Буквари и антиквары

Учитель царевича

Учитель царевича ожидал приема с тяжелым сердцем. Два дня он умолял евнуха ввести его в приемную залу, и каждый раз тот с поклонами почтительно разъяснял, что не смеет прервать занятия царя. Учитель думал, что зря так торопится. То, что он собирался сказать, могло закончиться немедленной смертью. Царь Камбиз в гневе мог поразить его своим тяжелым копьем. И это еще не самое худшее. Но он не смел молчать. Судьба великого государства находилась в его руках.

Наконец евнух, торопливо пробегая с поручением, сказал на ходу, что царь примет учителя, как только закончит беседовать с главным судьей.

Учитель велел своему спутнику ожидать скромно в уголке. И если его позовут – немедленно войти и простереться перед царем. А если не позовут, тихонько выйти из дворца и вернуться в свое жилище.

Через малое время евнух-распорядитель, без устали сновавший туда-сюда, взял учителя за локоть и ввел в тронный зал. Царь не желал тратить время на церемонии. Он встал с трона, слегка размялся и сел на тахту, жестом приказывая учителю сесть рядом.

– Говори, – велел царь. – Я давно не интересовался, как учится мой сын. Хорошо, что ты пришел…

– Великий царь, – ответил учитель, – я не могу научить царевича тому, что должен знать наследник полумира. Ему двенадцать лет, а он пишет с ошибками, читает нехотя и медленно, не знает названий главных городов твоей державы, несведущ в законах и даже богов, которым мы вместе с ним приносим жертвы, не почитает и, кажется, вообще не верит в их существование. Вероятно, ты казнишь меня, повелитель…

Царь молчал.

– Владыка! Когда ты закончишь свои завоевания и упокоишься в гробнице, Бахрам должен будет управлять Персией, Вавилоном, Египтом и Грецией, а я не умею научить его даже тому, что должен знать купец или воин.

– Пороть пробовал? – серьезно спросил Камбиз. – Мне мой наставник, бывало, отвешивал подзатыльники. Это помогало – я хорошо учился.

– Ты приказал утопить его, – сказал учитель, глядя в пол. – Твой сын – природный царь, внук Кира. Я не смею принуждать его. Я слаб, государь. Но тут за дверью ждет величайший мудрец из всех, кого породила человеческая цивилизация. Его взяли в плен в Египте. Теперь он государственный раб. Зачем заставлять философа таскать камни? Он знает все на свете и сможет научить Бахрама истории, философии, греческому и египетским языкам, астрономии, знанию богов, законам государства и законам природы.

– Что же, – сказал царь, – попробуем… Ты слаб, но отважен. Я не гневаюсь. Возьми этот перстень и иди свободно в свой дом. Только прежде отведи к царевичу нового учителя и скажи, что он назначен моим повелением.

Первый урок с новым учителем проходил вяло. Бахрам невнятно читал и нехотя отвечал на очень простые вопросы. Учитель решил не спрашивать ученика, а рассказать ему что-нибудь важное. Но на каждую фразу учителя царевич дерзко отвечал: «А ты можешь это доказать?»

– Сегодня взойдет новая луна, – сказал мудрец. – Я знаю, в какой час. Пойдем на балкон – ты сам увидишь ее!

– Глупости, – отмахнулся мальчик. – На улице дождь. Никакой луны никто не увидит. Ни новой, ни старой…

– Ладно! – сказал учитель. – Есть кое-что, что я могу доказать. Ты знаешь, что такое квадрат?

– Конечно! – обрадовался Бахрам. – Вот эти плитки на полу – квадратные. И еще я люблю играть с квадратными табличками. А если такую табличку разрезать острым ножом, из нее получатся два треугольника.

– Славно, – ответил учитель и погладил бороду. – Теперь смотри: я рисую на папирусе треугольник, какие ты любишь делать из табличек. На каждой стороне треугольника ты изобразишь мне стилосом квадрат. А теперь я тебе докажу, что на два маленьких квадрата ушло ровно столько же папируса, сколько и на один большой.

Бахрам вырезал нарисованные квадраты и с изумлением убедился, что учитель прав.

– Я могу доказать это и без ножа, – сказал учитель.

И они углубились в чертежи.

– А ты можешь придумать и другие такие игры? – спросил мальчик через час.

– Разумеется, – ответил Пифагор. – Название этой игры «геометрия». Мы можем играть в нее каждый день, если ты будешь хорошо учить уроки по истории и государственные законы. А может быть, тебе понравится философия. Это восхитительная игра. Моя любимая! Когда-нибудь я тебя научу.

Справедливость

Царек был так себе, третьей величины. Не вполне законный наследник дряхлой династии в крошечном восточном государстве. Титуловался, разумеется, Великим.

С соседними могучими властителями был лукав и льстив. Со своими – подозрителен и свиреп. На каждом холме построил себе по дворцу. На горах повыше – по крепости. Боялся восстания либо нашествия.

Отношения с богом были прагматичные. Верить не верил, но храм ему построил. Правда, и чужому богу построил храм. На Родосе. Просто не смог удержаться: хотелось и грекам пустить пыль в глаза.

С женой воевал не за столом, а на поле битвы. Вторую жену казнил, как и троих сыновей. Когда его достал язвенный колит и он понял, что умирает, то велел собрать лучших людей столицы и убить их в час его смерти. Очень хотелось, чтобы кто-нибудь плакал, когда он умрет. Рассчитывал, что дети и жены казненных создадут атмосферу скорби.

Лет через сто тело его выкинули из роскошного мавзолея, сам мавзолей разрушили и даже саркофаг разбили на мелкие кусочки. И был бы он заслуженно забыт, если бы не случилась огромная историческая ошибка – ему приписали преступление, которого он не совершал. И вот этот ирод въехал в вечность на небывалом избиении младенцев, которое, по преданию, случилось через пять лет после его смерти.

Теперь его знает каждый малограмотный маразматик христианского мира. Люди, которые слыхом не слыхали о Хаммурапи, Рамзесе Втором, Кире, Цинь Шихуанди, Карле Великом и даже Наполеона помнят как слоеный торт с заварным кремом, знают имя Ирода, царя Иудеи.

Можно и сегодня побывать в Иродионе. От дворцов остались насыпанные высокие холмы, цистерны для воды, остатки стен, осколки колонн, намеки на арки и один небольшой купол. И камни, камни, камни под палящим солнцем. И колючки, растущие между ними. И правильно!

Клавдия

Валерий не спал полночи. Проснулся утром такой же усталый, как ложился вечером. Надел сандалии, еле сполоснул лицо. Завтракать не стал, хотя Агата испекла свежие лепешки и даже намазала одну медом, уговаривая не выходить из дому натощак. Он угрюмо отмахнулся и вышел на улицу.

Надо было идти к заказчику и просить отсрочки – он не закончил перевод из Архилоха. Не хватало терпения писать о каких-то мифологических глупостях – кто там за кем гонялся и кому возносил моления… На площади журчал фонтан. «Хорошая погода», – сказал сосед. Валерий кивнул и приподнял руку в знак приветствия. Говорить не было сил.

Он жил в хорошем районе в пологой части города, близко к центру. Хотя и в трехэтажном доме, но в своей квартире, за которую не был должен ни гроша.

Эта женщина была его болезнью. Когда она была с ним ласкова – он забывал себя, терял чувство юмора, поддакивал каждому слову, смотрел на нее собачьими глазами. Он с разбегу остановился и сказал вслух: «Я становлюсь слизняком!» Три недели они почти не вылезали из постели. «Таких, как ты, больше нет!» – крикнул он, и прохожие обернулись. Ах, Кло, что же ты сделала со мной! Я ведь только и могу, что думать о тебе. О том, как ты прекрасна. Как шелковиста и душиста снаружи и внутри, какой у тебя голос – звонкий, когда смеешься, и хрипловатый, когда стонешь.

А потом он ей надоел. В последний вечер у нее собрались друзья – все остроумцы и поэты. Он и сам был остроумцем и поэтом, но не сумел выдавить ни единого оригинального слова, ни одной полузадушенной эпиграммы. Все болтали и рассказывали смешное, а он только смотрел злыми глазами на мужчин, обнимавших Кло, пил вино и грубил. Под конец вечеринки зашел Красавчик, ее брат, приподнял бровь и спросил, показывая на Валерия пальцем: «Ты все еще с ним возишься?» Она поцеловала Красавчика в губы и ответила: «Нет! Надоел!» И все опять засмеялись.

Валерий вышел на форум. У него кружилась голова. Он вспомнил, что не ел много дней. С тех пор как она выгнала его, еда вызывала тошноту. Он мог пить только прохладное белое вино. От него не так мутило. И кашель, кашель не давал спать по ночам. Пришлось присесть на ступеньки табулария[15]. Кло была его болезнью, и он умирал от нее. «До тридцатого дня рождения не доживу», – подумал он отрешенно.

Он встал, прошелся по форуму, поглядел на Капитолий и сказал себе: все это распадется в прах, на месте храма Юпитера Капитолийского ветер будет гонять пыль, а я все еще буду Великим Поэтом. Это она! Она, бесстыжая, бессердечная, сделала меня бессмертным. Цицерон со своей болтовней забудется через десять лет. Помпей Великий со своими победами и памятниками будет вспоминаться лет пятьдесят. Цезаря будут помнить, пока не рухнет храм Венеры, который он собирается строить. А я – навсегда. Я, Гай Валерий Катулл, написавший величайшие стихи о любви.

Письмо к Луцилию

Сенека приветствует Луцилия! Я сожалею, что впервые за все годы нашей переписки письмо написано не моим почерком: я поранил руку и диктую своему секретарю.

Хочу снова вернуться к нашей вечной теме о благе бедности. Мы с тобой уже давно согласились, что человеку не следует стремиться к излишнему. Насытиться ячменной лепешкой, запитой водой из фонтана, – куда большее благо, чем икать, объевшись откормленным фазаном, вывезенным в ящике со льдом из Колхиды и запитым выдержанным вином, приправленным миртом.

Сегодня пришел день, когда я отберу у своих оппонентов их главный аргумент против моих рассуждений. Эпикурейцы десятки лет говорят мне: «Ты учишь, что бедность – благо, а сам владеешь имуществом в триста миллионов сестерциев». Что ж, – они были правы. Настал день, когда я наконец отказываюсь от своего достояния. Не только в моих книгах, но и в реальности мне больше не нужны затейливые росписи в триклиниях вилл, тоги тончайшей шерсти, сандалии с тисненым пурпурным рисунком, туники нежного шелка, привезенного из далеких восточных стран, уникальные свитки, драгоценные греческие статуи в моих садах и сами земли, на которых плодоносят эти сады и раскинулись эти виллы.

Ты, вероятно, спросишь, как можно дать своим детям хорошее образование, которое, несомненно, является благом, если нет денег, чтобы выписывать им достойных учителей. Отвечу тебе. Время, которое мы тратим без всякой для себя пользы на управление имуществом, освободится, если нас не будет заботить доход. А будь у меня свободное время, разве я не мог бы сам научить грамоте, греческому языку и философии собственных сыновей? Коли я научил Нерона этике и стихосложению, что помешало бы мне ежедневно заниматься с собственными сыновьями?

Учитывая, что они не дети Клавдия, не внуки Тиберия и не племянники Калигулы, а плоть от плоти моей и моей безукоризненной жены, я, вероятно, достиг бы в их воспитании много большего, чем добился, образовывая и возвышая душу императора Нерона. Мои сыновья, воспитанные мной, не прислали бы сегодня двух преторианцев, повелевших мне от имени цезаря вскрыть себе вены. Собственно, кровь, стекающая из вскрытых вен, и мешает мне писать письмо собственноручно – оно было бы безнадежно испорчено.

Старость замедляет ток крови. И хотя мой врач уже вскрыл мне жилы и на ногах и обе ступни опущены в ванночку с горячей водой, сознание мое все еще не туманится.

Я рад, что моя верная жена пожелала умереть вместе со мной, и очень рад, что, поскольку об этом не было распоряжения императора, ей насильно перевязали запястья, и мой врач уверяет, что серьезного ущерба для здоровья она не понесла. Заботься о ней, насколько тебе позволят обстоятельства.

Имущество больше не тревожит меня – я не пишу нового завещания. Император побеспокоится о моих богатствах. Зато у меня нашлось свободное время, чтобы напоследок побеседовать с тобой, мой верный друг и блестящий ученик. Никакой властелин не отберет у тебя благородства души, свободы ума и знаний, полученных благодаря ежедневному усердию.

Будь здоров. Но помни: смерть в любой миг готова спасти нас от тягот жизни, как я и утверждал многие годы.

Божественная пена

В молодости Гефест любил женщин. Не каких-нибудь искусных в любви безупречных красавиц. Таких ему и даром не надо было. Он был женат на такой, и она надоела ему уже в первые пятьдесят лет.

Ему нравились деревенские бабы – энергичные и решительные. Без фокусов и претензий. Плотные кудрявые девки с деревянными бусами на загорелой шее. Сноровистые и работящие.

И они отвечали Гефесту взаимностью. Он, правда, не был красавцем, как его олимпийские братья. Прихрамывал, не пускал пыль в глаза чудесами, не метал молний, и пахло от него потом и дымом. Даже не всегда признавался, что он бог. Однако в любви был решителен и неистов. Управлялся в полчаса, оставляя подружку совершенно довольной.

Поспав часик, они вставали и съедали десяток свежеиспеченных лепешек с козьим сыром, запивая завтрак молодым вином из подвала. А потом, добродушный и милостивый, Гефест предлагал починить то, до чего у нерадивого мужа никогда не доходили руки. Удлинить цепь колодца, наладить ворот, отковать новую ось для двери, которую уже просто прислоняли к входу в дом, или даже сложить из камней специальный маленький колодец, через который дым очага выходил прямо на крышу, оставляя воздух в доме чистым и прозрачным.

Хозяйка радовалась и гордилась. А муж, вернувшись со стадом с пастбища, только отводил глаза, не смея задавать вопросов.

Однажды, возвратившись от своей земной зазнобы на Олимп, Гефест почувствовал, что скучает. Он потолкался среди пирующих богов, послушал их болтовню, выпил амброзии – не полегчало. Пошел в кузницу. Занялся выдумыванием хитрого сундука, который обещал Гермесу для хранения сандалий, – не увлекло.

Тогда, послонявшись из угла в угол, кузнец махнул на все рукой и вернулся к своей любезной Алкесте. Он стукнул в дверь, которая теперь отлично закрывалась и даже имела крючок изнутри.

Алкеста отворила.

– Не, – сказала она, – сейчас муж придет. Не могу! Он, конечно, муж завалящий. Что в поле, что под одеялом толку не много. Пустозвон и забияка. А все же я ему жена. Коли он пришел домой – его право.

Гефест почесал затылок.

– Кто у вас теперь царем? – спросил он.

– Известно кто! Менелай. И Елена царицей.

– А, слышал, слышал, – пробурчал Гефест. – Сегодня на Олимпе болтали. И вроде у них Парис гостит теперь?

– А мне почем знать? – сварливо сказала Алкеста. – Мне бы со своим гостем разобраться!

– Ну, не ворчи! – ответил Гефест. – У меня тут есть кое-какие знакомства по работе. Эроту стрелы кую, Гермесу сундук обещал. Деловые связи… Я с ними поговорю. Думаю, на днях Менелай соберет дружину и отбудет на войну. Елена ваша – та еще штучка, вроде моей жены. Так что муж твой уедет с царем лет на десять. Ты же не против?

– Совсем не против! – отвечала Алкеста. – Ты всяко лучше его. А через десять лет видно будет. Может, он вернется с добычей – пара рабов в хозяйстве большая подмога.

– Значит, договорились, – решил Гефест. – Как они отплывут, я к тебе перееду. Моя жена этой войной так увлечется, что и не заметит.

А вы говорите «бессонница, Гомер, тугие паруса…».

Салат из маслин

Гера готовила салат из маслин, лука и грибов. Маслины она мариновала сама. Собирала с любимых деревьев только самые крупные и черные и заливала их уксусом, сделанным из вина многолетней выдержки и сдобренным специальными травами. Таких маслин не было больше ни у кого.

Вообще она была прекрасная хозяйка. Постели в доме были мягкие и душистые. Сад ухожен и составлен так, что цвел почти круглый год. Дети приветливы и воспитанны. Да и сама Гера выглядела тридцатилетней.

Муж, когда приходил вовремя и трезвый, всегда говорил ей, что она богиня домашнего очага. А когда приходил под утро и от него пахло другими женщинами, то ничего не ел и огрызался на каждое ее слово.

Если бы он не был так красив… Она бы просто легла спать, не дожидаясь, и утром подала бы ему завтрак как ни в чем не бывало.

Гера попробовала салат. Лучше и вообразить нельзя…

Иногда Гера ходила к маме и рассказывала, как она живет. Мама утешала ее, говорила, что и отец Геры вел себя как скотина. Но не был таким красавцем, так что и в лучшие минуты с ним было не много радости. А Гера своего любила. Ни у кого на свете не было таких ясных глаз, такой стройной шеи, таких густых кудрявых волос. И руки у него были прекрасные – могучие и умелые.

Опять где-нибудь шляется со своей коровой! Муж ухлестывал за многими, но эту, к которой он ходил постоянно, Гера совершенно не выносила. Говорили, что она на редкость хороша собой и тоже очень вкусно готовит, а он любил поесть и понимал толк в еде и вине.

Наконец, уже ближе к утру, хлопнула дверь. Муж, пьяный и виноватый, заглянул в спальню.

– Будешь есть? – спросила Гера.

– Нет, спасибо, дорогая, я сыт. Важное совещание было, заодно и перекусили.

– Совещание? – взвилась Гера. – С коровой своей совещался о делах вселенной?

– Молчи, дура! Что ты понимаешь в делах вселенной!

– Не меньше твоего! – закричала Гера. – Вместе учились. А ты-то что понимаешь? Смотри, какой бардак развел вокруг!

Гром загрохотал ей в ответ. Тысячи молний засверкали в небе. Зевс светился от гнева и обиды.

«Сейчас сокрушит мироздание», – с запоздалой тревогой подумала Гера.

– Ну ладно, ладно, угомонись, – мирно сказала она. – Там внизу самый сенокос. Зачем им теперь гроза? Ты ведь отвечаешь за все. Ну, извини. Раз в самом деле было совещание, дай я тебя поцелую.

О малых божествах

В молодости нимфы были прелестны. Они жили близ источников и следили за живостью и чистотой родников. У хорошей энергичной нимфы ключи не иссякали, окрестные деревья не смели ронять увядшие листья в бурлящие хрустальной водой озерца, и пугливые лани приходили туда напиться чистой воды без опасения встретить на водопое волка или охотника. Разве что иногда после полуденного отдыха к нимфам заглядывал фавн. Парнокопытные состояли с ним в родстве и не возражали.

Со временем экология системы изменилась: римляне настроили водопроводов, часть нимф осталась без работы. Они повзрослели, стали носить туники подлиннее. Некоторые освоили смежную профессию и перешли в нереиды. Другие оставили за собой полставки, повыходили замуж, пристрастились к домашнему хозяйству. Ах как всходили у них пироги и цвели левкои!

Время обтекало буколики и георгики. Дриады в духе эпохи интенсифицировали свой труд. Так что теперь одна дриада обслуживала несколько деревьев, а отдельные, особо самонадеянные, и целый лесок. Разумеется, леса от таких перемен поредели. Дровосеки, мужья бывших нимф, чувствовали себя уверенно. Постепенно на месте вырубленных дубрав зашумели стадионы, над корнями священных рощ вольно раскинулись атомные электростанции, а оставленные попечением реки обзавелись набережными и пересеклись мостами, по которым мчатся белые поезда.

Старушки-нимфы давно поумирали, а дочери их дочерей перебрались в нынешнюю жизнь. Оры стали совершенно безответственными, и порядок в природе нарушается поминутно: дождь идет до декабря, снег выпадает в мае. И то сказать – девушки работают в тяжелых условиях… Одно время приболела наяда Пятницкого шоссе, что обитала у Юрлова, и вечера напролет сотни поселян проводили в пробках.

Нимфы водостоков следят, чтобы дожди не заливали шоссе, но, если проекты новых дорог им не отсылают на подпись, никакие расчеты и дренажи не помогают. Они обидчивы…

Когда Геката не в духе, выключаются светофоры на перекрестках. И боже вас упаси, если вы рассердили нимфу сервера. Он зависнет на долгие часы, и вся информация будет недоступна, пока сатиры из отдела компьютерной связи не улестят ее мольбами, анекдотами и мелкими подношениями. Имейте в виду!