Я недавно занялся было цветоводством. По глупости, конечно. И не то что совсем по глупости, а были у меня рассуждения. Я вам расскажу, какие.
Значит, так: живу я один. Комната у меня пять метров тринадцать сантиметров. Кушетка. Стол. Окошко с подоконником. А заботиться мне о ком-нибудь надо? Скучно, когда не о ком заботиться.
Ну первое, конечно, что мне посоветовали, — женись! И я, откровенно, сначала тоже так подумал. Думаю, женюсь и окружу драгоценную супругу вниманием и заботой. А потом думаю: как же я ее буду окружать, когда тут повернуться негде. Я, например, когда сижу на кушетке, то из любого угла могу достать что мне нужно, не вставая. Нет, думаю, любая жена взвоет в такой теснотище. Надо мне завести чего-нибудь менее габаритное.
Собаку? От соседей житья не будет. А потом я на работе целый день. Она тут в одиночестве от скуки сдохнет.
А одному жить, я повторяю, как-то бесцельно. Человек он так устроен, что ему обязательно надо о ком-то заботиться.
И вот один раз гляжу: на базаре бабка продает цветок. Плюгавенький такой цветочек. Вроде лепешки, но с белыми волосиками. Я на него глянул, и как-то мне его жалко стало. Какой-то он заброшенный мне показался. Вроде небритого холостяка.
— Почем, — говорю, — твоя лепешка?
— Это, — отвечает, — не лепешка, а опунция.
— Все равно. Сколько она стоит?
— Два рубля.
— Хорошо, — говорю. — На тебе рубль, только смотри не умри от восторга.
Взяла она рубль. А я принес цветок домой и на окошко поставил.
Ах, думаю, до чего это я хорошо придумал! Теперь мне есть о ком заботиться. И жизнь моя сразу приобрела великий смысл. Первым делом, думаю, сейчас пойду за город, нарою самого хорошего чернозема и пересажу цветок в большой горшок. Чтоб ему было хорошо. А то неизвестно, чего ему бабка насовала.
А может, думаю, он не любит чернозем? Может, ему еще чего-нибудь надо? Пойду спрошу.
Есть у меня один такой знакомый, великий цветовод. Прихожу к нему.
— Так и так, — говорю. — Можешь меня поздравить, теперь я не одинок. Завел себе опунцию. Не скажешь ли, какая ей требуется земля?
Расспросил он, как растение выглядит, и говорит:
— Это опунция беловолосая. Живет она в Мексике. А земля ей нужна такого состава: глинисто-дерновая, листовая, парниковая и песок. Все это в определенных пропорциях. И еще обязательно старая глина и штукатурка.
Я от удивления даже рот раскрыл.
— А зачем же, — говорю, — штукатурка? Где она ее достает на воле?
— Да уж где-нибудь достает, — отвечает.
— А где же, — говорю, — старую глину берут? Сколько этой глине лет должно быть?
— Да, — говорит, — чем старей, тем лучше. Вот в Средней Азии из глины заборы строят, дувалы они называются. Вот та хороша.
— Ну, — говорю, — в Среднюю Азию я за глиной не поеду. Где-нибудь поближе поищу.
Пошел искать. Весь выходной проискал. Рюкзак у меня получился пуда на два. Все нашел, а штукатурки нету. Прямо хоть чем-нибудь дом ломай. И вдруг — представьте — такая удача! Вижу на пустыре мусорная куча. И ворона на ней сидит, на меня любуется. Прогнал я ее, стал в этой куче разбираться. Гляжу — штукатурка! Честное слово! Прямо кусок чьей-то стены. Даже с дранками. Взял я его под мышку и поехал домой.
Там я всю землю рассортировал и начал перетирать руками. Вот земля с поля, вот земля из леса, вот парниковая, вот с помоечки (компост называется), вот песок, а вот камешки для дренажа. Высыпал все это в кучу на пол и еще глину со штукатуркой добавил. Хотел еще от чистого сердца асфальта и битого стекла подмешать, но раздумал. Может, ей не понравится, может, она уж чересчур разборчивая?
А потом я присел отдохнуть и окинул взором результаты своих трудов. Окинул я эти результаты и ахнул! Что, вы думаете, у меня получилось? Та же самая куча мусора и получилась. Разве только без вороны. Вместо нее я, значит, сижу и на эту кучу любуюсь.
А кругом — батюшки мои — не комната, а помойка! Если бы я ту мусорную кучу с пустыря притащил и высыпал вот так посреди комнаты, то она выглядела бы даже понарядней.
А главное — самому жить негде. И не то что жить — дышать нечем. Одним словом, плюнул я на эту самую кучу и пошел к приятелю ночевать.
Я шел и думал о том, что в наш двадцатый век все эти цветочки есть не что иное, как блажь.
Это раньше, размышлял я, разводили в своих квартирах орхидей, создавая им субтропический микроклимат.
В наше время такие мерки неуместны. А если кто пробует по ним жить, то неизбежно попадает в глупое положение, вроде как я.
Обдумав все это, я на другой день взял недельный отпуск и принялся за уборку комнаты. К следующей субботе я вывез всю грязь, а в воскресение заново справил новоселье.
А опунцию продал на том же базаре. За двадцать копеек.