Бывшие. Тайная дочь от босса (СИ)

Глава 25

Лёля щёлкает по кнопкам калькулятора, занося какие-то пометки в свои серьёзные взрослые отчёты, в которых она, видимо, собралась заживо погрести Куравина. Штампует их без остановки…

Я сижу в своём кресле, уткнувшись взглядом в окно.

На улице ясно, пушистые снежинки блестят в лучах солнца, а у меня в голове – туман.

Пальцы сами собой накручивают локон. Рыжая пружинка, подчиняясь движению, лениво складывается в колечко и медленно распрямляется в воздухе.

Кажется, что этот день застрял на паузе.

И я тоже.

Зависла между глупыми мыслями и ещё более глупыми чувствами.

Максим…

Его имя всплывает в моей голове чаще, чем хотелось бы. Смешно, конечно. Внезапные перемены, которые произошли во мне по отношению к Куравину, одновременно дарят крылья и очень больно бьют по самолюбию. Ведь я поклялась себе, что никогда его не прощу.

Никогда.

Но вот уже твёрдое «никогда» растекается в нечто неопределённое.

Сначала это просто раздражало, потом стало беспокоить, а теперь… Теперь я смотрю на него и вижу кого-то другого.

И это ужасно!

Потому что, чёрт возьми, мне ведь так удобно было его ненавидеть. Это было понятное чувство. А что делать с новыми эмоциями, – или, точнее, забытыми старыми эмоциями, – я не знаю.

Стук в дверь прерывает мои жалкие попытки разобраться в себе.

В кабинет заходит Маша с бумажными стаканчиками в руках. Один – с какао, ставит перед Лёлей, один вручает мне.

Садится напротив.

– Хороший день какой, да?

– Ага…

– Новогоднее настроения прям.

– Да… – киваю отстранённо.

Не слышу почти, о чём там Маня говорит.

– Я тут новость только что услышала: пингвины захватили Арктику. Собираются стать новой мировой державой.

– Да, беда, – машинально отвечаю я.

– Правда, теперь требуют у каждого по три банки шпрот и право использовать нашу мебель в своих офисах.

– Дураки.

Маша моргает, машет рукой у меня перед лицом.

– Аксёнова, приём! Ты тут? Ты меня вообще слышишь?

– Да, конечно, – отвечаю, но слишком быстро, чтобы это звучало убедительно.

Маша смеётся.

– Что у тебя случилось?

– Ничего.

– Колись давай. Я же тебя знаю, как облупленную!

С печальным вздохом откидываюсь на спинку кресла.

– Да я всё никак не могу решить одну задачку.

– По работе?

– Нет. Эта задачка сложней рабочей.

Маша моментально включается в мою трагедию и подаётся вперёд.

– Рассказывай!

– Да что тут рассказывать, – снова мну рыжий локон в пальцах. – Я запуталась. Не понимаю, что чувствую к одному человеку. С одной стороны, я злюсь на него за прошлые ошибки. С другой – мне кажется, что я хочу… – останавливаюсь, потому что произнести это вслух как-то неловко.

Неловко даже перед самой собой.

Маша кивает, подталкивая меня взглядом.

– Ну?

– Ну, что я хочу дать ему шанс, – закусываю губу, морщась, словно от боли.

– А что мешает?

– Обида. Я всё ещё чувствую её. Сколько бы я ни убеждала себя, что всё позади, она сидит где-то глубоко внутри. И мне страшно, что если я уступлю чувствам, обида снова вылезет наружу и станет только больнее.

Маша кивает, будто всё ей понятно.

– Слушай, Алиса, мне моя психолог как-то дала одно упражнение. Очень хорошее.

– Какое?

– Напиши письмо.

– Кому? – Недоумеваю.

– Этому человеку. Напиши ему всё, что думаешь, что чувствуешь. Расскажи, за что ты на него злишься, почему тебе больно, что именно тебя ранило. Всё по-честному, в мельчайших подробностях.

Отрицательно качаю головой.

– Нет, это исключено. Я не хочу, чтобы он знал об этом.

– Так он и не узнает, – улыбается Маша. – Это письмо для тебя, не для него. Никто его не увидит. Просто напиши, выгрузите всё из головы и сердца. А потом уже решишь, что с ним делать – сжечь, порвать или оставить себе на память.

– Маша, это странно.

– Это работает, – настаивает она. – Попробуй. Я тебе клянусь, станет легче.

Она двигает ко мне по столу чистый лист бумаги и ручку.

– Давай, начинай.

– Прямо сейчас?

– А чего ждать? – Маша встаёт, расправляет юбку по бёдрам и направляется к двери. Уже на пороге она оборачивается. – Не стесняйся в выражениях, это письмо всё равно никто не прочтёт.

И уходит, оставляя меня с ручкой и пустым листом.

Я смотрю на него, как на врага народа.

Чистый, безукоризненно белый лист. Он кажется мне пугающей белоснежной пропастью.

Какое-то время просто кручу ручку между пальцев, пытаясь уговорить себя хотя бы начать.

Кончик ручки оставляет жирную точку.

Окей, погнали…

«Дорогой Максим!»

Нет, слишком мило. Совсем не подходит.

Зачёркиваю.

«Максим Игоревич…»

Фу, как официально, будто я собираюсь подавать заявление на отгул.

Зачёркиваю снова.

«Куравин, ты идиот.»

Во-о-от!

Так, это уже лучше. Даже слишком хорошо.

Отличное начало, стоит продолжить.

Я выдыхаю и начинаю писать.

«Куравин, ты идиот.

Знаешь, я столько раз прокручивала в голове тот вечер, когда ты пригласил меня в ресторан?

Глупая я, конечно. Думала, ты собираешься сделать мне предложение.

Помнишь, как лил дождь? А я стояла там, мокрая с головы до ног, пока ты цинично и хладнокровно сообщал, что нам нужно расстаться.

Ты бросил меня, Куравин. Под дождём. Наедине с моими убитыми надеждами, разбитым сердцем и маленьким чудом, которое уже росло у меня в животе.

Но знаешь, что самое сложное?

Не тот вечер, когда ты просто ушёл. Хотя это было больно. Невыносимо больно. Я стояла там, как дура, думая, что ты вот-вот скажешь, что любишь меня, что мы будем вместе всегда. Вместо этого я смотрела, как ты исчезаешь в темноте, даже не оглянувшись.

Но это был только первый удар.

Потом пришло одиночество.

То самое, которое накатывает по ночам, когда уже нельзя притворяться, что ты сильная. Ты не представляешь, сколько раз я сидела на полу в своей квартире, сжимая руками живот, в котором уже подрастала наша дочь, и рыдала в голос.

Я думала, что умру от страха, что не справлюсь одна.

Ты был нужен мне, Максим. Не просто как человек, которого я любила. А как тот, кто мог бы быть опорой, кто мог бы сказать: «Я с тобой. Ты не одна».

Но я была одна.

Тебя не было.

Я каждый день собирала себя по кусочкам, пока внутри всё кричало: «Почему? Почему он так со мной поступил?»

Когда Лёля родилась, я смотрела на неё и думала лишь о том, что она никогда не увидит отца. Она никогда не узнает, каким он мог бы быть. А ещё я ненавидела тебя за то, что каждый раз, глядя на неё, я видела тебя.

Её глаза – твои глаза.

Каждая её улыбка и взгляд напоминали мне о том, чего у меня нет. О том, что ты отнял.

Ты оставил нас.

Ты выбрал уйти.

А я выбрала выжить.

Не для себя, а ради неё. Ради нашей дочери, о которой ты даже не удосужился узнать.

А потом ты появился снова.

И знаешь, что самое ужасное? Я готовила войну. Я думала, что смогу растоптать тебя, если ты снова окажешься рядом. Но вместо этого ты – чёрт тебя побери, Куравин – ты пробился через всё.

Через злость, через обиду, через боль.

И теперь я снова чувствую то, что когда-то заставляло моё сердце замирать при каждом взгляде на тебя.

Я ненавижу тебя за это.

Но ещё больше я ненавижу себя.

За то, что понимаю: я тебя всё ещё люблю.

Тебя.

Придурка, который бросил меня под дождём. Который причинил мне столько боли.

И ещё одно.

Лёля нуждается в тебе.

Даже если ты думаешь, что она справится без отца – это не так. Она заслуживает знать, что у неё есть папа, который готов ради своей принцессы на всё.

Так что, Куравин, я прошу тебя сейчас лишь об одном…

Не сдавайся. Пожалуйста, не сдавайся и не останавливайся в своих попытках вернуть меня.

С уважением,

Аксёнова Алиса Сергеевна.»

Ставлю точку и откидываюсь на спинку стула.

Слова будто сами вытекли из меня, оставив внутри странную пустоту. Тяжёлую, но при этом какую-то очищающую.

Складываю письмо пополам.

Нет, отправлять я его, конечно, не собираюсь. Сегодня вечером сожгу – возьмём с Кариной вина и под терапевтичные разговоры сожжем.

– Мам, а что ты делаешь? – Лёля подходит ко мне, заглядывая на стол.

– Вот, написала письмо для дяди Максима Игоревича, – отвечаю задумчиво.

Она кивает, явно не до конца понимая, но, как всегда, принимая это за норму.

Собираю бумаги, складываю их в папку и беру Лёлю за руку.

Идём к Маше.

Передаю ей документы.

– Маня, отнеси это прямо сейчас в бухгалтерию, пусть проверят три раза. Это очень важно.

– Что там? – Маша засовывает нос в папку.

– Это расходы по новой детективной серии за два месяца. – Я указываю на страницу. – Вот здесь смета на рекламную кампанию, а здесь договор с типографией. Надо, чтобы всё сошлось до копейки.

– А чего вдруг такая срочность?

– Потому что мы уже на финишной прямой, – вздыхаю. – Я не хочу, чтобы через неделю они прибежали с криками, что где-то не хватает двух рублей и печать серии придётся отложить. Мы уже разослали по блогерам анонсы.

– Ладно, ладно, – ворчит Маша, просматривая документы. – Хотя, если честно, это не твоё дело. Зачем ты вообще лезешь в расчёты? Это работа экономического отдела.

– Потому что я не могу им доверять. В прошлый раз они умудрились перепутать счета и чуть не отправили предоплату за тираж в какой-то фонд помощи собакам.

– Ну, собаки тоже заслуживают помощи, – хихикает Маша.

– Конечно, заслуживают, но не из нашего же бюджета, который я и так кровью и потом выбивала.

Маша кивает, задумчиво пролистывая бумаги.

Мы переходим на другую страницу, обсуждаем договор с подрядчиком. Я не замечаю, как время летит, увлечённо объясняя Маше, что именно нужно согласовать, чтобы избежать санкций.

– А вот это, – Маша щурится на какой-то пункт, – я бы ещё раз уточнила у юристов. Эти формулировки какие-то скользкие.

– Отличная идея. Ты только побыстрее, пожалуйста.

Маша кивает, закрывая папку.

Я оглядываюсь и понимаю, что Лёли нет в кабинете.

– Лёля? – Зову я, глядя на пустое кресло в углу.

Из коридора доносится её голос:

– Я здесь!

Выхожу из кабинета.

– Ты почему опять убежала?

– Всё, мамочка, я всё сделала, – бодро отвечает дочка, широко улыбаясь.

– Что ты сделала?

Лёля гордо складывает руки на груди.

– Я отнесла твоё письмо дяде Максиму Игоревичу!

Я столбенею. Обтекаю. Сердце долбит, как ненормальное.

– Что ты сделала?!

– Отнесла! – Повторяет она невозмутимо. – Оно же для него было, правда?

Я закрываю лицо руками.

– Лёля…

Срываясь на каблуках, бегу в кабинет Куравина…