, где, снова работая сессионным исполнителем и продюсируя местные малоизвестные группы, параллельно записал собственный альбом. Демонстрационную запись альбома он отправил в «EMI» и стал спокойно ждать результата. Прошли два месяца, но «EMI» не давала о себе знать. Тогда Джереми связался с независимой фирмой «Ten’s» в Соединенных Штатах и предложил материал им. Они подписали с ним разовый контракт и выпустили его первый диск «Испанские сны». Небольшой тираж альбома разошелся довольно быстро. В прессе появились первые публикации, касавшиеся его первого альбома и удачных продюсерских работ. Предложений стало больше. «Ten’s» в свою очередь предложила новый вариант договора, и пока Джереми раздумывал, принимать его или нет, ему позвонил Фил Мэтьюз, менеджер «EMI». Оказывается, его демонстрационная запись была потеряна нерадивым сотрудником и попала в руки Фила буквально на днях. Он посетовал, что «EMI» упустила «Испанские сны», и сказал, что высылает факс с условиями контракта. Джереми ознакомился с бумагами и ответил согласием. Следующий его альбом «Полнолуние» был выпущен на «EMI» и за четыре месяца приобрел статус «золотого», что для инструментальной музыки было совсем нетипично. Особенно популярен альбом был в Европе.
Джереми уже не нужно было работать ни сессионным музыкантом, ни продюсером, и он сделал длительную передышку, отправившись в Мальвиль повидаться с родителями. В баре Фале был полный аншлаг все две недели, которые он пробыл дома: он играл там каждый вечер. Следующей в его планах была поездка в Париж, но перед этим он переписал от начала до конца «Испанские сны», и альбом купила та же «ЕМI», и он снова стал «золотым».
В Париж он приехал повидаться с Филиппом Мерлем, знакомство с которым состоялось благодаря совершенно необычным обстоятельствам. Джереми возвращался в Мадрид автостопом. Он шел вдоль шоссе, поджидая попутную машину, и воздушный шар, ведомый Луазо, чуть не сел ему на голову: в оборудовании шара обнаружилась неполадка, и Филипп был вынужден срочно приземлиться. К сожалению, при посадке шар и корзина были повреждены, и Луазо пришлось прервать перелет в Северную Африку. Сначала Филипп принял Джереми за бродячего цыгана-гитариста, потом, услышав французскую речь, — за соотечественника. Он обрадовался и осведомился, куда Джереми держит путь. «В Канаду», — ответил Джереми. Луазо сначала слегка опешил, а потом сообщил, что, по его мнению, Джереми идет не в ту сторону. «Мне через Мадрид», — ответил Джереми. Так они и познакомились.
Париж пришелся Джереми по нраву. Его не интересовали развлечения, мода — все, чем Париж завлекает иностранцев. Ему понравился сам город. Чтобы не жить в гостинице, он купил себе небольшую квартиру — он уже мог позволить себе это, — обставил ее соответственно собственным вкусам и оборудовал в ней маленькую студию для домашней работы. В ней, выполняя условия контракта, он начал писать второй альбом для «ЕМI» — всего их должно было быть пять, — а в свободное время бродил по городу, заглядывая в антикварные лавки в поисках старых и экзотических инструментов, либо летал вместе с Луазо.
Так было, пока Аделаида не захлопнула дверь, оставив ключ на столике в гостиной.
Идея провести медовый месяц в горах принадлежала, разумеется, Луазо и нашла горячую поддержку у Элль: Джереми заканчивал работу над материалом для записи очередного диска и одновременно с этим писал свою первую симфонию — он давно хотел попробовать силы в традиционной сонатной форме. Для работы ему нужна была спокойная обстановка, а условия контракта с «EMI» были довольно жесткими и не позволяли сделать перерыв. Но основная причина лежала все-таки в другом: музыка в буквальном смысле переполняла Джереми, его плодовитость удивляла всех. Каждый день он работал в своей студии по нескольку часов, и его рабочих записей хватило бы не на один альбом, а по меньшей мере на тридцать. Его завалили предложениями писать музыку для кинофильмов — около десятка сценариев дожидались прочтения.
Элль совершенно не воспринимала музыку как свою соперницу, а для Джереми в жизни было всего лишь два значимых явления — музыка и Элль. А может быть, Элль и музыка. Она бы никогда и не подумала задать ему вопрос: что же на первом месте? Джереми, казалось, живет сразу в двух мирах. Он как-то сказал ей, что представляет себя эдакой трубой, по которой течет беспрерывный музыкальный поток, рождающийся невесть где. Он и вправду был словно отделен от окружающего мира незримой стеной, смотрел и судил обо всем отстраненно, пребывая в спокойствии одному ему ведомых сфер. Элль уже и не могла представить свою жизнь без мелодий, которые рождались под пальцами Джереми, едва он касался фортепиано, или клавесина, или другого инструмента, его квартира уже напоминала музей: хождение по антикварным лавкам принесло свои плоды.
Антиквары заказывали и искали для него инструменты со всех концов света. Джереми, если инструмент был в плачевном состоянии, сам занимался его реставрацией и, разумеется, играл на каждом.
Итак, Джереми нужна была тишина, а сам он признался Элль, что побаивается курортов, даже самых глухих, и недолюбливает море, и обмолвился, что после выхода следующего альбома подумывает о покупке дома в уединенном месте. Элль с ним согласилась, хотя Джереми, по своему обыкновению, и не настаивал. Элль заметила, что ее муж обрадовался предложению Луазо. Она же готова была провести медовый месяц где угодно, только бы уберечься от бесконечных поздравлений и визитов. Хоть в буддистский монастырь, хоть на необитаемый остров, хоть в джунгли Амазонки — только бы вдвоем с мужем и чтобы ни одного знакомого лица в радиусе десяти тысяч километров.
Луазо объявил, что знает местечко, подходящее по всем статьям. Речь шла о небольшой деревне во Французских Альпах с пасторальным названием Семь Буков. Там жила его двоюродная тетка с сыном, которая содержала маленький кабачок и могла предоставить молодоженам комнату или две.
Филипп рано потерял обоих родителей, и тетка заменила ему мать. Он учился в интернате, но все каникулы проводил в Семи Буках. «Там вообще нет ничего, кроме покоя, — заявил Луазо. — Людей в деревне по пальцам пересчитать можно, и всего два телефона. Там даже мухи летают в два раза медленнее, потому что им некуда торопиться». Тетку он охарактеризовал как мягкую и милую женщину, а о сыне высказался кратко: «Малого добрее еще не видел свет, но Бог поступил с ним несправедливо». Видя, что его не поняли, он разъяснил, что тридцатилетний Маню, сын его тетки Мари, слабоумен и не умеет ни читать, ни писать.
Короче, если Джереми и Элль устраивает его предложение, то он позвонит в Семь Буков и обо всем договорится. Вот там-то
Джереми и Элль мешать не будет никто, а уж места для совместных прогулок — просто выше головы. А какие там водопады… Не водопады, а потоки горного хрусталя! Слава Богу, что еще никто не пронюхал о Семи Буках! Построят отель, навезут скопище туристов и — прощай, очарование…
Луазо был настолько красноречив, описывая природу этого уголка, что Элль почувствовала неодолимое желание полюбоваться водопадами, текущими с альпийских склонов. Джереми тоже слушал с интересом. Они посовещались и решили: а почему бы и нет? Для Джереми смена обстановки и новые впечатления будут совсем не лишними, подумала Элль. Спустя два дня после разговора Луазо сообщил: тетка ждет.
В семье Фальбер к пожеланию молодых сразу после венчания уехать в забытый Богом край отнеслись если не с пониманием, то снисходительно. Мать Элль была на седьмом небе от счастья, что наконец увидит дочь в фате и с флердоранжем, и местность, куда они собрались отправиться, ее интересовала очень мало, гораздо меньше, чем приготовления к предстоящему торжеству. К тому же — чего Элль, надо сказать, и не подозревала — она, оказывается, была поклонницей музыки Джереми и имела в своей фонотеке самую первую его пластинку «Испанские сны», вышедшую на «Ten’s» и уже ставшую редкостью. Джереми, узнав об этом, был потрясен до глубины души. Отец, несколько смущенный, что избранником дочери стал канадец, и втайне опасаясь, как бы Великие Озера не стали постоянным местом обитания Элль в обозримом будущем, проявил себя как ревностный патриот. Что до Дерека, то он на удивление быстро сошелся с Джереми и поступал на редкость мудро, предпочитая ни во что не вмешиваться.
Элль и Джереми уехали в свадебное путешествие на следующее утро после венчания.