Бумажная клетка

Глава 7 Медуза Горгона

Две последующие недели все разговоры сводились к обсуждению бурно развивающегося романа Вики и Гриши. Каждый вечер Герман докладывал Пульхерии, словно сводку новостей, как провела день сладкая парочка. Гришенька с Викусей были в консерватории. Гришенька с Викусей были в Третьяковской галерее. Гришенька с Викусей были на вернисаже. Они были там, они были сям. Папочке очень нравится Вика, она так благотворно влияет на мальчика.

– Гриша влюблен в эту девушку. Он переменился в лучшую сторону. Это стало заметно всем, – восторженно вещал Герман. – Я уже начал бояться, что он никого и не найдет, к тому же он живет с папой, а тот просто помешан на том, что все женщины – охотницы на чужое богатство.

– Он не далек от истины, – меланхолично заметила Пуля.

– А ты? Ты тоже охотишься за моими деньгами?

– Да откуда у тебя деньги? – рассмеялась Пульхерия. – Те жалкие крохи, что перепадают тебе от папы, в наше время богатством не считаются.

– А наследство?

– Герман, мы с твоим папой почти ровесники. Смешно в моем возрасте надеяться получить наследство от свекра, который старше всего на несколько лет. Подозреваю, что именно это обстоятельство примиряет его со мной. Он уже понял, что меркантильный интерес не является для меня определяющим. Я с тобой до тех пор, пока у меня к тебе есть чувство.

– Думаю, у Вики к Грише тоже есть чувство, – заявил вдруг Герман.

Слегка опешив от таких слов, Пульхерия молча уставилась на него, не зная как реагировать.

– Да-да! Я тоже сначала думал, что ее интересуют только деньги, но, присмотревшись поближе, понял – она совсем не такая.

– Интересно какая? – ухмыльнулась Пуля.

– Она глубже, чем кажется. А какими глазами она смотрит на Гришу! Да разве можно в нашего мальчика не влюбиться? Мы с тобой должны им помочь.

– Пожалуйста, только без меня, – испуганно замахала руками Пульхерия.

Она теперь жалела, что так и не рассказала Герману о Никите Назарове и о своем визите к нему в гостиницу, побоялась сцен ревности, обиды и непонимания. Но теперь этот абсурдный визит, так долго скрываемый, выглядел много хуже и обидел бы Германа гораздо сильнее, выложи она все сразу. И все же надо ему рассказать…

Пуля решилась. Сейчас или никогда. Она немного помедлила, собираясь с силами, но ее остановил звонок. За дверью стоял Гриша. В первый момент она его не узнала. Левый глаз заплыл, волосы взлохмачены, лицо смертельно бледное, дорогой галстук обмотан вокруг шеи так, словно Гришу пытались им задушить. От него за версту несло спиртным. Увидев брата, он истерически зарыдал и упал к нему на руки. Пульхерия помогла Герману устроить его в комнате для гостей. Бессвязный рассказ Гриши произвел удручающее впечатление.

Сначала они были в консерватории на концерте Вивальди. Нудный Вивальди очень утомил Вику, и она после концерта потащила Гришу в ночной клуб, где решила оттянуться по полной программе. Много выпила, затем раздобыла какие-то таблетки.

– Что за таблетки? – с тревогой спросил Герман.

Гришенька прикинулся оскорбленной невинностью и ответил, что понятия не имеет, какие таблетки можно раздобыть в ночном клубе. Пульхерия сделала вид, будто поверила в сказочку о невинном мальчике, даже не подозревающем, что в ночном клубе можно приобрести какие-то таблетки, с притворным удивлением всплескивала пухлыми руками и с сочувствием кивала бедняге. После клуба поехали на квартиру, в которой теперь жила Вика. В пьяном безумии она вдруг накинулась на него, словно дикая кошка. Сначала пыталась высечь, потом сделала из галстука удавку и водила, как собачку на поводке, затем пыталась придушить, твердя, что при этом он получит неземной кайф. Короче, садомазохистские игры в исполнении Вики Грише пришлись не по вкусу. Он еле от нее вырвался. Свою машину он бросил возле дома Виктории, поймал такси и отправился прямо к брату, так как странное поведение Вики его очень напугало. Но настоящий ужас он испытывал перед реакцией папы. Он даже думать боялся о возвращении в особняк, хотя и обещал отцу прибыть домой не позже полуночи.

– Если папочка узнает, он меня убьет. Герман, поговори с ним, пожалуйста.

Герман гордо расправил свою впалую грудь. Хотя Гришенька временами и донимал его, семейные ценности Гранидиных были для него святыней, и он защищал их, как отважный лев. Позвонив отцу, который еще не ложился и дошел до точки кипения, он сумел придумать убедительную причину, чтобы Гришенька остался и пожил у него несколько дней: скоро зачет по истории права, а у Германа была отличная память на имена и даты, хотя университет он закончил уже давно, все прекрасно помнил. Он обещал отцу подготовить брата к сдаче зачета.

Спать они легли далеко за полночь.

– Какое счастье, что это случилось сейчас, – заметил Герман. – Теперь мы хоть знаем, что она за штучка. А я-то, как последний дурак, мечтал, что они поженятся. Ну как бы там ни было, с Викторией Хромовой покончено раз и навсегда!

– Слава богу! – с облегчением воскликнула Пуля.

Следующие три дня Гриша под чутким руководством старшего брата вяло листал учебники. Убедившись, что его прикрывают, стал относиться к происшедшему как к необычному приключению. Втирая в баклажановую синеву вокруг глаза гепариновую мазь, он с оптимизмом вещал:

– Скажу папочке, что в темноте стукнулся о дверь. Он знает, я его никогда не обманываю.

Пульхерии тогда казалось, что все благополучно завершилось. Но это благополучие было обманчивым.

Через неделю, прогуливаясь по торговому центру, она заметила Гришу и Вику. Парочка сидела за столиком возле кафе и весело о чем-то беседовала. Тотчас на мобильном телефоне Пуля набрала номер Германа. Он не мог поверить, но все же пообещал обязательно что-нибудь предпринять. В тот же вечер Герман рассказал о крупном разговоре с братом. Гришенька признался, что совсем потерял голову от безумной любви к Вике. Она просила у него прощения, говорила, что очень хотела доставить ему неземное блаженство и несколько переусердствовала. «Нельзя же человека наказывать за любовь!» – смущенно улыбался Гриша. Однако Герман, пригрозив рассказать обо всем отцу, заставил брата дать обещание порвать с Викой.

На другой день Герман уехал в Санкт-Петербург на открытие нового салона эксклюзивных моделей автомобилей. Пульхерия осталась у него дома с Катей и Галиной Матвеевной. Надменная домработница так и не изменила своего отношения к ней. Она с молчаливым презрением выслушивала ее просьбы, исполняла их с видимой неохотой, словно была не прислугой, а хозяйкой в доме. Ее присутствие раздражало Пульхерию и действовало на нервы. Герман как-то признался, что и сам терпеть не может Галину Матвеевну, но она необычайно работоспособна, фанатично предана, прекрасно готовит и очень хорошо относится к девочке. Правда, общение с домработницей, имеющей деревенские понятия о городской жизни, не отличающей Интернет от интервью, не способствовало особенному развитию Кати, но то, что девочка будет вовремя и вкусно накормлена, чисто и аккуратно одета, об этом можно было не беспокоиться.

Дом без Германа, где царствовала Галина Матвеевна, был для Пульхерии средой враждебной. На время его отсутствия она хотела вернуться в свою старую квартиру, но этому воспротивилась Катя. Увидев, что Пуля собирает вещи, она расплакалась и стала упрашивать взять ее с собой. Пульхерии пришлось остаться. В довершение ко всему девочка простудилась. Она капризничала, отказывалась от еды и ни на минуту не отпускала от себя Пульхерию. Весь день они собирали пазлы, а вечером Катя попросила почитать книжку, и Пуля с удовольствием взяла с полки книгу о Малыше, Карлсоне и Домомучительнице. Зазвонил телефон. Чета Медведевых приглашала провести вечер с ними, но Пульхерия уже уютно устроилась с книжкой в кресле, ей совсем не хотелось его покидать. Она читала вслух, пока девочка не заснула, после чего, поправив одеяло и выключив свет, вышла из комнаты.

Мобильный телефон зазвонил, когда она, завернувшись в полотенце, вышла из душа. Голос Никиты узнала сразу. Пульхерия не была к этому готова, сердце болезненно сжалось и ухнуло куда-то вниз.

– Пульхерия Афанасьевна, извините за столь поздний звонок.

– Менее официально можно?

– Можно. Я не стал бы тебя беспокоить, если бы не знал, что ты одна. Мне Вика сказала…

Голос разума тут же встрепенулся: «Не будь дурой, не вздумай купиться на это. Ты для него ничего не значишь. Более того, он тебя погубит. Они с Викой сговорились разрушить твою жизнь». Пульхерия приказала этому голосу заткнуться.

– Она тебя не обманула. Герман уехал на несколько дней в Питер.

– Можно я зайду на минутку? Мне очень нужно поговорить с тобой. Кое-что случилось…

– Разумеется. Седьмой этаж. Набери на кодовом замке номер квартиры, я тебе открою. В дверь не звони, она будет не заперта.

Говоря это, Пульхерия понимала, что предает себя, Германа, свою новую жизнь, но тут же стала искать оправдание. Она не собирается с ним ложиться в постель. Что плохого в том, что выслушает его? Никита нуждается в помощи. К тому же она сама просила звонить…

Сбросив полотенце, надела шелковую ночную рубашку цвета черного жемчуга, поверх – темно-синий халат, тоже шелковый, с драконом на спине. Никаких платьев или вечерних туалетов: она готовилась ложиться спать и не собирается переодеваться для кого-то. Конечно же она немного лукавила перед самой собой: это была ее лучшая ночная рубашка и ее лучший халат. Пульхерия взглянула на себя в зеркало.

– Шлюха, – равнодушно вынесла она себе приговор, – самая обыкновенная шлюха, которая собирается обмануть любящего жениха с мужчиной, которому совершенно безразлично, жива ты или умерла.

Подойдя к входной двери, постояла, прислушиваясь. Загудел лифт, и рука машинально потянулась к замку. Гудение прекратилось. Она выглянула в коридор. Пусто. «Совсем рехнулась, старая дура, – разозлилась она на себя, – Назаров должен сначала позвонить в домофон, а уж потом зайти в лифт. Да и консьерж к лифтам без предварительного звонка не пустит».

Пуля стояла и смотрела, не отрываясь, на трубку домофона, но он молчал, зато зазвонил мобильный.

– Я возле подъезда.

Через пять минут он уже входил в квартиру. В руках у него была дорожная сумка.

– Консьержа на месте не было. Никто не знает, что я входил.

Выглядел он ужасно. Она взяла у него сумку и помогла снять куртку. Все это торопливо засунула в стенной шкаф. Взяв за руку, повела в гостиную. Рука была ледяной и дрожала. Плеснув в стакан коньяку, протянула Назарову. Молча выпив, он поставил стакан на столик.

– Может быть, ты голоден? – участливо спросила Пуля. – Думаю, горячий чай тебе не повредит.

Но Никита жестом остановил ее.

– Нет, не беспокойся, пожалуйста. Я ненадолго. Извини меня за причиненное неудобство.

– Да хватит тебе извиняться! Если бы мне было неудобно, я бы так и сказала. Ты же меня знаешь.

– Знаю, – словно эхо отозвался Никита. – Ты не могла бы мне одолжить немного денег? Мне надо на билет до Питера. – На лице Никиты появилась кривая усмешка. – Сегодня вечером моя подруга окончательно порвала со мной без объяснения причин.

– Можно подумать, тебе неизвестны причины. Впрочем, этого следовало ожидать. Удивляюсь, почему она не сделала этого раньше.

– У меня были деньги. А теперь они полностью закончились. К тому же мне пришлось покинуть номер в общежитии, который я снимал. Заплатить за дальнейшее проживание нечем.

– Ты хочешь сказать, что она оставила тебя без копейки?

Назаров кивнул. Пульхерия разозлилась.

– И ты покорно позволил унизить себя и очистить карманы?

Никита не ответил. Она взяла бутылку, налила полстакана янтарной жидкости и залпом осушила его. Горячий комок достиг желудка, согревая и успокаивая. Последние чувства уступали место равнодушию. Между ними все давно кончено, все перегорело и ничего не осталось – ни плохого, ни хорошего.

– Хочешь еще? – Она показала глазами на коньяк. – Дорогой. Герман любит дорогие напитки. Сноб хренов.

Словно раздумывая, Никита смотрел на коньяк и не говорил ни да ни нет. Пуля взяла пустой стакан и наполнила его почти доверху. Назаров стал пить не торопясь, маленькими глотками.

– И папочка его сноб, и братец тоже. Изображают из себя аристократов, а сами не знают, чем вилка для рыбы отличается от вилки для мяса.

– Пуляша, мне не нужно твое сочувствие. Я вполне адекватен и прекрасно осознаю свое положение.

В его тоне не было ни малейшего упрека. Только тупое отчаяние под маской деланной иронии. Прекрасно понимая, что все это бесполезно, Пуля не слишком уверенно произнесла:

– Она никогда не сможет женить его на себе.

– Ты не знаешь Вику. Если она поставила перед собой цель, попрет к ней как танк. Ничто ее не остановит. Хотела найти богатого наследника – и нашла. Лично я свою миссию выполнил. Мне надо было уехать сразу после юбилея.

– Так что же ты не уехал?

– Не знаю. – Никита пожал плечами. – Вероятно, надеялся, что у нее ничего не получится.

– Теперь ты думаешь иначе?

– Не важно, что я думаю, главное, что сегодня она пришла ко мне, молча обыскала мои вещи, забрала последние деньги, даже мелочь выгребла из карманов, сказала, что между нами все кончено, и ушла. – Никита деланно засмеялся. – У меня нет денег даже на метро. До твоего дома я шел пешком.

Он рухнул в кресло. Профиль его вдруг заострился. Он стал похож на большую нахохлившуюся птицу, приготовившуюся к неизбежной смерти. Пульхерия поежилась. Ей невыносимо было глядеть на него, вернее, на то, что от него осталось.

– Тебе срочно надо что-нибудь съесть.

Не дожидаясь ответа, она сбежала на кухню. Пока заваривала чай, резала хлеб, выкладывала на тарелку содержимое множества кастрюлек и плошек: холодные котлеты, куриные ножки, тефтели, блинчики с мясом, ее мучило видение, как Никита, одинокий, отвергнутый любимой женщиной, бредет по холодной, сырой Москве с дорожной сумкой в руке. Она неожиданно вспомнила, что он из деликатности не стал звонить в домофон, чтобы громкий сигнал никого не потревожил. Пульхерия медлила и не спешила возвращаться в комнату. Все эти годы она мечтала о мести Назарову за то, что он бросил ее когда-то. Очень хотелось, чтобы он испытал все то, что тогда пережила она. И вот теперь, когда ее мечта осуществилась, причем косвенно она была к этому причастна, вид поверженного кумира ее не радовал. Ей было больно видеть его таким.

Вернуться в комнату все же пришлось.

Никита уже взял себя в руки. И даже мило улыбнулся, принимая у нее поднос. Он старался есть неторопливо, но было заметно, что он очень голоден. От коньяка и еды щеки его порозовели, в глазах появился блеск. Он вновь стал походить на того мужчину, которого она любила когда-то. Или продолжает любить? Но этот вопрос Пуля боялась себе задавать, особенно сейчас.

Прошло уже довольно много времени, голос разума напомнил Пульхерии, что она в опасности. Она не слушала его.

Неожиданно, сонно щурясь, в комнату вошла Катя. В руках у нее была книжка. Пульхерия растерялась. Но Катю присутствие постороннего мужчины не смутило. Подойдя к нему, она задала бесхитростный вопрос:

– Ты кто?

– Никита Назаров.

– Ты хороший?

– Хороший.

– Тогда почитай мне книжку. Мне обычно папа или Пуля читают, но папа в командировке, а Пуля мне сегодня уже читала. – И тут же простодушно спросила: – У тебя дети есть?

– Нет.

– Хочешь, чтобы были?

– Хочу, – ответил в конец обалдевший Никита.

– Тогда тебе надо срочно жениться, – серьезно посоветовала девочка. – Вот Пуля скоро женится на папе и станет моей мамой. Ну, чего же ты ждешь?

– А что надо? – недоуменно спросил Назаров, растерявшийся от непосредственности Кати.

– Пойдем мне книжку читать. Я лягу в кровать, закрою глазки и буду тебя слушать. Ты можешь отказаться. Но тогда мне придется включить телевизор и смотреть фильм для взрослых. Папа меня за это ругает. Я лучше тебя послушаю.

Катя взяла Никиту за руку и повела за собой. Пока он отсутствовал, Пульхерия размышляла о том, что, познакомив Назарова с Катей, она совершила наихудшее предательство в отношении Германа. С упоением мазохистки она топтала свою истерзанную душу, обзывала себя последними словами, но ничего поделать с собой уже не могла. Это было какое-то наваждение.

Минут через двадцать вернулся Никита.

– Пульхерия, так ты дашь мне денег?

– Конечно, дам. Но куда ты поедешь среди ночи?

– На вокзал. Там как-нибудь перекантуюсь до утра.

Она налила еще коньяку.

– У меня есть предложение лучше, я могу дать тебе ключи от своей квартиры. Она все равно пустует.

Достав из сумочки ключи, подошла почти вплотную к Никите и вложила их ему в руку. Отстраниться она не успела. Он обнял ее и поцеловал. Поцелуй был настойчивым и долгим. Пуля не собиралась сопротивляться. Они упали на диван, прижимаясь друг к другу телами, еливаясь воедино. Все ее страхи и угрызения совести исчезли, лишь одно огромное желание владело ею. Тело взяло верх над разумом, и сразу вся ее новая жизнь, Герман, его семья показались жалким подобием настоящей жизни, которым она пыталась заполнить свою опустошенную душу. И тут в комнате раздалось покашливание. Легкое, но настойчивое, оно заставило Пульхерию похолодеть. Вот раздалось снова, но уже громче, требовательнее. Она отшатнулась от Никиты, словно ее наотмашь ударили по лицу. Прямо над ними стояла Галина Матвеевна собственной персоной. Махровый халат в полосочку, бигуди на выцветших волосах, на ногах тапочки в виде собачьих морд, вполне симпатичных и добродушных, но не такой была их хозяйка.

– Прошу прощения, я даже не предполагала, что такое возможно в этом доме… У меня просто нет слов… – Она подняла глаза к потолку и запнулась, очевидно пытаясь именно там найти эти слова.

Пульхерия молчала и напряженно соображала, чем сейчас в нее запустит. Но обошлось без рукоприкладства. Галина Матвеевна резко развернулась и опрометью кинулась из комнаты.

Никита и Пульхерия долго сидели, не говоря ни слова. Наконец он встал и охрипшим голосом прошептал:

– Проводи меня, пожалуйста.

Она достала деньги, пересчитала и протянула Никите.

– Надеюсь, адрес ты помнишь?

Никита кивнул.

– Думаешь, она все расскажет Герману? – тихо спросил он.

– Не знаю. Скорее всего, да. Покрывать меня ей резону нет.

– Мне очень жаль.

Они прошли в прихожую. Никита распахнул входную дверь. Пульхерия достала из шкафа его куртку и сумку. Она смотрела на него и вдруг поймала себя на мысли, что хочет, чтобы он поскорее ушел, и когда двери лифта закрылись, с облегчением захлопнула дверь.

Два стакана с коньяком все еще стояли на столе. Быстро опустошив оба, Пуля решительно направилась в комнату Галины Матвеевны. Старуха сидела на кровати и втирала в кожу лица дорогой французский крем.

– Я хочу вам объяснить… – начала Пуля свои оправдания.

– Извините, но мое положение домработницы не позволяет требовать от вас, моей хозяйки, каких-то объяснений, – ледяным тоном прервала она ее.

– Это мой давний приятель. У него неприятности, – пыталась неуклюже продолжать Пульхерия.

– Ах, оставьте, дорогуша, эти ваши подробности, – замахала руками, словно птица крыльями, Галина Матвеевна. – Я достаточно насмотрелась на эти ваши утешения. – К ледяным интонациям она добавила немного яду.

Пуля поняла, что все бесполезно. Тем не менее начала снова:

– Не трудитесь передавать Герману, я все ему сама расскажу. Да, собственно, и рассказывать-то нечего. Между нами, кроме поцелуя, ничего не было, вы же сами видели.

– Не уверена, что я видела начало. Это могло быть и окончанием оргии. Я могла застать вас, когда ваш любовник уже собирался уходить, – с подлой усмешкой заявила старуха.

У Пули даже дыхание перехватило от такой неслыханной наглости. Она глотнула воздуху, закрыла на несколько секунд глаза, а когда открыла, с ледяным спокойствием сказала:

– Напрасно вы такие деньги на этот крем истратили. Черную душу даже центнер крема мягкой и светлой не сделает.

Ее разбудил звонок. Пуля взглянула на часы – начало двенадцатого. День в самом разгаре, но можно было бы поспать еще пару часиков. Накануне она много выпила и легла под утро. Недолго поколебавшись, трубку все же сняла. Звонил Александр Николаевич.

– Пульхерия, что ты делала вчера ночью?

У нее мелькнула ужасная мысль, что Галина Матвеевна утром успела настучать о ней и Никите папаше Гранде. Тотчас она представила душераздирающую сцену: Александр Николаевич нечеловеческим презрением убивает неверную возлюбленную своего сына, размазывает взглядом по дубовому паркету.

Прежде чем она ответила, сдавленный голос Гранидина перешел в истерический крик:

– Ты была одна?

– Да, – солгала она. – Конечно, одна.

– Немедленно бери такси и приезжай ко мне. Только быстро, без этих бабских штучек с макияжем и выбором туалета. Чтобы через полчаса была у меня!

– Да что случилось-то? Что-нибудь с Германом?

Смятение Пульхерии переросло в предчувствие катастрофы.

– Хуже! Вику, эту шлюшку, которую вы с Германом хотели выдать замуж за Гришеньку, этой ночью убили. Задушили.