Цецилия

XXIII Несчастья идут толпой

Когда она пришла в себя, Аспазия давала ей нюхать спирт. Крик бедняжки был услышан даже в комнате маркизы, которая послала свою служанку узнать, что случилось.

Через минуту маркиза, видя, что Аспазия не возвращается, отправилась сама.

Несмотря на недостаток сочувствия между этими двумя женщинами, Цецилия бросилась в объятия своей бабушки и показала ей ужасный протокол, которого оледеняющее чтение разом положило конец всем ее мечтам, всем надеждам.

Протокол — это была сама смерть, холодная, безжалостная, неумолимая, смерть без всяких предостережений, коими сопровождают ее благость Бога и предусмотрительность друга.

И Цецилия постоянно могла произносить одно только слово: «умер! умер! умер!»…

Что касалось до маркизы, она была поражена: она с первого взгляда увидела все, что эта катастрофа заключала в себе ужасного для нее и для внучки.

Все надежды покоя, довольства и роскоши в будущем основывались на Генрихе Сенноне. Письмо, которое он писал за восемь дней до своего отправления из Гваделупы и в котором он описывал своей невесте, как велико его состояние, послужило основанием для вычислений маркизы. Теперь все было кончено; Генрих умер, бриллианты были проданы, все средства несчастного семейства истощены, и им не оставалось ничего, решительно ничего, особенно в глазах маркизы, потому что она не знала, что уже четыре или пять месяцев все жили только трудами Цецилии. Это заметила только Аспазия и потому два или три раза уже изъявляла маркизе желание удалиться в деревню на том основании, что расстроенное здоровье ее требует отдохновения.

Поэтому горесть маркизы была больше, нежели предполагала Цецилия; Цецилия не могла прочесть в глубине души своей бабушки истинную причину этой горести.

Это было счастьем для бедняжки, потому что при виде, что бабушка готова упасть, к ней возвратились силы для того, чтобы поддержать ее. Маркиза встала с постели в пеньюаре; ее отвели назад в комнату, где она опять легла в постель.

Цецилии недостаточно было этого холодного объявления о смерти ее жениха. Она хотела знать подробности, знать, каким образом дошло до нее это письмо. Короче, бедняжка, как несчастный, пораженный нежданным ударом, еще сомневалась; ей нужно было иметь уверенность в своем несчастье.

На письме был штемпель Морского министерства. Ей, естественно, пришла в голову мысль обратиться туда за нужными для нее сведениями. Она поручила бабушку попечениям Аспазии, накинула вуаль, взяла роковое письмо, вложила его в конверт, вышла, бросилась в фиакр и приказала везти себя в Морское министерство.

Подъехав к подъезду, она показала свой пакет швейцару и спросила его, из какого стола это письмо, он отвечал, что оно из секретариата.

Цецилия вошла в секретариат и спросила чиновника, который послал это письмо.

Он еще не приходил; она подождала.

Наконец он пришел; странное дело — с тех пор как она пришла в себя, Цецилия не проронила ни слезинки.

Чиновник объяснил ей, что протокол прислан из Плимута, где «Аннабель», по возвращении из Гваделупы, бросила якорь; что при нем прислано было только следующее известие:

С разбитым сердцем, но без слез выслушала Цецилия все эти подробности; можно было сказать, что источник слез ее иссяк или что слезы ее лились в душе.

Она спросила только, не могут ли ей сказать, куда было отвезено тело.

Чиновник отвечал ей, что когда на корабле умирает пассажир или матрос, то тело его просто бросают в море.

Тут перед Цецилией, как сквозь молнию, блеснул этот великий, шумный и ревущий океан, который омывал ее ноги в то время, как она под руку с Генрихом гуляла в Булони, по прибрежью.

Она поблагодарила чиновника за его сведения и вышла.

Теперь для Цецилии все объяснилось: во все продолжительное время, прошедшее со времени смерти Генриха и проведенное ею в ожидании; отыскивали место ее жительства; эти розыски производились как обычно производятся розыски, в которых не принимают участия; известие о смерти Генриха было напечатано в журналах, но Цецилия не читала журналов; наконец как-то вздумали собрать рассыльных и спросить их, тогда один из них объявил, что восемнадцать месяцев тому он относил письма к одной девице Марсильи, жившей в улице де Кок, в доме под № 5.

Цецилия возвратилась домой, вошла на свой пятый этаж и собиралась позвонить, когда заметила, что дверь открыта; она отворила дверь и, думая, что Аспазия вышла к кому-нибудь из соседей, оставила дверь по-прежнему незапертой.

Первой заботой ее было пойти к маркизе; маркиза лежала, положив голову на подушки, и спала.

Цецилия вошла в свою комнату.

Она прямо подошла к бюро, заключавшему все ее сокровища, то есть письма Генриха.

В числе этих писем она нашла то, которое он писал ей из Булони, и опять прочла следующие строки.

— Да, да! Бедный Генрих, — шептала Цецилия, — да, ты был совершенно прав, да, до свиданья, наверное!

В это время Цецилия услышала крик в комнате маркизы.

Она побежала и в коридоре наткнулась на Аспазию, которая бежала к ней, бледная и безгласная.

— Что такое, что случилось? — вскричала Цецилия. И видя, что служанка маркизы ничего ей не отвечает, она кинулась в комнату своей бабушки.

Голова маркизы сползла с подушек, и руки свесились с постели.

— Бабушка! — вскричала Цецилия, схватив ее руку. — Бабушка!

Рука маркизы была холодна.

Цецилия подняла ее на подушки и, целуя несколько раз, заклинала отвечать ей, но все было напрасно: маркиза была безмолвна и холодна; маркизы более не существовало.

В то время как Аспазия вышла на минуту, с маркизой случился апоплексический удар.

Когда Цецилия вошла в комнату и увидела ее, все уже было кончено.

Цецилия думала, что она спит: она умерла.

Но умерла без всякого страдания, не произнеся ни одной жалобы, не сделав ни одного движения; умерла, как она жила, столько же заботясь о смерти, сколько она заботилась о жизни; умерла в то время, как жизнь в первый раз могла показаться ей трудной и, может быть, горькой.

Странное дело, что когда два сильных несчастья разом поражают одно и то же лицо, одно защищает душу от действия другого; одно из этих несчастий, может быть, убило бы Цецилию; перед обоими она восстала и ободрилась.

К тому же, может быть, смерть Генриха внушила ей какое-нибудь роковое намерение, исполнение которого приблизилось смертью бабушки.

При виде маркизы Аспазия объявила, что горесть ее так велика, что она не может ни минуты больше оставаться в этом доме.

Цецилия поднялась с колен от кровати своей бабушки, около которой она молилась, рассчитала Аспазию и поблагодарила ее за то, за что нельзя заплатить никакими деньгами, то есть за внимательность ее к покойной маркизе.

Потом девушка позвала женщину, которая убирала ее комнату, и просила ее заняться вместе с хозяйкой дома всеми необходимыми для похорон приготовлениями. Так как Цецилию очень любили все в доме, хотя она ни разу ни с кем не говорила, но где она слыла образцом дочерней любви и чистоты, то всякий старался услужить ей, чем мог.

Тогда Цецилия отправилась в комнату и открыла ящик.

Она вынула из него свое подвенечное платье.

При этом виде слезы, столь долго удерживаемые, прорвались наружу. Пора было, иначе сердце ее разорвалось бы от усилий.

Потом, поплакав довольно над платьем, которое она держала на коленях, перецеловав всякий букет, всякий цветок, всякий орнамент, подняв руки к небу и смотря на него, она вскричала: «Генрих! Генрих!», накинула на голову покрывало и вышла.

Требование Аспазии истощило последние средства Цецилии, и, чтобы похоронить свою бабушку и выполнить задуманное намерение, ей ничего больше не оставалось, как продать свое подвенечное платье.

Она побежала к купцу, покупавшему у нее узоры, и показала ему это чудо труда, вкуса и терпения, над которым она трудилась около двух лет, но с первого взгляда он объявил, что не может дать за него той цены, какой оно стоило, и ограничился тем, что дал ей адреса лиц, которые могли купить его.

В тот же день Цецилия была у некоторых из них, но напрасно.

Следующий день был употреблен на похороны маркизы. Так как полагали, что маркиза, не будучи богата, имела некоторое состояние, то хозяйка дома заплатила за все издержки при погребении.

На следующий день Цецилия снова отправилась продавать свое платье. Мы видели, как после новых отказов бедняжка пришла к Фернанде и как принц, тронутый слезами бедной девушки и чтоб исполнить желание Фернанды, купил чудесное платье и в тот же день послал за него деньги.

Получив три тысячи франков, Цецилия призвала хозяйку своей квартиры, отдала ей истраченную ею сумму, заплатила за паем и объявила, что на следующий день она уезжает.

Несмотря на все настояния, Цецилия решительно не сказала ей, куда едет.

На следующий день бедная девушки действительно уехала и увезла свою тайну с собой.

Тех, кто знал Цецилию, несколько времени занимало ее исчезновение, и они говорили об этом. Но мало-помалу имя ее стало реже упоминаться в разговорах; наконец, она не возвратилась, и о ней совершенно забыли.