Буквари и антиквары

Про Грудла и Нидлу

Известно, что гномы очень консервативны. По шестнадцать часов в день без праздников и выходных работают они в своих шахтах, добывая сокровища, чтобы наполнить ими семейные сундуки. Ничто не может отвлечь их.

Разве что забота о переходящей из поколения в поколение кирке вынуждает иной раз прекратить врубаться в скалу, присесть на камень, любовно протереть волшебное лезвие замшевой тряпочкой, полить его из флакончика, хранящегося у каждого в кармане фартука. Дождаться, пока магическая жидкость впитается в голубую сталь, снова протереть насухо, покрепче взяться за ручку и приступить к вырубке.

Только раз в четыреста лет гномы прекращают работу и отправляются на слет, где обсуждают накопившиеся за последнее четырехсотлетие проблемы, избирают новый исполнительный комитет и обучают молодежь, давая мастер-классы безбородым юнцам, иные из которых не достигли даже восьмисотлетнего рубежа совершеннолетия.

Грудл справедливо считался одним из лучших работников своей эпохи. Кирка его, по имени Нидла, передававшаяся от отца к сыну несметное количество поколений, сама находила незаметные в полумраке трещинки скалы и, вгрызаясь в них, отыскивала драгоценные камни невиданного размера. Но и руки, держащие волшебную кирку, были могучими и умелыми. Иногда Грудл даже спорил со своей киркой. Бывало, что и оказывался прав.

Они очень любили друг друга. Грудл заботился о кирке, как о родной дочери. И она всегда оказывалась под рукой, так что, несмотря на мрак пещеры и груды камней и песка, Грудлу никогда не приходилось искать ее. Довольно было опустить руку на землю, и он сразу нашаривал рукоять Нидлы.

Неудивительно, что на последних десяти слетах честь показать собратьям высокий класс горной работы доставалась Грудлу.

Гномы – довольно апатичные существа, и мало что, помимо богатств, способно привести их в волнение. А все же накануне показательного выступления Грудл чувствовал тревогу и возбуждение. Репетируя свое вступительное слово, он вонзил Нидлу в скалу, и тут случилась катастрофа: неведомая неодолимая сила с размаху швырнула его носом в стенку.

Едва очухавшись от удара и стерев выступившие на глаза слезы, Грудл понял, что это не обвал и не землетрясение. Произошло что-то гораздо худшее: рукоять Нидлы сломалась, и от нее остался жалкий обломок.

Опытный гном знает, что иногда рукоятки приходится менять. Последний раз такое случилось с прадедом Грудла. Дома у него даже хранилась припасенная тысячу лет назад новая рукоять. Он купил ее у маркитанта, промышлявшего в гномьих пещерах. Была она выточена из железного дерева и, как положено, скромно украшена резьбой и немногими драгоценными камнями. Но до дома восемнадцать дней пути, а урок назначен на ближайшее утро.

Грудл пришел в отчаянье. Никакой выход не казался приемлемым. Он уже подумывал о том, чтобы украсть кирку у кого-нибудь из маститых гномов, да ведь каждую стоящую кирку знают в лицо! Или взять одну из простых, всегда валяющихся возле вырубки? Ученики небрежны и не берегут свои орудия…

Он ужаснулся, представив, как на глазах у всего народа будет орудовать безликой, слабой и вялой железякой. Вообще неизвестно, добудет ли он бриллиант. Такого позора его семейство не переживет. Да и Нидла, раненая, но живая, не простит предательства.

Оставалось одно: найти выход из пещеры, добраться до леса, срубить подходящее деревце и смастерить из него рукоять, которой хватит на один час работы. А уж вернувшись домой, он заменит деревяшку на настоящую ручку, достойную его Нидлы. До начала урока было еще несколько часов. Упорство гномов не знает себе равных. Грудл взял поломанную кирку и заспешил вон из пещеры.

Он еще никогда не был снаружи горы. Выход из пещеры был в лесу у самой опушки. Снаружи стояла теплынь. Яркая луна светила лучше всех факелов подземелья вместе взятых. Запах стоял такой, что у гнома не было слов, чтобы описать его. Ведь он никогда не чувствовал других запахов, кроме запаха пота, пыли и чадящих факелов.

А снаружи была весна. Цвели сирень и черемуха. Птички щебетали, перекликаясь между собой, пока одна из них не принялась петь так восхитительно, что остальные замолкли, не решаясь прервать солиста. Они понимали толк в пении, как Грудл понимал толк в драгоценных камнях.

Он вышел на полянку и увидел, что сверху сияют россыпи драгоценностей. Грудл не вернулся в пещеру. Он починил Нидлу, построил себе домик на опушке и нанялся каменщиком к здешнему герцогу.

Герцог иногда приглашает гостей, чтобы показать им вместо плясунов и фокусников, как работает его Главный строитель. А Грудл вечером возвращается домой с заработанной золотой монеткой. Кладет ее в сундук, выточенный им в свободное время из большого камня, усаживается в кресло-качалку возле крыльца и слушает соловьев.

Золотой гребешок

Вюртембергская сказка

Фрау Берта была самой рассудительной курочкой во всем Мангейме, а может быть, и во всем королевстве Вюртемберг. Даже владетельный герр Питер – красавец и ловелас, обладатель золотого гребешка, владыка курятника и повелитель всего птичьего двора – ценил мнение своей мудрой супруги. Утки, гусыни и индюшки ходили к ней посоветоваться о воспитании детей, семейных проблемах и тонкостях отношений с соседками. Поэтому она знала все новости как в птичьем, так и в человеческом мире – что поделаешь, гуси болтливы и частенько судачат о том, что их вовсе не касается.

И перелетные птицы охотно залетали на Рейн, чтобы расспросить фрау Берту и поделиться с нею заморскими новостями.

Однажды вечером, когда Берта уже пожелала всем спокойной ночи и собиралась взлететь на насест, в курятник вошел паж, разряженный в атлас и бархат, ловко поймал Берту, посадил ее в плетеную корзину и, прикрыв лукошко расшитой шелками салфеткой, куда-то заспешил. «Не на суп ли?» – слегка обеспокоилась сонная Берта. Впрочем, пажи не бегают по поручению повара. Вероятно, на консультацию… и в такое неудобное время…

Паж поставил корзинку с курицей на стол и снял накидку. Фрау Берта осмотрелась и увидела, что находится в изящной гостиной богатого замка. На стенах висели оленьи рога и мечи, может быть только самую чуточку тронутые ржавчиной. На полу раскинулась медвежья шкура. В камине пылала огромная коряга. У стен стояло с десяток дубовых табуретов, и два из них даже были снабжены резной спинкой. В углу высился полный рыцарский доспех, увенчанный шлемом. Все дышало богатством и роскошью. Ясно, что в таком замке гости едят не из глиняных мисок, а из настоящих оловянных.

У стола сидела прекрасная дочь маркграфа Лорелея. Обнаружив себя в зале дворца перед лицом его хозяйки, фрау Берта вежливо присела, низко склонив голову, так что совсем скрылась в своем лукошке. Графиня дождалась, чтобы куриная голова показалась из корзинки, и сразу же перешла к делу.

– Видишь ли, Берта, – сказала она. – Отец решил дать мне блестящее образование. Меня научили петь и рисовать, писать готическим шрифтом и исчислять количество сукна, потребное на несколько камзолов, когда портной говорит, сколько ему нужно на один камзол. Кроме того, отец обучил меня основам этики и метафизики, а теперь я учусь английскому языку. И мой учитель сказал, что отличным подспорьем в овладении языком будет переписка с какой-нибудь английской леди, равной мне по положению и воспитанию. Поэтому я переписываюсь с леди Годивой из Ковентри. Каждый месяц мой гонец с письмом пересекает всю Европу, всходит на корабль, переплывает Ла-Манш и в любую погоду добирается до Ковентри. Там он отдает письмо моей подруге, она исправляет в нем ошибки и пишет мне ответ. Прошел год, и мой английский стал намного лучше. Теперь мои письма возвращаются без помарок. Я хочу отблагодарить свою дорогую подругу, с которой так сблизилась за это время. Скажи мне, мудрая Берта, какой подарок могу я послать высокородной леди Годиве, супруге графа Ковентри, чтобы он был достоин ее и меня.

Берта задумалась… Она прикрыла глаза и размышляла, иногда слабо вскудахтывая. Лорелея терпеливо ждала. Наконец курица выпорхнула из лукошка, сделала глубокий реверанс и сказала:

– Все знают, ваше сиятельство, что, упражняясь в пении, вы имеете обыкновение располагаться на утесе над Рейном и при этом расчесывать золотым гребнем ваши прекрасные золотые волосы. Это привело к нескольким несчастным случаям со смертельным исходом для рыбаков, проплывавших по реке мимо утеса. Если вы отправите леди Годиве свой бесценный золотой гребень, этого больше не случится… С другой стороны, семейные обстоятельства леди Годивы таковы, что она иногда вынуждена проезжать по улицам Ковентри, лишенная всяких других покровов, кроме своих собственных волос[36]. Расчесав их вашим золотым гребнем, она будет укрыта от чужих взглядов лучше, чем это позволит простая деревянная гребенка. Гребень ваш невелик и не обременит посыльного. Это хороший подарок, как на него ни посмотри!

Восхищенная Лорелея горячо поблагодарила фрау Берту и в знак признательности собственноручно высыпала в ее корзинку целый мешочек конопляного семени. Устраиваясь спать на своем насесте, Берта с удовольствием думала, как рад будет герр Питер, что теперь остался единственным обладателем золотого гребешка во всем Вюртембергском королевстве.

Драконы любят сыр

Дракон жил в разрушенном замке на вершине горы, расположенной в непроходимом лесу. Он свил гнездо на самой высокой башне замка и снес яйцо. Яйцо это лежало на виду и наводило на дракона грусть. Будучи гадиной хладнокровной, согреть его своим теплом, как это делают птицы, он не мог. А дохнуть пламенем боялся. Как бы не спеклось. Кроме того, огнедышание требовало больших энергетических затрат. Выдохнешь пару языков пламени – и для восстановления здоровья надо немедленно сожрать чуть не целое стадо. Причем одну корову Дракон уносил без всяких угрызений совести, но стадо у деревни брать стеснялся. Так что изрыгание огня требовало для восстановления сытости длительных полетов над всей Европой. А длительные полеты опять-таки порождали аппетит. Поэтому Дракон рычать – рычал, иногда для острастки испускал несколько клубов дыма, но от огненных забав воздерживался.

Время от времени из репутационных соображений он похищал принцесс. Однако быстро убеждался, что в силу худосочности и ветрености они были бесполезны в высиживании яйца, а только действовали на нервы болтовней и вечными жалобами. Так что, дорожа своим покоем, он возвращал принцесс на их постоянное место жительства.

Однажды, пообедав в Голландии, он решил прихватить что-нибудь домой на ужин. Пролетая над Бельгией, заметил красивую корову, которая понравилась ему окрасом, комплекцией и задумчивым выражением морды. По глупой своей романтичности, корова не испугалась Дракона, а была очень довольна возможностью оторваться от обыденности и полетать над прекрасными ландшафтами. Дракон опустил ее в гнездо, и она немедленно улеглась на яйцо и стала согревать его своим большим жарким телом. Дракон призадумался, почесал когтистой лапой в затылке и слетел со своей скалы, не сообщив, куда направляется. Впрочем, он скоро вернулся, неся в каждой лапе по стогу свежескошенного сена. Корова кивнула и заметила, что сено самое вкусное – с альпийских лугов.

– А на водопой мы с тобой будем летать вместе, – сказал Дракон. – Я назову тебя Адельгейдой.

– Куда лучше, чем Буренкой, – одобрительно заметила корова.

Зажили они прекрасно. Дважды в день летали попить воды из чистых речек. Вечерами беседовали о жизни. А днем, когда дракон охотился, Адельгейда старательно высиживала яйцо. Так что через пару лет из него вылупился очаровательный дракончик, которого она вскормила своим молоком. Теперь они летали втроем. В присутствии Адельгейды Дракон из деликатности никогда не демонстрировал своей хищности. Но, зная, что младший падок на молочные продукты, однажды они унесли целую сыроварню и обнаружили в ней чудесные сыры, которые пришлись по вкусу и старшему Дракону. Так что крестьяне стали охотно делать для драконов огромные сыры, а излишки продавать местным гурманам. В качестве ответной любезности Дракон больше не брал ни коров, ни принцесс, а ограничивался козами и дичью.

Со временем Адельгейда состарилась и попросила, чтобы младший Дракончик еще при ее жизни свил себе гнездо на соседней башне и принес симпатичную телочку. Но найти подходящую спутницу жизни оказалось нелегко. Так что Адельгейда умерла и удостоилась огненного погребения, а драконы после этого встали на крыло и улетели в Китай, где и теперь работают праздничными драконами на полную ставку.

Флейта и кларнет

Флейта и кларнет познакомились на первой репетиции нового оркестра. И сразу сделались неразлучны. Оба – деревянные инструменты из простых семей. Не саксофоны какие… Оба держались поближе к арфе и подальше от контрабасов. Рояль уважали. Дирижера побаивались. С ударными дружбы не водили. Понимали друг друга с полутакта. Да только флейта хотя и деревянный инструмент, а сделана из серебра. И голосок у нее серебряный, и сверкает она позолотой. И как пойдет у них дуэт, так от нее глаз никто не отводит, а его теплого, душевного голоса, почитай, и не слышат. Ему же обидно. Но он вида не подает. Сам тает от ее нежного голоска и все заглядывает ей в ноты. В нотах – до, а флейта играет ми. И так чудесно получается! Загадочная женская душа…

В антрактах они часто обсуждали одну проблему, которая волновала до слез: оба были натурами музыкальными, творческими, одаренными и даже уникальными, но, пока божественное дыхание не касалось мундштука, мелодия не получалась. Ни единого звука! Ах, как понять, что берется из своей души, а что приходит извне, нашептывается божеством? У каждого из них были свои божества – у флейты духа звали Эммой, а у кларнета – Соломоном.

Несколько месяцев их счастье было безмерным. Они достигали в своих дуэтах полного единения, и зал вздыхал легко и глубоко после финального тремоло. А потом у флейты появились подозрения. Кларнет изменился. Не то чтобы он фальшивил, но стал сух и обходился без своих лучших обертонов. Его голос не был больше теплым и искренним. Она заставила его объясниться. Случилось ужасное: у него появилась другая.

Теперь он был влюблен в электрическую бритву Соломона. Бритва не была так стройна, не сверкала позолотой, голос у нее был попроще и несколько однообразен. Она была незамысловатая и свойская и не зависела от губ Соломона. Наоборот, она, если была не в духе, пощипывала его, так что он морщился и ойкал. Зато кларнет был единственным инструментом, который она знала. Самым прекрасным, умным и певучим на всем белом свете. Не чета миксеру и пылесосу, с которыми она дружила прежде. «Мне с ней хорошо», – твердо признался кларнет.

Флейта больше не доверяет духовым. Она отдалась своему пюпитру и уверена, что он ей никогда не изменит. Вот кто по-настоящему умеет ценить музыку.

Русалочки

Маленькие русалочки играли в песочке под присмотром небольшого ската. Он лениво плавал вокруг и приглядывал, чтобы они не расплывались, не щипались и не дергали друг друга за волосы.

Все русалочки были дочерями Морского царя от разных утопленниц. Чуть какая-нибудь Офелия от несчастной любви покинет сушу, царские осведомители сразу тут как тут и влекут ее под ручки на погляд его величеству. На сорокалетних кухарок, утопившихся из-за подгоревшего жаркого, он не смотрел. Они снабжались необходимыми аксессуарами и зачислялись в штат дворцовых служащих согласно штатному расписанию. Иные делали карьеру и лет через двести становились координаторами морских течений или, к примеру, модераторами слетов глубоководных спрутов. Остальные исполняли непыльную работу дворцовых горничных и камеристок.

Другое дело – юные красавицы, утопившиеся во цвете лет. Такие попадали в гарем к Морскому царю и с удовольствием погружались в хитросплетения дворцовых интриг и борьбу за лучшие жемчужины, которые доставались женам как по обычаю и праву, так и благодаря увлекательным козням и личной благодарности царя за Особые заслуги. В результате этих Особых заслуг и рождались русалочки.

Воспитание русалочек – дело непростое. Характер у них, как правило, тяжелый: склонность к унынию, унаследованная от депрессивных матерей, и спесивое властолюбие, полученное от августейшего папочки. Все они были прехорошенькие, развитые и ухоженные. У всех были прекрасные распущенные зеленые волосы, нежные ручки с маленькими перстеньками и сверкающие отборными чешуйками хвостики.

Русалочье детство продолжается долго. За пятьдесят лет, проведенных в песочнице, они до смерти надоели друг другу и, когда пошли в школу, были рады новым учителям и предметам.

Ихтиологию преподавал морской конек, сделавший блистательную академическую карьеру и достигший восьмой ученой степени, учрежденной специально для него, дабы признать его величайшие научные заслуги, не сравнимые ни с какими другими ни в море, ни на суше. Музыкой с девочками по-семейному занималась Эвтерпа.

Социологию преподавал пожилой водяной из небольшой речушки. Царское министерство просвещения обнаружило этот самородок и немедленно сделало ему лестное предложение. Он перебрался в коралловый дворец, прихватил с собой несколько любимых кикимор и, освобожденный от остальных забот, весь отдался социологии и обучению принцесс.

Гидрологии учил молодой профессор. Он плыл на конгресс, но поскольку давно уже привлекал внимание директора школы, то его корабль столкнулся с айсбергом и затонул. Что сделать оказалось не так просто. Корабль-то был надежный, снабженный всякими штучками, повышающими плавучесть, да и айсбергу в тех краях делать вроде нечего. Однако русалки должны получать наилучшее образование. Кое-кто с затонувшего «Титаника» спасся, но профессор-гидролог пошел на дно, где получил отличное назначение в королевскую школу и безграничную возможность заниматься своей наукой.

Философии учил Аристотель. Ради такого исключительного случая царь Посейдон связался со своим мрачным братом Аидом и, пользуясь родственной протекцией, организовал перипатетику долгосрочную командировку из подземного царства в подводное.

Итак, к выпускному балу русалки были умны, красивы, просвещенны, глубокомысленны и начитанны. Теперь они могли отдаться своему предназначению – подплывать в сумерках к рыбачьим лодкам и дивными песнями смущать придурковатых рыбаков.

Что ни говори, оверквалификация – тяжелая проблема и на земле, и под водой.

Судьба

У этой золотой рыбки был сварливый характер. Когда-то она жила в аквариуме, но вечно затевала там всякие склоки. Она запугала гуппи. Вуалехвостки демонстративно поворачивались к ней спиной и прикрывались вуалями хвостов. А неонки вообще превратились в группку трепещущих неврастеников.

В конце концов, матрос, менявший воду в аквариуме в кают-компании пассажирского лайнера, как бы по рассеянности не посадил ее обратно в вычищенный сверкающий эллипсоид с заманчивыми водорослями, улитками и замками, где ее обреченно ждали другие обитатели, а выплеснул вместе с водой из банки в иллюминатор. На корабле воцарилось умиротворение, а океанские воды обогатились еще одной вздорной персоной.

В море рыбке не понравилось. Тут она была самая маленькая. Акулы и скаты проплывали мимо, не замечая. Спруты ссорились между собой в ее присутствии, а ей не удавалось подлить в огонь их ссоры ни капли масла. Даже старик, который ловил неводом рыбу, достал из сетей несколько сардин и кефалей, а ее небрежно выбросил обратно вместе с тремя барабульками и парой неизвестных мальков.

Однажды ей удалось пристроиться в свиту к одной нереиде, которая носила шлейф из маленьких ярких рыбок, постоянно следовавших за ней в кильватере. Но там она не прижилась: хозяйка дорожила умением своей команды делать поворот «все вдруг», а характер золотой рыбки не позволял ей участвовать в массовках, она уклонялась от ежедневных тренировок и была уволена сразу по окончании испытательного срока.

На детской площадке маленькие русалочки относились к ней неплохо, но иногда использовали в качестве соски-пустышки, что было одновременно противно, унизительно и даже опасно. Так что она уплыла оттуда, надменно вильнув хвостиком.

Иногда она поднималась вверх по течению рек и однажды случайно познакомилась с добродушной щукой, которая готова была научить ее делать мелкие чудеса по щучьему велению. Но по сравнению с морскими аристократами щука была абсолютной деревенщиной и эстетическим запросам золотой рыбки никак не соответствовала. Так что она покинула старушку, даже не простившись, и вернулась к бесприютной жизни маленькой рыбки, живущей в океане своим умом.

Предприимчивость не оставляла ее, и она то примыкала к какой-нибудь стайке, то, разочаровавшись в ней, следовала прилипалой за большой рыбой, то укрывалась от бурной непогоды в китовьем рту, пробираясь между пластинками китового уса, как между веточками коралловых зарослей. Но занять достойное положение на социальной лестнице не получалось никак.

Тогда золотая рыбка решила присмотреться к морскому дну. Мелькать среди тысяч ярких – бесперспективное занятие. А оказаться изящной, блестящей безделушкой среди песка, камней, ракушек, моллюсков и ржавых якорей – совсем другое дело.

Рыбка с легкостью соблазнила рака-отшельника. Он никогда прежде не вылезал из своей раковины и представления не имел о разнообразии окружающего мира. Она пару раз сверкнула перед ним золотым тельцем, и отшельник погубил свою бессмертную душу. Рак оставил схиму, женился на рыбке и безоговорочно подчинился любым ее капризам и прихотям.

Они жили долго и счастливо и умерли в один день.

О трех источниках

Давным-давно жили-были в одной стране Карл и Клара. Клара была молоденькая красавица, любила хохотать и наряжаться, носила шелковые чулочки и атласные башмачки на каблучках. Ну и, само собой, всякие бантики, кружева, шляпки, бусы и сережки.

Карл был серьезный, бородатый, целыми днями читал толстые книжки, а когда надоедало читать – писал их. А по воскресеньям играл со своим другом Фрицци дуэтом.

Карл немножко приударял за Кларой, но окончательно еще не решил, жениться ли ему на ней или приглядеться к ее кузине Розе. Розочка была постарше и посерьезнее. Никогда не хохотала, а только улыбалась, и только если имела к тому веские причины. А Карлу, чтобы окончательно определиться, нужно было, чтобы она улыбнулась. А то поцелуешь невесту под венцом, а у нее переднего зуба не хватает.

Карл тогда прихватил с Клариного туалетного столика ниточку кораллов и подарил ее Розе. Думал, что та заулыбается от радости и он увидит, правильный ли у нее прикус. Она действительно улыбнулась, зубы оказались обыкновенные, и Карл так и не решил, какая из них ему больше нравится.

Назавтра Роза пришла к двоюродной сестре в гости в новом ожерелье, и Клара сразу узнала свои бусы. Она сейчас же все поняла, ужасно рассердилась, наведалась в гости к Карлу и попросила что-нибудь почитать. Когда Карл отвернулся к книжным полкам и стал искать самую толстую и скучную книгу, Клара схватила его кларнет и засунула себе за корсаж, так что нижняя его часть под пышными юбками почти упиралась в колени и мешала ходить. Она взяла толстенную книгу по философии, вежливо улыбнулась хозяину и посеменила домой.

А Карл стал искать инструмент, чтобы порепетировать субботним вечером перед воскресным музыкальным занятием с Фридрихом. Но не нашел. И назавтра кларнет не сыскался.

Так что Фридрих, не зная, о чем говорить с Карлом, принялся ему рассказывать, как тяжело живется рабочему люду. Карл, раздосадованный потерей кларнета и запутанными сердечными делами, сильно рассердился на буржуазию, которая мучает рабочий класс. Фридрих его поддержал, и они постановили вместо музыки заняться по воскресеньям освобождением пролетариата. И тут же настрочили Манифест коммунистической партии, которую создали на месте, включив в нее кроме себя самих еще и повара, конюха и буфетчика.

А Клара Цеткин и Роза Люксембург, разочаровавшись в мужчинах, нашли утешение друг у друга.

Чурчхела

Однажды русский генерал из гор к Тифлису проезжал. Тифлис – это старое название столицы Грузии Тбилиси. В те годы на Кавказе шла большая война. Генерал спешил в город на важный военный совет.

Проезжая через разрушенную войной деревню, он увидел больного ребенка, который остался совсем один. В те ужасные времена еще случались войны, в которых погибали жители целых деревень, а некоторые дети оставались сиротами.

Генерал не мог покинуть больного одинокого ребенка, он нагнулся и поднял его, прижал к груди и поскакал быстрее. Мальчику было очень плохо. У него была высокая температура, он просил пить и звал в бреду маму.

Поэтому генерал обрадовался, когда впереди показался известный монастырь, в котором жили монахи, охотно дававшие приют путникам и умело ухаживавшие за больными. Монахи приняли ребенка, выходили его и оставили у себя, потому что выздоровевшему мальчику идти было некуда.

Монастырь стоял на горе. Жили в нем семьдесят монахов и старый суровый игумен. Монашеская жизнь не сахар. Целый день в трудах и молитвах, и даже ночью надо вставать из теплой постели и брести под дождиком в церковь на полуночную службу. Монахи обрабатывали землю, выращивали на ней кукурузу и красную фасоль – по-грузински лобио, трудились в винограднике, читали толстые пыльные священные книги, молились, помогали бедным. Так проходили дни, месяцы и годы. Суровый монастырский порядок запрещал им всякие удовольствия. И еда их была хоть и сытная, но очень простая и не очень вкусная. Ели они все то же лобио – фасоль, сваренную в воде, и грубые кукурузные лепешки.

Наш мальчик, которого звали Мцыри, прожил у них целых десять лет. Монахи очень любили его, но ему не с кем было поиграть, некогда побегать, не над чем посмеяться. Он трудился вместе со взрослыми и отдыхал только во время еды, сидя в молчании у длинного стола за кукурузной кашей или вместе с остальными черпая из грубой глиняной миски бордовую похлебка из лобио и заедая ее твердой желтой кукурузной лепешкой, которая в Грузии называется мчади.

Однажды Мцыри мешал на кухне кашу из кукурузной муки, которую в тот раз, ради воскресного дня, варили не на воде, а на виноградном соке. Взрослый монах отлучился по важному делу, а мальчику сказал, что каша будет готова, когда он прочтет молитву «Отче наш» двенадцать раз подряд.

Чтобы отсчитывать молитвы, монахи всегда использовали четки. А поскольку они были очень бедны, то четки делали, нанизывая на грубую нить орешки, которые росли на низких деревьях монастырского двора. Мешая кашу и передвигая орешинки, чтобы не запутаться в счете, Мцыри сделал неловкое движение – четки соскользнули с пальцев и, булькнув, скрылись в глубоком котле.

Мальчик долго шарил деревянной лопаткой, наконец зацепил ниточку и вытащил четки из каши. Ему надо было продолжать счет молитв, но бусинки оказались под сплошным фиолетовым покровом и больше не двигались. К тому же они были очень горячими. Так что Мцыри повесил их сушиться и остывать на крючок и доварил кашу для обеда, как уж сам сумел.

Назавтра на исповеди он рассказал отцу-игумену, как оплошал, испортил четки и переварил кашу. Грех небольшой, но наказание должно было последовать.

– Ты был небрежен, – решил игумен, – и в наказание съешь испорченные четки.

Мальчик поклонился, пошел на кухню, снял с крючка то, что на нем висело. Это стало уже не похоже на бусы, скорей выглядело как кольцо толщиной с большой палец самого сильного монаха, брата Иллариона, с выпуклостями там, где под верхним покровом скрывались орешки. Он испуганно надкусил колечко, прожевал то, что было во рту, и вдруг понял, что за всю свою жизнь никогда не пробовал ничего более вкусного, чем то, что сейчас ест в наказание за небрежность. Это было лучше, чем соты с медом, вкуснее, чем свежий персик, и даже приятнее, чем сушеный инжир!

Съев три кусочка, Мцыри побежал к своему наставнику.

– Попробуй, отец мой! – закричал он. – Ты никогда не ел ничего вкуснее!

Скоро все монахи нанизывали разные виды орехов на ниточки и обмакивали эти низки в кипящую жидкую кукурузную кашу, варившуюся на сладком виноградном соке, – благо у монастыря были и свой виноградник, и свое кукурузное поле. Мельник получил указание молоть кукурузу помельче, чтобы мука получалась нежнее. Теперь нитки не завязывали в кольцо, а просто обмакивали в котел и вешали сушить на длинные деревянные палки, укрепленные между стен.

– Как ты хочешь назвать свое лакомство? – спросил игумен у мальчика. – Мы ведь станем продавать его на базаре, надо же дать ему красивое название!

Мцыри глубоко задумался. Он мало что помнил о своем детстве. Но никогда не забывал любимую собачку по имени Чурчхела. Так и назвали новую сладость.

Ее сначала продавали только на базаре в Мцхета, близ которого стоял монастырь. Потом монахи отвезли целый воз в Тифлис. И там продали все до последней палочки. Монастырь получил из всех городов Грузии заказы на чурчхелы и стал богатеть. Теперь монахи поняли, что вкусная еда не мешает молиться, помогать бедным и служить Господу. У всех у них теперь было хорошее настроение.

Поняли они и как важны орехи для настоящих вкусностей. Мцыри однажды добавил орехов и в лобио. Получилось намного вкуснее. Тогда он стал добавлять в лобио разные душистые целебные травки, которые выращивал на грядках монастырский лекарь. Пробовал так и эдак, добавлял травы свежие и сушеные – и добился того, что бедняцкая похлебка из красного лобио стала одним из вкуснейших блюд на свете.

И сегодня в лучшем в мире ресторанчике под названием «Салобио» счастливчики, чья очередь наслаждаться уже наступила, сидят за простыми тяжелыми деревянными столами на простых табуретах. Перед каждым стоит глиняный горшочек с лобио. Они черпают его деревянными ложками, то и дело поглядывая в горшочек: много ли осталось? А еще смотрят в окно – на древний монастырь Джвари, что стоит на горе за рекой: в нем-то и придумана эта вкуснятина.

А на сладкое каждый, конечно, получает чурчхелу.

Прием

Дятел слетел с верхушки на нижнюю ветку и приготовился к приему больных. Он много недель долбил медицинскую науку, выклевывая из нее даже мелкие подробности. Потом год стажировался у доктора Айболита. Перенял у него умение разговаривать мягко и доброжелательно с каждым зверем и теперь стал признанным лесным доктором. На вывеске над его дуплом было написано крупными буквами:

Не все обитатели леса умели читать, но поскольку поликлиника была всего одна, расспросив приятелей, дорогу к ней находил любой безграмотный барсук и даже злобный хорек, с которым никто не разговаривал.

Первым прихромал заяц. Доктору не пришлось его расспрашивать – проницательный взгляд специалиста по одной походке определил диагноз. Дятел слетел на землю, крепким клювом удалил из заячьей лапы занозу, сорвал лист подорожника и предписал госпитализацию тут же под елкой в течение часа с попутным оборачиванием травмированной ноги предписанным подорожником. После чего больной объявлялся здоровым и должен был заботиться о своей безопасности и пропитании самостоятельно.

Потом притащился водяной. Жаловался на боли в коленях, показывал распухшие перепончатые лапы, невпопад бранил бездушных кикимор и лягушек-пересмешниц. Дятел внимательно осмотрел пациента, потыкал крылом в больные места, поставил диагноз – ревматизм. Прописал луговую герань и васильки. Потом взлетел на ветку, спорхнул обратно на землю, потоптался у лап водяного, вздохнул и твердо сказал: «У тебя, милый, профнепригодность! Тебе сырость противопоказана. Пристроился бы ты к лешему в помощники. А лучше вообще не в нашем климате. В джинны бы тебе. Следующий!»

Пришел сурок. Жаловался на общее недомогание. Он был ипохондриком и приходил ежедневно. Так что дятел рассказывал знакомым: «Сурок всегда со мною!» В этот раз он обозвал сурка байбаком, велел ему есть горечавку и мяту перечную, а также больше двигаться, худеть и принимать водные процедуры.

Весь день мелькали пациенты, так что у доктора потемнело в глазах.

Последним явился понурый медведь. Сильно косолапил, на врача не смотрел. Молчал. На вопрос, что беспокоит, ответил:

– Зима скоро. Не успеваю с берлогой.

Опять затих.

Потом добавил:

– Весь день рою – одышка и головокружение. С медведицей поссорился, медвежата не оправдали ожидания. Солнце встает слишком рано, а садится совсем невпопад. Рыба невкусная. Овес неспелый. Повсюду охотники. Берлога выходит кособокая, самому смотреть стыдно. А что другие медведи про нее скажут, и подумать страшно.

– Болезнь у тебя трудная, – вздохнул дятел. – Называется хандроз. Лечению поддается плохо. Хотя, погоди, есть у меня идея… Знаешь, где березнячок? За ним речушка. За речушкой косогор. А как взберешься – там целая лужайка конопли. Это тебе будет в самый раз. Увидишь – и берлога твоя не хуже, чем у других, и дети. Да ты небось не найдешь. Давай-ка я тебя провожу. Заодно и сам подлечусь.

Дятел заметно повеселел. Вывесил на елке объявление: «УЛЕТЕЛ В ОТПУСК» и запорхал впереди медведя, распевая во весь голос: «Доктор, исцелися сам!»

Свет мой, зеркальце

У одной пожилой дамы было волшебное зеркальце. Она, конечно, могла смотреться в него, но у дамы был критический ум, и это зрелище не доставляло ей никакого удовольствия. Зато зеркальце готово было немедленно и охотно показать ей всех остальных знакомых дам и их мужей. Указанная особа имела довольно досуга, так что всегда могла удостовериться, что если она и не самая прекрасная в мире, то уж точно не самая безобразная.

Зеркальце у нее было более чем волшебное. Как горшочек с бубенчиками, оно охотно демонстрировало, что стряпают на кухнях у знакомых и даже у незнакомых, а заодно и сообщало, как понравилась стряпня хозяевам и их гостям. Если леди хотелось поговорить со своими подругами, зеркальце немедленно показывало их, и они весело болтали, хвастаясь друг перед другом новыми прическами и украшениями, подаренными преданными мужьями. Но бывало, что все знакомые надоедали, и тогда хозяйка просила у зеркальца показать, что происходит за морем. Кто стал премьер-министром в далеком королевстве, какие сплетни ходят о его жене и любовнице и какие проказы сошли с рук его великовозрастному сыну.

Иногда дама ездила в театр. Но если на улице было сыро или дул ветер, она приказывала зеркальцу показать весь спектакль и сидела в своей уютной теплой гостиной, упиваясь музыкой и танцами, но не рискуя подхватить простуду или прострел в пояснице.

Дама была весьма образованна. Она любила стихи, и зеркальце готово было разыскать авторов самых лучших поэм и сообщить им мнение утонченной читательницы, а также выслушать их благодарность.

Когда дама скучала, зеркальце показывало ей далекие страны – глубокие ущелья, старинные замки, высочайшие вершины, джунгли и саванны с высоты птичьего полета. Оно готово было проникнуть в пучины моря и даже на светила небосвода. И любознательная владелица зеркала часто разглядывала дикие места, наслаждаясь шумом водопадов, пением экзотических птиц и порханием неописуемо прекрасных бабочек.

Иногда наша дама посещала свою сестру. У той не было такого зеркальца, но она обладала яблочком на тарелочке, и оно тоже служило своей хозяйке верой и правдой.

Сестры любили сравнивать свои волшебные вещицы и иногда спорили, чья более совершенная. Яблочко показывало все на свете, но, на смех нашей дамы, было надкусано.

А зеркальце фирмы «Самсунг» не имело абсолютно никаких недостатков.

Сквазки

День рождения Снежной Королевы

Снежная королева праздновала день рождения. Дед Мороз поставил будильник на девятнадцатое августа и уже утром явился с визитом. Он был изысканно куртуазен, хотя и несколько заспан. Именины Снежной королевы приходятся как раз на середину его летней спячки. Так что спячка уже много сотен лет делилась на две части: ДО и ПОСЛЕ. И если весной он засыпал в своем доме в Лапландии, иногда даже не добравшись до кровати – в кресле или на стуле, снимая шерстяные чулки, то двадцатого августа, вернувшись домой после бала, долго ворочался в постели, пил снотворное и считал собственные выдохи. Однако каждый март, еще не умывшись перед сном, заворачивал в веленевую бумагу свой подарок и ставил будильник. Что поделаешь – дружба, как и все остальное, требует жертв…

Ее величество приняла Деда в малой голубой гостиной ледового дворца. У ног ее играл в ледяные кубики новый мальчик. Старый уже в прошлом году стал угреватым подростком и был отправлен назад в свою деревню. По традиции весь этот длинный день Дед проводил со своей племянницей, помогая ей нести бремя именинницы.

Еще до полудня начали приходить подарки. От французского комитета леших – двадцать бутылок шампанского Louis Roederer Cristal, каждая в своем серебряном ведерке с колотым льдом. От Морского царя прислали прелестную раковину, наполненную ограненными алмазами. Королева улыбнулась – мог бы прислать собственных жемчугов, но не пожалел расходов, проявив истинную галантность. Гномы принесли вазу, вырубленную из горного хрусталя, с профилем именинницы, выложенным синими яхонтами.

Борей прибыл лично и вручил в подарок шаровую молнию. Ее запустили в аквариум, и она там посверкивала, безнадежно пытаясь соперничать с полярным сиянием – повседневным освещением ледяного замка. Как осветительный прибор, конечно, слабовата, но как редкостная антикварная вещица – замечательный подарок.

От аравийских джиннов прибыл бочонок джина, от легкокрылых зефиров – двести коробок зефира.

Снежная королева со всеми была любезна. Одаривала своим вниманием даже самых незначительных гостей. Когда прибыла Кицунэ, хозяйка сама вышла к дворцовым дверям. Ведь Кицунэ, японская лисица-оборотень, не может войти в дом, пока сам хозяин ее не пригласит…

Феям именинница рассказала, как ее матушка, предыдущая королева, подарила ей на десятый день рождения весь мир и серебряные коньки в придачу. Для каждой снежинки нашлось ласковое слово.

Даже гоблины улыбнулись каменными физиономиями в ответ на ее приветливость.

К вечеру начался Большой именинный бал, и гости то танцевали сами, то любовались кружением профессиональных метелиц, вьюг и поземок. Все были в восторге от праздника. Дед Мороз даже чуточку перебрал джина, так что запятнал свою алую бархатную шубу, а в бороде у него застряли крошки розового зефира…

Перед самым разъездом прибыла еще одна гостья – маленькая замерзшая девочка на усталом сером олене. Привратники ни за что не впустили бы такого странного визитера, если бы не строгий приказ королевы приглашать на праздник всех без разбору. Девочка эта назвалась Гердой, пробормотала неразборчиво поздравление и, сделав неуклюжий книксен, побежала по залам, разглядывая гостей. Наконец она нашла мальчика, который в начале дня играл в кубики, а теперь весело танцевал польку с группой пингвинов, подходящих ему по росту. Встреча Герды с Каем была самого трогательного свойства.

– Теперь пойдем домой, – сказала ему Герда. – Бабушка заждалась.

– Видишь ли, – ответил Кай, – нам придется еще задержаться. Я кое-что обязан сделать.

– Что? – ехидно спросила Герда. – Выложить из льдинок слово «вечность»?

– Нет, милая, не верь злым языкам. Совсем наоборот! У бабушки нашей еще семнадцать внуков. Она, небось, обо мне и не вспомнила, правда?

– Ну, правда, – насупившись ответила честная Герда.

– А Королева во мне нуждается. Смотри, какая она стала добрая и веселая. Даже льды в Антарктиде подтаяли. Я научил ее смеяться и слушать забавные истории. Мне еще чуть-чуть осталось: она уже почти может говорить не только о себе. Почти умеет интересоваться другими людьми. Сегодня спрашивала Деда Мороза, есть ли у него снотворное. И одной русалке говорила, что она прехорошенькая и должна выйти замуж за Эола, чтобы и дети были прелестные. Обещала посватать.

– Ну ладно, – сказала Герда. – Я, пожалуй, останусь с тобой на месяцок. Поиграем с ней в горелки и пятнашки, проведем групповой социально-психологический тренинг и вернемся домой. Больше никак нельзя – того и гляди, наступит глобальное потепление…

Жизнь Адама

В детстве у него не было детства. Он родился вполне зрелым и даже бородатым.

Господь вдохнул в него душу, оглядел критически и сказал:

– Вынь палец изо рта! Нехорошо. Ты совсем уже взрослый.

Адам поглядел на него блестящими глупыми глазами и спросил:

– А что хорошо?

– Не твоего ума дело рассуждать о добре и зле, – отрезал Господь. – Делай, что я говорю, – не ошибешься!

И Адам зажил в раю, голый и босый, но на всем готовом.

Через неделю наскучило Господу отвечать Адаму на его вопросы и создал он ему жену. Она тоже была голая и босая, но знала ответы на любой вопрос. Она тараторила еще быстрее и громче, чем Адам. В общем, из них получилась отличная пара. Они завели знакомство со всеми обезьянами и выпросили у Господа право быть повелителями животного мира. Тем более что они одни только и умели разговаривать.

А все же в раю было скучновато. Никто не умирал, но никто и не рождался. Еве хотелось бы поиграть с котятами, повязать им на шейку голубую ленточку, покормить из блюдечка, но не было ни котят, ни ленточек, ни посуды.

Питались они одними фруктами и орехами – ведь не станешь есть сырые баклажаны, а мяса и рыбы для еды еще не было, потому что смерть еще не заглядывала в их новенький мир. И спали они на траве, а хотелось бы на мягкой кровати, под пушистым пледом.

– Знаешь что, – сказала Ева, – пошли отсюда! Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее – наша задача!

Господь ужасно обиделся.

– Я дал вам все! – кричал он. – Вы капризные и балованные! Вы не знаете трудностей жизни! Живете как у Христа за пазухой, да еще нос воротите! Вы не ведаете добра и зла, неблагодарные твари!

– Не хотим за пазухой, – холодно отвечала Ева. – Не знаем мы твоего добра и зла, да не больно и нужно. Обойдемся! Зато мы себе дом построим, курочек заведем, рыбки наловим, огонь раздуем, руды накопаем, сковородку отольем. Я себе платьев нашью – еще не знаю, из чего, но придумаю, будь спокоен! И детишек нарожаю. Пока не знаю как, но мы уже начали экспериментировать. Ты тут не скучай!

И Адам ушел вслед за женой обживать вселенную. Они сумели сделать все, что наметили: – и дома построить, и дороги проложить, и сады развести, и машины создать, и платьев нашить, и даже научились шелковые ленточки повязывать котятам на шейки.

И только Добро и Зло по-прежнему остались им неведомы. Но по-прежнему – не больно-то и надо!