Целующие солнце

Глава тридцатая

Квартира сто двадцать шесть. Седьмой этаж этаж. Я поднимался по лестнице, ощущая вязкость спертого воздуха. Желтые лампы слепили. Гулкое это моих шагов разносилось по этажам, будто свита преданного короля, извещающая о скором его приближении.

А в голове — пусто.

Что я должен буду сказать? Что сделать? С чем переплетутся мои воспоминания? Незнакомая женщина, прожившая неведомую мне жизнь — что она сможет предложить мне? Родинки? Ожоги на ногах? О, ну и авантюра!

Ну, хотя бы посмотрю на нее. Постараюсь разглядеть что-то, оставшееся от Аленки. Должно же быть сходство. И ложные воспоминания. Вдруг, она помнит что-то из жизни Аленки. Вдруг?

А если обожгу себя воспоминанием и тоской? Если увижу ее и пойму, что не надо мне этого. Не надо было вообще затевать эти игры со временем. Если не смогу потом успокоиться, не смогу спать, есть? Если снова вернусь к тому состоянию, в котором пребывал совсем недавно?

Ступеньки казались бесконечными. Сомнения — непреодолимыми. Страх атаковал ледяными уколами. Я увидел квартиру двадцать шесть — потрепанный дерматин с блестящим кругляшом дверного глазка — и остановился.

— И чего ты добиваешься? — пробормотал я себе под нос. Голос дрожал. — Какое-то мазохистское самоудовлетворение…

А в голове все также пусто.

Звонка не было — вместо него два провода, торчащих в стороны, замотанные голубой изолентой. Дверь приоткрыта. Я нерешительно переступал с ноги на ногу. Сквозь щель между дверью и деревянным косяком лился бледный свет и слышалось шипение ветра. Я осторожно взялся за ручку и толкнул дверь от себя. Она открылась бесшумно. Остро запахло уличной свежестью, которую принес прохладный ветер. Я сделал несколько шагов внутрь, осматриваясь. Было удивительно тихо. По коридору справа находились двери в туалет и ванную, а слева, чуть поодаль, дверь в комнату, плотно закрытая. Упирался коридор в стеклянную дверь на кухню, сквозь щель в которую и пробивался ветерок с прохладой. Сквозь размытое толстое стекло я видел нечеткие очертания то ли шкафа, то ли холодильника. Запах свежести разбавлялся запахом сигаретного дыма.

— Кто-нибудь есть дома? — громко спросил я, толкая дверь.

И сразу увидел — есть.

Кухонька оказалась небольшой. К одной стене жался холодильник, другую занимала раковина и стоящая под ней стиральная машинка. Около окна с широким подоконником стоял стол. На подоконнике боком сидела женщина. Одну ногу свесила на улицу, вторую поставила на батарею. Волосы пепельного цвета лежали витиеватыми локонами на плечах, закрывали лоб. Широко раскрытыми глазами она ощупывала кухню, невидимым взором пытаясь зацепиться за источник звука. В руках дымилась тонкая дамская сигарета.

Я замер на пороге между коридором и кухней, разглядывая Валентину, пытаясь выудить из ее образа что-то, что напомнило бы мне об Аленке. Я дрожал от волнения, будто сорванный весенний лист, находящийся во власти ветра.

— Аленка… — прошептал я неосознанно…

— Я вас вижу, — неожиданно сказала Валентина. Голос у нее был густой, с примесями мужской хрипоты, — вы кто такой? Неужели ба забыла закрыть дверь?

— Меня зовут Филипп, — сказал я, — не подумайте ничего плохого… Просто… Как бы вам сказать… Мне нужно с вами поговорить…

— Вы из тех чертей, которые преследуют меня уже вторую неделю? — осторожно поинтересовалась Валентина, — эти чертики из табакерки, которые бродят за мной тенями, что-то записывают в свои блокнотики, смеются за моей спиной, прячутся под кроватью и за стиральной машиной?

— О чем вы? Нет…

— Тогда валите отсюда, Филипп. Слыхали о неприкосновенности личной жизни? — она затянулась и выпустила дым дрожащими кольцами. Точь-в-точь как это делала Лена…

Я замялся, испытывая сильнейшее желание развернуться выйти из квартиры, скатиться по ступенькам на улицу и навсегда забыть об этом. Потом произнес:

— Мне нужно с вами поговорить. Очень нужно, понимаете? Я совершенно не знаю, зачем я ввязался в это дело, но… у меня погибла жена совсем недавно, и мне сказали, что вполне возможно ее душа переселилась в тело другого человека… реинкарнация, понимаете? Переселение душ. И еще какие-то игры со временем… в общем, мне сказали, что моя жена… она теперь вы…

Женщина, выслушав меня, заулыбалась. Снова пустила сигаретный дым кольцами. Ветер играл с ее платьем и волосами.

— Очень странно и интересно, — сказала она, — в моей никчемной жизни еще не было таких клинических случаев. А я уж было собиралась помирать. Ну-ка, пройдите, расскажите мне, как это случилось?

— Что? — я прошел в кухню и прикрыл за собой дверь.

— Как она умерла? Болезнь? Самоубийство?

— Мы летели на самолете. И самолет развалился на две части в воздухе. Она сгорела.

— А вы почему не сгорели?

Я пожал плечами, хотя Валентина наверняка этого не увидела.

— Я не помню, — сказал я, — у меня есть ожоги. Я тоже сильно обгорел, но выжил.

— Вы падали?

— Да.

Валентина как-то мечтательно вздохнула и посмотрела из окна вниз.

— Я тоже хочу упасть, — сказала она, — наверное, это замечательные ощущения. Ветер тебя кружит, волосы душат, и ты знаешь, что где-то там, внизу, тебя ждет смерть.

— Не уверен, что это хорошо.

— Вы же не помните, откуда вам знать? — она засмеялась. Смех у нее тоже был грубый, мужской. — И вообще, что за чушь вы тут сейчас несете? Зашли в квартиру, воспользовавшись тем, что ба забыла закрыть дверь, пристаете к несчастной слепой женщине. С чего вы взяли, что я буду вас слушать, а не вызову милицию?

— Мне и не надо, чтобы вы меня слушали. Я сам не знаю, зачем пришел. Какое-то непреодолимое чувство. Может быть, любопытство. Или тоска. Или еще что. Понимаете, я потерял близкого мне человека, и с тех пор чувствую себя не в своей тарелке. Я чуть не сошел с ума от горя. Может быть, вы — это моя единственная надежда, чтобы уцепиться за эту жизнь, чтобы почувствовать какое-то желание жить. Пусть крохотное, но желание…

— А она нужна вам, жизнь? — неожиданно спросила Валентина. — Я, например, не дорожу жизнью. Она мне не нужна. Привязалась, как голодный щенок, и никуда от нее не деться. Зачем она?

— Но ведь это… жизнь.

— А вы задумывались над тем, что жизнь, это, может быть, всего лишь начало? Первая ступенька в долгом путешествии? Или первая преграда, которую надо преодолеть, чтобы идти дальше? Не задумывались? Я завидую вашей жене. Она уже на один шаг опережает меня.

— Глупости вы говорите…

— Попробуйте опровергнуть, — сказала она, — попробуйте привести контраргументы, чтобы я заткнулась, а? Может быть, мертвые не возвращаются обратно, потому что не хотят. Там лучше. Вы об этом задумывались? Может быть, вашей жене сейчас так хорошо, что она и думать о вас забыла?

— Не надо так говорить! Лучше молчите.

— А то что? Вы вышвырнете меня из окна? — улыбнулась Валентина. — Ладно, Фил, забудьте об этом. Вернемся к вашим пирогам. Так вы говорите, что я могу быть вашей умершей женой?

— Есть доказательства, — как-то неуверенно произнес я. — Над этим работали специалисты.

— Уж не те ли тени, которые меня преследовали?

— Я не знаю. Есть такая наука, которая занимается изучением реинкарнации… Я обратился к специалисту…

— Ваша жена была слепой? — перебила Валентина.

— Нет. Она хорошо видела.

— Может быть, ее пару раз клали в психиатрическую больницу?

— Нет.

— Или она дымила как паровоз, выкуривая по пачке сигарет в день?

Я молча покачал головой, не думая о том, что Валентина не видит этого. Но она и так догадалась.

— И о каких совпадениях может идти речь? — спросила она. — О каких?.. Знаете, много лет назад меня поместили в психиатрическую клинику, и я пролежала там четыре месяца. Условия были адские. Нас будили в шесть утра, строили в коридоре и проводили перекличку. Потом назначали всевозможные хозработы, которые мы должны были выполнить до десяти утра. Кто не выполнил — тот не завтракает. Но я не об этом сейчас. На соседней койке со мной лежал человек, которому казалось, что он умеет разговаривать с мертвыми. Может, правда, и не казалось, этих психов не разберешь. Так вот, он утверждал, что у мертвых есть свой собственный мир. Вроде нашего, только лучше. Там живут души. У них есть свои города, свои деревни, заводы, кинотеатры, автомобили, жевательные резинки и много чего еще. И они живут припеваючи, и в ус не дуют. После месяца разговоров с этим человеком я подумала, что все его доводы вполне реальны. А почему бы нет? Почему мы должны ему не верить? Почему мы считаем его психом? Потому что верим во что-то другое? В Бога? В Аллаха? В рай и ад? Так вот, если верить ему, то никакой реинкарнации не может существовать. Потому что не логично. А в нашей жизни все подчиняется логике. Верно?

— Не уверен.

— А я не уверена, что хочу с вами общаться, — сказала Валентина. — Вас облапошили, как ребенка. А вы готовы всему поверить, лишь бы отдалить осознание того, что ваша женщина к вам больше не вернется. И я тут не причем. Не тратьте мое время, пожалуйста. Иначе я вызову милицию.

Она продолжала курить, а ветер срывал сигаретный дым с ее губ и развеивал его по комнате. Я молчал, не зная, как утихомирить бурю в душе, что делать, как поступать. Как выбрать правильное решение? Как не оступиться?

— Я так понимаю, вы мне не верите, — медленно произнесла Валентина спустя минуту.

— По поводу милиции?

— По поводу того, что вся ваша реинкарнация — это чушь собачья. Сколько вы заплатили этому неизвестному мошеннику, чтобы он вас надурил?

— Пока еще нисколько. Мы договорились, что я переведу деньги на его счет после того, как лично удостоверюсь, что он не соврал.

— Вы удостоверились?

Я смахнул со лба капельки пота.

— У вас такие же волосы, как и у моей жены, — пробормотал я, — пепельные локоны на плечах…

— Правильно. Ваши мошенники искали женщину, похожую на жену. Чтобы вы еще больше запутались. Ладно, хватит, Фил, даю вам две минуты на то, чтобы выйти и закрыть за собой дверь. Вы отвлекаете меня. Мешаете сосредоточиться.

— А чем это вы заняты? — не желал сдаваться я. Цеплялся за лоскутки надежды, которые трещали и рвались в моих пальцах.

— Я собираюсь улететь отсюда к солнцу, — сказала Валентина.

— Простите?

— На солнце хорошо. Там тепло и светло. Уютненько так. И нет теней. Там же везде свет, поэтому неоткуда взяться тени, понимаете? Можно будет устроить пикник на солнце. Купаться в горячих волнах света и загорать под прямыми солнечными лучами. Хорошая задумка, а?

— И как же вы собираетесь… улететь?

Валентина докурила и звонким щелчком вышвырнула сигарету за окно. Смахнула с лица пепельные локоны. Нашла меня блуждающим, почти не видящим взглядом. Как она видит меня? Дрожащей тенью? Размытым пятном? Или вообще не видит, а ориентируется на мой голос?

— Сначала я буду падать, — растягивая слова, будто жевательную резинку, произнесла Валентина, — потом оттолкнусь от земли и взлечу. Как на трамплине. Понимаете, нужен разгон.

(Один раз вскрыла вены в спальне, дурилка, но кровь свернулась, и все обошлось).

— Вы уверены?

— Абсолютно. Это не так сложно, как кажется. Люди боятся летать, потому что боятся упасть. Это подсознательно работает. Чистая психология.

(Один раз выпила море снотворного, но подоспела бабушка, вследствие чего промывание желудка и антидепрессанты три раза в день).

— А куда пошла бабушка? — я сделал пару шагов в сторону окна.

Валентина, не видя меня или делая вид, что не видит, отвернулась лицом на улицу. Сказала тихо:

— Ну, уже и о бабушке вспомнили. Я вам о прекрасном, а вы мне о бабушке. Знаете, каково это — жить все время в тени? Вокруг меня темнота и тени. Только при самом ярком свете я вдруг начинаю видеть. Вот так же четко, как, наверное, вы. А когда света недостаточно, мир издевается надо мной. Бог набрасывает черную вуаль, а люди превращаются в размытые, скорченные тени. Одни голоса. Кругом одни голоса…

Я подошел еще ближе. Обогнул стол, встав около окна. Я мог взять Валентину за руку, которой она оперлась о подоконник. Мог дотронуться до ее ноги.

— Не надо ничего делать, — сказал я.

— Вот еще, — фыркнула она, — стану я вас слушать! Со своими чертиками в голове разберитесь, а потом советами раскидывайтесь. Вы не знаете, Фил, что такое всю жизнь не видеть света. А я всю жизнь верила, что увижу его. Один раз мне было так плохо, что я захотела умереть и вознестись на небеса, где меня бы принял в свои объятия Всевышний. Или Творец. Неважно. Кто-то же сидит там, на солнце. И я прыгнула с моста в реку. Мост был высокий, а река довольно мелкая. Я падала. А ветер кувыркал меня, рвал на мне платье, и я думала о том, что Бог не возьмет меня, потому что я самоубийца. А потом я упала. И, знаете, я увидела свет. Света было так много, и я он был такой яркий, что я видела каждый предмет вокруг себя, каждую травинку, каждую песчинку. Вообще все. Это было как святое прозрение. Будто сам Иисус дотронулся до меня теплой человеческой ладонью и вернул мне зрение. А потом свет пропал. И снова вернулись тени. Эти дрожащие сгустки склонились надо мной, утешали меня, везли в больницу, вправляли мне кости на место и о чем-то бестолково, по-медицински, болтали. В тот момент я ненавидела их всех. Я ненавидела человечество. Я ненавидела Бога. Этот короткий момент прозрения зашвырнул мою душу в такие глубины депрессии, куда никогда и ни за что не долетит луч солнечного света. Я долго размышляла над произошедшим. Мне кажется, я была права. Нужно умереть, чтобы прозреть. После смерти я попаду на солнце, а там столько света, что я буду видеть абсолютно все. И устрою себе пикник, наблюдая за вами, за людишками, облаченными в тени здесь, на земле.

— Не надо, — сказал я.

— Ах, оставьте, — картинно взмахнула рукой она, — я не ваша жена, чтобы вас слушать. Поищите ее в царстве мертвых!

И она, резво развернувшись, свесила обе ноги с подоконника и прыгнула.

Я рванулся следом, поскальзываясь на линолеуме, и, сбивая дыхание, в каком-то невероятном прыжке, схватил Валентину подмышки. Она была тяжелая. Неимоверно тяжелая. И сила притяжения, сила неминуемой смерти, пыталась забрать ее себе. Я почувствовал, как мои ноги, не находя опоры, скользят по полу. Меня перевешивало через подоконник, окунало в прохладный воздух, в уличные звуки и запахи, под моросящий мелкий дождик.

А Валентина болталась в воздухе, задрав кверху руки. Пальцами перебирала мои волосы и звонко смеялась. От ее волос пахло шампунем. Я терял равновесие.

— Ну и дурачок же вы, — сквозь смех, крикнула она. — Ну и дурачок!

Я не мог ей ответить. Мои ребра трещали. Подоконник сдавил грудь. Перед глазами потемнело. Я сползал по подоконнику из окна, следом за Валентиной. Я не смог бы ей объяснить, что не могу и не хочу потерять в этой жизни еще одного человека. Я не смог бы объяснить ей и то, что надежда не умирает никогда, и только ради надежды живет любой человек. У меня не хватило бы слов, чтобы рассказать ей о том, как сильно я любил Аленку, и уж тем более я бы не смог рассказать ей, что я испытал, узнав о потере.

Вместе с ребрами трещало и мое сознание. Мне вдруг показалось, что я в салоне горящего самолета. Свет мигает вокруг. Кто-то истошно кричит. Нос терзают запахи горелого, а в ушах пронзительный свист ветра. В этом нечеловеческом хаосе, когда мир, казалось, несется в самую черноту ада, я четко увидел справа от себя пустое кресло. Оно было пустое. Пустое!

Валентина ударила меня по голове ладонью. Засмеялась. Произнесла:

— Ну, падаем, уже или как? Навстречу солнцу…

И мы выпали из окна.

Пустое кресло рассыпалось, как кусочки мозаики. Меня закружило. Я захлебнулся воздухом. Я услышал пронзительный гул и рев моторов. Кто-то завопил истошно, будто в самое ухо.

Мы падали и падали и падали.

Я уже не видел Валентину. Только слышал эхо ее слов.

— Надо лететь к солнцу, — были ее слова, — с солнцем лучше всего…

А потом я открыл глаза и увидел вокруг темноту.

Ледяной воздух обжог мою кожу и заморозил мои легкие.

Слезы наполнили глаза, лишая зрения.

Тело ныло и стонало, а душа корчилась в судорогах, в предчувствии смерти.

Где я?

Далеко внизу я увидел слабый свет, который приближался. Я снова падал. В который уже раз за последнее время. И снова мне казалось, будто все это по-настоящему. Вот сейчас подниму голову, и увижу Аленку.

Но никого не было. Вокруг темно и тихо. Только свистит ветер в ушах.

Что-то защекотало в сознании. Будто легким перышком провели по воспоминаниям, вызывая раздражение. И тотчас в темноте вспыхнули образы. Черно-белые картинки. Откуда-то из прошлого. Из выдуманного или настоящего?

Я закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на них. Мне вдруг стало совершенно безразлично, что происходит вокруг. Безразлично все, кроме воспоминаний. Потому что, мне казалось, в воспоминаниях кроется все самое важное. Что-то, что вылетело из моей головы, когда я упал в озеро около далекого северного города. А еще раньше был самолет. А еще раньше — разговор с Аленкой по телефону… А еще раньше…

Ветер взял меня в холодные свои руки и закрутил, словно волчок, наслаждаясь забавной игрой.

Мне стало дурно, и меня наверняка бы стошнило, если бы я не провалился в яму бессознательного. В глубокую черную дыру, где есть темнота, тени и воспоминания.