Царствование Филиппа Красивого

Социальное и географическое происхождение королевских чиновников

Тысячи людей служили Филиппу Красивому во время его долгого царствования. Ему требовалась большая группа квалифицированных чиновников в Париже, еще более многочисленная группа для управления его владениями и защиты его прав в провинциях, а также значительное число дознавателей и комиссаров для поддержания тесных отношений между центральными и местными властями. Ему также требовалось "неограниченное множество" (как казалось современным авторам) сержантов, лесных стражников, агентов по закупкам, мастеров-рабочих и сборщиков налогов на местах для обеспечения выполнения его приказов, сбора денег, снабжения армий и поддержания королевских владений в надлежащем состоянии.

Последняя группа чиновников была самой многочисленной и имела самые тесные, а зачастую и самые напряженные отношения с основной массой населения. К сожалению, об этой группе служащих, у нас имеется меньше всего информации. В королевских отчетах эти люди, как правило, безымянны. Сержанты парижской стражи, лесная стража Пуату, смотритель замка Белленкомбр в Нормандии — это просто пункты в списке расходов, а не идентифицируемые личности. Сержанты и стражники могли быть названы по именам, когда они оказывались вовлеченными в судебные процессы, а сборщики налогов, когда проводилась ревизия счетов, но эти имена в лучшем случае указывали только место рождения или проживания человека. О подавляющем большинстве этих мелких чиновников можно сказать лишь то, что большинство из них были уроженцами региона, где они служили, и, что им не очень хорошо платили[102], но у них было большое преимущество — постоянная, круглогодичная работа, хотя они имели репутацию людей слишком усердных в обеспечении прав короля и слишком охотно берущих взятки.

Сборщики или субсборщики королевских доходов более известны, так как имели более высокий ранг, чем другие чиновники короля на местах. Многие из них, особенно те, кто собирал деньги с Церкви, были представителями духовенства, другие ― зажиточными буржуа или ведущими людьми в своих приходах. Для большинства из них сбор доходов не был связан с карьерой на государственной службе. Работа была непостоянной, а вознаграждение было недостаточным, чтобы компенсировать опасности и риски[103]. Сборщики, которые оставались на королевской службе, обычно, в то или иное время, действовали за пределами своих родных провинций и имели более широкие обязанности, чем те, кто имел дело только со своими соседями[104]. В целом, сборщики королевских доходов, похоже, были достаточно честными служащими. Их могли обвинить в том, что они требуют слишком много для короля, но мало кто из них обвинялся в том, что брал деньги для себя.

Однако даже на уровне сборщиков на местах трудно выйти за рамки широких обобщений и для статистического анализа информации недостаточно. Однако выше этого уровня возможна большая точность. Карьера около тысячи человек, служивших Филиппу Красивому, может быть прослежена в отдельных деталях. Эти люди делятся на четыре достаточно четкие группы:

1. Высшие чиновники, служившие в Париже или, выполнявшие поручения в провинциях, имевшие прямой доступ к королю и входившие в Совет. Это те, кто выносил решения в Парламенте, кто был казначеем или счетоводом, кто занимал высокие посты при королевском двор, кто возглавлял миссии, направленные к Папе или другим знатным персонам, кто командовал крупными военными силами, кто отвечал за дознания или административный надзор (например, генеральные дознаватели в Лангедоке, генеральный магистр вод и лесов, генеральный контролер таможенных пошлин). Этих людей часто называли советниками в широком смысле этого слова[105], и многие из них действительно были членами Совета. К этой категории относится около 150 чиновников.

2. Вспомогательный персонал служивший в Париже — клерки, нотариусы, докладчики в Парламенте, мелкие чиновники двора. Эти люди имели хорошие возможности для продвижения по службе, и многие из них вошли в высшую группу к концу правления Филиппа или во время правления его сыновей. Другие, однако, остались в тени, так что удовлетворительные данные имеются только о 125 представителях этой группы.

3. Высокопоставленные провинциальные чиновники — сенешали, бальи, магистры суда (juges-mages) Юга, местные мэтры лесов, мэтры монетных дворов, генеральные сборщики налогов и десятины с Церкви, шателены важных крепостей (например, Каркассона), командиры оккупированных или недавно присоединенных территорий (например, капитан Монтрёя, ректор Монпелье, смотритель Лиона). Это большая группа (несколько более 200 человек) была ключевой в администрации на местах. Карьера этих людей была длительной и часто выдающейся; 33 человека из тех, кто занимал эти должности, в конечном итоге стали членами Совета и Парламента или казначеями и счетоводами. Это означает, что общий коэффициент продвижения по службе составлял 15%, а для бальи и сенешалей этот показатель был еще выше — около 18%.

4. Наконец, местные чиновники низшего ранга — виконты Нормандии, вигье Лангедока, прево старого королевского домена, окружные судьи Юга, королевские прево и адвокаты, младшие шателены и хранители лесов, а также приемщики доходов в бальяжах и сенешальствах. (Может показаться странным помещать приемщиков в эту группу, но, несмотря на потенциальную важность их деятельности, на самом деле у них было мало полномочий и мало надежд на продвижение по службе. На Юге они были важнее и лучше оплачиваемы, чем на севере, но даже на Юге итальянцы, занимавшие многие должности приемщиков, были чисто техническими специалистами, и лишь немногие приемщики-французы имели какое-либо влияние. В целом, чиновник, который отвечал за согласование налога, был более важен, чем приемщик, который просто принимал и считал деньги)[106]. Этих чиновников низшего ранга было очень много, но полезные сведения есть только о 500 из них. Естественно, чем дольше человек служил и чем успешнее он был, тем больше шансов узнать что-то о его карьере. Поэтому статистику по этой группе следует использовать с осторожностью. Например, не имеет смысла подсчитывать количество повышений прево, виконтов и вигье, поскольку в этом списке слишком много пробелов. Тем не менее, можно сказать, что повышения были нередки. Прево, виконты и вигье могли стать бальи и сенешалями;[107] окружные судьи могли стать магистрами суда, а люди, достигшие этих высоких провинциальных должностей, могли перебраться в Париж[108]. С другой стороны, очевидно, что некоторые местные чиновники не стремились к длительной карьере на королевской службе. Многие сборщики занимали свои должности менее пяти лет. Многие из первых приемщиков были итальянцами, простыми служащими ломбардских банкиров и не являлись подлинными членами французской бюрократии, но и некоторые приемщиков-французы, проявляли не большую симпатию к этой работе. Многие судьи на юге служили недолго или с перерывами[109]. Некоторые чиновники, которые оставались на королевской службе, очевидно, желали посвящать службе только неполный рабочий день, как Роберт ле Парматье, который был недолго сборщиком в Санлисе в 1305 году, но перешел на менее ответственную, но достаточно прибыльную должность хранителя печати Санлиса[110]. Короче говоря, на этом уровне — уровне гораздо выше сержанта, лесного стражника или приемщика, но ниже бальи или сенешаля — существовал большой резерв талантливых и способных людей, которые могли быть задействованы для многих видов государственной службы. Однако лишь небольшое число этих людей становилось более или менее постоянными членами администрации.

Можно сделать некоторые обобщения, применимые ко всем четырем группам, хотя они подходят для чиновников низшего звена в меньшей степени, чем для чиновников более высокого ранга. Во-первых, в кадровом составе французских административных служб наблюдалась удивительная преемственность. Естественно, личные советники короля менялись с каждым царствованием, но эксперты в области права и финансов, администраторы провинций, клерки, нотариусы и бухгалтеры, которые поддерживали этих высших чиновников, продолжали свою карьеру без перерыва. Из группы высших чиновников 42 человека служили отцу Филиппа, а 52 — его сыновьям; 3 (или, возможно, 4) из этих 94 человек служили в администрации до 1285 года и продолжали там трудиться после 1314 года. Иначе говоря, в первые годы царствования Филиппа по крайней мере треть его высокопоставленных чиновников имели опыт работы на важных постах, а треть людей, занимавших высокие посты во время его правления, продолжали занимать эти или подобные должности после его смерти. Неудивительно, что общая продолжительность службы для этой группы в целом составляет около двадцати пяти лет.

Как и следовало ожидать, продолжительность службы вспомогательного персонала в Париже менее симметрична. Это были более молодые люди, менее заметные в документах времен Филиппа III и с большей вероятностью пережившие Филиппа Красивого. Несомненно, что по крайней мере 15 из них служили до 1285 года, но вполне возможно, что их было больше. Однако число служащих переживших царствование впечатляет: 53 члена вспомогательного персонала работали на одного или нескольких из трех королей, последовавших за Филиппом. Из них 20 (или 21) были повышены в должности либо в конце царствования Филиппа, либо при его сыновьях. Средний срок службы опять же составлял около 25 лет. Эта группа хорошо обученных, опытных государственных служащих была одним из самых важных наследий, которое Филипп оставил своим преемникам.

Карьеры высокопоставленных местных чиновников соответствуют карьерам их коллег в Париже. Среди бальи и сенешалей 32 человека занимали свои должности при Филиппе III, а в двух случаях — при Людовике Святом, в то время как 43 продолжали оставаться на государственной службе после смерти Филиппа Красивого. Из тех, кто занимал другие должности (в основном судьи и мэтры лесов), по крайней мере 9 служили Филиппу III, а 25 — оставались в должности после смерти Филиппа Красивого. Таким образом, 41 человек занимал ответственные посты до 1285 года и 68 — после 1314 года. Средний срок службы был немного короче, чем у первых двух групп, всего около двадцати лет.

Однако данные слишком неполны, чтобы провести анализ карьеры местных чиновников низшего ранга. Но имеющиеся сведения позволяют предположить, что даже в этой группе была значительная преемственность. По крайней мере, четверть этих людей либо служили отцу Филиппа, либо служили его сыновьям, и как обычно, в списке людей служивших после 1314 года имен больше, чем в списке служивших до 1285 года. От правлении Филиппа III осталось очень мало финансовой документации, так что практически невозможно сказать, кто был судьями, прево и виконтами в то время. При Филиппе Красивом эти данные становятся относительно обширными, и вполне вероятно, что многие люди, впервые появившиеся в документах после 1285 года, на самом деле занимали свои посты и до этого. С другой стороны, при Филиппе Красивом произошло поразительное увеличение числа служащих низшего звена. Приведем лишь два примера: во всех провинциях были учреждены должности приемщиков, а королевские прево, которые раньше назначались лишь от случая к случаю, получили постоянные полномочия. Поскольку чиновников стало больше, то и большее их число пережило смерть короля, который их назначил.

По уже указанным причинам, а также из-за перерывов и неполной занятости на местном уровне, невозможно оценить средний срок службы этих чиновников низшего ранга. Имеются достаточно полные данные о приемщиках: подавляющее большинство из них прослужили менее десяти лет, а около трети — менее пяти лет, но, как отмечалось выше, это не является типичным для других должностей. Также очевидно, что большинство судей на Юге служили относительно недолго; но опять же, эти высококвалифицированные специалисты не были типичными для низшей бюрократии в целом. Ни их доход, ни их статус не зависели от непрерывной службы королю; они могли занимать должность судьи год или два, уйти в частную практику и получить должность судьи повторно через пять или десять лет. Другой крайностью были люди, которые стремились сделать карьеру на государственной службе и быстро продвинувшись на высшие должности имели веские основания там и оставаться[111]. Но существовали и исключения, так, доктор права Симон де Ла Салль, оставался на незначительной должности королевского адвоката в церковном суде Санса в течение 30 лет[112]. Более того, хотя Симон получал достаточно хорошее годовое жалование (80 т.л.), сомнительно, что он проводил все свое время на государственной службе. Интересно, были ли низшие бюрократы, которые не могли заниматься своей профессией на стороне, столь же склонны оставаться на королевской службе в течение двух или трех десятилетий.

Второй особенностью королевской бюрократии было преобладание чиновников из старого королевского домена. В этом не было ничего необычного, поскольку являлось почти неизбежным следствием быстрого расширения в XIII веке территории, управляемой непосредственно королем. Король не был уверен, что может доверять людям из Нормандии или Лангедока, поэтому предпочитал привлекать чиновников из регионов, которые давно подчинялись короне. Это предубеждение, весьма заметное при Людовике Святом, ко времени Филиппа Красивого несколько ослабло, но даже в правление Филиппа VI Валуа было заметно явное предпочтение людям из старых владений, и особенно тем, кто происходил из северо-восточных бальяжей[113].

Среди высших чиновников центрального правительства 84 человека были выходцами из старого домена (63 из Парижа и северо-востока), 15 из Нормандии, 9 из Лангедока, 9 из Бургундии-Маконне, 6 из Шампани, 5 из Оверни, 5 из Анжу-Пуату и 4 из Бретани. Иностранцев же было всего 8 человек, из них 5 итальянцев. Увеличение числа нормандцев является значительным и повторяется на других уровнях. Брак Филиппа с наследницей Шампани объясняет выбор чиновников из этого графства и, немного вызывает удивление, что их было так мало. Группы из Лангедока и Оверни были невелики, но привлекать высокопоставленных чиновников из этих областей было своего рода новшеством.

Конечно, голые цифры могут ввести в заблуждение. Это правда, что рутинная работа правительства выполнялась в основном людьми из старых владений. Но если вспомнить о людях, которые, вероятно, оказали наибольшее влияние на Филиппа, то мы увидим, что многие из них были выходцами из других провинций или даже из регионов, не подчинявшихся короне. Пьер Флот и Гийом де Плезиан, вероятно, родились в Дофине (хотя Флот имел семейные связи с Овернью, а Плезиан — с Лангедоком); братья Гуиди деи Францези (Бише и Муше) были итальянцами, как и Бетин Косинель, главный советник Филиппа по чеканке монет; Гийом де Ногаре происходил из Лангедока, а Жиль Айселин — из Оверни; Ангерран де Мариньи, вероятно, самый влиятельный из всех министров Филиппа, был нормандцем. Судя по всему, Филипп с некоторым подозрением относился к старым семьям из Илье-де-Франс и Пикардии, которые пользовались почти монополией на высшие посты во французском правительстве, и хотел ослабить сеть "стариков", привлекая новых людей. Новые люди были гораздо более зависимы от благосклонности короля, гораздо менее связаны старыми традициями и гораздо более готовы к нововведениям в политике. В социальном плане Филипп предпочитал общество старой знати, служившей его предкам; в политическом же он хотел опираться на способных людей, независимо от их ранга или места происхождения.

Такая интерпретация его выбора чиновников вполне совместима с тем фактом, что менее важные чиновники в Париже почти полностью происходили из старого домена — 83 против 29 из других регионов (место происхождения 13 неизвестно). Нормандцы, всего 12 человек, были единственной большой группой из недавно присоединенных провинций. Только 6 человек прибыли из Оверни и Лангедока; остальные происходили из Бретани, Шампани и Бургундии. Эти мелкие чиновники были техническими специалистами, а не советниками или лицами, принимающими решения. Очевидно, что их было легче набрать в Париже или в близлежащих районах. Зачем искать нотариуса или счетовода в Лангедоке, если в двадцати или тридцати милях от столицы проживало множество способных людей? И наоборот, зачем человеку, имевшему вполне удовлетворительную должность в Тулузе или Монпелье, стремиться занять незначительную должность в Париже? Северное происхождение вспомогательного персонала в Париже действительно оказало некоторое долгосрочное влияние на состав верхнего уровня чиновничества, поскольку около 20 из этих мелких чиновников в конечном итоге получили повышение. Но лишь немногие из них достигли должностей, на которых они могли влиять на политику.

В случае с бальи и сенешалями мы имеем более широкое географическое разнообразие, не похожее на разнообразие высших чиновников в Париже — 74 из старого домена (55 из них из Илье-де-Франс и Пикардии), 17 из Нормандии, 11 из Шампани, 9 из Лангедока, 7 из Бургундии, 5 из Оверни, 1 из Лионне и 1 из Фландрии. Здесь снова наблюдается значительное увеличение числа нормандцев. С другой стороны, кажущееся увеличение выходцев их Шампани обманчиво. В основном это связано с тем, что когда Филипп захватил Шампань, он, как правило, сохранял или назначал людей из этого графства бальи Труа, Мо, Витри и Шомона.

Что касается высокопоставленных местных чиновников в целом, то картина искажается за счет включения в нее магистров суда, судей по апелляциям и лейтенантов (заместителей) сенешалей. Большинство из них, хотя и не все, были выходцами из Лангедока. Немногие северяне освоили романизированное право Юга, и когда сенешалю требовался лейтенант, разумнее было выбрать местного дворянина или юриста. За этим исключением географическое разнообразие примерно такое же, как и для бальи и сенешалей: 96 человек из старого домена, 5 из Оверни, 11 из Бургундии, 16 из Шампани, 2 из Фландрии, 42 из Лангедока, 20 из Нормандии, по одному из Фореза, Лионне и Пуату, 2 итальянца и 27 неизвестно откуда. Люди из старых королевских владений по-прежнему преобладают, но Филипп проявлял больше доверия, чем его предшественники, к людям из Нормандии и Лангедока.

Это впечатление усиливается, когда мы рассматриваем местных чиновников низшего уровня. Менее половины из тех, кого можно идентифицировать, были выходцами из районов старого домена. Не менее 50 были нормандцами и более 100 — уроженцами Лангедока. Проблема комплектования судов в регионе романизированного права объясняет большое количество представителей последней группы; большинство из которых были вигье, окружными судьями или прево. В Шампани среди низших чиновников также имелось несколько больше уроженцев этих мест, особенно в фискальной администрации. В остальных провинциях доля чиновников низшего звена была примерно такой же, как и на более высоких уровнях. Единственное действительно разительное отличие — это большое количество итальянцев в местной администрации. Они занимались в основном сбором налогов или чеканкой монеты, в первой половине царствования их было больше, чем в конце, но они играли значительную роль только в южных сенешальствах[114].

Очевидно, существовала определенная тенденция позволять местным жителям заниматься мелкими делами своих провинций, но это не доходило до опасных крайностей. В Нормандии были виконты, происходившие из старого домена, в Лангедоке — вигье и судьи, которые были северянами,[115] а в Шампани — приемщики-итальянцы[116]. И наоборот, люди из Нормандии, Лангедока и Шампани служили за пределами своих провинций, чаще всего в качестве сборщиков мирских и церковных налогов. Короче говоря, всегда было достаточно разнообразия, чтобы не было опасности, что провинция может стать полуавтономной, управляемой только местными жителями. Похоже, что правительство меньше беспокоилось об этом риске на низшем уровне, чем о таких должностях, как бальи, сенешали и магистры суда, где существовало правило — правда не всегда выполнявшееся[117] — о том, что человек не может занимать высокий пост в своем собственном округе. Но основной принцип никогда не был полностью забыт, даже в отношении незначительных должностей.

Наконец, можно сделать некоторые обобщения о социальном происхождении королевских чиновников. Их можно разделить на дворян, духовенство и недворян-простолюдинов. Последний термин предпочтительнее, чем буржуа, хотя вполне вероятно, что большинство недворян на самом деле были представителями городской буржуазии. Но для многих людей, включая даже такого важного чиновника, как Ногаре, трудно проследить фактическую принадлежность к общине привилегированного города или поселка. Среди духовенства, конечно же, было много людей дворянского происхождения, таких как Жиль Айселин, но в источниках слишком часто упоминается только церковный сан и ничего не говорится о фамильном происхождении.

Грубо говоря, чем выше ранг чиновника, тем больше преобладают дворяне и духовенство высшего уровня (соборные сановники, архидиаконы и епископы). Так, из ведущих чиновников Парижа по меньшей мере 73 были священнослужителями: 28 были или стали епископами, 35 — канониками, деканами, архидьяконами и т. п., 4 — аббатами или приорами и только 10 названы просто королевскими клириками или писарями. Среди высших чиновников 53 человека были дворянами, в том числе великие вассалы короля, такие как графы Артуа и Сен-Поль, и только 20 недворянами. Примечательно, что по крайней мере четверо из недворян были аноблированы (облагорожены, т. е. возведены в дворянство) вскоре после того, как достигли высоких должностей. Как и следовало ожидать, вспомогательный персонал в основном состоял из священнослужителей (в обоих смыслах этого слова): 78 священнослужителей, 10 дворян, 33 недворянина (из которых двое были аноблированы) и двое неизвестного происхождения.

На высших провинциальных уровнях цифры несколько иные, в связи с требованием того, что сенешали должны были быть дворянами, а клирики не могли быть бальи, сенешалями или судьями по уголовным делам. Таким образом, из 131 чиновника, которые были бальи или сенешалями (8 из них занимали обе должности), 71 были дворянами и 60 недворянами (один из последних был аноблирован). Однако только для бальи пропорции совсем другие: 35 дворян (включая 8 сенешалей) и 60 недворян (включая одного аноблированого). Для всех высокопоставленных провинциальных должностей цифры составляют 100 дворян, 89 недворян (из которых 4 были аноблированы) и 16 клириков.

Провинциальные чиновники низшего уровня были, в большинстве своем, недворянами из мирян. Существовала также довольно большая группа клириков, вовлеченных в сбор субсидий и десятины с Церкви, но они занимались этим не постоянно. По приблизительным подсчетам, если учитывать все должности низшего уровня, на каждого клирика приходилось примерно два мирянина. Дворяне обычно занимали более почетные должности шателенов, виконтов, вигье и хранителей лесов. Но эти же должности могли занимать и недворяне, так что общее число дворян на провинциальных должностях низшего уровня было довольно низким, вероятно, не более 15% от общего числа служащих. С другой стороны, дворяне имели гораздо больше шансов на продвижение по службе, чем клирики или недворяне и около 10% из них становились бальи, сенешалями или членами высокопоставленной группы чиновников в Париже. Для двух других сословий шансы на повышение составляли всего около 1%.

Как же набирали эти тысячи королевских чиновников? Очевидно, что сам король лично знал лишь небольшое число тех, кто осуществлял власть от его имени. Он поддерживал тесные контакты со служащими своего (или королевы) Дома и несколько более формальные контакты с людьми, заседавшими в Совете, Парламенте, Казначействе или Счетной палате. Король, вероятно также, лично знал большинство бальи и сенешалей. Он, безусловно, знал епископов и наиболее важных аббатов на севере страны, но, возможно, не был так хорошо знаком с прелатами Юга. (Интересно, например, был ли он знаком с Бернаром Саиссе до того, как тот стал епископом Памье). Все эти люди могли рекомендовать своих родственников, друзей и знакомых для работы в правительстве. Приведем известный пример: Ангерран де Мариньи, вероятно, был обязан своим первым назначением в Дом королевы своему кузену Николя де Фровилю, который в то время был духовником короля, а позже стал архиепископом Руана и кардиналом[118]. По мере того, как Мариньи поднимался по служебной лестнице, он привлекал на службу членов своей семьи и своих протеже. Один из его братьев стал архиепископом Санса, другой — епископом Бове, а два его протеже получили высокие посты. Жоффруа де Бриансон стал одним из казначеев, а Мишель де Бурдене — мэтром счетов (Maitre des Comptes)[119]. Не все советники короля смогли продвинуть своих клиентов так высоко, но замечательная преемственность в персонале центральной администрации отчасти объясняется влиянием патронажа. Сыновья, племянники и протеже людей, занимавших высокие посты при Филиппе III, занимали высокие посты и при его сыне, а родственники и протеже этих людей, в свою очередь, служили преемникам Филиппа.

Тот же процесс можно наблюдать и на других уровнях. Рено Барбю, бальи Руана с 1275 по 1287 год, после короткого перерыва сменил его сын (бальи в 1291–1298). Симон де Монтиньи (или Монтаньи), бальи Орлеана в течение более двадцати лет (1296–1316), несомненно, был родственником и, вероятно, сыном Жана де Монтиньи, который возглавлял различные бальяжи с 1284 по 1299 год, а затем стал членом Совета[120]. Санш де Ла Шармуа, к 1304 году мэтр счетов, в 1298 году имел в качестве служащего своего племянника Амори. К 1307 году Амори был счетоводом, а после смерти Филиппа Красивого сам стал мэтром счетов[121]. У Санша также был сын Жан, который поступил на службу к Мариньи и в 1316 году был служащим Счетной палаты[122]. Рауль де Кур-Жюмель, магистр суда Бокера (1305–1308), был родственником Матье де Кур-Жюмеля, судьи в Керси (1306–1317), а затем докладчиком в Парламенте[123]. Или, если взять случай покровительства, а не семейственности, то Понсу д'Омеласу, магистру суда Руэрга, затем Тулузы и, наконец, члену Парламента, несколько раз помогал Беренгар де Фредоль, епископ Магелона, который в итоге стал кардиналом[124].

Хотя эти примеры можно было бы умножить, однако не следует преувеличивать значение семейных связей и влияния покровителей. Не все сыновья королевских чиновников желали поступить на службу к королю, и не все протеже знатных людей были пригодны для занятия важных должностей. Более того, значительное число должностей было не слишком привлекательным, так служба приемщиком доходов или сборщиком налогов сулила небольшие вознаграждения и серьезные финансовые риски. Некоторые из самых способных чиновников короля теряли интерес к службе, когда их повышали до епископов. Например, Ришар Леневё, который был очень деятельным чиновником, практически ничего не делал для короля после того, как в 1305 году стал епископом Безье. Таким образом, для замещения должностей в быстро растущем бюрократическом аппарате шел постоянный поиск новых людей.

Бальи и сенешали, по-видимому, играли важную роль в наборе людей на королевскую службу. Они должны были знать подходящих людей в своих округах, которых можно было использовать в качестве сборщиков налогов, прево, виконтов, вигье, шателенов и судей. Они давали большинство рекомендаций, которые приводили к повышению в провинциальной администрации с более низкого на более высокий ранг. Разъездные королевские комиссары также могли играть определенную роль в этом процессе. Результатом стал небольшой, но постоянный приток способных людей в верхние эшелоны бюрократии.

Вполне возможно, что титул королевского клирика или королевского рыцаря использовался как средство привлечения людей на государственную службу или для того, чтобы убедить их остаться на службе после того, как они брали на себя временные обязанности. Даже во времена Филиппа VI не совсем ясно, что означали эти титулы и как они присваивались,[125] а в правление Филиппа Красивого неясности еще больше. Несомненно, в некоторых случаях король действовал непосредственно и по собственному разумению, например, при назначении Бише и Муше рыцарями короля. Но Филипп не мог лично знать сотни безвестных провинциальных дворян, юристов и чиновников, ставших королевскими рыцарями и клириками и скорее всего они назначались по рекомендации бальи, сенешалей и королевских комиссаров. Это было особенно вероятно в Лангедоке. Окружной судья или вигье был не слишком важным человеком, однако 17 судей и 10 (возможно, 12) вигье стали королевскими клириками или королевскими рыцарями[126]. С другой стороны, 38 местных сборщиков налогов, которых называли королевскими клириками (лишь немногие дворяне занимали эти должности), находились в более тесном контакте с Парижем, чем судьи Юга, и могли получить рекомендации от чиновниками центральной финансовой администрации.

Эти титулы не присваивались без разбора. Только около половины магистров суда стали королевскими клириками или королевскими рыцарями. Что еще более удивительно, некоторые сенешали и бальи из дворян так и не стали королевскими рыцарями. Другой крайностью были люди, которые имели титул, но практически ничего не делали для короля, например, Гийом де Шанак, который, возможно, помог собрать один налог, но больше на королевской службе не появлялся. Хотя Гийом вполне для этого подходил, поскольку был родственником семьи де Момон, многие из которой были королевскими клириками или королевскими рыцарями, и он был легистом[127]. Филипп Красивый предпочитал иметь в резерве много юристов, но этот ему почти не помогал. В целом, однако, назначение людей королевскими рыцарями и королевскими клириками было успешным способом найма и удержания на службе высококлассных чиновников. Процент продвижения по службе среди этих людей был необычайно высок. На низшем уровне местного управления, где общее число продвижений по службе составляло всего около 1%, королевские клирики и королевские рыцари составляли 33%. Очевидно, что это была тщательно отбираемая группа.

Остаются некоторые случаи, когда покровительство или назначение местными представителями короля играли определенную роль, но в этих случаях продвижение было настолько быстрым, что скорее всего, сам Филипп вмешивался, чтобы ускорить карьерный рост конкретного человека. Некоторые из самых влиятельных чиновников Филиппа — Пьер Флот, Бише и Муше, Гийом де Ногаре — составляют именно эту категорию. У этих людей было несколько общих черт. Все они были выходцами из регионов, находящихся за пределами обычного ареала набора королевских чиновников. Все они были наделены необычными полномочиями в центральном правительстве. И все они быстро продвинулись по службе во время кризиса, вызванного англо-французской войной 1294–1297 годов.

Последнее пункт, вероятно, самое важное. В Главе I было высказано предположение, что Филипп начал осуществлять собственную политику в начале 1290-х годов, политику решительного отстаивания королевских прав против Церкви и своих главных вассалов, короля Англии и графа Фландрии. Он сохранил административный персонал своего отца, но не был близок с его советниками. Должно быть, он чувствовал, что нуждается в дельном совете и поддержке, особенно когда война против Англии оказалась более дорогостоящей и менее успешной, чем он надеялся. Пришлось принимать радикальные финансовые меры и принимать трудные решения. Похоже, что именно в этот момент Филипп почувствовал, что ему нужны новые люди, которые помогли бы ему проводить в жизнь его далеко идущие и порой рискованные планы.

Для решения чисто финансовых проблем очевидным решением было обратиться к итальянцам. Филипп мог быть осведомлен, что его противника, Эдуарда I, финансировал банк Риккарди. В любом случае, король должен был знать о деятельности итальянских банкиров в Париже и в графстве Шампань. Ему, безусловно, нужно было найти людей, которые могли бы контролировать значительно возросшие доходы и расходы французской короны. Почему он выбрал для этой задачи семью Гуиди (Бише и Муше), не совсем понятно. Возможно, они были более честными, чем некоторые другие итальянцы. Например, Ренье Аккорре, который был приемщиком доходов в Шампани, в 1293 году, был оштрафован и заключен в тюрьму[128]. Бише и Муше, которые уже работали на короля в 1289 году,[129] никогда не теряли его доверия. К 1291 году они стали генеральными приемщиками, а в 1295 году на короткое время — казначеями Франции[130]. Их общий контроль над французскими финансами закончился с созданием Казначейства Лувра в конце 1295 года,[131] но они оставались доверенными людьми и советниками короля до самой своей смерти (в 1306 и 1307 годах, соответственно). Их часто назначали в качестве членов посольств, и именно они помогли организовать нападение на Бонифация VIII в Ананьи.

Очевидно, что превыше всего, Филипп ценил организаторские способности братьев Гуиди. Банк Гуиди, в котором служили родственники и протеже двух братьев,[132] был силой сам по себе, а Бише и Муше смогли заручиться сотрудничеством большинства ломбардцев, ведущих дела во Франции (например, Фальконьери)[133]. Когда королю требовались финансовые агенты в провинциях,[134] займы или налог от ломбардцев,[135] или пошлины с итальянских купцов,[136] он обращался к Бише и Муше. Как только кризис, вызванный началом войны в 1294 году, пошел на спад, король смог создать собственный корпус финансовых администраторов и поэтому уже меньше нуждался в услугах итальянцев. Быстрый взлет Бише и Муше был связан с первой чрезвычайной ситуацией царствования; в противостоянии же с Бонифацием VIII, они сыграли меньшую, но все же значительную роль.

Пьер Флот был младшим сыном в знатной семье из Дофине, но он также имел тесные связи с Айселинами из Оверни. Некоторые предполагают, что королевский юрист Жиль Айселин был племянником Пьера и несомненно, эти двое состояли в каком-то родстве. Жиль был братом кардинала (Гуго Айселина), стал советником Филиппа Красивого в 1288 году и архиепископом Нарбона в 1290 году[137]. Очевидно, что он мог рекомендовать Пьера Флот королю. Пьер проявил свои способности юриста будучи советником дофина Вьеннского с 1283 по 1289 год и Филипп мог о нем что-то знать, поскольку уже планировал приобретение Лионне, который граничил с Дофине. В любом случае, в 1289 году Филипп перекупил Пьера, подарив ему замок и сеньорию Равель в Оверни[138], которая находилось очень близко к землям Айселинов. Пьер быстро поднялся на службе у короля. В 1291 году он заседал в Парламенте Тулузы, и в 1293 году, был одним из чиновников, посланных в Ажен для вызова короля Англии в Париж[139]. Он также сыграл важную роль в наборе войск и сборе провианта для войны в Аквитании[140]. Но вершины своего могущества Пьер Флот достиг только в период, последовавший за окончанием крупных военных операций против англичан. Нужно было парировать угрозу отмены королевских налогов на Церковь, выдвинутую папской буллой Clericis laicos; нужно было заключить перемирие с Англией; нужно было провести переговоры, чтобы предотвратить войну с Фландрией. Флот был глубоко вовлечен во все эти дела и оказался особенно успешным в переговорах с Папой, за что, в апреле 1298 года, был вознагражден назначением на должность хранителя печати (фактически став канцлером). В этом качестве он нес главную ответственность за обвинения против Бернарда Саиссе и за пропагандистскую войну против Бонифация VIII, которая последовала за арестом епископа. Он все еще оставался хранителем печати, когда в 1302 году погиб в битве при Куртре.

Карьера Ногаре была несколько иной, чем у братьев Гуиди или Пьера Флот. Он не был иностранцем, его хорошо знали, по крайней мере, в его собственной провинции, и он получил определенную подготовку находясь на должностях среднего уровня. Но Ногаре продвинулся по службе очень быстро — гораздо быстрее, чем, например, Мариньи, который в начале карьеры был незначительным чиновником в Доме королевы и получил свою первую важную должность только после шести (возможно, даже девяти) лет службы. Причина, вероятно, заключается в том, что карьера Мариньи началась уже после того, как король создал группу способных помощников и, вероятно, больше не испытывал острой необходимости в новых людях.

Ногаре пришлось преодолеть больше препятствий, чем большинству его коллег. Он не был знатным, а его семья была настолько незначительной, что невозможно с полной уверенностью сказать о месте его рождения или его родстве с другими людьми с такой же фамилией[141]. Его враги утверждали, вероятно, ложно, что его отец был осужден за ересь, но это обвинение было бы бессмысленным, если бы семья Ногаре была хорошо известна. Тем не менее, если семья и не была выдающейся, она не была бедной, так как денег хватило, чтобы отправить Гийома в университет Монпелье, где он прошел долгий курс обучения, который привел к получению степени доктора права. В университете Ногаре, должно быть, преуспел, так как к 1287 году он уже был сотрудником юридического факультета. Это была выдающаяся группа людей[142], и Ногаре, должно быть, был довольно заметной фигурой в Нижнем Лангедоке. Как и других профессоров права, его просили принять участие в арбитражных разбирательствах и переговорах по контрактам, некоторые из которых затрагивали интересы короны. Одним из таких дел была продажа в 1293 году епископом Магелона своей небольшой части города Монпелье Филиппу Красивому. Ногаре не был инициатором этой сделки и скорее всего, епископ (Беренгар де Фредоль) хотел избавиться от владения, которое вовлекало его в бесконечные препирательства с королем Майорки, владевшим большей частью города. Однако сделка прошла быстро и гладко и если это произошло благодаря мастерству Ногаре, то король имел все основания быть им довольным[143]. Однако большой благодарности от него не последовало. Филипп не получил полного контроля над торговлей и доходами города, а чиновники короля Майорки сопротивлялись всем попыткам французского правительства усилить свою власть в управляемой ими части. Приобретение Лиона несколькими годами позже стало гораздо более важным дополнением к королевскому домену, а человек, во многом ответственный за это, Тибо де Вассалье, так и не получил важной должности.

По меркам того времени Ногаре был достаточно вознагражден, получив титул королевского клирика и должность магистра суда Бокера. Это было обычное назначение; многие профессора права (включая двух коллег Ногаре по факультету в Монпелье) стали магистрами суда, хотя немногие из них долго находились на этой должности. Это была почетная должность, но платили за нее очень мало (в Бокере всего 160 т.л. в год )[144] и хороший юрист мог заработать гораздо больше занимаясь частной практикой. Ногаре не был уникален в том, что занимал эту должность менее двух лет (с 1293 до конца 1295 года), но он отличился тем, что после столь короткой практики был призван на высокий пост в Париже. Даже Гийом де Плезиан, который фактически был учеником Ногаре, должен был прослужить более двух лет в качестве магистра суда, прежде чем его перевели в Париж.

Почему Филипп вдруг решил, что хочет видеть Ногаре в числе своих советников, сказать трудно. Король, конечно же, пытался подобрать штат людей с юридическим образованием (Жиль Айселин, Пьер де Беллеперш, Пьер Флот), чтобы они помогали ему защищать расширяющиеся претензии на власть над всеми людьми и всеми землями королевства, но в Монпелье или в Тулузе было много людей, обладавших такой же квалификацией, как Ногаре. Некоторые историки считают, что Флот попросил за Ногаре, и это вполне вероятно. Флот вполне мог знать или слышать о Ногаре, поскольку они оба были практикующими юристами на Юге, но нет никаких доказательств того, что именно Флот дал рекомендацию коллеге. Альфонс де Рувре, который был сенешалем Бокера с 1292 по 1295 год, возможно, консультировался с Ногаре. Рувре пользовался доверием короля, так как позже был назначен сенешалем Каркассона и много лет служил губернатором Наварры. Должно быть, он был хорошего мнения о Ногаре, поскольку назначил или, по крайней мере, принял его на должность магистра суда. Возможно также, что к этому причастен Бремон де Монферье, который был коллегой Ногаре по юридическому факультету и недолго служил в качестве магистра суда (1287–1291). Вероятно, в то время он был, самым выдающимся юристом в Монпелье, и, похоже, что предпринимались попытки перевести его на постоянную службу королю[145]. Однако он предпочел заниматься частной практикой, но, возможно, смягчил свой отказ, порекомендовав вместо себя способного человека.

Но наиболее вероятным покровителем Ногаре, был Беренгар Фредоль, епископ Магелона. Несомненно, что позже он добился повышения Понса д'Омеласа, и вполне мог сделать то же самое для Ногаре. Епископ был знаком с Ногаре по крайней мере с 1292 года, когда тот на юридическом факультете, смог добиться особого отношения к Понсу д'Омеласу на экзамене по присуждению тому степени доктора права[147], и, возможно, он был благодарен Ногаре за содействие в продаже его владений в Монпелье не меньше, чем король за их приобретение. Более того, некий Раймунд Фредоль был профессором права в Монпелье во время экзамена д'Омеласа,[146] и он мог рассказать епископу о способностях своего коллеги Ногаре. Рекомендация Беренгара Фредоля имела бы большой вес.

Когда Ногаре перебрался в Париж, его карьера во многом совпала с карьерой Пьера Флот. Гийома назначили комиссаром по обеспечению королевских прав, особенно в Шампани. Он заседал в Парламенте и в Совете. К 1299 году он стал королевским рыцарем вместо королевского клирика,[147] как это случилось с несколькими другими юристами, которые предпочли светскую карьеру церковной[148]. Он помогал Пьеру Флот в дискуссии о Бернарде Саиссе, а когда Флот погиб, он возглавил пропагандистскую войну против Бонифация VIII и руководил нападением на Папу в Ананьи. Ногаре продолжал выдвигать обвинения против покойного Папы вплоть до окончательного урегулирования дела в 1312 году, но это было далеко не единственным его занятием. Ногаре был ответственен за изгнание евреев и конфискацию их имущества в 1306 году; он возглавил выдвижение обвинений, которые привели к падению тамплиеров; в качестве хранителя печати с сентября 1307 года до своей смерти в апреле 1313 года он участвовал во всех важных внутренних и внешних делах королевства. Пик его власти пришелся на период между смертью Флота в 1302 году и возвышением Мариньи (примерно 1307–1308 годы). Таким образом Ногаре был королевским чиновником во время всех великих кризисов царствования, и в некоторых из них он играл ведущую роль.

Повторим, что большинство высокопоставленных чиновников Филиппа были выходцами из старого королевского домена. С другой стороны, самыми заметными и самыми влиятельными советниками короля были чужаки: итальянцы и люди с Юга в неспокойные 1294–1303 годы и нормандец Мариньи в последние, почти столь же трудные годы царствования. Это является еще одним доказательством того, что Филипп лично контролировал свое правительство. Самоуправляющаяся бюрократия не выбрала бы своим лидером Флота или Мариньи, а бюрократия, доминирующая над королем, не согласилась бы с быстрым продвижением по службе людей, не прошедших все ступени становления.

Вознаграждение за службу

Как Филиппу Красивому удалось убедить столько людей ему служить? В некоторых случаях, несомненно, больше с помощью принуждения, чем убеждения, особенно когда речь шла о сборщиках налогов или десятины на местах. В 1313–1314 годах тысячи людей, собиравших эды (aid, феодальную помощь) для празднования посвящения Людовика (X) в рыцари, не могли быть добровольцами[149]. Но профессионалы, те, кто служил десять, двадцать или тридцать лет, делали это по собственной воле. Было бы неразумно, даже если бы это было возможно, заставлять человека занимать какую-либо важную должность. Должны были быть побудительные мотивы, как финансовые, так и морально-психологические.

Самым очевидным финансовым стимулом было жалование. Уровень оплаты труда королевских чиновников был не выше, чем во времена Людовика Святого, но все же достаточным, чтобы быть привлекательным. Квалифицированный рабочий в 1290-х годах мог зарабатывать от 12 до 18 т.д. в день[150]. Если бы он работал 360 дней в году (чего, конечно, не происходило), он бы зарабатывал от 18 до 27 т.л. в год. Королевские чиновники низшего ранга получали зарплату поденно, но каждый день в году считался рабочим[151]. Даже те, кто получал всего 2 т.с. в день, жили гораздо лучше, чем рабочий, которому очень повезло бы, если бы он получил зарплату за 250 дней в году. Высшие чиновники получали годовую зарплату: 60–100 т.л. в год для виконтов, 100–150 т.л. в год для магистров, 365–700 л. в год для бальи и сенешалей[152]. Жалование в 700 т.л. было буквально княжеским доходом, поскольку король смог купить дружбу и поддержку такого человека, как граф Люксембургский, за ренту в 500 л. в год[153]. Другой крайностью были шателены небольших местечек, получавшие 2 т.с. в день, несколько вигье неважных районов, которые могли получать всего 20 или 30 т.л. в год, а также судьи и прево в районах, где король не имел прямой юрисдикции, получавшие от 5 до 30 т.л. в год[154]. Однако, эти низкооплачиваемые должности, обычно были работой на полставки, о чем свидетельствует тот факт, что один человек мог занимать несколько судейских должностей одновременно[155]. Некоторые из них были синекурами, не требующими проживания по месту исполнения обязанностей. Мариньи, в 1298 году, был назначен шателеном Иссудёна, чтобы дополнить его очень маленькое жалование (18 ливров в год) в Доме королевы[156], и, конечно, он никогда не выполнял в Иссудёне никаких обязанностей. Но даже тот шателен, который реально проживал в подчиненном ему замке, имел бесплатное жилье и, вероятно, бесплатный пансион.

Зарплаты в Париже определить сложнее. Они были ниже, когда чиновник находился при короле, поскольку его кормили (и часто предоставляли жилье) за счет короля[157] и повышались, когда он не находился при дворе. Чиновники, служившие в Париже, часто отправлялись с миссиями по всей Франции и в посольства в другие государства, за что, вместо обычного жалованья получали командировочные. Наконец, аудиторы Казначейства, по мере необходимости, часто брали деньги со своих зарплатных счетов, не указывая общую сумму за год[158]. Тем не менее, имеется достаточно данных, чтобы определить базовые оклады для широкого круга чиновников.

Самый поразительный фактом касающимся зарплат в Париже заключается в том, что большинство из них были не выше, чем у провинциальных чиновников. Казначеям в 1297, 1298 и 1299 годах платили 600 п.л. в год[159]. Это равнялось 750 т.л., что было немного больше, чем зарплата сенешаля Тулузы. Пьер Флот, хранитель печати, получал в 1298 и 1299 годах всего 500 т.л.,[160] не больше, чем сенешаль Пуату. На пике своего могущества Мариньи в 1314 году получал 2 п.л. в день — 730 п.л., или более 900 т.л. в год[161], но Мариньи был особым случаем. Рено Барбю, член Совета в 1299 году, получил 500 п.л. за год, как и Жан де Монтиньи (или Монтаньи), постоянный член Парламента[162]. Этьен де Шанлистр, Роберт де Ресиньи, Ансель де Л'Иль, Рауль де Брейли и Пьер де Блано, все перечисленные как члены Совета, получали в 1299–182 годах только 10 п.с. в день если они служили в течение года[163]. Это было меньше, чем жалование бальи. Бетин Косинель и Жан Димер, занимавшие чрезвычайно важные должности мэтров монетных дел, получали 200 п.л. в год, что все равно меньше, чем жалование бальи[164]. Даже Удар де Шамбли, фаворит и камергер короля, получал всего 20 т.с. в день (365 т.л. в год), что было точным эквивалентом обычного жалования бальи[165] (правда, ему было обещано выплачивать это жалование пожизненно, что было больше, чем то, на что мог рассчитывать бальи). Любопытно, что самое высокое жалование, зафиксированное в Реестре Казначейства, составляло 20 п.л. в день (365 т.л. в год) и выплачивалось Тибо де Пуансе, епископу Доля[166]. Тибо никогда не пользовался таким влиянием как Флот или Мариньи, но он был старейшим государственным деятелем и давним слугой Филиппа III. Он знал все прецеденты и мог поддерживать в рабочем состоянии любую часть государственного механизма (например, руководить Канцелярией, когда Гийом де Крепи отсутствовал или болел). Однако Тибо, помимо жалованья, не получил ни одного из подарков которые полагались более молодым людям, имевшим более близкие личные отношения с королем.

Подавляющее большинство людей, служивших в Париже, получали только 5 п.с. в день, если они были королевскими клириками, и 10 п.с. в день, если они были королевскими рыцарями. Разница была обусловлена тем, что почти все клирики имели бенефиции, благодаря которым их годовой доход достигал или превышал доход рыцарей. Но поразительно, что люди, заседавшие в Парламенте или выступавшие в качестве дознавателей или генеральных сборщиков налогов, получали жалование не выше, чем нормандские виконты или судьи на Юге. Филипп ле Конвер (или де Вильпре), крестник и фаворит короля, Ришар Леневё, впоследствии епископ Безье, Пьер де Латильи, впоследствии хранитель печати и епископ Шалон-сюр-Марн — все они получали всего 5 п.с. в день, в то время, когда они принимали решения, затрагивающие тысячи подданных короля, или собирали и выплачивали тысячи ливров[167]. Пьеру де Беллепершу, в отличие от других чиновников, платили 10 п.с. в день,[168] но он был известным юристом и, несомненно, мог бы зарабатывать еще больше занимаясь частной практикой. Что касается королевских рыцарей, то они могли заработать почти столько же, служа в армии (10 т.с. в день вместо 10 п.с., разница в 25%), и у них были бы почти такие же шансы на получение подарков и пенсий. Доход в 225 т.л. в год был больше, чем у многих мелких дворян, но это не было богатством.

Большим преимуществом службы в Париже было не жалование, а высокая вероятность получения подарков, пенсий и (для клириков) бенефиций. Провинциальные чиновники тоже не были полностью лишены таких вознаграждений, особенно если они участвовали в военных операциях, но в Париже дождь из милостей был более обильным. Нормандские виконты и судьи Юга, возможно, получали жалование не хуже, чем у тех, кто служил в Парижском Парламенте, но они редко получали пенсии или подарки[169]. У бальи и сенешалей дела обстояли немного лучше, особенно если они долгое время служили в провинциях. Так, Пьер Саймель, начавший свою карьеру в 1281 году, в качестве бальи Амьена, и умерший в 1303 году, занимая должность бальи Тура, в 1298 году получил пожизненную пенсию в размере 100 т.л., когда исполнял обязанности бальи Руана[170]. Готье Бардин, прослуживший бальи более 30 лет, получил фьеф и пожизненную пенсию в размере 100 т.л.[171]. Альфонс де Рувре, сенешаль Бокера и затем долгое время губернатор Наварры, в 1300 г. получил пожизненную пенсию в 300 т.л.[172]. (Обратите внимание, что этот подарок был сделан после того, как Ногаре перебрался в Париж и это подкрепляет предположение, что Альфонс, будучи сенешалем Бокера, рекомендовал королю своего магистра суда, а Ногаре отплатил за оказанную ему услугу). Жан д'Арраблуа, который служил сенешалем с 1291 по 1313 год, получил пенсию в 200 т.л. до 1298 года, но он быстро уступил ее камергеру[173]. Несколько позже, возможно, после того, как Жан был вызван в Париж в 1313 году, Филипп назначил ему еще одну пенсию в 300 т.л.[174].

Однако такие эти подарки были незначительными по сравнению с тем, на что могли рассчитывать королевские чиновники служившие в Париже. Они не только получали многочисленные денежные подарки и пенсии, но и имели возможность вкладывать их в покупку земельных владений, часто на очень выгодных условиях. Бывали времена, когда казалось, что главным делом каждого чиновника служившего при дворе был обмен владениями и пенсиями друг с другом и с королем. Нет необходимости повторять рассказ Луи Тома о том, как Ногаре создал свое владение в области Бокер[175], или мастерский рассказ Фавье о создании еще более крупного владения Мариньи в Нормандии[176]; достаточно заметить, что этот человек был очень искусен в обмене пенсий на земли. Пьера Флота убедили поступить на службу к королю, назначив ему пенсию в 250 т.л., которую он быстро обменял на сеньорию Равель в Оверни[177]. И это было только начало. К 1298 году дофин Вьеннcкий назначил ему пенсию в 200 т.л.[178] После гибели Флота в 1302 году, его сын Гийом (также королевский чиновник) получил 400 т.л. в год в знак признания заслуг его отца[179]. Вполне вероятно, что это было продолжением пенсии Пьера. В любом случае, к 1317 году Гийом Флот был настолько богат, что его включили в список дюжины или около того людей, которых подозревали в том, что они неправомерно воспользовались щедростью короля[180].

Некоторые менее известные чиновники преуспели не меньше. Этьен де Суизи, очень активный королевский клирик, ставший хранителем печати после гибели Флота, получил ценный фьеф и пенсию в 500 т.л. Когда в 1305 году он стал кардиналом, все его дарения от короля были обменяны на пенсию в 1.000 т.л.[181] Камергеры, которые были тесно связаны с личностью короля, также получали щедрое вознаграждение. Семья Шамбли, в частности, приобрела почти столько же земель, сколько Мариньи. Члены этой семьи также фигурируют в списке тех, чьи приобретения в 1317 году были подвергнуты дознанию[182]. Филипп ле Конвер, крещеный еврей, который был протеже и крестником Филиппа Красивого, также извлек выгоду из своих близких личных отношений с королем. Он был знаком с Филиппом по крайней мере с 1285 года и получил образование за счет короля. Его жалование за службу в Парламенте в 1299 году составляло всего 5 п.с. в день[183], но он накапливал бенефиции и получал ренту от казны, что сделало его богатым человеком. Надо сказать, что Конвер много потрудился ради увеличения своего дохода, так как служил еще и экспертом Совета по делам лесов и проводил много времени в разъездах. Но он также был при дворе одним из самых успешных спекулянтов землей, заимев фьеф в Лери в Нормандии, который приносил более 1.000 т.л. в год. (Точная стоимость сомнительна, поскольку, когда он, в 1318 году, продал Лери королеве, он получил земли, ренту и наличные деньги, которые принесли гораздо больше, чем 1.000 т.л., за что его обвиняли в том, что он получил плату дважды)[184].

Наконец, упомянем несколько чиновников, которые так и получили известности: Жиль де Реми, королевский нотариус, имел пенсию в 50 т.л.; Жоффруа дю Тампль, королевский клирик и сборщик церковной десятины, имел пенсию в 30 т.л.; Жан де Лиллер, служащий Казначейства, получал пенсию в 100 т.л.; Этьен де Шанлистр, рыцарь, участвовавший в нескольких заседаниях Парламента, получал 40 п.л. в год; Жан де Сен-Жюст, служащий Казначейства, который позже ставший мэтром счетов, имел 100 т.л. в год[185]. Можно было бы привести и другие имена, но и этих достаточно, чтобы показать, что мелкие чиновники, как и великие люди Совета, имели вполне реальные шансы получить, в дополнение к своему жалованию, еще и пенсию.

Филипп Красивый, по-видимому, считал, что уровень зарплат в Париже был слишком низким. В дополнение к пенсиям он время от времени делал денежные подарки людям, оказавшим ему особые услуги. Например, Ногаре получил 200 п.л. в 1298 году, а Жан де Монтиньи и Рено Барбю, трудолюбивые члены Парламента, получили в том же году по 200 п.л.[186]. Пьер де Блано, также весьма деятельный член Парламента, получил в 1301 году 300 т.л., как и выдающийся юрист Пьер де Беллеперш[187]. Самым простым способом вознаграждения клириков было предоставление им дополнительных бенефиций, но если таковых не оказывалось, то в качестве замены можно было использовать разовый подарок или временную пенсию. Так, Жоффруа дю Плесси, в 1307 году, получил 300 т.л., пока его не обеспечили надлежащим образом,[188] а Гийом Бонне, который в 1306 году должен был стать епископом Байе, незадолго до своего повышения получил временную пенсию в размере 300 п.л. в год[189]. Однако, обычно, для клириков, которые пользовались благосклонностью короля, найти дополнительные бенефиции труда не составляло. Уже упоминался случай со старым воспитателем Филиппа, Гийомом д'Эркюи, который получил аж четыре бенефиции на общую сумму около 783 п.л.[190]. Неудивительно, что и Филипп ле Конвер получил столько пребенд и архидьяконств, так что трудно сказать, какие именно должности он занимал в тот или иной момент[191]. Но лучшим примером является Пьер де Шалон, человек, создавший французскую таможенную службу. Он не только получал пенсию в 500 т.л. в год, но и был архидьяконом Отёна и каноником Лангра, Шалона, Макона, Бове, Лиона и Эгпера[192]. Для него не стало большой выгодой, когда в старости он был назначен епископом Шалона.

Учитывая, что люди из духовенства составляли самую многочисленную группу высших чиновников Филиппа Красивого, легко понять, насколько важным для короля был контроль над церковными бенефициями. Перспектива получения прибыльных архидиаконств и пребенд привлекала на королевскую службу способных людей, людей, которых не устроили бы относительно скромные зарплаты, предлагавшиеся за службу в Парламенте, Канцелярии и финансовых департаментах. Для тех, кто отличился, всегда существовала перспектива продвинуться в епископы или даже в кардиналы. Более трети духовенства, служившего на высоких должностях, достигали епископского сана. Это не всегда было выгодно с финансовой точки зрения, поскольку епископ обычно не получал от короля жалования. Но были и исключения, как в случае с епископом Доля, который получал беспрецедентно высокое жалование в размере 3 п.л. в день в дополнение к весьма скудным доходам от своей епархии. Другие епископства приносили больший доход, а епископский статус давал преимущества, которые нельзя было измерить в денежном эквиваленте, так как епископ приравнивался к высшей знати королевства. Пьер де Латильи, который был одним из главных финансовых агентов Филиппа и сменил Ногаре на посту хранителя печатей, поднялся еще выше, и как епископ Шалон-сюр-Марн стал одним из пэров королевства. Более того, хотя все королевские чиновники любого ранга могли получить некоторые льготы для своих родственников, епископы имели особенные возможности для оказания помощи членам своих семей и вассалам. Например, Пьер де Морне, епископ Орлеана (позднее Осера), был одним из самых компетентных дипломатов Филиппа Красивого. Из трех его племянников Этьен стал канцлером Карла Валуа и хранителем печати при Людовике X, Пьер стал аббатом Сен-Ломер, а Филипп, архидиакон в епархии Суассон, с 1309 по 1325 год служил на различных должностях в Парламенте[193]. Не следует забывать, что Флоту, Ногаре и Мариньи в начале их карьер помогали прелаты, которые были их родственниками или друзьями.

То, что было сказано о епископах, относится и к другим королевским чиновникам и одни лишь финансовые вознаграждения не могут полностью объяснить их готовность посвятить долгие годы тяжелому труду на службе королю. Чиновников Филиппа обвиняли во многом, но очень редко в лени. Мелкие служащие занимались утомительной работой по подготовке бесчисленных писем, судебных протоколов, счетов и реестров, которые были необходимы для всех ветвей королевской администрации. Высшие чиновники должны были проверять эту массу письменных материалов, обсуждать их на длительных совещаниях, постоянно разъезжать по королевству, чтобы убедиться, что приказы короля выполняются, или отправляться в составе посольств в другие государства. У нас есть список документов, которые были в распоряжении Ногаре и Плезиана на момент их смерти в 1313 году[194], и касавшихся почти всех аспектов управления страной. Другие высокопоставленные чиновники, такие как Мариньи и Латильи, наверняка, тоже имели подобные подборки. Можно только удивляться, как они находили время на изучение всех этих записей, учитывая их частые и длительные поездки во Фландрию, Лангедок, Германию или Рим. Возможно, финансово было очень выгодным создать свою собственную сеньорию за счет короля, но вряд ли многие из чиновников могли расслабиться и наслаждаться жизнью в своих загородных поместьях. Ногаре проводил очень мало времени в своей сеньории Тамарле, а Флот редко бывал в Равеле. Мариньи, чьи нормандские фьефы находились недалеко от Парижа, вероятно, посещал свои владения чаще, по крайней мере, он осуществил довольно сложную программу по строительству в Менневиле, Плесси и Экуи[195]. Но даже Мариньи проводил большую часть времени в Париже или в миссиях по делам короля.

Неудивительно, что многие из этих занятых людей умерли на своем посту — Ногаре и Плезиан, Бише и Муше, Удар де Ла Нёвиль (советник и член Парламента), Пьер Саймель, бальи Тура, Филипп де Буа-Аршамбо, сенешаль Бокера, Симон Брисете, сенешаль Каркассона, Гишар де Марши, сенешаль Тулузы, или, если взять самый яркий случай смерти от переутомления, Рауль де Куржумель, магистр суда из Бокера, который умер вскоре после того, как с необычайной быстротой и точностью завершил размежевание королевских и епископальных владений в Жеводане[196]. Нет ничего удивительного в том, что многие рано ушли на пенсию. Но удивительно то, что так много людей желало оставаться на своем посту в течение трех или четырех десятилетий. Жалование и пенсии, подарки и бенефиции, всего этого недостаточно, чтобы объяснить столь долгие профессиональные карьеры. Морально-психологическое вознаграждение от пребывания на посту было огромным, и его не следует недооценивать.

Самая важная награда исходила от связи с королем, пусть весьма и непрочной. Харизма французской монархии передавалась каждому, кто ей служил; всем постоянно напоминали, что эти люди — королевские сержанты, королевские камердинеры (первый титул, присвоенный Бише и Муше), королевские хлебодары (например, Жеро Шоша, приемщик доходов в Оверни), королевские советники, королевские клирики или рыцари являются представителями самого короля. Людей, носивших эти титулы, принимали с почтением и уважением, и даже самые знатные бароны не могли безнаказанно их притеснять. Поскольку подавляющее большинство чиновников короля были недворянами, младшими сыновьями дворян или, в лучшем случае, владельцами мелких сеньорий, такое резкое повышение в общественном статусе было очень привлекательным. Это стало бы главным притягательным фактором, если бы полученный высокий статус стал наследственным. Но Филипп разделял социальные предрассудки старой аристократии и не хотел разбавлять ряды знати новыми людьми. По сравнению с последующими королями, он возвел в дворянство сравнительно мало своих чиновников из буржуазии, и ему даже в голову не пришло даровать своим главным министрам титул графа или герцога. (Представьте, какой бы титул мог получить Мариньи при Бурбонах!) Опять же, хотя существовали семьи традиционно служившие по административной части, сыновья автоматически не наследовали должности своих отцов. У них было больше возможностей, чем у других, но они должны были доказать свои способности. Поэтому лучшим способом сохранить вновь приобретенный высокий статус было наращивание семейных владений, что объясняет бешеную борьбу чиновников на всех уровнях бюрократии за приобретение земель. Но это возвращает нас к финансовым, а не морально-психологическим наградам за службу.

Другим стимулом было стремление к власти. Люди всегда были готовы пожертвовать комфортом и даже богатством ради достижения власти. За чиновниками Филиппа стоял авторитет короля. Они могли отдавать приказы графам и епископам, собирать огромные суммы денег со всех слоев общества; расследовать деятельность и определять права дворян, духовенства и коммун. Их решения могли быть отменены только высшими должностными лицами или самим королем. Для простолюдинов и мелких дворян, из которых происходило большинство чиновников Филиппа, это был головокружительный стимул. Неудивительно, что многие из них становились безжалостными и высокомерными. Но власть, делегированная им королем, возвращалась к нему с процентами. Королевские чиновники (за возможным исключением Мариньи) не пытались создать для себя независимые островки власти. Скорее, они стремились угодить королю, увеличивая его доходы и расширяя его права. Если им удавалось сделать короля более могущественным, то он получал больше власти, часть которой мог им делегировать. В высших эшелонах администрации откровенное взяточничество не было сильно распространено, потому что масштабная коррупция ослабила бы взаимосвязанную структуру власти, от которой все зависели. Самые деспотичные действия чиновников Филиппа — набег Латильи на Лангедок в 1297 году для сбора денег путем восстановления якобы ущемленных королевских прав[197], манипуляции с монетой, изгнание евреев, преследование тамплиеров — все это было выгодно королю и не обогащало напрямую его чиновников. Когда деньги оказывались в казне, они, конечно, могли быть перенаправлены королевскими чиновникам в свой карман через подложную бухгалтерию или через выпрашивание подарков и пенсий. Но власть была самоцелью, а не непосредственным источником обогащения.

Некоторые люди, похоже, соглашались на должность в правительстве, потому что это давало им возможность самореализоваться на самом высоком уровне. Это относится к некоторым юристам, таким как Пьер де Беллеперш и Жиль Айселин, людям, которые были в первую очередь учеными, но у которых было стремление (небезызвестное и сегодня) применить своих теоретические знания на практике. Возможно, это относилось и к некоторым магистрам суда Юга, которые вступили в должность в более зрелом возрасте, достигнув вершин своей профессии, таким как Клеман де Фрей из Бокера или Гавейн де Бонсконсей из Тулузы[198]. Возможно, это относится даже к Ногаре и Плезиану. Конечно, амбиции были главной движущей силой для обоих; тем не менее, у них было представление о едином французском государстве, которое не разделяли многие их современники на Юге. Ногаре был готов "умереть за свое отечество" — не самое распространенное стремление в начале XIV века[199], а Плезиан категорически утверждал, что король является сувереном над всеми людьми и всеми землями королевства[200]. Если они действительно верили, в то что говорили, то их единственным местом самореализации была королевская служба.

Другие чиновники не оставили таких явных заявлений о своих убеждениях, но кажется вероятным, что человек, склонный к администрированию, чувствовал себя более счастливым управляя целой провинцией, а не собственной небольшой сеньорией, и что человек, обладавший определенными навыками в финансовых операциях, получал удовольствие от работы с доходами королевства, а не с доходами от семейного бизнеса. Конечно, служащие, которые вели записи в канцелярии и казначействе, гордились своей работой; она была сделана тщательно и проверялась и перепроверялась на точность. Даже маленькие квитанции, составляемые для солдат, получающих жалование за службу в армии, были аккуратными и легко читаемыми документами. Эти служащие могли быть вознаграждены повышением в должности, но, независимо от того, получали они повышение или нет, они были профессионалами, а не любителями. У них была своя солидарность, которая позже, в XIV веке, привела к созданию больших "компаний" в Парламенте и Казначействе.

Наконец, служба монарху могла принести величайшую награду — надежду на вечное спасение в сочетании с увековечиванием памяти о себе среди людей. Не все деньги, выуженные у короля, тратились на приобретение прекрасных домов и ценных земельных владений. Значительная сумма была использована для создания благочестивых фондов. Мариньи, возможно, самый жадный из всех чиновников короля, богато одарил свою коллегиальную церковь в Экуи[201]. Рено Барбю-старший (бальи, а затем советник при Филиппе Красивом) и Рено Барбю-младший (также бальи) выделили много денег на строительство и содержание больницы для слепых в Шартре[202]. Филипп ле Конвер основал больницу для бедных в своей родной деревне[203]; Пьер де Беллеперш оставил дарственную, которая принесла 175 т.л. ренты восьми викариатам в Вильнев-сюр-Алье[204].

Особенно интересны парижские колледжи, основанные чиновниками Филиппа Красивого. Королева Жанна подала пример основав Наваррский колледж. Жиль Айселин основал то, что стало еще более известным учебным заведением, Коллеж де Монтегю[205]. Гийом Бонне, епископ Байе, который служил в Парламенте и был глубоко вовлечен в дело тамплиеров, основал Коллеж де Байе[206]. Ги де Лаон, казначей Сент-Шапель, который часто занимался финансовыми делами, и Рауль де Пре, королевский клирик и юрист, основали Коллеж де Лаон[207]. Рауль, похоже, был действительно заинтересован в поддержке образования, так как он назначил ренту в 10 п.л. школе в своей родной деревне Пре[208]. Это один из самых ранних примеров пожертвования на школу. Жоффруа дю Плесси, которого часто отправляли в качестве посла к Папам Бонифацию VIII и Клименту V, также пожертвовал часть своих доходов на создание колледжа,[209] хотя оформлено это было только после смерти Филиппа Красивого.

Это лишь самые яркие из многочисленных примеров благочестивых пожертвований. Клирики были дарителями чаще, чем миряне, хотя на верхних уровнях бюрократии клириков было не больше, чем мирян. Но у клириков не было сыновей и дочерей, которых нужно было обеспечивать, и они могли позволить себе быть более щедрыми[210]. Правда большинство пожертвований были не более тех, которые регулярно делал любой порядочный человек среднего достатка, но интересно отметить, что этой традиции следовали служащие якобы антиклерикальной администрации. Похоже, что как и их господин, чиновники Филиппа чувствовали, что между укреплением монархии и поддержкой христианской веры существует какой-то конфликт. Последний пример проиллюстрирует все эти моменты. Пьер Дюбуа, знаменитый противник церковной юрисдикции, в 1307 году пожертвовал соборному капитулу Кутанса ренту в размере 7 т.л. 15 т.с.[211] Однако Пьер был всего лишь местным прево, которого никогда не повышали в должности и который никогда не получал подарков или пенсий. Ревностное отношение к монархии удерживало его на государственной службе и заставляло писать памфлеты, в которых предлагались различные способы усиления королевской власти. Но надежда на спасение души привела его к созданию фонда, стоимость капитала которого превышала его годовое жалование.

Разработчики политики и специалисты

Утверждать, как я это делал в первой главе, что Филипп Красивый определял основную политику Франции на протяжении всего своего царствования, не значит утверждать, что его чиновники не имели никакого влияния на политику. Филипп нуждался в советах и обращался за ними во многих случаях. В некоторых областях приходилось много экспериментировать, особенно когда вводились такие новшества, как всеобщие налоги. Маловероятно, что Филипп в одиночку изобрел все различные способы сбора денег, которые были опробованы во время его царствования. В других областях требовалось значительное количество специализированных познаний. Филипп, конечно, хотел, чтобы Парламент был признан судом, обладающим высшей юрисдикцией над всеми жителями королевства, но он не принимал решений, посредством которых Парламент реализовывал этот принцип. Филипп проводил активную внешнюю политику, но, за исключением короткого рейда в Каталонию в 1285 году, он никогда не посещал другие страны. Он полагался на своих посланников в получении информации о руководстве, ресурсах и целях потенциальных врагов или союзников. Таким образом, в его окружении было несколько человек, имевших влияние на политику, людей, которым король доверял как советникам или которых уважал за их познания или способности.

Выявить этих людей несложно; сложно определить, кто из них влиял на то или иное направление политики. В целом, специализация на высшем уровне была очень незначительной; один и тот же человек мог быть послом, заседать в Парламенте, вводить общие налоги, исполнять обязанности мэтра счетов и быть отправленным в провинции для исполнения королевских приказов и отстаивания королевских прав. Выдающийся юрист Пьер де Беллеперш выполнял все эти обязанности,[212] как и Пьер де Латильи, который был хранителем печати (1313–1314 гг.)[213]. Но были и гораздо менее известные люди, такие как Жан де Ла Форе и Ив де Лудеак[214]. Такое смешение обязанностей отчасти было вызвано тем, что королевский Дом, Двор и Совет еще не разделились на органы с четко разграниченными обязанностями.

Суд был самым общим из этих терминов; он включал всех, кто занимал должность в центральном правительстве, и на него можно было ссылаться как на авторитет почти любого действия, совершенного от имени короля. Например, в Реестрах Казначейства многие платежи помечены формулировкой "согласно решения курии". Это не означает, что курия, как коллективный орган, обсуждала эти вопросы. Видимо в этих случаях действовал специальный комитет (curia in compotis). В самом конце царствования, когда Мариньи полностью контролировал королевские финансы, это могло означать, что Мариньи единолично утвердил платеж (как он был уполномочен это делать ордонансом от января 1314 года). В других случаях курия — это прежде всего судебный орган и решение Парламента — это решение курии. Хорошим примером может служить дело 1291 года, касающееся муниципальных счетов Руана. Счета были изучены "некоторыми из нашего Совета", представившими полный отчет, после чего были утверждены "по решению нашей курии"; и это решение было занесено в Olim[215].

Таким образом, придворные титулы мало что значили, а на высшем уровне постоянное назначение на один вид деятельности никогда не рассматривалось. Формально камергеры были чиновниками управлявшими делами королевского Дома, но, как показывает случай Мариньи, на них могли возлагаться и многие другие обязанности. Человек мог быть официальным членом Совета и не посещать заседания в течение многих лет, хотя на нем лежала большая ответственность за восточную границу королевства (случай Пьера де Шалона).

Департаменты правительства еще не были организованы. Парламент был лишь курией, действующей в своем судебном качестве, Счетная палата только переставала быть специальным комитетом курии, а сам Совет состоял из тех людей, с которыми король хотел проконсультироваться по тому или иному вопросу. Более мелкие чиновники — служащие Канцелярии и Парламента, счетоводы или окружные судьи — могли обладать узкой специализацией, но ближайшие советники короля должны были быть компетентными во многих областях. Возможно, Филипп считал, что отсутствие специализации на высших уровнях бюрократии служит к его пользе. Это позволяло ему выбирать любого человека для исполнения любой задачи — например, использовать малоизвестного Ива де Лудеака для решения вопроса о Валь-д'Аране вместо того, чтобы выбрать Ногаре, который имел более высокий ранг и был так же хорошо информирован о проблеме[219]. Такая практика, также, замедляла рост огромных чиновничьих корпораций, которые в будущем, при преемниках Филиппа, будут играть такую огромную роль. Король мог сохранять общий контроль над политикой, потому что никто не мог претендовать на исключительное знание или полную ответственность за какую-либо область управления. В самом конце царствования Филипп немного отступил от этой практики и сосредоточил слишком много власти в руках Мариньи, результатом чего стал серьезный, хотя и временный, кризис монархии.

Все это понятно, но это не облегчает проблему определения влияния конкретных людей на конкретные направления политики. Титулы и официальные должности в решении этого вопроса не помогают. Камергеры были приближены к королю и имели много возможностей влиять на него, но есть огромная разница между камергерами типа Шамбли, которые использовали свое положение в основном для собственного обогащения, и камергерами типа Мариньи, которые, конечно, не преминули обогатиться, но использовали свое положение для влияния на финансовую и внешнюю политику Франции. Великие офицеры короны по традиции были ближайшими советниками короля, но опять же существует большая разница между Камергером Франции Робертом, герцогом Бургундским, к мнению которого, безусловно, прислушивались, но который не мог часто присутствовать на заседаниях Совета и Парламента, и Кравчим Франции Ги, графом де Сен-Поль, который был постоянно занят деталями администрирования (в частности, во время ареста Бернара Саиссе) и управлением оккупированной Фландрией[216]. Хранитель печати (фактически канцлер) был ключевой фигурой в администрации, поскольку все важные документы проходили через его руки, но первые хранители (Пьер Шалу, 1282–1290 гг., и Жан де Вассонье, 1291–1292 гг.), похоже, не имели большого влияния, возможно, потому, что они были унаследованы от предыдущего царствования. После 1292 года все хранители печати принадлежали к узкой группе советников (Гийом де Крепи, 1293–1298, Этьен де Суизи, 1302–1307, и Пьер де Латильи, 1313–1314), и двое из них были очень влиятельны: Пьер Флот в 1298–1302, и Гийом де Ногаре в 1307–1313 годах. Действующий хранитель печати, такой как Тибо, епископ Доля, который в 1296–1297 годах заменил больного Гийома де Крепи, мог иметь большое влияние, но такой человек как он имел бы влияние в любом случае. Тибо был одним из самых опытных людей в правительстве (служил еще Филиппу III) и знатоком работы Парламента. То же самое можно сказать и о Пьере де Беллеперше, который выступал от имени Этьена де Суизи после того, как тот в декабре 1305 года стал кардиналом. Пьер был, вероятно, самым ученым юристом в Парламенте и человеком, оказавшим множество услуг королю, так, что исполнение должности хранителя печатей не прибавило ему власти. Можно также утверждать, что Ногаре стал иметь меньше влияния после того, как стал хранителем печати, чем в период 1303–1307 годов, когда он отвечал за проведение королевской политики в отношении Церкви. Ногаре был назначен хранителем печати, чтобы организовать дело тамплиеров. (Пьер де Беллеперш, исполнявший обязанности хранителя печати, вероятно, не захотел участвовать в этом очень грязном и трудоемком деле). Но за исключением процесса против тамплиеров, Ногаре не делал ничего такого, чего не делал раньше, и в последние годы своей жизни он имел на политику влияния меньше, чем Мариньи. Короче говоря, хранитель печати не обязательно был главой администрации, и он даже мог быть не очень влиятельным ее членом. Сама по себе должность давала мало власти, поскольку та исходила от благосклонности короля.

Таким образом, существует резкое различие между положением хранителя печати при Филиппе Красивом и положением канцлера при королях из династии Валуа. Оба они были главами Канцелярии, королевского секретариата, и поэтому их главной обязанностью был надзор за чиновниками, которые готовили и заверяли документы, изданные от имени короля. Но канцлер имел не только более высокий титул, так как, он был одним из высших государственных чиновников, но и большую власть. Он был главой всей администрации и Высшего суда Парламента. И именно потому, что предыдущие канцлеры были слишком могущественны, эта должность оставалась вакантной со времен Филиппа II Августа. Для Филиппа Красивого характерно, что, несмотря на то, что многие причины опасаться могущественного канцлера были уже неактуальны, он не присвоил этот титул никому из своих чиновников. Это, пожалуй, самый яркий пример его нежелания сосредоточить власть в руках даже самых доверенных советников.

Как хранитель печати был важен благодаря своей личности, а не должности, так и служащие Канцелярии при Филиппе Красивом не были очень влиятельными, в отличие от их положения в последующие царствования. Они были компетентными специалистами, скорее более специализированными, чем чиновники других ведомств, и их продвижение по службе было медленным, если оно вообще происходило. Карьера Ами д'Орлеана типична. Он был служащим Канцелярии, по крайней мере, с 1301 года, но стал рекетмейстером (maitre des requites, докладчиком по просьбам и жалобам) только в 1318 году, и при этом ему повезло больше, чем многим его коллегам. Нельзя не восхищаться усердием этих чиновников, но стоит задуматься, почему они были готовы потратить столько лет на такую утомительную работу. Но по крайней мере, у них была гарантия занятости и достаточно высокая зарплата[217].

Казначеи были более узкими специалистами, чем другие высокопоставленные чиновники, и, возможно, по этой причине, имели меньшее влияние на политику. Исключение составляют лишь Бише и Муше Гуиди, наибольшее влияние которых проявилось до их краткого пребывания на посту казначеев в 1295 году. Они, безусловно, консультировали короля по вопросам сбора денег на войну в Аквитании, в частности, при организации огромных займов, которые были собраны в 1294–1295 гг.[218] Но даже в этот период их рекомендации не всегда выполнялись. Они выступали против манипуляций с монетой, но Филипп вместо этого послушал малоизвестного парижского мэтра Тома Бришара[219], и именно в 1295 году он начал процесс инфляции, который достиг кульминации в 1303 году. После 1295 года, когда Филипп либо нанял французов в качестве казначеев, либо (на короткое время) использовал орден тамплиеров в качестве своего банка (1303–1307), влияние Гуиди на финансовую политику снизилось. Они по-прежнему были близкими советниками короля, и они или их агенты по-прежнему собирали часть королевских доходов, но их больше использовали для переговоров с кардиналами, с итальянскими городами и германскими князьями, чем в качестве экспертов по налогообложению. В этот период не было ни крупных займов, ни важных налогов с продаж — обе эти идеи, вероятно, пришли от итальянцев. Вместо этого Филипп полагался на завышение курса монеты (определенно вопреки советам Гуиди), на десятину с духовенства, и на субсидии, основанные на принципе, обязанности всех подданных вносить вклад в оборону королевства. Эти субсидии были обоснованы аргументами, разработанными французскими чиновниками и политическими теоретиками, а братья Гуиди, в разработку как политики, так и теории внесли лишь незначительный вклад.

Из других казначеев, как тех, кто служил с 1295 по 1303 год, так и тех, кто служил с 1307 по 1314 год, только Гийом де Анже (1296–1303, 1307–1311), похоже, имел большое влияние. Он был бывшим бальи, активным членом Парламента и доверенным советником короля[220]. Cимон Фестю играл ведущую роль в интригах против епископа Труа Гишара, но это было скорее вопросом фракционной политики, чем национальной[221]. Другие, Пьер Ла Ре (1295–1303), Анри, аббат Жуи (1296–1303), Рено де Руа (1307–1311), Жоффруа де Бриансон (1309–1315), Ги Флоран (1310–1316) и Гийом Дюбуа (1311–1314)[222], были в основном техническими специалистами. Рено де Руа, например, всю свою карьеру провел в качестве служащего королевского Дома и казначейства, а Жоффруа де Бриансон был одним из служащих у Мариньи. Более того, к 1312 году Мариньи стал контролировать все финансовые операции, и этот контроль был официально санкционирован ордонансом от 19 января 1314 года[223]. Таким образом, ни один казначей не мог оказывать на политику большого влияния, поскольку только Мариньи мог утверждать или не утверждать расходы.

Мэтры монет, по-видимому, были в основном техническими специалистами, людьми, которые знали, как управлять королевскими монетными дворами или контролировать их работу. Они могли советовать королю способы увеличения его доходов от чеканки монет, но не принимали окончательных решений по манипуляциям с монетой. Это были вопросы высокой политики, которые решались королем в Совете после консультаций с представителями ведущих городов или переговоров с духовенством и дворянством[224]. Даже Бетин Кацинель, который был самым влиятельным мэтром, похоже, не участвовал в разработке политики. В записке, которую он направил Филиппу Красивому (вероятно, до 1300 года), рассматриваются только проблемы экспорта серебра и использования иностранных монет, а анонимные авторы обвиняют его скорее в нечестности, чем в дурном совете королю[225]. И когда в 1306 году обесцененная монета была внезапно восстановлена до прежней стоимости, именно давление прелатов и баронов заставило короля сделать это, а не рекомендации Бетина[226].

Хранители печати, казначеи и мэтры монет, по крайней мере, имели конкретные обязанности (хотя их могли использовать и для других целей) и определенные сроки полномочий (хотя они могли быть столь же влиятельными до или после исполнения должности). Однако в отношении Парламента или Совета нет даже такой скромной степени определенности. Король созывал в Высший суд, который был аналогом Совета в Парламенте, кого хотел. Его состав менялся от срока к сроку и даже от дела к делу. При принятии одного решения могло присутствовать более шестидесяти человек, а при принятии другого — менее десяти[227]. В начале каждого заседания происходило распределение обязанностей, но они строго не соблюдались. Например, докладчики обычно подчинялись судьям Следственной палаты (или Платы дознания, Chamber of Enquetes) и, следовательно, судьям Судебной палаты (La Chambre des plez, позднее получившей название Большой палаты, Grand chambre), но и Ногаре, и Гуго де Ла Саль выступали в качестве докладчиков в то время, когда были судьями[228]. Королевский Совет был еще более изменчивым органом, поскольку, король консультировался с теми, кто был заинтересован в деле или обладал особыми познаниями по той или иной проблеме. Размер Совета варьировался в зависимости от важности случая и срочности дела. Приведем лишь два примера: Совет в Санлисе в 1301 году, где обсуждались обвинения против Бернара Саиссе, был переполнен прелатами, включая архиепископа Оша, который почти никогда не появлялся при дворе, но был главой епархии соседней с епархией Саиссе[229]. Совет в январе 1314 года, который передал полный контроль над королевскими финансами Мариньи, состоял в основном из финансовых чиновников (хотя сыновья и братья короля, а также высшие офицеры короны также на нем присутствовали)[230].

В этих обстоятельствах бессмысленно говорить, что тот или иной человек был членом Совета или членом Парламента. Необходимо знать, какие заседания того или иного органа он посещал и насколько важными были проблемы, обсуждавшиеся в его присутствии. К сожалению, в большинстве случаев эти сведения отсутствуют. И даже если известно, что человек в Совете присутствовал, нет никакой возможности оценить его влияние. Особенно это касается знатных вельмож, которые не участвовали в повседневной деятельности правительства и поэтому оставили мало документальных следов о своих интересах и политике. Гоше де Шатийон, который стал коннетаблем после 1302 года, предположительно знал о необходимости введения налогов в 1303 году, но понимал ли, например, Людовик д'Эврё эту проблему или как-то повлиял на решение, неизвестно[231]. Тем не менее, оба они присутствовали на Совете, который принял решение о введении налога. Судя по тому, что произошло после смерти Филиппа, Карл Валуа вряд ли был в восторге от решения передать Мариньи контроль над финансами королевства, но и он, и Людовик Наваррский (который был, по крайней мере, морально ответственен за последующую казнь Мариньи) присутствовали при принятии этого решения. Герцог Роберт Бургундский был верным и полезным сторонником Филиппа, но, похоже, он мало смыслил в политике. Ги, граф де Сен-Поль, часто бывал при дворе и, несомненно, пользовался доверием Филиппа, но какие советы он давал королю?

Отсутствие информации в отношении великих баронов особенно удручает, потому что это были люди, с которыми Филипп чувствовал себя наиболее комфортно, люди, которые имели наилучшую возможность влиять на него в неофициальной обстановке[232]. Возможно, все историки изучающие царствование Филиппа Красивого переоценивают влияние профессиональных бюрократов, потому что именно они оставили письменные следы о своем мнении, либо в словах, либо своими административными действиями. С другой стороны, возможно, что великие бароны были удовлетворены своим положением в общественной жизни и при Дворе, привилегиями и землями, которые они получали от короля, и, если они были амбициозны, командованием армией. В любом случае, если искать конкретные примеры влияния на политику Филиппа, нужно сосредоточиться на бюрократах, а не на феодальной знати.

На протяжении большей части царствования мы не можем с уверенностью сказать, кто консультировал короля по вопросам внешней политики или финансов. Мы также не можем с уверенностью сказать, кто был экспертами в области права, которые совершенствовали деятельность и развивали юриспруденцию Парламента. Однако можно сделать несколько разумных предположений, а по некоторым решениям говорить с уверенностью.

До первого конфликта с Бонифацием VIII трудно определить какого-либо главного советника по внешней политике. За начало войны с Англией полностью отвечал сам Филипп, а война с Фландрией не была результатом какого-то одного решения. Учитывая взгляды Филиппа на отношения между королем Франции и его вассалами и столь же сильное желание графов Фландрии сохранить свой полунезависимый статус, война с Фландрией была, вероятно, настолько неизбежной, насколько вообще война может быть неизбежной. Возможно, что некоторые дворяне хотели использовать возможность и отличиться в военном деле, а некоторые бюрократы стремились отстоять права короля, так что никого не пришлось долго уговаривать, чтобы начать войну. Конфликт с Бонифацием был иным. Нужно было принять множество решений, найти компромисс, принять или избежать риска. Самое опасное из всех решений — позволить конфликту с Папой и войне с Фландрией достичь кульминации одновременно — традиционно приписывается влиянию Пьера Флота. Возможно, в этом есть доля правды, но Ногаре продолжал ту же политику и после гибели Флота в 1302 году, что говорит о том, что король сам выбирал советников, способных проводить его политику, а не подвергался излишнему влиянию со стороны. В конце концов, Филипп занял довольно жесткую позицию по отношению к Церкви еще до того, как Флот или Ногаре приобрели заметное влияние. Более того, ни Флот, ни Ногаре, в некоторых областях внешней политики, не обладали всей полнотой власти. Флот был лишь одним из нескольких человек, которые вели переговоры о перемирии и заключении окончательного мира с Англией, а Ногаре, безусловно, не имел свободу рук в переговорах, которые в 1305 году привели к миру с Фландрией. Соглашение с Англией, ставшее одним из настоящих успехов внешней политики Филиппа, было разработано в основном Пьером де Морне, епископом Осера, и Пьером де Беллепершем[233]. Эти же два человека, а также Жиль Айселин, архиепископ Нарбона, отвечали за большую часть переговоров с Фландрией[234].

Избрание Папой Климента V и заключение Атисского мира с Фландрией (оба в 1305 году) положили конец кипучей дипломатической деятельности, начавшейся в 1293 году. На некоторое время главными проблемами стали аннексия Лиона, попытки повлиять на избрание германских королей, преследование тамплиеров и преодоление проблем после нападения на Папу в Ананьи. Ногаре, безусловно, занимался этими делами (особенно двумя последними), но, будучи отлученным от Церкви, он не мог напрямую иметь дело с Папой, и ни о ком другом нельзя сказать, что он был главным советником по вопросам внешней политики. Только в конце царствования, после возобновления конфликта с Фландрией, Мариньи стал главным советником короля как в дипломатии, так и в финансах. Он, безусловно, определял политику в отношении Фландрии, играл ведущую роль в урегулировании споров с папством по поводу собственности тамплиеров и обвинений против Бонифация VIII, а также занимался германскими делами[235]. Но, как и на протяжении всего царствования, отношениями с испанскими королевствами заведовала отдельная группа чиновников более низкого уровня, таких как Ив де Лудеак, а в отношении Германии, Филипп, похоже, выстраивал политику сам. По крайней мере, Мариньи был довольно резко исключен из переписки, в которой король сообщал Папе, что его кандидатом на германский трон является Филипп де Пуатье[236].

Короче говоря, мы снова видим, как король тщательно распределил ответственность между несколькими советниками. Министра иностранных дел как такого не было, хотя в конце царствования Мариньи приблизился к выполнению его полномочий. Однако даже Мариньи вряд ли можно назвать специалистом по иностранным делам. Такие люди, как Ги де Ла Шарите, Плезиан, Жиль Айселин и Пьер де Морне, выполняли дипломатические миссии, но у них было много и других обязанностей и они не составляли постоянного дипломатического корпуса. В любом случае, политика вырабатывалась не послами, а она определялась в Совете. Люди, которых отправляли в посольства, были советниками в широком смысле этого слова, и вполне вероятно, что они присутствовали на заседаниях, где для них готовились инструкции, хотя это и невозможно доказать. Филипп, безусловно, обращался за советом к экспертам, и в некоторых редких случаях мы знаем, что это были за советы — мольбы Ногаре продолжать выдвигать обвинения против Бонифация VIII, консультации по Валь-д'Арану, обсуждение вопроса о преемнике Генриха VII. Насколько влиятельными были эти советы, мы никогда не узнаем, так как окончательные решения принимал король и он же нес за них ответственность.

Всеобщие и частые налоги были одним из главных новшеств царствования Филиппа, но главных советников по налоговой политике установить невозможно. Сбор налогов (или десятины с духовенства), похоже, был верным путем к королевской благосклонности, и этим путем пошли многие. Большинство ведущих парижских чиновников и многие высокопоставленные чиновники на местах (даже судьи)[237] в то или иное время занимались сбором налогов, но это не доказывает, что сборщик лично принимал участие в принятии решения о введении того или иного налога. Это главный недостаток аргумента Франклина Пегеса о том, что Пьер де Латильи был главным советником по налоговой политике[238]. Пьер действительно собирал или контролировал сбор самых разных налогов, но так же поступали Рауль Руссле (впоследствии епископ Лаона)[239] и относительно неизвестный Корро де Крепи[240]. Согласие Совета на введение налогов упоминается несколько раз, но имена присутствовавших советников приводятся редко, и даже когда они приводятся, информация не очень познавательна. Так, Совет, в октябре 1303 года, который принял очень тяжелый и тщательно спланированный налог, состоял всего из трех специалистов ― Жиля Айселина, Пьера де Морне, епископа Осера, и Жана де Монроля, епископ Мо. Ни один из этих прелатов не имел большого опыта в области финансов. Остальные члены Совета были великими баронами: герцог Бургундский, графы Валуа, Эврё и Ла Марш, Жан де Шалон-Арле, коннетабль Гоше де Шатийон и Беро де Меркёр[241]. Это были знатные люди, но представляется маловероятным, что такой Совет имел большое отношение к определению формы и размера вводимого налога, хотя великие бароны Совета могли предложить смягчить налогообложение дворянства. Более того, следует различать чиновников, которые обосновывали необходимость взимания налога, и тех, кто решал, сколько нужно собрать и кто должен платить. Обоснование налогов имело общую форму, которая использовалась во всех кризисах царствования. Защита и сохранение единства Французского королевства было обязанностью всех жителей королевства. Это было тесно связано с защитой христианской веры, поскольку противники короля были злыми нечестивцами, нарушителями вассальной присяги, подозреваемыми в ереси или отлученными от Церкви[242]. Эти формулировки могли быть использованы как в отношении евреев и тамплиеров, так и в отношении фламандцев, и они могли быть написаны дюжиной разных людей — Флотом, Ногаре, Плезианом, Латильи, Ришаром Леневё, Раулем Руссле, и так далее. Собственно говоря, они могли появиться еще до того, как кто-то из этих советников стал более или менее заметным, ведь первые всеобщие налоги для войны в Аквитании были обоснованы идеей всеобщего обязательства защищать королевство[243]. Юристы Совета смогли облечь этот аргумент в яркую форму, но это не значит, что они разработали способы его применения. На самом деле, Флот, Ногаре и Плезиан имели очень мало общего с деталями фискального управления. Поразительно, как мало записей, касающихся финансовых вопросов, среди документов, собранных Ногаре и Плезианом[244]. Отсутствие опыта в финансовых вопросах может быть одной из причин того, что Ногаре постепенно уступил позиции Мариньи. У Латильи было больше опыта в сборе налогов, чем у любого другого юриста, но этот опыт он получил в основном до 1300 года, и он уже не занимался финансами в период, когда имел наибольшее влияние на правительство. На самом деле, никто из хранителей печати (последняя официальная должность Латильи) не был специалистом по налогам; скорее, они были наиболее активны в Парламенте и в дипломатии.

Говоря иначе, основные принципы сбора налогов были разработаны в период с 1294 по 1304 год, что полностью соответствует периоду, когда Филипп отобрал контроль над казной у тамплиеров и доверил ее своим чиновникам (1295–1303). Во время кратковременного возвращения Казначейства в Тампль (1303–1307 гг.) не было никаких нововведений, как не было и значительных изменений после ареста тамплиеров в 1307 году. На самом деле, всеобщее налогообложение с 1304 по 1314 год было гораздо менее частым и гораздо менее продуктивным, чем с 1294 по 1304 год. Но между 1294 и 1304 годами ни один человек не выделяется как эксперт по налогообложению.

Похоже, что Филипп, потрясенный огромными и неожиданными расходами на войну с Англией, решил, что ему необходимо быстро собрать большую сумму денег, и понял, что тамплиеры не справятся с этой задачей. Сначала он обратился к Бише и Муше, которые в 1294–1295 годах организовали большой заем. В то же время король попросил некоторых своих советников подготовить приблизительный бюджет для покрытия расходов на войну. Документ анонимный, но в нем содержится идея всеобщего налога на имущество[245]. Вполне возможно, что Филипп сам додумался до этого. Он должен был знать, что Эдуард I получал большие суммы от налога на личное имущество в Англии и вполне логично было применить этот вид налога во Франции. Как только общий принцип был определен, Филипп мог оставить разработку деталей своим экспертам, казначеям и счетоводам. Они могли подсчитать, сколько денег необходимо и сколько можно получить с помощью различных видов налогов. Примечательно, что при всем недовольстве по поводу налогообложения, ни один министр не был обвинен в этой политике. Бише и Муше были обвинены (несправедливо) в раздувании денежной массы, но не в том, что они советовали ввести налог на недвижимость или налог на очаг (домохозяйство).

Советники короля сыграли значительную роль в изменении структуры налогов, чтобы сделать их для подданных короля более приемлемыми. Они все теснее увязывали налоги с идеей всеобщей воинской повинности. Самые ранние налоги были просто "на оборону", без какой-либо конкретной связи между требуемой суммой денег и объемом личной службы, которая (теоретически) могла быть обязательной. К 1302 году, однако, произошли изменения. Налоги 1302, 1303 годов и последний и самый продуктивный из великих налогов, субсидия 1304 года, были основаны на принципе замены военной службы выплатой денег. Все были призваны служить, но большинству подданных было позволено от службы откупиться. В 1304 году дворяне должны были выставить одного конного воина или выплатить 100 л. с каждых 500 л. дохода; недворяне должны были содержать шесть пехотинцев с каждых 100 очагов (домохозяйств)[246]. Такие договоренности укрепляли правовое положение короля и, вероятно, были разработаны юристами Совета — какими именно, мы никогда не узнаем. Вполне вероятно, что те же люди предложили предоставить широкие дискреционные полномочия местным сборщикам, позволяя им заменять налоги на недвижимость на налоги на очаги или взимать единовременные суммы вместо использования фактических оценок.

После 1305 года мир с Фландрией и избрание лояльного Папы (Климента V) постепенно ослабили финансовое давление на население. Климент был щедр в предоставлении десятины, Фландрия выплачивала репарации (хотя неохотно и медленно), а королевский домен приносил большие доходы. Филипп, возможно, был несколько ошарашен недавними военными неудачами. Фламандцы были очень близки к победе, и если бы Бонифаций VIII пережил свое унижение Ананьи, могла бы возникнуть очень опасная конфронтация с Церковью. Кроме того, против введения новых налогов существовала сильная, а иногда и жестокая оппозиция. Филипп, безусловно, понимал, что неразумно вводить новые налоги, пока недовольство не утихнет, и, как предположил профессор Браун, он мог испытывать некоторые угрызения совести за свои прежние поборы[247]. Таким образом, в период с 1305 по 1314 год королевская политика была направлена на сбор денег способами, не слишком оскорбительными для имущих сословий, и на избежание, насколько это возможно, чрезмерных расходов.

Эта политика могла осуществляться советниками короля различными способами. Хорошие администраторы улучшали организацию и увеличивали доходы короны, за которые они несли главную ответственность. Например, Филипп ле Конвер вывел управление королевскими лесами на новый уровень эффективности[248]. У Филиппа был прочный фундамент, на котором можно было строить здание власти, поскольку основные принципы управления лесами были заложены еще во времена Людовика Святого[249]. Пьер де Шалон, организовавший таможенную службу, имел более сложную задачу, поскольку прецедентов его деятельности ранее не было. Неудивительно, что ему не удалось собрать больших сумм, но, по крайней мере, он смог извлечь несколько тысяч ливров в год из источника, который раньше ничего не давал. Счетоводы тщательно изучали финансовые отчеты военных лет и обычно находили задолженности и перерасход. Конечно, они не смогли вернуть все эти деньги королю, но, все же, они кое-что смогли сделать. Бише и Муше до своей смерти пользовались большим расположением короля, но их наследникам пришлось заплатить значительные суммы, чтобы погасить их задолженность[250].

Следует подчеркнуть деятельность служащих-специалистов, поскольку она была затенена такими впечатляющими событиями, как изгнание евреев и процессом против тамплиеров. Ногаре почти наверняка был инициаторам обоих мероприятий. Он был авантюристом, а не финансистом и внезапные репрессии против непопулярного меньшинства были ему больше по душе, чем попытки найти новые, постоянные и приемлемые для подданных источники дохода. В обоих случаях он мог рассчитывать на набожность короля и на свою способность манипулировать общественным мнением для достижения окончательного успеха. Но следует отметить, что это были одноразовые акции, которые нельзя было повторить, и что они не приносили больших сумм денег ежегодно. Изгнание евреев имело непосредственное политическое преимущество — отвлечь внимание от кризиса, вызванного внезапной ревальвацией валюты. В первые годы после изгнания конфискации могли приносить 50.000 т.л. в год, но после 1310 года затянувшийся процесс продажи имущества евреев и взыскания причитающихся им долгов, проходил с уменьшающейся отдачей[251]. Сведение счетов тамплиеров и оценка расходов на управление их имуществом (а это были единственные законные способы получения прибыли от роспуска ордена) заняли еще больше времени[252]. Возможно, что Ногаре также предложил распространить на всех подданных сбор эдов на свадьбу дочери короля,[253] еще один проект, который приносил деньги довольно медленно. В целом, его меры могли принести больше вреда, чем пользы, поскольку они отнимали время у большого числа способных администраторов, которые в противном случае могли бы трудиться над более прибыльными задачами.

Последние годы царствования были периодом, когда Мариньи был главным королевским советником по финансам. Он был таким же беспринципным, как Ногаре, но у него было гораздо больше здравого смысла в отношении денег. Его падение было вызвано тем, что когда в 1313 году вновь вспыхнул старый конфликт с Фландрией, Мариньи не захотел вести тотальную, а потому дорогостоящую войну. Он предпочел переговоры, и поэтому его обвинили в измене. Полностью избежать введения налогов не удалось, но их удалось удержать на низком уровне. Некоторое количество денег поступили от эдов на посвящение в рыцари старшего сына короля (о чем просили еще до начала войны) и от военных налогов 1313 и 1314 годов, но оба эти налога были приостановлены, когда было заключено перемирие с Фландрией (хотя Филипп, в 1314 году очень неохотно пошел на это). Они почти ничего не дали в 1313 году и относительно мало в 1314 году[254]. Если приостановка этих налогов была результатом совета Мариньи, то он имел большое отношение к установлению принципа cessante cause, означавшего, что с окончание чрезвычайной ситуации взимание налогов прекращалось. Хотя эта идея была не нова (французские прелаты уже прибегали к ней во время сбора десятины в 1290-х годах[255]), она никогда прежде не применялась эффективно, и ей предстояло создать много проблем для преемников Филиппа Красивого[256].

В период царствования Филиппа были достигнуты большие успехи в организации и юриспруденции Парламента, но, как обычно, трудно определить лиц, ответственных за эти перемены. Безусловно, специалисты — секретарь суда, Пьер де Бурж,[257] клирики Совета, такие как Жан ле Дуэ,[258] нотариусы и докладчики, такие как Жиль де Реми[259] — сделали многое для улучшения ведения документации и совершенствования процедуры. До 1300 года, или даже немного позже, в Парламенте было много людей, служивших Филиппу III — Жиль Камелин, Жиль Ламбер, Гийом де Крепи, Жан де Монтиньи, Рено Барбю-старший, Роберт д'Аркур (епископ Кутанса), Тибо де Пуансе (епископ Доль-ан-Бретань), и это только самые важные. Эти люди были в целом консервативны и склонны уважать прецеденты (хотя и не отказывались их расширять). Когда люди выдвинутые самим Филиппа стали в Парламенте более многочисленными и более заметными, можно было ожидать перемен. Но Флот, Ногаре, Плезиан и Латильи были заняты многими другими делами. Они часто заседали в Парламенте, но юриспруденция не была их главной заботой. Жиль Айселин, вероятно, был больше озабочен своей деятельностью в Парламенте, но он также был вовлечен в выполнение других задач, в частности, в дело тамплиеров. Из всех юристов Филиппа Красивого Пьер де Беллеперш, вероятно, был самым искусным и принимал некоторое участие в работе Парламента. Но менее известные фигуры, такие как Жан д'Осуа, ставший епископом Труа, и Ги де Ла Шарите, епископ Суассона, были, по крайней мере, не менее активны. Не менее активен был и мирянин Гуго де Ла Саль, основной задачей которого было следить за интересами короля в Сентонже, но который часто выступал в Парламенте[260].

В целом, Парламент не был органом, формирующим политику. Он проводил ее в жизнь, интерпретировал и иногда изменял, но люди, заседавшие в Совете при Парламенте, также заседали в Совете вне Парламента, где и принимались основные решения. Было гораздо проще экспериментировать с инновациями в области финансов и управления, используя неформальные процедуры Совета, а не все более жесткие регламенты Парламента. Например, решение попытаться взыскать эды на свадьбу дочери короля с жителей королевства, не являвшихся непосредственными вассалами короля, было решением королевского Совета. Исполнение этого решения возлагалось на королевских комиссаров, которые заключали, разумеется, с одобрения короля и его советников, с местными общинами наиболее выгодные сделки[261]. Только в крайнем случае Парламенту поручали решать дела, касающиеся эдов,[262] вероятно, потому, что права короля были не совсем ясны, а жесткие и быстрые решения препятствовали бы политике получения денег путем быстрых компромиссов.

Отсутствие четкого разграничения между Парламентом и Советом иллюстрирует документ 1297 года. Филипп, готовившийся к оккупации Фландрии, для осуществления деятельности правительства предоставил все полномочия комитету из семи чиновников, оставленных в Париже. Формально они действовали от имени королевского Совета, но все они были тесно связаны с работой в Парламенте, особенно Удар де Ла Невиль, Жан де Монтиньи и Жиль Ламбер, декан Сен-Мартен в Туре. Пьер де Морне, епископ Осера, и Гийом де Крепи, хранитель печати, имели более широкие полномочия, чем остальные, и могли принимать административные решения[263]. Однако даже с этими людьми в качестве лидеров не было принято никаких очень важных решений. Комитет занимался проблемами сбора субсидий и другими финансовыми делами, а его состав позволяет предположить, что он также должен был заниматься юридическими проблемами, тем более что Парламент в том году не собирался. В любом случае, это был комитет по текущим делам, а не орган по выработке политики.

Некоторые дела были настолько важны, что имена людей, присутствовавших при принятии решения, были зафиксированы. К сожалению, эти списки дают мало представления о руководстве. Так, в 1298 году дело, связанное с толкованием королевской хартии, слушали тридцать восемь человек[264]. Тогда произошло настоящее слияние Совета и Парламента. Графы Омаль, Даммартен и Дрё и камергеры были, очевидно, советниками, а не экспертами в области права. Жан Ле Дуэ, Удар де Ла Невиль, Гийом де Ногаре (на этом раннем этапе своей карьеры) и Пьер де Беллеперш столь же явно ценились прежде всего как юристы. Жан де Ла Форе был одновременно и авторитетом в области нормандского права, и сборщиком субсидий. Жиль Айселин, Роберт д'Аркур, Жан де Монстреле, Филипп ле Конвер, Ришар Леневё, были экспертами в области права и влиятельными людьми в политике. Кто же принимал решение при таком стечении разных людей? Айселин и Беллеперш были самыми известными юристами; с другой стороны, дело касалось прав наследования по северному обычаю, который, возможно, лучше понимали Жан де Ла Форе или Роберт д'Аркур.

Двумя годами ранее решение о хранении средств от сбора десятины и других податей с духовенства, дарованных Папой, принималось совершенно другой группой лиц. В нее, естественно, входили люди с познаниями в области финансов, такие как казначеи (Анри, аббат Жуи, и Гийом де Анже), мэтр счетов (Жан Клерсен) и Муше Гуиди. Присутствовали также кравчий Ги де Сен-Поль, Тибо, епископ Доля, Пьер Флот, Жоффруа дю Тампль и Жан де Монтиньи[265]. Последние четверо принимали самое активное участие в работе Парламента. Тем не менее, кажется вероятным, что решение о хранении средств собранных с духовенства было принято финансистами, а не юристами, и что это был акт Совета в той же степени, что и Парламента. Даже в 1311 году, когда структура Парламента стала несколько более жесткой, список из двадцати четырех человек, присутствовавших при вынесении решения, не дает никаких подсказок относительно руководства. Такие выдающиеся люди, как Гуго де Ла Саль и Жиль Айселин, соседствуют с чиновниками второго уровня, такими как Жан де Руа и Филипп де Блаво, а завершают список графы Валуа и Сен-Поль, епископ Кутанса (Роберт д'Аркур) и король[266]. Наконец, список из тринадцати чиновников, которые должны были проводить дознания в 1313 году, когда Парламент не заседал, возглавляет Гийом де Плезиан, но остальные члены группы были профессиональными гражданскими служащими, людьми, которые были исполнителями, а не разработчиками политики (хотя некоторые из них иногда назывались советниками). Семь из них были бальи или сенешалями (Альфонс де Рувре, Гийом де Анже-младший, Жан д'Аррабле, Луи де Вильпре, Пьер де Диси, Пьер ле Ферон и Рено де Сент-Бев), и по крайней мере четверо имели большой опыт работы в Парламенте (Бернар дю Мез, Гийом Куртелез, Пьер де Блано и Пьер де Диси)[267]. Если учесть, что они во время парламентских каникул не собирались судить дела первой важности, и, что только пять из них были членами Большой Палаты (остальные служили в Палате дознаний), эти люди, вероятно, являются достаточно хорошим примером группы, которая выполняла основную часть работы Парламента. Этот список, как и большинство других, подводит к выводу, что руководство Парламентом в большей степени зависело от опыта и профессиональных навыков, чем от принадлежности к кругу ближайших королевских советников. Парламент хорошо справлялся со своей работой, потому что, всегда входившие в него некоторые политические деятели, в нем не главенствовали.

Среди людей, которым король доверял больше всего, были дознаватели-реформаторы. Дознаватели обладали практически вице-королевскими (хотя и временными) полномочиями в округах, куда их направляли. Они представляли личность самого короля и могли делать то, что сделал бы король, если бы сам там находился[268]. Они могли предпринимать любые шаги, необходимые для восстановления королевских прав и доходов; могли требовать сотрудничества от всех местных властей; могли штрафовать, увольнять или даже (в одном случае) казнить королевских чиновников, которых они посчитают неэффективными, деспотичными или коррумпированными[269]. Апелляции на их решения не поощрялись и были немногочисленны. Когда апелляции были разрешены, они обычно направлялись в Парламент, и прямая отмена решения дознавателя была редкостью, хотя некоторые дела возвращались на повторное рассмотрение[270]. Поскольку многие дознаватели уже были вовлечены в работу Парламента, их коллеги, естественно, были склонны их поддерживать, но решения дознавателей, не связанных с Парламентом, похоже, пользовались таким же уважением. Еще одной мерой контроля над дознавателями было то, что некоторые их действия, такие как прием штрафов за преступление, или за посягательства на королевские права, а также платежей за продажу или обмен королевской собственности, должны были быть ратифицированы королем. Однако в большинстве этих случаев ратификация, по-видимому, была рутинным актом Канцелярии, в котором король не был лично задействован[271].

Учитывая их огромные полномочия и фактическую независимость от высшей власти, можно было бы ожидать, что дознаватели являлись одними из самых влиятельных людей в стране. Но если взглянуть на список, составленный в 1946 году Жаном Глениссоном[272], и на дополнения к нему, которые стали возможны благодаря недавним публикациям, то можно обнаружить много незнакомых имен и много чиновников, которые явно имели второстепенное значение. Очевидно, что если в районе, который предстояло посетить, не было серьезных волнений, король назначал в качестве дознавателя уважаемых священнослужителей и достойных рыцарей, которые были мало связаны с правительством. Если же волнений было больше и широко распространялись жалобы на королевскую политику, дознаватели приезжали из Парижа и почти всегда были как-то связаны с Парламентом. Но даже в таких случаях выбранные люди обычно находились на довольно ранней стадии своей карьеры. Ногаре никогда не был дознавателем после 1302 года, а Латильи — после 1303 года. Рауль Русселе и Гуго де Ла Саль достигли пика своей карьеры только после смерти Филиппа. Жиль Камелин был дознавателем при Филиппе III, но, несмотря на то, что он оставался влиятельным и при Филиппе Красивом, он больше никогда не служил в этой должности. Некоторые влиятельные члены Совета — Флот, Плезиан, Мариньи, Пьер де Беллеперш, Жиль Айселин — никогда не были дознавателями. Это была работа для молодых людей, в начале их карьеры, так как требовала слишком больших физических усилий и отнимала слишком много времени у лидеров Совета.

Несколько статистических данных подтверждают эти обобщения. При Филиппе Красивом дознавателями служили приблизительно семьдесят три человека. Точное число назвать невозможно, так как отсутствуют имена для Орлеанского бальяжа в 1295 году[273], и есть сомнения в том, что некоторые комиссары обладали всеми полномочиями дознавателей. Например, в 1298 году Пьер де Латильи и Рауль де Брейи провели крупное и широко освещаемое дознание по утраченным или узурпированным правам короны на Юге[274]. Это обычно входило в работу дознавателя, но они не расследовали деятельность королевских чиновников, как это должны были делать дознаватели. С другой стороны, Роберт, герцог Бургундский, имел чрезвычайные полномочия в качестве лейтенанта короля в Тулузе в 1287 году и "хранителем и защитником королевства" в Бокере в 1294 году,[275] но он был чем-то большим, чем дознаватель. К счастью, эти сомнительные случаи немногочисленны и мало влияют на общую статистику.

Группа дознавателей из семидесяти трех человек почти поровну делится на чиновников, служивших в Париже (36), и провинциалов (37). Каждая группа может быть разделена на подгруппы. Среди парижских дознавателей были некоторые влиятельные советники, такие как Ален де Ламбаль, Ногаре, Ги де Ла Шарите, Гуго де Ла Саль, Жан де Пиквиньи, Латильи и Рауль Русселе, и некоторые эксперты по работе Парламента, такие как Бернар дю Мес, Этьен де Шанлитт, Ламберт де Вайси и Удар де Ла Невиль. С другой стороны, нотариус Жан дю Тампль, клирик Гулар де Майе, магистр Роберт Фуасон, рыцари Жан де Мелен и Пьер де Сент-Круа не сделали особенно выдающейся карьеры, хотя все они были так или иначе связаны с Парламентом. По приблизительным подсчетам, примерно половина дознавателей, выбранных из чиновников, служивших в Париже, были людьми, с которыми король мог советоваться по сложным проблемам. Другая половина была полезными подчиненными, которым можно было доверить поддержание работы правительственного механизма. Конечно, эти категории не оставались стабильными. Например, Филипп де Морне, который не был заметен при Филиппе Красивом, стал гораздо важнее при Филиппе V, а Жоффруа де Вандом прервал многообещающую карьеру, чтобы стать советником Карла Валуа. Тем не менее, пропорция в целом оставалась примерно одинаковой.

Дознаватели-провинциалы, чаще всего были местными знатными персонами, обычно рыцарями, а нередко и людьми, связанными с известными семьями. Так, Гийом Айселин действовал в Руэрге в 1296–1297 годах, Готье де Жуанвиль в Каркассоне в 1302–1303 годах, а Жерар де Момон (королевский клирик) в Нормандии в 1313 году. Также дознавателями были восемь аббатов и три других представителя духовенства. В большинстве случаев, но не во всех, местный знатный человек работал в паре с человеком, присланным королем. Другой, способ выбора дознавателей, сведущих в местных делах, и обладающих опытом управления, заключался в назначении людей, которые были или недавно стали местными королевскими чиновниками. Таких дознавателей было десять: шесть были бальи или сенешалями, двое — приемщиками доходов, один — шателеном, который явно шел на повышение, и один — опытным нормандским виконтом[276]. Удивительно, но трое из сенешалей — Альфонс де Рувре, губернатор Наварры, Бертран Агас, сенешаль Сентонжа, и Анри де Ганс, сенешаль Ажене, — были уже на своих должностях, когда их назначили дознавателями в своих округах[277]. Поскольку одной из главных обязанностей дознавателя было расследование деятельности местных чиновников, этих людей, по сути, были назначены расследовать самих себя. Возможно, вреда от этого не было, поскольку у каждого из них был очень высокопоставленный коллега — Ги де Ла Шарите в Ажене, Гуго де Ла Саль в Сентонже (и Пуату) и Миль де Нуайе в Наварре. Возможно, сенешали назначались дознавателями просто для того, чтобы предоставить главному дознавателю человека, который знал местные проблемы и обычаи. Тем не менее, эти случаи показывают, насколько свободен был король в своем выборе, и насколько мала была корреляция между высоким статусом при дворе и назначением на должность дознавателя.

Во время царствования Филиппа около двадцати восьми его чиновников стали епископами. (Точно сказать невозможно: например, Бертран де Борде епископ Альби и впоследствии кардинал, и Жан де Комин епископ Ле-Пюи выполняли для короля какие-то миссии, но их вряд ли можно назвать королевскими чиновниками. Тибо де Пуансе и Гийом де Макон служили Филиппу, но до 1285 года уже были епископами Доля и Амьена соответственно). Когда местные церковные Соборы имели некоторую свободу выбора, они, предположительно, выбирали главами епархий людей, которые, как им казалось, имели влияние на короля. Когда назначение производил Папа, он вряд ли руководствовался этим принципом, разве что по просьбе короля. Таким образом, все эти двадцать восемь епископов должны были быть высокопоставленными администраторами и доверенными советниками короля. В целом это так, но у Филиппа могли быть как личные, так и политические причины для поддержки кандидата на епископат. Эгидий Римский руководил воспитанием короля, но его вряд ли можно назвать королевским чиновником (более того, он явно враждебно относился к политике правительства во время конфликтов с Бонифацием VIII). Тем не менее, Филипп, в 1295 году, приветствовал его назначение архиепископом Буржа. Роберт д'Аркур, ставший епископом Кутанса в 1291 году, был полезным членом Парламента, но, возможно, более важным было то, что он также был представителем великой нормандской баронской семьи Фредолей. Фредоли были лояльны и полезны Филиппу, но вряд ли их можно назвать его слугами; три представителя этого могущественного южного клана были епископами Безье (а двое из них стали кардиналами).

Кроме того, король не всегда мог быть уверен, что Папа (даже такой покладистый, как Климент V) примет его кандидатуру. В 1308 году Филипп, очевидно, хотел, чтобы епископом Осера стал Жан д'Оссуа, очень активный сборщик податей и дознаватель. Но ему пришлось согласиться на Пьера де Греса, вполне респектабельного королевского клирика, канцлера Людовика Наваррского и брата маршала Жана де Греса, но человека, который сделал для короля гораздо меньше полезного, чем его соперник[278]. Только в 1314 году Жан д'Оссуа получил свою награду — епископство Труа. Пьеру де Лаону не повезло еще больше; Филипп в 1312 году пытался, но не смог добиться его избрания епископом Орлеана, и Пьер так умер, не получив еще одного шанса[279]. Еще более поразительным, хотя и с более счастливым концом, является случай Этьена де Суизи. Рекомендованный в 1300 году на должность епископа Турне, он вызвал такое сопротивление, что Папа вместо него назначил Ги из семьи великих баронов Овернь-Булонь[280]. О положении Этьена при дворе достаточно говорит тот факт, что в 1302 году он все-таки стал епископом, а в 1305 году, Климент V сделал его кардиналом.

Короче говоря, список королевских клириков, ставших епископами, не совсем соответствует списку наиболее влиятельных членов правительства из числа духовенства. Тем не менее, список, включающий имена пяти хранителей печати или исполняющих обязанности хранителей (Пьер Шалу из Орлеана, Жан де Вассоньи из Турне, Пьер де Беллеперш из Осера, Жиль Айселин из Нарбона и Пьер де Латильи из Шалона), одного казначея (Симон Фестю из Мо) и таких влиятельных советников, как Жиль Камелин из Ренна, Ги де Ла Шарите из Суассона, Гийом Бонне из Байе, Пьер де Морне из Орлеана и Осера и Ришар Леневё из Безье, имеет определенное значение. Риго считал, что Жан де Монстреле из Мо был не менее важен, чем любой из названных людей,[281] а три младших епископа при Филиппе — Ален де Ламбаль из Сен-Брие, Рауль Русселе из Сен-Мало и Лаона и Роберт де Фуйо из Амьена — явно набирали силу во второй половине царствования, хотя пика своей карьеры они достигли только при сыновьях короля.

Хотя другие епископы не были столь заметны, ни один из них не был совсем незначительным. Все они иногда присутствовали на заседаниях Парламента, а пятеро из них служили в качестве дознавателей. У некоторых из них были особые обязанности, не позволявшие им присутствовать при дворе. Так, у Пьера де Греса, епископа Осера, ранняя карьера была не похожа на карьеру многих других королевских чиновников. Когда он был назначен в комиссию, которая должна была провести дознание по обвинениям против епископа Труа Гишара, он сотрудничал с двумя другими королевскими клириками, которым также предстояло стать епископами, Ришаром Леневё (епископ Безье с 1305 года) и Робертом де Фуйо (епископ Амьена с 1308 года)[282]. Эти два человека продолжали работать в центральном аппарате правительства, но Пьер в 1308 году стал канцлером Людовика Наваррского. Как таковой, он был в состоянии защищать интересы Филиппа в стране, которая теоретически принадлежала его сыну. Жак де Булонь, как и Пьер де Грес, не был глубоко вовлечен в дела Двора после того, как в 1287 году стал епископом Теруана, но он был полезен в завоевании поддержки короля среди духовенства Фландрии после оккупации большей части графства в 1297 году[283]. И хотя Пьер де Ла Шапель-Тайлефер, который был епископом Каркассона, а затем Тулузы, не служил непосредственно Филиппу после того, как стал кардиналом, его присутствие в коллегии было, безусловно, полезным.

Возможно, наиболее точным выводом будет то, что королевские чиновники, ставшие епископами, происходили из более способных членов бюрократии, что большинство из них обладали определенным опытом в области права или финансов, что около половины из них играли важную роль в проведении королевской политики, и что шесть из них (Пьер де Морне, Пьер де Беллеперш, Жиль Айселин, Пьер де Латильи, Ги де Ла Шарите и, возможно, Ришар Леневё)[284] помогали формировать государственную политику. Это не очень точно, но это больше, чем можно сказать о других категориях королевских служащих.

Трудно подвести итог этой темы, но эта трудность может подсказать вывод. У Филиппа было много способных администраторов, но не было иерархически организованных министерств (за исключением, возможно, службы Вод и Лесов и таможенной службы). У него было много советников, но не было постоянного или даже полупостоянного Внутреннего или Тайного Совета. Специализация на высшем уровне чиновничества была очень незначительной; люди, получившие образование юриста, занимались сбором налогов, а люди, которые в основном были администраторами, служили судьями в Парламенте. Из этого правила были исключения: Жиль Айселин и Пьер де Беллеперш имели мало общего с финансами, а казначеи не часто занимались рутинной работой Парламента. Но в большинстве случаев король имел возможность использовать любого человека для любой службы. Он также не стеснялся советоваться с любым из своих подданных по любой проблеме. Совет не состоял исключительно из профессиональных государственных служащих; в него входили прелаты и дворяне, которые нравились королю или на которых он хотел повлиять. Совет мог отражать мнение имущих сословий, а не советы бюрократии, как в случае с реформой монетной системы в 1306 году.

В этих условиях можно сделать лишь предварительные выводы о главных советниках короля. В начале своего царствования Филипп, естественно, пользовался услугами людей, которых он унаследовал от своего отца — Робертом Бургундским, Пьером де Морне, Тибо де Пуансе, Жилем Камелином, Робертом д'Аркуром, Рено Барбю и тому подобными. Он уважал этих людей и хорошо к ним относился, но, хотя бы из-за разницы в возрасте, он не мог ощущать к ним близость. Первыми сановниками, которые полностью принадлежали ему, были Бише и Муше, достигшие пика своего влияния в финансовых делах около 1295 года. Они оставались в хороших отношениях с Филиппом и были полезными советниками по иностранным делам вплоть до своей смерти в 1306–1307 годах, но они больше никогда не контролировали королевские доходы, как это было в 1294 и 1295 годах. Как раз в то время, когда братья Гуиди начали терять свое влияние, другие люди, недавно приближенные или продвинутые Филиппом Красивым, стали более заметными. Пьер де Морне служил Филиппу III, но стал заметным только после 1285 года; Дигард считает, что Пьер и Роберт Бургундский были ведущими советниками в начале 1290-х годов[285]. Жиль Айселин поступил на службу к королю до 1290 года. Пьер де Латильи, Пьер Флот, Пьер де Беллеперш и Гийом де Ногаре впервые появляются в качестве королевских служащих в 1290-х годах. Все эти люди имели юридическое образование, но все они использовались в разных качествах — как послы, администраторы и, в случае Латильи, как сборщик налогов. К 1300 году Пьер Флот был самым влиятельным членом этой группы (по крайней мере, он чаще и энергичнее всех выступал на стороне короля), но Жиль Айселин и Пьер де Морне не отставали, а Пьер де Беллеперш быстро набирал популярность. Ногаре и Латильи достигли пика своего влияния только после гибели Флота в 1302 году.

В общем и целом, Филипп сохранял эту команду до тех пор, пока мог. Пьер де Морне и Пьер де Беллеперш умерли после окончания кризисных лет (1306 и 1308 годы соответственно); Ногаре и его главный помощник Гийом де Плезиан скончались в 1313 году; Жиль Айселин и Пьер де Латильи пережили короля. Но больших усилий по привлечению новой крови, как это было в 1290-х годах, уже не было. У Филиппа была группа хорошо обученных чиновников среднего уровня, способных справляться с рутинными делами, и с 1305 года до самого конца царствования не произошло по настоящему серьезного кризиса. Многие из этих людей среднего уровня стали заметными при сыновьях Филиппа, и еще до 1314 года Гуго де Ла Саль, Рауль Русселе и Роберт де Фуйо явно продвинулись к вершинам власти. Однако во время правления Филиппа их вряд ли можно поставить на ровне с Ногаре или Пьером де Морне.

Очевидной причиной того, что не удалось заменить людей, игравших ключевую роль в период 1295–1305 годов, стал впечатляющий взлет Мариньи. К 1314 году он официально отвечал за финансы королевства, а неофициально — за отношения с Фландрией и Папой. Никто, даже Флот и уж тем более Ногаре, не обладал такой властью. Мариньи к 1313–1314 годам был ближе к статусу премьер-министра, чем кто-либо другой из тех, кто когда-либо служил Филиппу Красивому. Более того, он приложил больше усилий, чем большинство других королевских чиновников, чтобы окружить себя подчиненными, которые были его людьми, а не людьми короля. Флот, возможно, привел Ногаре, а Ногаре, вероятно, привел Плезиана, но ни Флот, ни Ногаре не пытались контролировать ключевую часть правительства через своих протеже. Другие высокопоставленные чиновники искали места для своих родственников, но опять же без стремления создать семейный анклав. Однако в 1314 году Мариньи контролировал Счетную палату через одного из своих клириков (Мишеля де Бурдене), Казначейство — через другого (Жоффруа де Бриансона), а банковское дело и обмен валюты — через своего помощника Тота Ги[286]. Если бы Мариньи остался жив, он мог бы создать "министерство" (почти в современном смысле этого слова), хотя сомнительно, что он смог бы получить контроль над Парламентом. Его казнь привела к унижению его сторонников и возврату к более традиционным методам управления. В то же время Пьер де Латильи был изгнан из общественной жизни ложными обвинениями в подстроенной смерти Филиппа Красивого. Вероятно, Латильи слишком тесно сотрудничал с Мариньи, чтобы избежать последствий от падения последнего. Жиль Айселин остался единственным выжившим из тех, кто был главным советником Филиппа, но Жиль был стар, устал и, очевидно, испытывал отвращение к обвинителям своего коллеги Латильи[287]. Он время от времени появлялся при дворе, но не был очень активен в период с 1314 года до своей смерти в 1318 году.

С другой стороны, смерть или отставка самых влиятельных чиновников Филиппа открыла дорогу большой и очень компетентной группе молодых людей. Четверо из них уже были упомянуты: Рауль Русселе, Ален де Ламбаль, Роберт де Фуйо и Гуго де Ла Саль. Другими, менее влиятельными, но все же влиятельными, были Дени де Санс, Дрё де Ла Шарите, Жерар де Куртонн (епископ Суассона), Гийом Арренар, Гийом Флот, Жан де Форже, Филипп де Морне и Гийом Куртгез. Взгляд на полные списки членов Парламента 1316 года показывает преобладание людей, служивших Филиппу Красивому[288]. Даже новые фавориты, такие как Анри де Сюлли (и, в конечном итоге, во времена Филиппа VI Валуа, Миль де Нуайе), служили Филиппу, хотя они были менее активны, чем упомянутые выше люди. Ранее в этой главе я подсчитал, что около трети чиновников высшего и среднего звена Филиппа продолжали служить его сыновьям, часто занимая более высокие должности, чем те, которые они занимали до 1314 года. Тот факт, что существовало так много способных и опытных чиновников, объясняет, почему было так легко заменить людей, которые сошли со сцены между 1313 и 1318 годами. У короля был широкий выбор, так как в стране было несколько сотен клириков и мирян, которые могли справиться практически с любой задачей. Он выбрал тех, кого уважал за их интеллектуальные и личные качества, тех, кто наиболее симпатизировал его идеям, а в период кризисов престолонаследия — тех, кто, скорее всего, пользовался поддержкой принцев крови и крупных дворян. Филиппу Красивому не пришлось особо беспокоиться о последнем критерии, но в остальном он следовал тем же правилам. Он выбрал Жиля Айселина, потому что уважал его способности, хотя Айселин временами с ним не соглашался. Он выбрал Флота и Ногаре, потому что они энергично проводили его политику. Он выбрал Мариньи сначала, по всей вероятности, потому, что тот был приятным собеседником, а затем потому, что обнаружил, что Мариньи был превосходным администратором. Безусловно, такой выбор повлиял на стиль королевской политики; Айселин и Мариньи были более осторожны, чем Флот и Ногаре. А вот сильно ли изменилось содержание политики — это уже другой вопрос. Филипп хорошо знал, чего он хотел, и, вероятно, он мог бы достичь большинства своих целей и с совершенно другой группой советников.