Частное расследование

26

Как раз когда я трогался с места, из ресторана вышел Ноэль. Он заметил меня и подбежал к машине. На нем уже не было красной курточки, а за спиной поверх тенниски висел небольшой рюкзак. На тенниске было написано: «ГРИНПИС». По его губам я прочитал: «Простите».

Я опустил стекло со стороны пассажирского сиденья.

— Простите, — повторил он и добавил: — Сэр.

— В чем дело, Ноэль?

— Я просто хотел узнать, как себя чувствует Мелисса.

— Похоже, что в основном она спит. Возможно, еще не ощутила полностью всей силы удара.

— Она очень… — Он нахмурился.

Я ждал, что он скажет.

— Это трудно выразить словами.

Я открыл ему дверцу.

— Садись.

Секунду поколебавшись, он снял рюкзак, поставил его на пол, скользнул на сиденье, поднял рюкзак и поставил себе на колени. Его лицо выражало тоску и боль.

— Хорошая машина, — сказал он. — Семьдесят восьмого?

— Девятого.

— Новые гораздо хуже. Слишком много пластмассы.

— Мне она нравится.

Он крутил в руках лямки от рюкзака.

— Ты что-то говорил о Мелиссе. Что-то такое, что трудно выразить словами.

Он нахмурился. Ногтем царапнул лямку.

— Я только хотел сказать, что она — очень необычный человек. Единственный в своем роде. Даже если просто смотреть на нее, то и тогда делается ясно, что ее внешний вид — сам по себе, а внутри она совсем другая — я хочу сказать, хотя это может показаться в моих устах странным, что большинство по-настоящему красивых девушек обычно интересуются пустяками. Во всяком случае, здесь именно так.

— Здесь — это в Сан-Лабрадоре?

Он кивнул.

— По крайней мере, насколько я мог это видеть. Не знаю, может быть, это относится к Калифорнии вообще. А может, и ко всему миру. Я ведь нигде больше не жил с тех пор, как себя помню, так что точно утверждать не могу. Вот почему я хотел выбраться отсюда — пожить в каком-то другом окружении. Подальше от всего этого вечного довольства.

— Гарвард.

Кивок.

— Я подал заявления во много мест, по правде говоря, даже не ожидал, что попаду в Гарвард. Когда же это произошло, я решил, что это как раз то, что мне нужно, если удалось бы уладить финансовую сторону.

— И удалось?

— В основном. Кое-что удалось скопить за год работы здесь, и еще есть возможность… Думаю, что смог бы потянуть.

— Смог бы?

— Не знаю. — Он поерзал на сиденье, теребя лямки рюкзака. — Я правда не знаю теперь, хорошо ли будет, если я уеду.

— Почему? — спросил я.

— Ну, потому, что как я могу уехать, когда здесь с ней такое происходит? Она… чувствует глубоко. И гораздо сильнее, чем другие. Она единственная девушка из всех, кого я встречал, которую на самом деле волнуют важные вещи. С первого момента, как мы только познакомились, мне было невероятно легко с ней разговаривать.

В его глазах появилась боль.

— Извините, — сказал он, берясь за ручку дверцы. — Извините за беспокойство. По правде говоря, с моей стороны как-то даже непорядочно с вами разговаривать.

— Это почему же?

Он потер затылок.

— Тот первый раз, когда Мелисса вам позвонила — хотела к вам приехать и поговорить, помните? Я был там. В комнате вместе с ней.

Я мысленно воспроизвел тот разговор. Мелисса отрывалась от него пару раз, просила извинить… Подождите минутку, пожалуйста… Трубка прикрыта рукой. Приглушенный шум.

— Ну и что же?

— Я был против. Чтобы она к вам обращалась. Сказал ей, что она не нуждается в… может сама во всем разобраться. Что мы можем вместе справиться с проблемами. Она мне на это ответила, чтобы я не лез не в свое дело, что вы — это класс. А теперь вот — сам к вам обратился за советом.

— Все это ерунда, Ноэль. Давай вернемся туда, где мы были, — к Мелиссе как уникальной личности. В этом я с тобой согласен. Ты, в общем, хочешь сказать, что между вами существует необыкновенное взаимопонимание. И тебя волнует мысль о том, что ты оставляешь ее в беде.

Он кивнул.

— Когда ты должен отправляться в Бостон?

— В начале августа. Занятия начинаются в сентябре. Но они приглашают приехать раньше — послушать установочный курс.

— Ты уже думал, в чем хочешь специализироваться?

— Может быть, в международных отношениях.

— Дипломатия?

— Пожалуй, нет. Думаю, что предпочел бы что-нибудь такое, что связано с реальным проведением политики. Место в административном штате госдепартамента или министерства обороны. Или помощником в конгрессе. Если присмотреться к тому, как работает правительство, то получается, что всю действительную работу делают люди за кулисами. Иногда что-то зависит и от профессиональных дипломатов, но часто они лишь номинально возглавляют что-то. — Он помолчал. — А потом я думаю, что у меня больше шансов добиться положения именно за кулисами.

— Почему ты так думаешь?

— Насколько мне известно из всего, что я читал о заграничной службе, твое происхождение — семья, окружение, связи — там важнее, чем реальные достоинства и успехи. А какая у меня семья? Только мама и я сам, больше никого.

Он сказал это нормальным тоном, без жалости к себе.

— Раньше это меня задевало — то, что люди здесь придают такое большое значение родословной. Другими словами, деньгам, возраст которых должен быть не меньше двух поколений. Но теперь я понимаю, что мне, в сущности, очень повезло. Мама здорово меня поддерживала, и благодаря ей у меня всегда было все необходимое. Если разобраться как следует, то человеку столько всего и не надо, верно? А потом, я ведь видел, что происходит со многими детьми из богатых семей — в какие неприятности они влипают по своей вине. Вот почему я очень уважаю Мелиссу. Она, наверное, одна из самых богатых девушек в Сан-Лабе, но ведет себя совсем иначе. Я познакомился с ней, когда она в компании других пришла в «Кружку» на обед, который устраивал Французский клуб, а я как раз помогал маме подавать. Все остальные вели себя так, словно я был невидимкой. А Мелисса не забывала говорить «пожалуйста» и «спасибо», и потом, когда другие пошли на автостоянку, она осталась и заговорила со мной, сказала, что видела меня на соревнованиях по легкой атлетике между Пасаденой и Сан-Лабрадором, — я занимался гимнастикой, пока это не стало отнимать слишком много времени от учебы. Причем она совершенно не флиртовала — флирт был не в ее духе. Мы начали разговаривать, и сразу, моментально возникло это… взаимопонимание. Как будто мы старые друзья… Она после часто заходила, и мы действительно подружились. Она во многом помогла мне Единственное, чего я хочу, это помочь сейчас ей. Уже точно известно, что ее мама…

— Нет, — сказал я, — не точно. Но выглядит все довольно плохо.

— Это просто… ужасно. — Он покачал головой. Поскреб свой рюкзак. — Господи, это ужасно. Ей будет так тяжело.

— Ты хорошо знал миссис Рэмп?

— Да нет, не особенно. Мыл ее машины примерно раз в две недели. Иногда она приходила к гаражу посмотреть. Но, по правде говоря, она была к ним равнодушна. Один раз я что-то сказал насчет того, какие они потрясающие. А она ответила, что, наверное, это так, но для нее они просто металл и резина. Но сразу же извинилась, сказала, что не хотела принизить мою работу. Я подумал, что это классно. Она вообще выглядела классно. Может, чуточку… отстраненно. Мне казалось, что ее образ жизни… Бывало, что мы с Мелиссой спорили… Наверно, мне нужно было испытывать побольше сочувствия. Если Мелисса это припомнит, то возненавидит меня.

— Мелисса будет помнить твою дружбу.

Несколько минут он молчал. Потом сказал:

— Честно говоря, между нами могло быть и нечто большее, чем просто дружба… по крайней мере, с моей стороны. С ее стороны — я не уверен.

Говоря это, он смотрел мне в лицо. Очень надеялся услышать что-то для себя утешительное.

Но самое большее, что я мог ему предложить, была улыбка.

Он поковырял заусенец на пальце. Откусил его.

— Здорово получается. Болтаю с вами о себе, когда должен думать о Мелиссе. Надо ехать туда. Упаковывать чемодан мистера Рэмпа. Вы думаете, он правда собирается уехать?

— По-моему, ты должен знать это лучше, чем я.

— Я абсолютно ничего не знаю, — быстро проговорил он.

— Он и Мелисса, похоже, вряд ли уживутся в одной семье.

Ноэль никак на это не отреагировал, поднял рюкзак и взялся за ручку дверцы.

— Ну, мне пора ехать.

— Подвезти? — спросил я.

— Нет, спасибо, у меня своя машина — вон та «тойота-селика» — Открыв дверцу, он поставил одну ногу на тротуар, потом остановился и опять повернулся ко мне.

— Вообще-то я хотел спросить у вас вот что: может, мне надо что-нибудь делать — чтобы помочь ей?

— Будь под рукой, когда ей потребуется общество, — сказал я. — Слушай, когда она будет говорить, но не обижайся и не беспокойся, если ей не захочется разговаривать. Будь терпелив, когда она будет горевать, не пытайся оборвать ее резкостью, но и не говори, что все будет хорошо, — ведь это не так. Случилось что-то плохое, и изменить это ты не в силах.

Пока я говорил, он не сводил с меня глаз и кивал. Прекрасная способность к сосредоточению, почти сверхъестественная. Я почти ожидал, что он выхватит бумагу и карандаш и начнет записывать.

— И еще, — продолжал я, — тебе не стоит вносить никаких значительных изменений в собственные планы. Как только Мелисса справится с первоначальным шоком, ей придется взять себя в руки и жить дальше. Если ты ради нее откажешься от своей жизни, это может расстроить ее еще сильнее. Сам того не желая, ты делаешь ее обязанной тебе. Твоей должницей. А на этой стадии в жизни Мелиссы независимость, самостоятельность будут играть поистине важнейшую роль. Даже при том, что случилось. Ей не нужно еще одно бремя. Это может вызвать у нее неприязненное чувство.

— Но я же никогда… — Он то поднимал, то опускал рюкзак и смотрел только на него. Мешок был туго набит и ударялся о его колено с глухим звуком.

Я спросил:

— Книги?

— Учебники. Кое-что из материала, который я собирался изучать этой осенью. Хотел начать пораньше — на первом курсе конкуренция очень жесткая. Таскаю их за собой, но еще ни строчки не прочитал. — Он смущенно улыбнулся. — Глупо, правда?

— А по-моему, это стоящий план.

— Может, и так. Как бы там ни было, я чувствую себя обязанным отлично учиться — если поеду.

— Обязанным перед кем?

— Перед мамой. Перед Доном — мистером Рэмпом. Он собирается помочь с платой за обучение на первых двух курсах — я это имел в виду в тот раз. Если я отлично закончу первый и второй курс, то мне могут дать какую-нибудь стипендию.

— Похоже, он очень хорошо к тебе относится.

— Ну, наверное, ему приятно, что у нас с мамой неплохо идут дела. Он дал ей работу, когда она… когда ей было трудно. — Выражение боли снова мелькнуло и исчезло у него в глазах. Он попытался сгладить впечатление слабой улыбкой. — Дал нам жилье — мы живем на втором этаже «Кружки». И это не из милости, мама заработала — она лучшая официантка, какую кто-либо может пожелать. Когда его нет на месте, она практически управляет рестораном, даже может заменить шеф-повара. Но и он такой хозяин, что лучше не бывает — купил мне «селику» в дополнение к премии. Благодаря ему я получил эту работу в доме Мелиссы.

— Мелисса вроде бы не разделяет твоего отношения к нему.

Он уже протягивал руку, чтобы открыть дверцу, но, как бы покорившись судьбе, снова уронил ее на колено.

— Раньше она к нему хорошо относилась. Когда она была просто посетительницей, они довольно непринужденно общались. Это она все и устроила между ним и своей мамой. Неприятности начались, когда дошло до серьезного. Я все время хотел ей сказать, что он не изменился, что это все тот же человек, просто она смотрит на него по-другому, но…

Он слабо улыбнулся.

— Но что?

— Просто Мелиссе такого не скажешь. Если уж она что-то заберет себе в голову, то ее не сдвинешь. Я не считаю, что это ужасный недостаток. Очень многие вообще живут бездумно, не заботясь ни о каких идеалах. Она же не отступает от своих принципов, не стремится что-то делать или чего-то не делать просто потому, что так поступают все. Как, например, с наркотиками — я всегда знал, какая это пакость, потому что я… много читал об этом. А такая девушка, как Мелисса… легко было бы подумать, что она может быть… восприимчивой. Она всем нравится, красива и очень богата. Но с ней такого не произошло. Она не поддалась.

— Всем нравится, говоришь? Но она ни разу не упоминала никаких друзей, кроме тебя. Да я и не видел, чтобы к ней кто-то приходил.

— Она очень разборчивая. Но ее все любили. Она могла бы быть где угодно лидером, состоять в лучших клубах, если бы захотела, но ее интересовали совсем другие вещи.

— Например?

— В основном, учеба.

— А что еще?

Он замялся, потом сказал:

— Ее мама. Она вроде бы считала, что главное дело ее жизни — быть дочерью. Однажды она мне сказала, что у нее такое чувство, будто ей придется всегда заботиться о маме. Я пытался убедить ее, что это неправильно, но она распалилась не на шутку. Сказала, что мне не понять, каково это. Я не стал с ней спорить, потому что она бы только еще больше разозлилась, а я очень не люблю, когда она злится.

Он отошел прежде, чем я успел ему ответить. Я видел, как он снял цепь, преграждавшую въезд на парковочную площадку, сел в машину и уехал.

Обе его руки лежали на баранке.

Этот паренек далеко пойдет.

Вежливый, уважительный, трудолюбивый, почти болезненно серьезный.

В некотором смысле он был двойником Мелиссы в мужском варианте, ее духовным братом-близнецом. Отсюда и такое взаимопонимание между ними.

Не это ли помешало ей думать о нем так, как ему бы хотелось?

Хороший парнишка. Такой хороший, что даже не верится.

Разговор с ним зацепил мои чуткие усики психолога хотя я не мог бы точно сказать, чем именно.

А может, я просто напичкивал мозги предположениями, чтобы уйти от реальности. От той темы, которую мы едва затронули.

Синее небо, черная вода.

На воде колышется что-то белое…

Я завел мотор, тронулся с места и плавно пересек городскую черту Сан-Лабрадора.

Мелисса не спала, но и не разговаривала. Она лежала на спине, опираясь головой на три подушки, волосы были заплетены и уложены на темени, веки припухшие. Ноэль сидел возле кровати в кресле-качалке, которое час назад заполняла собой Мадлен. Он держал ее за руку и казался попеременно то довольным, то встревоженным.

Мадлен, снова уже в своем форменном платье, двигалась по комнате, словно портовая баржа, причаливая к предметам мебели, вытирая пыль, поправляя, выдвигая и задвигая ящики. На тумбочке стояла миска овсянки, загустевшей до состояния строительного раствора. Шторы были задернуты, ограждая комнату от резкости света в летний полдень.

Я наклонился над кроватью под пологом и поздоровался с Мелиссой. Она ответила мне слабой улыбкой. Я пожал не занятую Ноэлем руку и спросил, не могу ли я быть чем-нибудь полезен.

Она покачала головой. Мне показалось, что передо мной опять девятилетняя девчушка.

Я все-таки остался. Мадлен еще немного помахала своим кухонным полотенцем, потом сказала:

— Я иду вниз, mon petit choux[16]? Принесу что-нибудь поесть?

Мелисса покачала головой.

Мадлен взяла с тумбочки миску с овсянкой и, пройдя полдороги до двери, спросила:

— А вам приготовить что-нибудь, месье доктор?

И само предложение, и обращение «доктор» означали, что я в чем-то поступил правильно.

Я вдруг понял, что действительно голоден. Но даже если это было бы не так, я ни за что бы не отказался.

— Спасибо, — ответил я. — С удовольствием съем что-нибудь легкое.

— Хотите стейк? — спросила она. — Или отбивную из молодого барашка? Они очень хороши.

— Небольшая отбивная будет в самый раз.

Она кивнула, сунула тряпку в карман и вышла.

Оставшись с Ноэлем и Мелиссой, я почувствовал себя третьим лишним. Судя по их виду, им было очень уютно в обществе друг друга, и мое присутствие сюда явно не вписывалось.

Скоро глаза Мелиссы опять закрылись. Я вышел в коридор и медленно пошел по нему мимо закрытых дверей, направляясь к задней части дома, к винтовой лестнице, по которой в тот первый день спускалась Джина Рэмп в поисках Мелиссы. К лестнице, по которой можно было также подняться и которая вертикальным тоннелем пронизывала сумрак коридора.

Я начал восхождение. Наверху оказалось пустое пространство в десять квадратных метров, заканчивавшееся двухстворчатой дверью из кедровой древесины.

В замке торчал старомодный железный ключ. Я повернул его, оказался в полной темноте, нащупал выключатель и щелкнул им. Это было огромное, чердачного вида помещение. Более тридцати метров в длину и по крайней мере пятнадцать в ширину, пыльный пол из сосновых досок, стены из кедрового дерева, потолок из неотделанных балок, голые лампочки, подсоединенные к незащищенным электропроводам, проходящим вдоль балок. В обоих концах по слуховому окну, закрытому клеенкой.

Правая сторона помещения была заполнена: мебель, лампы, пароходные сундуки и кожаные чемоданы, наводившие на мысль об эпохе путешествий по железной дороге. Группы предметов, расположенные в нестрогом, но заметном порядке: тут — коллекция статуэток, там — целый литейный двор бронзовых скульптур. Чернильницы, часы чучела птиц, фигурки из слоновой кости, инкрустированные шкатулки. Куча оленьих рогов, часть на подставках, остальные связаны вместе сыромятными ремнями. Скатанные ковры, шкуры животных, пепельницы из слоновых ступней, стеклянные абажуры, которые могли быть от Тиффани. Стоящий на задних лапах белый медведь со стеклянными глазами, пожелтевшим мехом и оскаленными зубами; одна передняя лапа поднята, в другой — чучело лосося.

Левая сторона была почти пуста. Вдоль стены тянулись два яруса разделенных на вертикальные гнезда полок запасника. В центре стоял мольберт и рядом лежал этюдник. Картины в рамах и без рам заполняли вертикальные гнезда. На мольберте был зажимами укреплен чистый холст — нет, не совсем чистый, я различил на нем слабые карандашные линии. Деревянный подрамник покорежился; холст местами вздулся пузырями или сморщился.

На этюднике стоял сосновый ящик для красок. Его защелка заржавела, но с помощью ногтей мне удалось открыть ее. Внутри было около дюжины засохших до бесполезности колонковых кистей с запачканными краской ручками, ржавый мастихин и затвердевшие тюбики красок. Дно этюдника выстилали какие-то листы бумаги. Я вынул их. Оказалось, это были страницы, вырезанные из журналов «Лайф», «Нэшнл джиографик», «Америкэн херитидж» пятидесятых и шестидесятых годов. Главным образом ландшафты и морские виды. По всей вероятности, образы, служившие источником вдохновения. Между двумя из них лежала фотография с надписью на оборотной стороне. Надпись сделана черными чернилами, красивым, плавным почерком:

Фотография была цветная — глянцевая, прекрасного качества.

Двое — мужчина и женщина — стоят перед дверью с резными панелями. Перед чосеровской дверью. Вокруг дерева видна персиковая штукатурка.

У женщины были рост и фигура Джины Дикинсон. Стройное тело манекенщицы, если не считать резкой выпуклости живота. Она была в белом шелковом платье и белых туфлях, которые очень красиво смотрелись на фоне темного дерева. На голове у нее была широкополая белая соломенная шляпа от солнца. Легкие прядки светлых волос обрамляли ее изящную шею. Лицо под полями шляпы было забинтовано как у мумии, а плоские черные глазницы напоминали изюмины, вставленные вместо глаз снеговику.

В одной руке она держала букет белых роз. Другая лежала на плече мужчины.

Очень маленького мужчины. Он едва доставал Джине до подмышки — значит, его рост был не более ста сорока пяти. Возраст около шестидесяти. Слабого телосложения. Его голова казалась слишком большой для тела, а руки — непропорционально длинными. Ноги короткие и толстые. Курчавые седые волосы и что-то козлиное в чертах лица.

Человек, безобразие которого было настолько непоправимо, что создавало впечатление почти благородства.

Он был одет в темную тройку, видимо, прекрасно сшитую, но в данном случае портновское искусство было бессильно перед ошибочной выкройкой природы.

Я вспомнил, что сказал Энгер, банкир:

«Коллекционирование произведений искусства было единственной его расточительной причудой. Если бы он мог, то и одежду покупал бы в магазине готового платья».

Ни одного портрета хозяина в доме.

Он был настоящий эстет…

На снимке он стоял в официальной позе — одна рука засунута за борт жилета, другая обнимает молодую жену. Но глаза он отвел в сторону. Ему было не по себе. Он понимал, что объектив бывает жестоким даже в особые дни, которые тем не менее полагалось обязательно запечатлеть.

Он хранил фотографию на дне этюдника.

Как и журнальные иллюстрации, для вдохновения?

Я посмотрел внимательно на холст, стоявший на мольберте Карандашные штрихи образовали различимый рисунок: два овала. Лица. Лица, расположенные на одном уровне Щека к щеке. Ниже, по-видимому, начальные наброски торсов. В нормальных пропорциях. Правый с плоским животом.

Искусство как способ исправления ошибок. Попытка Артура Дикинсона на пути постижения мастерства.

5 марта 1971 года.

Мелисса родилась в июне этого года. Артур Дикинсон не дожил нескольких недель до презентации самого своего ценного творения.

В этом снимке было и еще нечто такое, что поразило меня, пожилой, невысокий, невзрачный мужчина рядом с молодой, высокой и красивой женщиной.

Супруги Гэбни Безуспешная попытка Лео обнять жену за плечи.

Он был нормального роста, несоответствие было менее драматичным, но схожесть впечатления оставалась поразительной.

Возможно, по той причине, что муж и жена Гэбни стояли утром точно на этом же месте.

Возможно, я был не единственным, кому это бросилось в глаза.

Отождествление врача с пациентом.

Схожесть вкуса в отношении мужчин.

Схожесть вкусов в отношении интерьеров.

Кто на кого повлиял?

Загадка курицы и яйца, посетившая меня, когда я сидел в кабинете Урсулы, сейчас вернулась и принялась мстительно долбить мозг.

Я подошел к полке с вертикальными гнездами. На ярлычках под каждым гнездом были от руки написаны фамилия художника, название картины, ее описательные данные, даты создания и покупки.

Сотни гнезд, но Артур Дикинсон был человеком организованным, коллекция располагалась в алфавитном порядке.

Кассатт, между Казалем и Коро.

Восемь гнезд.

Два из них были пусты.

Я прочитал этикетки.

Остальные шесть на месте, в рамках и под стеклом. Я осторожно вытянул их посмотреть. Все черно-белые, ни одной на тему матери и ребенка.

Не хватало двух лучших эстампов.

Один украшает серую комнату пациентки, другой — кабинет врача.

Я стал вспоминать, как вели себя супруги Гэбни сегодня утром.

Лео пытался передать сочувствие. Но не преминул сказать мне, что считает версию Чикеринга о самоубийстве чепухой.

Потому что она подрывает его репутацию.

Урсула функционирует на совершенно ином уровне.

Прикоснулась к чосеровской двери так, словно та вела в храм.

Или в сокровищницу.

Я подумал о нигде не фигурирующих Джининых деньгах «на мелкие расходы». О двух миллионах…

Вдруг да подарки не ограничивались областью искусства?

«Лечебные» переводы как путь к обогащению? Зависимость и страх могут вызвать у человека что-то вроде рака души. Тот, кто предлагает исцеление, может называть любую цену.

Я стал думать о тех подарках, которые преподносились мне. В основном это были рукотворные изделия детей — кухонные прихватки, рамки из палочек от фруктового мороженого, рисунки, глиняные фигурки. Мой кабинет дома был завален ими.

Что касается подношений от взрослых, то я взял себе за правило принимать лишь подарки типа символических — цветы, конфеты. Корзиночку фруктов в желтой бумаге. Все имеющее более значительную или непреходящую ценность я отклонял. Сделать это так, чтобы не обидеть человека, порой стоило немалых ухищрений.

Никто никогда еще не совал мне в руки редкое произведение искусства. Но все равно мне нравилось думать, что я отказался бы его принять.

Не то чтобы принимать подарки было делом подсудным; с этической точки зрения это действие лежало где-то в туманной области между преступлением и просчетом. И я, конечно же, не был святым, невосприимчивым к искушению получить удовольствие.

Но я специально учился тому, как делать определенную работу, а большинство ответственных врачей сходились во мнении, что любой сколько-нибудь ценный подарок уменьшает шансы на то, что работа будет сделана правильно. Ибо нарушает лечебное равновесие, неизбежно меняя то отношение между врачом и пациентом, которое является оптимальным для лечения.

Похоже, супруги Гэбни были другого мнения.

Не исключено, что сам способ лечения, предусматривающий посещение пациента на дому и не ограниченные временем сеансы, допускает некоторое послабление правил, я думал о том, сколько времени я сам провел в этом доме.

Копаясь в вещах на чердаке.

Но мои намерения благородны.

В противоположность чьим?

Мелисса реагировала на тесные отношения между матерью и Урсулой со все возрастающим недоверием.

Холодная она какая-то. Я чувствую, что она хочет отделаться от меня.

Реакция, от которой отмахнулись все, в том числе и я, потому что Мелисса — легковозбудимая девочка, которой предстоит решить проблемы зависимости и разлуки и которая поэтому видит угрозу для себя в любом, кто сближается с ее матерью.

Маленькая девочка, поднимающая ложную тревогу?

Есть ли во всем этом какая-то связь с судьбой Джины?

Похоже, надо бы нанести еще один визит в клинику, хотя я пока не представлял, что скажу супругам Гэбни.

Заехать за историей болезни Джины, чтобы им не пришлось нести почтовые расходы?

Был по делам поблизости, решил заглянуть…

А что потом?

Одному Богу известно.

Сегодня воскресенье.

С визитом придется подождать.

А пока предстоит заняться отбивными из молодого барашка. Я готов был биться об заклад, что приготовлены они будут первоклассно. Жаль, что у меня испортился аппетит.

Я вернул тайнику Артура Дикинсона его первоначальный вид и спустился вниз.