Бывшие (СИ)

12

Душ немного разгоняет тоску. Я стою возле окна своего номера, и сушу полотенцем волосы.

На столицу уже опустилась ночь, и этот волнительный день, наконец, подходит к концу.

Зашториваю окно, и остаюсь в уютном свете торшера. Скидываю халат и натираю кожу лосьоном, потом натягиваю свои любимые пижамные штаны, и майку, предвкушая уже, как завалюсь, на эту большую кровать и зароюсь в тёплое одеяло. Но в дверь мою стучат, и я, накинув тонкую кофту, поверх пижамы приоткрываю дверь. На пороге стоит Пётр. В отличие от меня, он всё ещё в костюме, собран, хоть и чувствуется, что устал.

— Пётр? — удивляюсь я.

— Роза Викторовна, Степан Дмитриевич, просит зайти к нему, есть изменения в завтрашнем расписании.

Я раздражённо вздохнула.

— А Степан Дмитриевич, видел время, — заворчала я, закутываясь в свободную кофту. Переодеваться у меня нет никакого желания. Прошла в глубь номера, оставив помощника генерального на пороге. Подхватила записную книжку, телефон, глянув на время, между прочим, двенадцать ночи уже! Не забыла ключ карту.

— Ведите! — обречённо подошла к Петру.

Он смерил меня оценивающим взглядом, который красноречиво, говорил мне, как неподобающе я одета, для аудиенции у руководства, но промолчал, развернулся и пошел. Я, закрыв номер, пошла следом.

Вообще-то я ждала Стёпу. Да что там ждала, я надеялась, что он придёт. Пусть без слов, и всяких выяснений. Пусть также грубо, как в прошлый раз. Так даже лучше, словно у нас не было прошлого, и не будет будущего. Но мы расстались в лобби, когда мне выдали ключ карту от номера, а они с Петром отправились на какую-то встречу. И сейчас идя за Петром в номер Стёпы, я гадала, что это? Уловка, или действительно дела, не терпящие отлагательства.

Мы прошли в конец коридора, и Пётр постучал в дверь.

— Войдите, — послышался голос Стефа.

Пётр открыл дверь, я за ним. Номер был большой, сперва холл, потом гостиная, и только после того, как мы пересекли все эти полутёмные помещения, Пётр вывел меня в кабинет. Здесь было заметно светлее. Горел верхний свет. Степа сидел за столом, коротко бросил на нас взгляд, жестом предлагая присаживаться, на рядом стоящие стулья. Он был без пиджака. Голубая рубашка расстегнута, на две пуговицы. Манжеты расстегнуты, и закатаны. Лицо серьёзное, но, как и у Петра, видна печать усталости. Как всегда перед ним раскрытый ноутбук, и кипы бумаг.

— Произошли изменения в расписании на завтра, — сразу преступает он к делу, и мы с Петром, как прилежные ученики открываем свои записные книжки, приготовившись писать.

Наше собрание длиться полчаса, раздав распоряжения, Стёпа отпускает нас, пожелав спокойной ночи, и предупредив о раннем подъеме.

Мы с Петром снова преодолеваем путь назад, но как только Петр, выходи за дверь, она тут, же захлопывается перед моим носом, прижатая Стёпеной рукой. Я вздрагиваю от неожиданности, совсем не слышала, что он шёл за нами, и оборачиваюсь. Он нависает сверху, давя тяжёлым взглядом.

— Останься, — приказ-просьба.

Я облизываю пересохшие губы, рассматривая его в полумраке.

— Я хочу тебя трахать, — он раскатывает эти слова по языку, словно пробует на вкус. Голос его звучит сдавленно, хрипло. Он будто уже ставит меня в нужную позу и имеет. Даже в полумраке холла я вижу, как расширяется, его зрачки и глаза темнеют. Чувствую аромат его парфюма смешанный с каплей пота, и он пьянит меня. Тело рядом пышет жаром. Он уже всё представил. Он уже всё сделал. Я не смогу отказать, и пойти на попятный. Так и стоит, ждёт разрешения, согласия, будто не может заставить, подавить, принудить.

— Хорошо, — шелестит мой голос, — только у меня условие!

— Условие? — Степа выгибает бровь и опирается одной рукой в дверь, приближаясь, почти касаясь моей груди.

— Да, — киваю, не свожу с него глаз. А он скользит взглядом то по моим губам, то снова мне в глаза заглядывает, и дышит часто.

— Поцелуй меня, — озвучиваю свой ультиматум.

И на его губах расцветает усмешка, в глазах разливается лёд. Мне кажется, что он сейчас меня пошлёт. Высмеет и выпроводит вон. Но он склоняется ниже, так что я чувствую его горячее дыхание, ловлю его, сглатываю ком в горле. Губы почти касаются моих. Это не выносимо, но я не человеческими усилиями сдерживаю себя, чтобы первой не кинуться на него. А он медлит. Тянет момент, до бесконечности. Словно раздумывает, насколько я достойна этой ласки. Но прежде рука его ложиться на моё горло, и методично сдавливает его. И кислороду всё труднее заходить в мои лёгкие. Я сиплю, и с ужасом понимаю, что он не отпустит. Вижу по глазам, каких усилий ему стоит сдерживаться. Сдерживаться шесть лет, чтобы, наконец, придушить тварь, посмевшую предать его. Всё это прекрасно читаю в его взгляде. И вот когда я решаю, что мне конец, он накрывает мои губы, и хватка его ослабевает. Я судорожно хватаю кислород. Его кислород. Он позволяет хапнуть его резким движением, прямо из его раскрытого рта, и смыкает губы, и толкает в мой рот язык. Я покорно принимаю его, и даже не замечаю, что мои руки смыкаются на его шее, потому что колени становиться мягкими, а по телу струится тепло, концентрируясь внизу живота. Он резко, и жестко водит губами, до боли, до стона, и толкает, вперивает, вминает свой язык. Так, как имел меня в последний раз, жёстко, грубо, вероломно. Так как будет и в этот раз. И я задыхаюсь от его напора. Ловлю воздух, стоны нетерпения срываются с моих губ, прямо в его рот. Его вкус, разливается во рту, свежий, с каплей вкусного алкоголя. Будоражит, распаляет и волнует. Смешивается с моим, и растворяется в страстном поцелуе. Я загораюсь так ярко, что если он сейчас меня оттолкнёт, я на коленях буду молить о близости. Но только он и сам вибрирует всем телом, жадно шаря по моим изгибам. Вдавливает своим телом в твердую дверь, стаскивает с плеч кофту, не прерывая поцелуя. А потом резко обрывает, и снова за горло хватает. Я распахиваю глаза, которые неизвестно когда закрыла, и затуманенным взором смотрю на Стёпу. Руки всё ещё покоятся на его плечах, и я сжимаю пальцами твердые, напряжённые мышцы.

— У меня тоже условие, — хрипит его голос, раздирает тишину номера.

Говорить нет сил, я просто киваю, в знак того что слышу, и согласна на всё.

— Вернее вопрос, — поясняет он, тяжело дыша, — кому ты сейчас изменяешь?

— Что? — сипит мой голос, потому что горло сдавленно, железной хваткой, и я упираюсь руками ему в грудь. Не понимаю его. Мысли скачут, не одна не оформляется, во что-то приемлемое.

— Кто тебя сейчас трахает, кроме меня? — гаркает он, так что я вздрагиваю.

Сверкаю глазами, и сдерживаю первый порыв, послать его подальше. Столько слов на языке вертится.

— Никто, — просто отвечаю я, преодолев свои позывы наговорить ему гадостей. Тем более не факт, что это пройдёт бесследно для меня. Он сейчас взведен, словно натянутая пружина. — Никто, — повторяю я, и кладу руки на его кисть, и веду к ладони, что сжимает моё горло, глажу, пытаясь ослабить хватку, — только ты.

Он долго рассматривает моё лицо, взвешивая, наверное, можно ли верить такой лживой твари, как мне, а потом снова накидывается на мой рот. Опять сосёт и лижет, проталкивая свой язык, попутно начиная меня раздевать. Стаскивает через голову майку, и влажные волосы падают на оголённые плечи. Потом тянет вниз штаны, и они падают к моим ногам. Подхватывает на руки, придерживая за ягодицы, и притискивает спиной к двери, не прерывая поцелуя, и ощутимо толкается между ног, своим стояком. Двигается так, словно уже трахает, и я податливо выгибаюсь на встречу, обнимаю его за плечи. Стону и извиваюсь в его руках.

— Трахни, прошу! — вырывается против моей воли, потому что терпеть уже нет сил.

— Трахну, — обещает он, и уносит из прихожей. Несёт в спальню, и кидает на кровать. Я покорно замираю, в самой развратной позе. И пусть здесь не горит свет, его достаточно падает из не зашторенного окна, чтобы видеть, как топорщатся острыми вершинками мои соски, и как широко разведены мои ноги. Он смотрит откровенно, не скрываясь, разжигая своим взглядом огонь. Между ног уже так влажно, и жарко, и всё готово только для него. Степа скидывает рубашку, потом снимает брюки, бельё, тут же раскатывает презерватив по вздыбленному члену. Всё это он делает, не отрывая от меня тёмного взгляда. А я в томлении жду, когда же он, наконец, наполнит меня собой. Войдёт, и будет вбиваться пока, вселенная не взорвётся, и не затопит меня своим мерцанием.

Стёпа склоняется надо мной, и проводит рукой вдоль шеи, тянет пальцами ниже, втягивает аромат, кусает нежную кожу, даже не стремясь, обласкать поцелуем, доводит рукой до голого лобка, и накрывает его ладонью, сжимает. Меня простреливает сладкий спазм. Лоно горит под его рукой, под умелыми пальцами, и я сладко тяну его имя. Он встаёт на колени, и, подхватив меня под ягодицы, поднимает выше. Мои лодыжки ложатся к нему на плечи, он подтягивает меня ещё выше, больно сжимая ягодицы, так, что я опираюсь на лопатки, и тут же входит. Натягивает на себя. Я вздрагиваю, от резкого толчка. Его член проникает так глубоко, и он сам регулирует частоту и глубину толчков. Растягивает, вбивается внутрь, и рычит от удовольствия. Быстро, жёстко, грубо, не заботясь совершенно обо мне, удовлетворяя только свою похоть. Но тем самым доставляя несравнимое удовольствие мне. И я не в силах молчать, кричу, стону, всхлипываю, задыхаюсь, от восторга.

— Смотри на меня! — рычит он. — Смотри!

Он опускает мои ягодицы, но ноги оставляет на своих плечах, и склоняется ко мне. Проникает ещё глубже, не замедляется, продолжает вбиваться, только за подбородок меня хватает, и впивается опьяневшим взглядом. Лицо его напряжено, губы сжаты, канаты мускулов ходят под кожей. Он сжимает меня как куклу, и долбит без устали.

— Стеф, да, да! — в изнеможении стону, пытаюсь провести руками по его лицу, но он стряхивает их, заводит мне за голову и прижимает, своей. Освобождает от хватки мой подбородок, и жмёт грудь, склоняется и кусает соски. Я выгибаюсь на грубую ласку, откликаюсь, в изнеможении принимая его плоть в себя, и взрываюсь оргазмом. Меня разносит на миллионы частиц, я кричу, вибрирую, и сжимаюсь вокруг него, тут же слышу, как он сдавленно стонет, и кончает, тоже бурно, до боли сжимая мои сложенные за головой запястья. Наваливается влажным дрожащим телом, и наши сердца дробят в унисон. Я дышу в его шею, он обдаёт жаром мою макушку. Никак не могу придти в себя, сердце так и выскакивает из груди, потом понимаю, что просто не могу вздохнуть полной грудью, из-за тяжести его тела.

— Дышать… Стеф… — сиплю, и барахтаюсь, — не могу дышать!

Он медленно скатывается с меня, вытягиваясь на спине, и делаю вздох полной грудью.

Мы лежим, молча, оба слушая дыхание, друг друга. На потолке мелькают тени, и я лениво слежу за ними. Надо встать и убраться в свой номер, где я, наконец, завалюсь спать. Но так лениво двигаться. Делаю над собой усилие, нужно самой, пока он не попросил освободить номер. Сажусь, и откидываю прилипшие к шее волосы.

— Останься, Роуз, — шелестит его голос, и сердце от этой мягкой интонации сжимается, как тогда в такси. Становиться трудно, дышать, и что-то говорить. Я, не оборачиваясь, ложусь обратно, и отворачиваюсь на бок. Снова тихо плачу. Солёные слёзы скользят по щекам. Если бы он смог меня выслушать…

Одеяло накрывает мои плечи, и я только сейчас замечаю, что замёрзла. Согреваюсь и проваливаюсь в сладкий сон.

А ночью сквозь сон мне кажется, нежные прикосновения к моим плечам, и легкие поцелуи таят на моей спине. Горячее дыхание обрамляет мою кожу, тянется вдоль позвоночника. Шершавые пальцы скользят по моим изгибам, трепетно и невесомо. Не стремясь распалить страсть, не желают разбудить похоть. Они просят прощения за несдержанность и боль. Горячие губы ласкают, усмиряют обиды, дарят любовь, дарят покой. И я снова замираю, боюсь спугнуть его порыв. Наслаждаюсь трепетными движениями. Безропотно вкушаю эти ласкающие порывы.

Степа зарывается носом в мои волосы у основания шеи, и втягивает мой аромат.

— Роза, — шепчет он, — Розочка!

Я закусываю губу, и стараюсь не сбиться с ровного дыхания. Боюсь нарушить его интим. Боюсь разрушить этот миг. Он только для него. Останется только с ним. Я знаю, что не должна знать об этом, и поэтому я, молча и безмолвно, краду этот секрет. Тайну, которую он скрывает даже от себя. Он всё ещё любит, хоть и не простил.

Ухожу утром, пока он принимает душ. Быстро одеваюсь в холе, там, где и осталась на полу, моя одежда, вместе с выроненной записной книжкой и телефоном.