Буквари и антиквары

Пишите письма

Хэйанские дамы были изысканны и скромны, но не целомудренны. Мужчина не долго томился у запертых дверей, если был изящен, хорошо воспитан, одет со вкусом и писал недурные стихи. А бывало и так: он тайком проник в усадьбу ее отца и прокрался в ее комнату. И даже прилег на ее циновку. И тут уже поздно разбираться, хорошо ли воспитан и со вкусом ли одет! Поднимать шум было бы с ее стороны бестактно и неженственно. Могли бы услышать служанки. Да и сам кавалер понял бы, что ошибся адресом. Так что в такой ситуации можно было только шепотом отнекиваться и утирать глаза рукавом ночной одежды.

Он мог продолжать навещать ее по ночам, и тогда наутро после третьей ночи матушка или доверенная фрейлина подавали молодым красиво уложенные бело-розовые печенья и их брак считался заключенным.

А мог кавалер и прекратить свои посещения и перенести внимание на других дам. Такое, впрочем, считалось допустимым и после совместного вкушения брачных пирожных.

А вот что мужчина обязан был сделать, покинув даму, так это отправить ей немедленно одно или лучше несколько писем с сожалением об утренней разлуке. И если письмо оказывалось кратким или небрежно написанным – она была глубоко и навеки оскорблена и обесчещена. И тогда даже младшие служанки ходили по дому с отсыревшими от слез рукавами.

О безнадежной любви

Нынешний японский император – прямой потомок богини Аматерасу. Богиня-солнце послала своего внука на Землю, и его сын стал первым императором Страны восходящего солнца. Какие бы несчастья ни происходили в мире с того дня, какие бы кровопролитные и свирепые войны ни бушевали – хоть война Тайра с Минамото, хоть нашествие варваров, хоть атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, – престолонаследие, никогда не нарушаясь, идет от отца к сыну или племяннику. И в любом случае – к прямому и несомненному потомку богини.

Японцам непонятно, что такое правящая династия – все эти Каролинги, Капетинги, Бурбоны, Габсбурги, Рюриковичи. Каким правом повелевать обладают эти люди? Как могут они влиять на счастье подданных, не имея связи с Небом? А Сын Неба, исполняя церемонии, ритуалы и обычаи, может и обязан осчастливить свой народ и привести его к благоденствию.

Впрочем, это скучные рассуждения. А вот история, которую не могу не пересказать.

У императора Кирицубо среди прочих дам служила одна наложница невысокого ранга – хрупкая и нежная дама из Павильона павлоний. Отец ее умер, и она была лишена могущественной поддержки. Между тем император любил ее без памяти.

Он призывал ее в свои покои гораздо чаще, чем свою главную наложницу, а тем более всех остальных. Привязанность его к ней была так велика, что и после ночи, проведенной на его ложе, он просил ее остаться на день в его покоях, что было бы уместно разве что для служанки, а не для знатной дамы. Она пела своему господину, наигрывала нежными пальчиками на музыкальных инструментах, беседовала с ним о поэзии и жизни или просто сидела молча на татами, а он любовался ее красотой и кротостью.

Остальные дамы дворца были недовольны. Они шушукались за спиной дамы павлоний, иногда зло шутили и даже, когда она быстро шла по узким переходам дворца, призванная государем в его опочивальню, позволяли себе дернуть ее за полу одежды или бросить что-нибудь ей под ноги, так что она спотыкалась, а иногда и падала, слыша с галерей серебристый смех нескольких проказливых молодых женщин.

Все это было невыносимо. Дама похудела и еще больше ослабла. Она все чаще просила позволения провести несколько недель в доме у матери. И хотя император никогда не отказывал ей, такие разлуки причиняли ему боль. Он не знал, как оградить любимую наложницу от обид и огорчений, и только жалел, что она в этом мире совершенно лишена поддержки хотя бы одного влиятельного родственника.

Когда дама родила прекрасного сына, который полюбился государю больше всех его старших детей, ее здоровье окончательно ухудшилось. Вернувшись во дворец после месяцев положенного удаления, она нашла императора не имевшим сил разлучаться с ней даже на минуту более того, что требовало его участие в обязательных церемониях. Однако ее снедала тоска и неведомая болезнь… Она просилась домой, а государь умолял остаться еще на день, на час, на четверть часа. Так что ее внесли в повозку почти в обмороке. И волы повлекли повозку с уже бесчувственным телом к поместью ее матери. Наутро император получил известие об ее кончине. И тогда, измученный отчаянием, виной и любовью, он вне очереди присвоил своей покойной миясудокоро[28] третий придворный ранг, надеясь, что и после смерти ее дух будет доволен полученным служебным повышением.

В этой истории, казалось бы, нет ничего необычного. Кроме судьбы сына, рожденного от этой великой любви. Она описана в величайшем романе прошедшего тысячелетия. Но поскольку мы, русские, ленивы и нелюбопытны, некоторые из нас этого романа не читали.

Повесть о прекрасной Отикубо

Знатных японских дам не звали по именам. Их различали либо по придворной должности, либо, если они не жили в императорском дворце, по названию их покоев. Дама из Северных покоев – главная жена и госпожа. Дама из Павильона павлоний, дама из Павильона глициний…

У одного аристократа, имевшего почетное звание тюнагона[29], было несколько дочерей. О них нежно заботилась любящая мать: учила их музыке и поэзии, наряжала в изысканные одежды, окружала прекрасными предметами и старалась выдать замуж за лучших юношей знатного рода.

У тюнагона была и еще одна дочь – почти девочка. Мать ее происходила из младшей ветви императорского рода. Тюнагон прежде иногда навещал ее, а когда она внезапно умерла, поселил их дочь в своей усадьбе.

Мачеха отчего-то невзлюбила прекрасную, кроткую и почтительную падчерицу. Поместила ее не во дворце, а в лачужке у входа и насмешливо назвала именем этих апартаментов – Отикубо. Тысяче ужасных унижений ежедневно подвергалась бедная девушка. В ее домике не было даже помоста, и она спала почти на одном уровне со своей служанкой. Представьте: там вовсе не было церемониального занавеса! И даже зеркальную лаковую шкатулку для гребней, которая досталась ей от матушки, выманила мачеха обманом, а вместо нее дала сиротке свою старую, потертую в уголке.

Однажды, когда они поехали любоваться опадающей листвой и все, включая младших служанок и погонщиков быков, наслаждались прекрасным зрелищем, Отикубо не взяли с собой, и она заливалась слезами весь день до самого вечера, пока не возвратились сестры и мачеха.

Она жила в полном забвении, однако слух о ее печальной красоте через слуг распространился за пределы усадьбы, и молодой придворный из прекрасной семьи, Митиери, проник тайком за ворота, чтобы увидеть несчастную красавицу. Ему было нетрудно попасть в ее каморку, поскольку никто о ней не заботился и не беспокоился о том, в чьем обществе она проводит свои безрадостные ночи.

Увидев незнакомого мужчину, девушка смутилась, а когда он прилег к ней на циновку, заплакала и укрылась своей ночной одеждой. Отчаяние овладело ею при мысли, что незнакомец разглядит ее потрепанное оби и старенькие хакама[30], прохудившиеся до дыр.

На следующую ночь Митиери снова проскользнул к сиротке. А третья ночь была особенной. Если мужчина три ночи подряд проводил с девушкой и наутро после третьей ночи соглашался вместе с ней откушать красиво уложенные в лаковую коробочку бело-розовые печенья, он становился ее мужем. Печенья приготовила преданная служанка, и Отикубо сделалась тайной женой Митиери.

Теперь он приходил и днем, скрываясь от домочадцев за ширмами и занавесками. Молодой аристократ с ужасом наблюдал, каким унижениям и оскорблениям подвергается его высокородная жена. Дело кончилось тем, что, не надеясь на согласие мачехи, он выкрал ее и поместил в своем дворце.

Тем временем его собственная карьера стремительно воздымалась. То ли оценили его незаурядные способности, то ли государю понравилось, как этот роскошно одетый красавец исполнил на празднике придворный танец, а может, причина была в том, что родная сестра Митиери стала главной наложницей императора, но он теперь получал награды и новые назначения едва ли не каждый месяц. В течение непродолжительного времени он сделался дайнагоном[31] и начальником Левой гвардии.

Любовь его к Отикубо была неслыханной. Он окружал ее красивейшими служанками и доставал редчайшие диковинки, чтобы вызвать ее удивление и смех. Развлекал ее стихами и разукрашенными свитками, танцевал для нее и тешил драгоценнейшими безделушками и ароматами. Итак, она была совершенно счастлива.

Единственное, что омрачало жизнь госпожи Отикубо, это мстительность мужа. Он поклялся жестоко отомстить мачехе и сестрам и выполнял задуманное. Месть его была ужасна!

Однажды, когда множество людей ехали на праздничное представление в ближний монастырь, дайнагон приказал своим слугам опередить медленно шагающего быка, запряженного в повозку, в которой ехала мачеха Отикубо с дочерьми. Многие паломники смеялись. Унижение казалось нестерпимым…

Другой раз челядь Митиери вытеснила людей тюнагона с занятой ими площадки перед самой сценой, на которой готовилось торжественное зрелище. От такой обиды мачеха Отикубо тяжело заболела и едва оправилась через несколько месяцев.

Наконец Митиери вдоволь насладился своей свирепой местью. Он пригласил отца Отикубо, рассказал ему, что дочь его жива и занимает в обществе самое блестящее место, показал троих очаровательных внуков и покоил старика до самой его смерти, оказывая всяческие почести и добиваясь для него самых приятных повышений по службе.

Что говорить, и мачеха горько раскаялась и была прощена. Сестер удачно выдали замуж, а племянники стали наперсниками в играх маленьких принцев, которые родились у сестры Митиери. Все слуги дома получили богатые подарки, и даже девочка, гревшая воду для чая, была награждена свитком узорчатого шелка, намотанного на палочку, чтобы его легко было унести, заткнув за пояс.

Жизнь самурая

Давным-давно в Японии жил-был дайме[32] по имени… ну, скажем, Хосакава Тодаоси. Был он предводителем огромного клана, и самые отважные и богатые самураи имели честь лично прислуживать ему. Он был уже очень стар – ему исполнилось пятьдесят четыре года. Внезапно его сразила тяжелая болезнь, и придворный лекарь сообщил близким, что надежды нет. Тогда самураи самого высокого ранга стали искать возможности поговорить с князем наедине, чтобы испросить у него разрешения после похорон совершить сэппуку[33] и последовать за господином, который, пока был здоров, осыпал их своими милостями.

Некоторым Тодаоси разрешил сразу – их права были неоспоримы. Другим пришлось почтительно просить несколько раз, прежде чем князь нехотя согласился, а одному из своих вассалов он категорически отказал. Просто наотрез! Всегда недолюбливал его. И хотя сознавал, что не совсем хорошо на смертном одре отказывать верному человеку в его законной просьбе – но отказал! Сказал: «Послужи лучше моему сыну!» И умер.

Восемнадцать самураев, получивших разрешение Тодаоси, после торжественных похорон, на которых все они присутствовали, коротко простились с родителями, женами и детьми и сделали харакири, каждый в свой час и в своем месте. Все прошло самым торжественным и пристойным образом. Каждому из них ближайший друг быстро и аккуратно отрезал голову. Ничья жена не осквернила ритуала слезами или жалобами, и только совсем молодая женщина – жена самого юного самурая – вышла утром к завтраку с припухшими глазами, но свекровь простила дурочку и ничего ей не сказала.

А самурай, возглавлявший клан Абэ, чувствовал себя несчастным и опозоренным. Над ним уже и посмеивались. И он, ослабев душой, совершил недостойный поступок – сделал сэппуку без разрешения своего господина.

Новый князь разгневался на такое непокорство. И наказание обрушилось на весь клан Абэ. Князь приказал разделить имущество умершего на всех его пятерых сыновей поровну.

Горе семейства Абэ не знало предела. Младшие братья, всегда предполагавшие, что будут служить старшему и находиться под его защитой, оказались совершенно бесприютны. Каждый из них получил свое поместье, крестьян и службу у молодого дайме.

Растерянность и негодование их росли с каждым часом. И конечно, дело кончилось взрывом. На торжественном смотру перед лицом молодого князя старший сын Абэ выхватил свою катану[34] и проявил недовольство, почти мятеж, дерзко отрубив себе косичку… Ну, тут, конечно, его схватили и по приказу Тодаоси безоговорочно удавили.

Остальные братья со своими семьями укрылись в усадьбе отца. Прежде чем начался штурм усадьбы, мужчины с полного и горячего одобрения женщин прирезали своих детей и жен, а потом героически защищали усадьбу, показав себя настоящими отважными самураями, достойными памяти потомков.

Нападающие под командованием Коремицу Мондзаэмона тоже рубились отважно и умело. Погибло общим счетом человек семьдесят, включая женщин и детей, которые в битве не участвовали по известным уже причинам. Из семейства Абэ не уцелел никто – слуг перебили, а последний, случайно оставшийся в живых, покончил с собой. Под конец усадьбу, естественно, спалили.

Коремицу Модзаэмон отправился к дайме с докладом, любуясь по дороге белыми цветами уноханы, которые распустились вдоль садовой ограды. За свое безупречное военное мастерство он получил достойную награду – прибавку в триста коку[35] риса, земельный надел и парадное кимоно. Довольный князь подарил ему свой веер.

И если бы они были марсианами, а мы с вами – морскими спрутами, то и тогда мы не могли бы понимать их меньше, чем понимаем сейчас!

Овсянка по-монастырски

Ли Гю Бо проснулся в келье задолго до рассвета. Он не выспался, но до общего пробуждения оставалось совсем немного, и монах привычно подавил желание прикрыть глаза и задремать. Джунг еще спал на своей циновке. Он был намного моложе, и спать ему хотелось куда сильнее.

Ли Гю Бо ополоснул лицо и руки, сделал несколько несложных упражнений и вышел из кельи на веранду. До Главного зала идти было недалеко. Он надел свои башмаки без задника, не глядя прихватил один из зонтов, висящих на веревочке между дверьми келий, и вышел под реденький дождик, моросивший с вечера. Перед залом он оставил обувь и зонтик, вошел, медленно и с удовольствием распростерся три раза перед Буддой, а потом встал и начал наводить порядок в зале. Сегодня была его очередь.

Монаху исполнилось пятьдесят четыре года. С девятнадцати лет он жил в этом монастыре. Любил его парк и некоторые деревья в нем посадил своими руками. Теперь было время перед началом дня вымыть в зале пол, аккуратно свернуть циновки, протереть тряпочкой статуи. Он сделал все это и залюбовался. В зал стали собираться монахи. Неторопливо входили, кланялись друг другу, совершали положенные коленопреклонения с поклонами Будде.

Наступил час первой медитации. Наставник с расщепленной бамбуковой тростью уже щелкнул ею, и монахи погрузились в себя. Для Ли Гю Бо час пролетел бы незаметно, если бы наставник несколько раз не будил задремавших новичков оглушительно щелкающими ударами трости по плечу.

Солнце взошло. Монахи медленно поднялись, выбираясь из сложного сплетения колен и пяток и разминая ноги. Теперь пришло время собирать подаяния к завтраку. Чаша у каждого была собственная. Ли Гю Бо отыскал среди прочих свою синюю с щербинкой и пошел с остальными монахами в деревню за подаянием. Он привычно подумал, что в те дома, которые расположены далеко, никто никогда не заглядывает, а соседи монастыря делятся своей едой и монетами почти каждый день.

Встречные останавливались и почтительно кланялись, складывая ладони перед грудью. Монах отвечал им глубоким поклоном и улыбкой. Он в тысячный раз благодарил бодхисаттв за то, что ушел от нестерпимой суеты мира, укрылся от бессмысленных семейных и соседских дрязг. Посвятил жизнь учению Будды и углублению в себя. У него нет ничего своего, только одежда и миска. Значит, силы его души свободны от забот накопления и сохранения богатств. Не обеспокоены здоровьем детей и капризами жены. Только собственный душевный мир и просветление – вот его блаженный удел.

Он посмотрел на часы – должен уже позвонить агент из туристической фирмы. И точно! Агент торопливо сообщил, что группа иностранных туристов, желающих увидеть мир буддийского монастыря, прибудет через полчаса. Что одна из туристок желает на завтрак овсяную кашу, две другие поссорились между собой и настаивают, чтобы им приготовили раздельные комнаты. Пожилой бизнесмен плохо себя чувствует, и ему придется соорудить более удобное место для сна, чем циновка. А самое главное, один особо настырный клиент требует, чтобы ему разрешили оставить машину, которую он взял напрокат, прямо под окном кельи. Он не намерен карабкаться пешком полкилометра и хочет ночью выехать в город к ночным развлечениям.

Ли Гю Бо поклонился, выключил телефон и заспешил к автомобилю. Надо было успеть добраться до супермаркета, чтобы купить эту дьявольскую овсянку. Он понятия не имел ни как она выглядит, ни как ее варят.

А с поссорившимися проще. Надо позвонить Джунгу в монастырь и предупредить, чтобы он перевесил таблички с именами туристов. Иначе они закатят такой визгливый скандал – слава Будде, это он знал по опыту. Дважды в неделю выполнял бесчисленные капризы и отвечал на глупейшие однообразные вопросы.

Ничего не поделаешь. Карма!

Торговец временем

Один китайский студент по имени Ли сидел поздно вечером на берегу залива и ловил рыбу.

Весь день он занимался своими хунвейбинскими делами. С утра они учили наизусть Цитатник. Потом он сдал зачет по страницам 17–22 и, дождавшись остальных, поехал в городскую библиотеку. Там они долго, чихая от пыли, выбирали по списку вредные книги. Потом тащили тяжелые пыльные мешки на площадь. На площади устроили костер. И хоть некоторых книг было очень жалко, а все же огонь дело веселое, молодое, и настроение у всех поднялось. Тепло и радостно было суетиться вокруг костра.

Потом они вернулись в университет, получили инструктаж о ближайших задачах китайской молодежи и поехали по школам. Каждый дал урок в выпускном классе, где дети сидели очень смирно и отвечали на вопросы хором и без запинок. Потом еще был экзамен по анатомии. Ли мало что помнил, но получил хорошую отметку. Профессор понимал, что у студентов нет времени штудировать каждую мышцу и изучать каждое сухожилие – эпоха требовала от них совсем других занятий…

После экзамена Ли не пошел домой. Уже стемнело, но мама и братья ждали дома голодные, и он свернул к морскому берегу. Хорошо бы вернуться с десятком жирных карасей. Разбудили бы малышей и накормили их горячей жареной рыбой.

Но на удочку попалась только маленькая золотая рыбка. Он снял ее с крючка и задумался, не зная, бросить ли в воду или все же изжарить для младшего из братьев. Рыбка сказала:

– Давай быстро проси, чего тебе надо, и отпускай меня в море. Мне вредно разговаривать на воздухе.

Студент сразу понял и нисколько не удивился. Волшебная рыбка позаботилась о том, чтобы он не тратил ее времени на расспросы и недоверие.

– Не хочу я жить в двадцатом веке, – сказал студент. – Отпусти ты меня в эпоху Цинь Шихуанди.

– Пожалуйста, – сказала рыбка, – только имей в виду, там тоже не медом намазано. А хочешь, я вообще избавлю тебя от власти времени? Живи, где вздумается. И знаешь, ты мне понравился… Я тебе вот что… Будешь покупать время у тех, кому оно в тягость, и продавать тем, кому его не хватает. Ну, мне пора. Ты парень сметливый. Сам поймешь, что к чему.

Студент разжал руку, и рыбка скользнула в глубину.

Поразмыслив минуту, Ли пошел к тюрьме. Теперь ему ничего не стоило попасть куда угодно. Он забрался в прошлое, когда тюрьма еще не была построена. Перешагнул через не возведенную еще стену – и возвратился обратно в свое время, находясь уже внутри за сотнями запоров.

Министру Чжоу, который ждал утром суда, он предложил отдать ему мучительную ночь ожидания. Тот был счастлив избавиться от пяти часов тоскливого ужаса. Пять часов свернулись в узенькую короткую пружинку, и Ли спрятал их в темную бутылочку, которая была у него в кармане.

Потом он сел в трамвай и двинулся к аэропорту. Без труда Ли оказался в XXI веке в самолете, который летел в Европу. Он не пожалел времени, сил и смекалки, чтобы прибыть в палатку Цезаря под Фарсалой в нужную минуту.

Цезарь был ужасно занят. До рассвета оставался всего час, а его приказы по диспозиции войск еще не были переданы войскам. Пять часов, которые предложил ему Ли, Цезарь купил без секундного размышления и заплатил за них талант золота.

Столько студенту было не унести. Он взял у казначея сумму, которая влезала в студенческий ранец. Проделал весь сложный путь в свой город, купил на рынке самой вкусной провизии и вернулся домой в два часа дня.

Мама испугалась, что его выгнали из университета, но он ее успокоил, объяснив, что председатель Мао раздал угощение и велел всем студентам разойтись по домам и накормить родителей яствами. Председатель сказал: «Почтительный сын заботится, чтобы его родители были сыты и благоденствовали».

Наутро Ли отправился по своим делам. Он покупал у людей время тоскливого ожидания, годы, проведенные в тюрьме, и часы в пыточной камере, минуты перед оглашением приговора и месяцы ожидания, пока корабль привезет письмо от жениха, отбывшего на службу в Индию. Все эти пружинки разной длины были упакованы в темные бутылочки и снабжены этикеткой.

В интернете есть сайт, где время можно купить. Кому уж совсем невтерпеж – не успевает к экзамену, дедлайн не дает вздохнуть или жениться ночь коротка – покупайте у Ли. Удовольствие не дешевое, но известно, что дорого вовремя время…

Главное, чтобы у него нашелся нужный вам отрезок. Потому что пружинки эти никак не удается разрезать. Но, конечно, можно заказать, и Ли постарается найти подходящего продавца.

Два карпа

Карпов звали Мо и Тао Юнь. Они родились в низовьях реки Ланьцанцзян. Мамы у них не было – рыбам этого не положено. Но старый сом в заводи, где они вылупились из икринок, изложил им основные правила и установления карпового племени.

Их дело – плыть на север, вверх против течения. Старый сом не знал, как далеко до истоков. И был довольно равнодушен. Как все сомы. От этого они живут по сто лет. Никому особенно не сочувствуют, но поучить уму-разуму любят.

Мо и Тао Юнь были еще совсем маленькими юркими рыбками, а сом огромным, медлительным и важным. Так что у них не хватило терпения долго его слушать. Они сделали ему вежливый книксен, выплыли из заводи на стремнину и поплыли вверх по течению, изо всех сил работая маленькими плавничками и помогая себе хвостиком. Они не успели спросить сома, зачем нужно плыть вверх, но не будьте слишком строги к рыбкам – ведь и мы не спрашивали старших зачем.

Течение реки было плавным, еды вдоволь, и малыши старались вовсю. Над рекой склонялись деревья, на них пели птицы. Хотелось послушать их пение, но карпы плыли вверх на север. Листья иногда падали на водную гладь, хотелось рассмотреть их, попробовать на вкус, но братья знали: дорога длинная, нужно торопиться.

В реке было множество рыб. Они собирались стайками, резвились между водорослями, сплетничали и играли. Тао Юнь хотел поиграть с ними, но Мо напомнил о предназначении, и они поплыли против течения.

Они росли в дороге, становились сильнее, но и река теперь текла быстрее и требовала больше и больше усилий. По берегам уже теснились горы. Их склоны то зеленели, то желтели, а иногда становились белыми, и вся река затягивалась тонкой прозрачной корочкой. Мо хотел уйти поглубже, где вода была теплее, но Тао Юнь напомнил, что их дело не греться, а плыть вверх против течения, и они заработали плавниками сильнее.

Годы провели они в дороге – река растянулась на тысячи километров. Иногда с берега кто-нибудь видел, как они настойчиво плывут вверх против течения, и тогда люди кричали друг другу: «Смотрите! Смотрите! Какие огромные карпы! Бегите скорей сюда, полюбуйтесь!» Мо и Тао Юню хотелось чуточку задержаться, чтобы люди из прибрежной деревни успели сбежаться на крик и восхититься невиданным зрелищем, но необходимо было спешить.

И вот они доплыли до водопада, спадающего с горы. Любая рыба поняла бы, что с водопадом не поспоришь. Но наши карпы ничего не знали о здравом смысле – ведь они вовсе не получили никакого образования. Они напряглись изо всех сил и прыгнули вверх, преодолевая силу водопада и помогая прыжку плавниками, и хвостом, и усами, и каждой чешуйкой своих извивающихся тел, и, еще даже не долетев до озерца, из которого вытекал водопад, стали превращаться во что-то другое.

Их тела вытянулись, у них отрасли лапы со сверкающими когтями. Глупые рыбьи мордочки стали огромными клыкастыми головами, изрыгающими огонь. И люди кричали, показывая пальцами:

– Смотрите! Смотрите! Карпы, преодолевшие водопад, превратились в драконов! Сбылась великая легенда!

Мо и Тао Юнь полетали над озером, аккуратно изрыгая пламя, чтобы ничего не подпалить.

Мо сказал:

– И ведь никто не предупредил!

Тао Юнь ответил:

– А мы никого и не спрашивали. Драконовские законы!

И они, не сговариваясь, развернулись и полетели над рекой на юг. Разыскивать маленькую заводь, где не успели поиграть с другими рыбешками и расспросить поподробнее ленивого старого сома.