Иногда я выхожу на аллею погулять. Здесь растут липы. И еще другие деревья.
Аллея направо, аллея налево, а больше гулять негде. Дело в том, что сзади меня этаким плавучим якорем тащится трехлетняя племянница. И она очень любит задавать однообразный вопрос:
— Это липа? — спрашивает она.
— Да, деточка, это липа! — убежденно говорю я. Хотя откуда у меня такая уверенность, я и сам не знаю. Никто и никогда не подводил меня к этому дереву и не сказал, что вот это и есть липа. Я сам знаю, что это липа. У меня нюх на липу. А выработался он в результате большого жизненного опыта и ума. По-моему, это вполне достаточное объяснение, не так ли?
Мы шествуем вдоль скамеек, на которых сидят парочки.
Существует мнение, по которому влюбленные должны непременно смотреть друг на друга, не замечая ничего вокруг. Это — заблуждение. Наши влюбленные были какие-то ненормальные. Они вертели головами, как воробьи, и провожали нас взглядами. Мы шли как сквозь строй. Я перешел на тротуар, где лип уже не было. Вместо них были зеркальные витрины магазинов. В одной из них висела баранья нога. Возле витрины стоял человек в халате и протирал стекло тряпкой.
— Это липа? — спросила девочка.
Я посмотрел сквозь стекло, но оно было еще грязное, и разобрать что-либо было трудновато.
— Скажите, пожалуйста, — обратился я к человеку в халате. — Это настоящая нога, или, как бы получше выразиться… протез?
— Это муляж! — гордо сказал человек в халате.
И, словно в подтверждение, я почувствовал одуряюще-сладкий липовый запах. И тут же в витрине я заметил молочные бутылки, в которых вместо молока был насыпан белый порошок, сооруженного из папье-маше осетра и фанерную воблу, которой в продаже не было.
— Да, девочка, это липа, — сказал я. — Слышишь, как хорошо пахнет?
Конечно, за этим последовал второй классический вопрос:
— А почему?
— Потому, дружок, — начал я объяснение, не совсем представляя, как его закончить, — потому, что витрина существует для того, чтобы отобразить реальную действительность. А здесь отображается не сама действительность, а некое подобие действительности. Может быть, это даже красивее, чем бывает в жизни, но все равно это подобие не настоящее. Это липа, дружок. К сожалению, это липа.
Мило беседуя, мы двинулись дальше и остановились возле газетного стенда. С газетных фотографий на меня смотрели передовики производства, ученые и дети. Пятилетний мальчик делал из кубиков башню. Здесь все было трогательно: и короткие штанишки, и звезда над башней, и улыбка ребенка. Но улыбка была какой-то не совсем откровенной. Она была чуть напряженной и придавала лицу малыша какое-то слишком «понимающее» выражение лица. Он-то знал, что позирует! А меня продирает мороз, когда я вижу у малышей такие понимающие улыбки. Это не их дело так улыбаться. Их нельзя заставлять так улы…
— Это липа? — спросила племянница. — Уж очень хорошо пахнет.
Для верности я окинул взглядом все снимки. Инженеры разглядывали чертежи, рабочие крутили гайки, слушатели школ отвечали на вопросы. Все они отлично вписывались в кадр. Я представил, сколько труда потратили корреспонденты, расставляя людей нужным образом.
— Видишь ли, дружок, — сказал я, стараясь не удариться об острый угол, — это, конечно, липа. Но в то же время это называется «организованный кадр». Дядя-фотокорреспондент хотел снять покрасивее и потому…
— А почему?
Это был кошмарный вопрос! Я не знал, почему надо изображать действительность красивее, чем она есть на самом деле.
А мимо нас шел народ. Шли женщины с яркими губами, каких никогда не встретишь в природе. Их глаза были в два раза длиннее обычных. Это все была липа с головы до ног! Я опасливо посмотрел на племянницу и поспешил перевести ее на аллею. Там по-прежнему сидели влюбленные. Они по-прежнему, шут бы их подрал, не занимались своими обязанностями, а глядели нам вслед. Над ними витал дурманящий аромат.
— Это липа? — спросила девочка.
Я сделал вид, что не слышал…