Первый телефон-автомат попался мне у торгового центра на бульваре Санта-Моника. Центр был только что построен — пустые витрины, свежий асфальт. Но телефонная будка имела явно обжитой вид: пол усеян комками жевательной резинки и окурками сигарет, справочник сорван с цепочки, к которой крепился.
Я позвонил в справочную службу Бостона и попросил дать мне номер телефона газеты «ГАЛА бэннер». Телефона самой газеты в справочнике у них не оказалось, но был номер Альянса сексуальных меньшинств, который я и набрал.
Трубку снял мужчина.
— «ГАЛА». — Мне были слышны в отдалении и другие голоса.
— Я хотел бы поговорить с кем-нибудь из сотрудников «Бэннер».
— Из рекламного отдела или редакции?
— Из редакции. С кем-то, кто знает Кэти, то есть Кейт Мориарти.
— Кейт здесь больше не работает.
— Я это знаю. Она живет в Лос-Анджелесе, откуда я и звоню.
Пауза.
— А в чем, собственно, дело?
— Я — знакомый Кейт. Прошло уже больше месяца с тех пор, как ее видели. Ее семья беспокоится, и я тоже. Вот и подумал — а вдруг кто-то в Бостоне может нам помочь.
— Ее здесь нет, если вас именно это интересует.
— Мне правда хотелось бы поговорить с кем-нибудь из сотрудников, кто ее знает.
Снова пауза.
— Позвольте мне записать вашу фамилию и номер телефона.
Я сообщил ему и то и другое и добавил:
— Это номер моей телефонной службы. Я — клинический психолог, вы найдете меня в справочнике Американской психологической ассоциации. Вы также можете справиться обо мне, позвонив профессору Сету Фиэкру в Бостонский университет, на факультет психологии. Буду вам признателен, если вы мне перезвоните как можно скорее.
— Ну, — отозвался голос на другом конце провода, — очень скоро может и не получиться. Вам лучше всего было бы поговорить с редактором «Бэннер» Бриджит Маквильямс, но ее не будет в городе до конца дня.
— А где ее можно найти?
— Этого я не вправе сказать.
— Прошу вас, свяжитесь с ней. Скажите ей, что жизни Кейт, возможно, грозит опасность. — Когда он на это ничего не ответил, я сказал: — Упомяните также имя Айлин Уэгнер.
— Уэгнер, — повторил он, и я услышал, как он записывает. — Как у того композитора. Или нет, тот вроде бы пишется Вагнер.
— Скорее всего.
Я совершенно забыл о том, что Сет Фиэкр переехал в Бостон, пока его имя не пришло мне в голову во время этого телефонного разговора. Сет был социальным психологом и в прошлом году ушел из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, где ему предложили существующую на деньги спонсоров кафедру группового процесса. Сет специализировался в области манипулирования сознанием и культов, и весьма состоятельный отец шестнадцатилетней девочки, вырванной из рук неоиндуистской апокалиптической секты, которая обитала в подземных бункерах Нью-Мексико, обратился к Сету за консультацией по депрограммированию. Вскоре после этого деньги для кафедры были получены.
Я опять позвонил в справочную службу Бостона, узнал телефон психологического факультета Бостонского университета, позвонил туда, и мне сообщили, что офис профессора Фиэкра находится в здании Центра прикладной социологии. Секретарша спросила мою фамилию и велела подождать. Через несколько секунд я услышал голос Сета.
— Алекс, сколько лет, сколько зим!
— Привет, Сет. Как там Бостон?
— Бостон просто потрясающий, это настоящий большой город. После выпуска я ни разу не бывал здесь подолгу, так что это для меня вроде как возвращение домой. А что у тебя? Ты преподаешь, как и хотел?
— Еще нет.
— Трудно возвращаться, — сказал он, — после того, как поживешь в реальном мире.
— Что бы это ни значило.
Он засмеялся.
— Я забыл, что разговариваю с клиницистом. Чем ты занимаешься?
— Консультирую понемножку, пытаюсь выпустить монографию.
— Звучит восхитительно округло. Итак, что я могу для тебя сделать? Проверить еще одну шайку истинно верующих? С большим удовольствием. Когда я в прошлый раз готовил для тебя данные, то поимел с этого публикацию в журнале двух рефератов и доклада.
— «Прикосновение», — вспомнил я.
— Они «прикоснулись» к великому множеству легковерных дураков. Так о каких ненормальных идет речь на этот раз?
— На этот раз никаких культов не будет, — ответил я. — Я просто ищу сведения об одном коллеге. Он раньше преподавал в твоей альма-матер.
— В Гарварде? Кто это?
— Лео Гэбни. И его жена.
— Доктор Плодовитый? Да, я вроде слышал, что он где-то там теперь живет.
— Ты знаешь о нем что-нибудь?
— Лично нет. Но мы здесь не совсем на задворках, не так ли? Помню, чуть не утонул во всех его описаниях, когда готовил свой курс продвинутой теории обучения. Это был не человек, а фабрика. Я тогда клял его за то, что он приводит такое количество данных, но в большинстве своем они оказались весьма основательными. Ему должно быть сколько? Шестьдесят пять, семьдесят? Несколько староват для шалостей. Почему он тебя интересует?
— Он не так стар — ему около шестидесяти. И он отнюдь не развалина. Они с женой содержат клинику в Сан-Лабрадоре, специализируются на лечении фобий. У богатых. — Я назвал ему цифры гонораров четы Гэбни.
— Какая досада, — сказал он. — Я-то думал, что этот дарственный фонд — серьезные деньги, а по твоей милости снова чувствую себя бедняком. — Он повторил цифры вслух. — Ну дела… Так что ты хочешь о них узнать и зачем?
— У них лечится мать одной моей пациентки, и происходят некоторые странные вещи, о которых я пока не могу говорить, Сет. Извини, но ты понимаешь.
— Разумеется. Тебя интересует как бы его история болезни на уровне либидо и все с этим связанное за тот период, когда он был в Гарварде?
— Все это, — сказал я, — а также любого рода финансовые шалости.
— Вот оно что! Ты меня заинтриговал.
— Если ты сможешь узнать, почему они уехали из Бостона и какой работой занимались в течение года, предшествовавшего их отъезду, я был бы страшно тебе признателен.
— Сделаю, что смогу, хотя здесь не любят говорить о деньгах — оттого, что слишком сильно их алчут. Кроме того, жрецы этого Храма Науки не всегда снисходят до разговора с нами, простыми смертными.
— Даже с бывшими питомцами?
— Даже с бывшими питомцами, которые слишком отклонились к югу от Кембриджа. Но я как следует размешаю похлебку, и посмотрим, что всплывет. Как зовут жену?
— Урсула Каннингэм. Теперь она носит двойную фамилию, Каннингэм-Гэбни. У нее степени доктора философии и медицины. Гэбни был ее руководителем в аспирантуре и послал ее на медфак. Она получила назначение на отделение психиатрии. Не исключено, что и он занимал там должность.
— Ты только что поднял планку еще выше, Алекс. Медфак — это совершенно отдельная сущность. Единственный человек, которого я знаю оттуда, это наш семейный педиатр, да и то он из клиницистов.
— Любая малость, какую ты сможешь узнать, будет очень кстати, Сет.
— И это надо сделать, конечно, как можно скорее.
— Чем скорее, тем лучше.
— Как бы не так. Это я о вине, сыре и плотском наслаждении. Ладно, посмотрю, что можно сделать. А ты подумай над тем, чтобы как-нибудь навестить нас, Алекс. Можешь сводить меня в «Дары моря», где я до отвала наемся омаров.
Напоследок я позвонил Майло. Ожидал услышать автоответчик, но трубку сняли, и голос Рика, показавшийся мне торопливым, сказал:
— Доктор Силверман.
— Рик, это опять Алекс.
— Алекс, я уже выбегаю — вызов из «скорой» на ДТП с автобусом. У них не хватает персонала. Майло в Пасадене. Все утро он висел на телефоне и уехал примерно час назад.
— Спасибо, Рик. Пока.
— Алекс? Я хотел поблагодарить тебя за то, что ты достал ему эту работу, — он был в очень подавленном настроении. От безделья. Я пробовал уговорить его что-нибудь делать, но не очень в этом преуспел, пока не появился ты со своим предложением. Так что спасибо.
— Это не благотворительность, Рик. Он лучше всех подходит для этой работы.
— Я это знаю и ты это знаешь. Фокус был в том, как убедить его самого.
К вечеру движение на дорогах стало более интенсивным, и мне пришлось потратить больше времени на поездку в Сан-Лабрадор.
Я использовал это время для размышлений на тему о том, какая могла существовать связь между Массачусетсом и Калифорнией.
Ворота на Сассекс-Ноул были закрыты. Я поговорил с Мадлен по переговорному устройству и был впущен. Перед домом не было видно ни «фиата» Майло, ни «порше» Рика. Зато там стоял вишневого цвета «ягуар» с откидным верхом. Я как раз направлялся к чосеровской двери, когда она открылась, и из дома вышла женщина. Рост метр шестьдесят, около сорока пяти лет, несколько лишних килограммов веса, которые приятно ее округляли. По контрасту с фигурой ее лицо было худое, с заостренным подбородком. На голове шапочка черных кудряшек. Того же цвета были и глаза — большие, круглые, опушенные густыми ресницами. На женщине было легкое розовое платье, которое прекрасно смотрелось бы на пикнике в стиле Ренуара. Звякнули браслеты, когда она протянула мне руку.
— Доктор Делавэр? Я Сьюзан Лафамилья.
Мы обменялись рукопожатием. Ее рука казалась маленькой и мягкой, пока она не сжала мою ладонь. На лице было много умело наложенной косметики. Половину пальцев украшали кольца. На груди лежала нитка черного жемчуга. Если жемчуг настоящий, то эти бусики стоили подороже «яга».
— Хорошо, что я вас встретила, — сказала она. — Мне хотелось бы обсудить с вами дела нашей общей клиентки, но не прямо сейчас, потому что я еще должна буду продолжить разговор с ней — пытаюсь разобраться в ее финансах. Вы сможете через пару дней?
— Разумеется. Если Мелисса согласится.
— Она уже согласилась. Мы сейчас занимаемся передачей… Извините, вы приехали, чтобы провести с ней сеанс лечения?
— Нет, — ответил я. — Я приехал, чтобы посмотреть, как у нее дела.
— Похоже, что дела у нее идут неплохо, если учесть все обстоятельства. Меня удивило, как много она знает о деньгах, — для девушки ее возраста. Но, конечно, я ее очень мало знаю.
— Она сложная молодая леди. Скажите, заезжал сюда один детектив по фамилии Стерджис?
— Майло? Он был здесь, сейчас поехал в ресторан отчима Мелиссы. Приехали полицейские, хотели допросить Мелиссу в связи со смертью этого типа Макклоски. Я сказала им, что ей об этом еще не сообщили и что я ни при каких обстоятельствах не разрешу им с ней говорить. Майло предложил им поговорить с отчимом — они немного порыли копытом землю, пофыркали, но согласились.
Ее улыбка говорила о том, что успех не был для нее сюрпризом.
На парковочной площадке «Кружки» скопилось столько машин, что создавалось впечатление, будто ресторан открыт: «мерседес» Рэмпа, «тойота» Ноэля, коричневый «шевроле», «фиат» Майло и темно-синий «бьюик», который я тоже где-то раньше видел.
Нанятых Майло наблюдателей нигде не было видно. Либо они не работали, либо работали чертовски ловко.
Выйдя из машины, я заметил, как кто-то выскочил из здания с черного хода и помчался через площадку.
Бетель Друкер в белой блузке, темных шортах и сандалиях на плоской подошве. Развеваются светлые распушенные волосы, подпрыгивают груди. Секунду спустя она уже сидела за рулем коричневого «шеви», резко дала задний ход со своего места на задней площадке, потом рванула вперед, под визг шин вырулила на дорожку и понеслась по ней в сторону бульвара. Не останавливаясь, резко свернула направо и умчалась прочь.
Я пытался разглядеть за стеклами ее лицо, но поймал лишь отраженную вспышку горячего белого солнечного света.
Только успел замереть вдали шум ее двигателя, как входная дверь «Кружки» открылась, и вышел Ноэль. Вид у него был растерянный и испуганный.
— Твоя мама поехала вон в том направлении, — сказал я, и его глаза конвульсивно дернулись в мою сторону.
Я подошел к нему.
— Что случилось?
— Я не знаю, — ответил он. — Пришли полицейские поговорить с Доном. Я был на кухне, кое-что читал. Мама вышла, подала им кофе, а когда вернулась, я заметил, что она страшно расстроена. Я спросил, что случилось, но она не ответила, а потом я увидел, как она ушла.
— А что сказали полицейские Дону, ты знаешь?
— Нет. Я уже говорил, я был на кухне. Хотел спросить ее, в чем дело, но она просто ушла, не сказав ни слова. — Он посмотрел вдоль бульвара. — Это на нее не похоже…
Он горестно опустил голову. Темноволосый, красивый, печальный… В нем было что-то от Джеймса Дина. У меня на голове шевельнулись волосы.
Я спросил:
— Как по-твоему, куда она могла поехать?
— Да куда угодно. Ей нравится ездить — она же весь день тут в четырех стенах. Но обычно она говорит мне, куда едет и когда вернется.
— Вероятно, она в состоянии стресса, — сказал я. — Оттого, что закрыт ресторан. От неуверенности в будущем.
— Она боится. В «Кружке» была ее жизнь. Я сказал ей: даже если случится худшее и Дон не откроется снова, она легко найдет работу в другом месте, но она ответила, что так, как здесь, больше уже не будет, потому что… — Заслонив глаза одной рукой, он посмотрел в обе стороны бульвара.
— Потому что что, Ноэль?
— А? — Он растерянно посмотрел на меня.
— Твоя мама сказала, что так, как здесь, больше уже не будет, потому что…
— Неважно, — сердито буркнул он.
— Ноэль…
— Это не имеет значения. Мне нужно идти.
Сунув руку в карман джинсов, он вытащил связку ключей, подбежал к «селике» и уехал.
Я был все еще погружен в свои мысли, когда подошел к двери ресторана. Вместо таблички с надписью «ЛЕНЧ ОТМЕНЯЕТСЯ» была выставлена табличка «ЗАКРЫТО ДО ДАЛЬНЕЙШЕГО УВЕДОМЛЕНИЯ».
Внутри освещение было включено на полную яркость, придавая интерьеру дешевый вид, высвечивая каждую шершавинку на деревянных панелях, каждую затертость и каждое пятно на ковре.
Майло сидел на табуретке у стойки бара с чашкой кофе в руках. Дон Рэмп расположился в одной из кабинок вдоль правой стены. Перед ним стояла бутылка виски, стакан и чашка — такая же, как у Майло. Еще две чашки кофе стояли ближе к внешнему краю стола. На Рэмпе была все та же белая рубашка, в которой я видел его у плотины. Он выглядел так, будто только что вернулся с экскурсии по преисподней.
Над ним стояли начальник полиции Чикеринг и полицейский Скопек. Чикеринг курил сигару. У Скопека был такой вид, словно и он не отказался бы от сигары.
Когда я вошел, Чикеринг повернулся ко мне и нахмурился. Скопек последовал его примеру. Майло отпил кофе. Рэмп не сделал ничего.
Это было похоже на неудавшееся собрание членов элитарного клуба.
— Привет шефу полиции, — сказал я.
— Доктор. — Чикеринг шевельнул рукой, и столбик пепла упал в пепельницу рядом с бутылкой Рэмпа. Бутылка была на две трети пуста.
Я подошел к бару и уселся рядом с Майло. Он поднял брови и коротко улыбнулся.
Чикеринг снова повернулся к Рэмпу.
— Ладно, Дон. Похоже, с этим все.
Если Рэмп как-то отреагировал, то я этого не заметил.
Чикеринг взял одну из стоявших с краю чашек кофе и сделал большой глоток. Облизав губы, он подошел к бару. Скопек последовал за ним, но держался немного сзади.
Чикеринг заговорил:
— Я тут в обычном порядке выясняю кое-какие вопросы, доктор, — в плане помощи хорошим друзьям из Полицейского управления Лос-Анджелеса. В связи с тем, что случилось с покойным мистером Макклоски. Вы ничего не хотите добавить к нашему общему неведению?
— Ничего, шеф.
— Ладно, — сказал он и сделал еще один глоток кофе, после чего чашка оказалась пустой. Не глядя, он протянул чашку за спину, где Скопек взял ее и поставил на стол, за которым сидел Рэмп.
— Что касается меня, доктор, то я считаю этот случай просто воздаянием по заслугам. Но я его расследую в плане услуги Лос-Анджелесу. Так что я вас спросил и все.
Я кивнул.
— А как все остальное? Как дела у Мелиссы?
— Нормально, шеф.
— Ну и хорошо. — Пауза. Колечки дыма. — Не знаете, кто будет теперь управлять всем хозяйством?
— Не могу сказать, шеф.
— Мы только что оттуда. Застали у Мелиссы адвоката. Адвокат — женщина. Из фирмы в западной части города. Не знаю, насколько хорошо она знакома с жизнью нашего района.
Я пожал плечами.
— Глен Энгер — хороший человек, — продолжал он. — Вырос здесь. Я знаю его много лет.
Я промолчал.
— Ну, ладно, — снова сказал он. — Надо идти — тут не соскучишься. — Он повернулся к Рэмпу. — Береги себя, Дон. Если что — звони. Масса народу тебя поддерживает — все будут ждать с нетерпением, когда опять откроется твой гриль и можно будет заказать отбивную на косточке, вырезку по-ньюйоркски и ф.м.
Он подмигнул Рэмпу. Рэмп не шелохнулся.
Когда Чикеринг и Скопек ушли, я спросил:
— Ф.м. — что это такое?
— Филе миньон, — ответил Майло. — До твоего прихода мы тут очень мило болтали о говядине. Шеф полиции — большой «знаток». Покупает эти готовые стейки из Омахи.
Я посмотрел на Рэмпа, который сидел все так же неподвижно.
— А он принимал участие в обсуждении? — очень тихо спросил я.
Майло поставил чашку настойку бара. Осколки разбитого зеркала удалили. На его месте осталась голая штукатурка.
— Нет, — ответил он. — Он вообще ничего не делает, только сосет виски.
— Что слышно о Никвисте?
— Ровным счетом ничего. Да никто его и не ищет.
— Почему лос-анджелесская полиция прислала сюда Чикеринга?
— Чтобы им не пришлось никого в Сан-Лабрадоре гладить против шерстки и в то же время можно было сказать, что работа сделана.
— Чикеринг сказал что-нибудь новое о Макклоски?
Он покачал головой.
— Как реагировал Рэмп, когда об этом услышал?
— Уставился на Чикеринга, потом заглотнул большую дозу виски.
— Не удивился тому, что Макклоски мертв?
— Может, какой-то проблеск, но трудно сказать. Он почти ни на что не реагирует. От крепкого мужика тут мало что осталось.
— Если только это не игра.
Майло пожал плечами, взял чашку, заглянул в нее и опять поставил.
— Дон, — окликнул он Рэмпа через зал, — могу я чем-нибудь помочь вам?
Из кабинки не донеслось ни звука. Потом Рэмп медленно, очень медленно покачал головой.
— Ну как, — спросил Майло, снова понизив голос, — удалось тебе съездить в Западный Голливуд?
— Удалось, но давай поговорим на улице.
Мы вышли на парковочную площадку.
— Твой наблюдатель на месте или нет? — поинтересовался я.
— Профессиональная тайна, — усмехнулся Майло. Потом сказал: — В данный момент нет, но ты бы все равно его не заметил, можешь мне поверить.
Я пересказал ему все, что узнал о Кэти Мориарти и об Айлин Уэгнер.
— Ладно, — сказал он. — Твоя версия с Гэбни выглядит уже лучше. Они что-то провернули в Бостоне, засветились и свалили на запад, чтобы продолжать провертывать.
— Дело гораздо сложнее, — возразил я. — Именно Айлин Уэгнер направила ко мне Мелиссу. Спустя несколько лет она умирает в Бостоне, чета Гэбни покидает Бостон, а вскоре после этого они лечат Джину.
— В вырезке, которую хранила Мориарти, есть намек на то, что смерть Уэгнер не была самоубийством?
Я отдал ему вырезку.
Прочитав ее, он сказал:
— Похоже, что никто не собирался этим заниматься. А если бы там не проявилось что-то подозрительное, разве Мориарти стала бы держать эти вырезки при себе?
— Наверно, ты прав. Но ведь должна же быть какая-то связь — что-то такое, что Мориарти нашла, как она думала. Уэгнер изучала психологию в Гарварде, когда Гэбни еще там работали. Вероятно, она каким-то образом соприкоснулась с ними. Кэти Мориарти интересовали все трое. И все трое знали Джину.
— Когда ты виделся с Уэгнер, что-нибудь в ней показалось тебе странным?
— Нет. Но ведь я ее не анализировал — это был десятиминутный разговор одиннадцать лет назад.
— Значит, у тебя нет причин ставить под сомнение этичность ее поступков?
— Абсолютно никаких. А что такое?
— Просто размышляю. Если она соблюдала правила этики, то не стала бы ни с кем говорить конкретно о Джине, верно? Даже с другим медиком.
— Правильно.
— Тогда как же Гэбни могли узнать о Джине от нее?
— Может, они и не узнали. Конкретно о ней. Но когда Уэгнер стало известно, что Гэбни специализируются в области лечения фобий, она могла обсудить с ними случай Джины в общих чертах. Обмен мнениями между медиками никто не сочтет нарушением этики.
— Причем в данном случае страдающий фобией пациент богат.
— Живет, словно принцесса в замке. Это слова Уэгнер. Она была поражена богатством Джины. Могла рассказать об этом кому-то одному или обоим супругам Гэбни. А когда для Гэбни пришла пора поискать более тучных пастбищ, они вспомнили о ее рассказах и отправились в Сан-Лабрадор. А контакт с Джиной был установлен, когда им позвонила Мелисса.
— Совпадение?
— Это ведь очень маленький городок, Майло. Но мне все равно не ясно, почему Кэти Мориарти хранила вырезку с информацией о самоубийстве Уэгнер у себя в альбоме.
— Возможно, Уэгнер была для Мориарти источником информации. О проделках Гэбни.
— И возможно, Уэгнер из-за этого умерла.
— Ну, ты даешь! Но знаешь, когда я вернусь, мы можем покопать в этом направлении. Заставим Сузи покопать — это по ней. Если Гэбни присосались к состоянию Джины, она это обязательно раскопает. За отправную точку можно было бы взять эстамп Кассатт. Если передача не была законно оформлена, Сузи вцепится в них мертвой хваткой.
— Когда ты вернешься откуда? — спросил я.
— Из Сакраменто. Сузи отправляет меня туда в командировку. Похоже, у адвоката Дауса в последнее время какие-то неприятности с коллегией адвокатов, но по телефону они это обсуждать отказываются и даже при личной встрече требуют надлежащих документов в подтверждение того, что эти сведения мне действительно необходимы. Я уезжаю из Бербанка в шесть десять. Она перешлет мне бумаги по факсу прямо на место завтра утром. В час у меня встреча с несколькими банкирами, в половине четвертого — в коллегии адвокатов. После этого, говорит Сузи, придет очередь и других пунктов повестки дня.
— График плотный.
— Эта леди не терпит лодырей. У тебя что-то еще?
— Да. Бетель могла слышать, когда Чикеринг говорил Рэмпу о смерти Макклоски?
— Она была в комнате, разливала кофе. А что?
Я рассказал ему о спешном отъезде официантки.
— Возможно, что дело просто в эмоциональной перегрузке, Майло. Секундой позже я разговаривал с Ноэлем, и он сказал, что она испытывала стресс, боялась потерять работу. Возможно, известие еще об одной смерти оказалось последней каплей. Но я думаю, что она так отреагировала именно на смерть Макклоски. Потому что я думаю, что Макклоски — отец Ноэля.
Изумление, отразившееся на лице Майло, доставило мне истинное удовольствие. Я почувствовал себя словно мальчишка, который наконец-то выиграл у отца в шахматы.
— Вот это бросок, — вымолвил он. — Откуда ты это взял?
— Через свои вибриссы. В конце концов я это вычислил. Здесь не было никакой связи с поведением Ноэля, — все дело в его внешности. Я понял это буквально несколько минут назад. Он был расстроен из-за матери, опустил голову, и у него на лице появилось выражение покорности судьбе — точная копия того выражения, которое можно видеть у Макклоски на снимке, сделанном в момент ареста. Стоит только подметить это сходство, и оно становится поистине поразительным. Ноэль невысок, темноволос, хорош собой — почти красив. Макклоски раньше тоже был привлекательным, причем в этом же стиле.
— То было раньше, — сказал Майло.
— Вот именно. Тот, кто не знал его тогда, в те старые времена, ни за что бы не заметил сходства.
— В те старые времена, — пробормотал Майло и пошел обратно в ресторан.
— Очнись, Дон. — Майло пальцем приподнял подбородок Рэмпа.
Рэмп посмотрел на него мутными глазами.
— Слушай, Дон, мне приходилось бывать на твоем месте. Знаю, что выдавить из себя слово — это все равно что выписать почечный камень. Ничего не говори — просто мигай. Один раз будет «да», два раза будет «нет». Ноэль Друкер — сын Макклоски или нет?
Никакой реакции. Потом сухие губы сложились в слово «да», и вслед за этим послышался свистящий шепот.
— Ноэль знает? — спросил я.
Рэмп покачал головой и опустил ее на стол. Сзади на шее у него высыпали прыщи, и пахло от него, как от медведя в зоопарке.
Майло сказал:
— Ноэль и Джоэль. Что, у Бетель склонность к легким стихам?
Рэмп поднял голову. Кожа его лица качеством и цветом напоминала старый заварной крем, а в усы набились чешуйки кожи.
Он заговорил:
— Ноэль, потому что… она не умела. — Он покачал головой, и она у него опять стала опускаться.
Майло приподнял ему голову.
— Чего она не умела, Дон?
Рэмп уставился на него слезящимися глазами.
— Она не умеет… Она знала имя Джоэль… как выглядит это слово… поэтому Ноэль… четыре буквы такие же… запомнить.
Он перевел глаза на бутылку с виски, вздохнул и закрыл глаза.
Я спросил:
— Она не умела читать? Она назвала его Ноэлем, потому что это было похоже на «Джоэль», ей нужно было что-то такое, что она могла себе представить зрительно?
Кивок.
— Она до сих пор неграмотна?
Слабый кивок.
— Пробовала… Не смогла…
— Как ей удавалось делать работу? Записывать заказы, подсчитывать сумму счета?
Рэмп промычал что-то нечленораздельное.
Майло вспылил:
— Да говори же, черт бы тебя побрал, кончай слюни распускать!
Рэмп слегка приподнял голову.
— Память. Она знала все — все меню целиком… наизусть. Когда бывает… что-то специальное… она… мы это репетируем.
— А выписывать счет? — спросил Майло.
— Я… — Выражение полного изнеможения.
— Вы берете это на себя, — сказал я. — Вы берете на себя заботу о ней. Совсем как тогда, во время работы на студии. Кто она была — деревенская девушка, приехавшая на Запад, чтобы стать кинозвездой?
— Аппалачи… Бедная… семья…
— Бедная деревенская девушка. Вы знали, что в кино у нее ничего не выйдет, она не сможет даже прочитать роль. И вы помогали ей сохранить это в тайне какое-то время?
Кивок.
— Джоэль…
— Джоэль выдал ее секрет?
Опять кивок. Он рыгнул, и его голова свесилась на одну сторону.
— Фотографии для него.
— Из-за него она потеряла контракт со студией, и он взял ее на работу в качестве фотомодели.
Кивок.
— А как она получила водительские права? — спросил Майло.
— Письменные тесты… выучила их все на память.
— Должно быть, это заняло немало времени.
Рэмп кивнул и вытер нос тыльной стороной руки. Потом снова опустил голову на стол. На этот раз Майло оставил его в покое.
Я задал очередной вопрос:
— Она и Макклоски поддерживали контакт все эти годы?
Голова Рэмпа вздернулась с неожиданной быстротой.
— Нет — она ненавидела… это… не то, что она хотела.
— Что вы имеете в виду?
— Ребенок. Ноэль… — Он болезненно сморщился. — Любила его, но…
— Но что, Дон?
Умоляющий взгляд.
— Что же, Дон?
— Насилие.
— Она забеременела, когда Макклоски изнасиловал ее?
Кивок.
— Все время.
— Что все время, Дон?
— Насилие.
— Он все время ее насиловал?
Кивок.
— Почему вы не оградили ее от этого?
Рэмп заплакал. Слезы скатывались ему на усы и бусинками повисали на сальных волосах.
Он пробовал что-то сказать, но подавился и закашлялся.
Майло поддержал его голову за подбородок, взял салфетку и промокнул лицо плачущего Рэмпа.
— Ну что, Дон? — мягко спросил он.
— Все, — ответил Рэмп сквозь катящиеся слезы.
— Все ее насиловали?
Он всхлипнул. Сглотнул слюну.
— Имели ее… Она не… — С усилием он поднял руку и постучал себя по голове.
— Она не очень смышленая, — сказал Майло. — Все этим пользовались.
Кивок. Слезы.
— Все без исключения, Дон?
Голову Рэмпа повело в сторону, он клюнул носом. Его глаза закрылись. Изо рта с одной стороны потекла слюна.
— Ладно, Дон. — Майло снова опустил голову Рэмпа на стол.
Я пошел вслед за Майло обратно к бару. Какое-то время мы вдвоем просто сидели и смотрели на Рэмпа. Он начал храпеть.
— Шальная студийная компания, — сказал я. — И отсталая, неграмотная девушка, которую там между собой пускали по рукам.
— Откуда ты знаешь?
— По тому, как только что повел себя Ноэль. Мы говорили о его матери. В разговоре он упомянул, что работать где-то в другом месте, как она говорит, будет не то же самое, и начал было развивать эту мысль, но тут же остановился. Когда я стал настойчиво спрашивать, он рассердился и уехал. Это показалось мне необычным. Он такой юноша, который держит в узде свои эмоции и которому нельзя терять контроль над собой. Это типично для ребенка, выросшего в компании с родителем-наркоманом или алкоголиком. Поэтому я понял, что причина, заставившая его выйти из себя, должна быть очень важной. Потом, когда заговорил Рэмп, все стало на свои места.
— Неграмотная, — покачал головой Майло. — Жить так все эти годы, все время ожидая, что кто-то разоблачит ее. Рэмп, помогающий ей и ребенку из чувства вины.
— Или сострадания, или того и другого вместе. Видимо, он по-настоящему добрый парень.
— Да-а, — протянул Майло, глядя на Рэмпа и качая головой.
— Этим и объясняется, почему Бетель была согласна обслуживать столики, в то время как Рэмп и Джина жили по-королевски. Роль дверного коврика была для нее привычной. Актрисой не стала, пристрастилась к сильным наркотикам и Бог знает еще к чему. В довершение ко всему забеременела от мерзавца, которого все ненавидели. Позировала для фотографий, которые не могли иметь ничего общего с высокой модой. Ее телосложение явно не годилось для журнала «Вог». Это говорит о скрытом достоинстве, Майло. Она, вероятно, считает, что Рэмп дал ей больше, чем она заслуживает. А теперь рискует потерять даже это.
Майло провел рукой по лицу.
— Ты что? — спросил я.
— Если Макклоски разоблачил Бетель, а потом и изнасиловал ее, почему она повела себя, как сумасшедшая, когда узнала, что он мертв?
— Возможно, его смерть все-таки потеря для нее, несмотря ни на что. Возможно, она хранила в душе какую-то капельку доброго чувства к нему. За то, что он дал ей Ноэля.
Майло крутнулся на табуретке. Рэмп захрапел громче.
— Ладно, — сказал Майло. — А вдруг здесь что-то побольше твоей капельки доброго чувства? Что, если она и Макклоски все-таки поддерживали контакт друг с другом? Товарищи по несчастью. Общий враг.
— Джина?
— Они оба могли ее ненавидеть. Макклоски — по своей изначальной причине, какова бы она ни была, а Бетель — из обычной зависти бедных к богатым. Что, если ей не так уж и нравилось играть роль жертвы? Что, если был еще один компонент, подслащавший эти отношения, — деньги? Шантаж?
— По какому поводу?
— Кто знает? Джина ведь тоже входила в шальную компанию.
— Ты сказал, что в ее случае не нашел ничего компрометирующего.
— Значит, она более ловко устроила так, чтобы все было шито-крыто, — и тем дороже стоит тайна. Не ты ли говорил мне, что тайны и секреты здесь вроде валюты? Что, если Макклоски и Бетель понимали это буквально? Если Макклоски был партнером Бетель в каком-нибудь пакостном деле, то вполне понятно, почему она сбежала, услышав о его смерти.
— Джоэль и Бетель, Ноэль и Мелисса, — сказал я. — Черт побери, это уж слишком гнусно. Надеюсь, что ты ошибаешься.
— Знаю, — отозвался Майло. — Все время к ним возвращаюсь. Но ведь не мы писали этот сценарий — мы всего лишь смотрим готовый фильм.
Его лицо все еще сохраняло страдальческое выражение.
Я продолжил свои рассуждения:
— Что, если это Ноэль переехал Макклоски? Он первый, о ком я подумал, когда узнал, что орудием убийства был автомобиль. Машины — это его стихия. И у него есть доступ ко всем машинам Джины. Как ты думаешь, не открыть ли нам все эти гаражи и посмотреть, нет ли у одного из экспонатов повреждений на передке?
— Пустая трата времени, — ответил Майло. — Он никогда бы не взял одну из этих машин. Слишком уж заметны.
— Но в Азусе никто не видел «роллса» Джины на пути к водохранилищу.
— Неверно. Мы этого не знаем. Шериф зарегистрировал происшествие как несчастный случай, но никто не обошел дома и не опросил жителей.
— Ладно, — согласился я. — Допустим, Ноэль воспользовался какой-то машиной хозяйственного назначения. У них была одна такая — в те времена, когда я лечил Мелиссу. Старый «кадиллак-флитвуд» 62-го года. Она звала его «кэдди-работяга». Наверно, и сейчас у них есть что-нибудь вроде этого — не ездить же за покупками на «дюзенберге». Эта машина спрятана где-то на этих семи акрах или в одном из гаражей. Но Ноэль мог покончить с Макклоски и на угнанной машине — наверняка знал, как соединить провода.
— Идеальный юноша становится малолетним преступником?
— Ты сам говоришь, что все меняется.
Майло повернулся к бару.
— Жертвы Эдипова комплекса, — проговорил он. — Стопроцентный американский мальчик размазывает по асфальту своего отца. Какое лечение потребуется, чтобы подлатать такого?
Я ничего не ответил.
У себя в кабинке Рэмп всхрапнул, стал ловить ртом воздух. Его голова приподнялась, снова упала, перекатилась на бок.
Майло сказал:
— Было бы неплохо привести его в чувство и посмотреть, что еще из него можно выжать. А еще неплохо было бы подождать здесь и посмотреть, не вернется ли старушка Бетель.
Он посмотрел на часы.
— Мне пора ехать в аэропорт. Как у тебя настроение — насчет того, чтобы покрутиться здесь? Я свяжусь с тобой, как только устроюсь, — скажем, до девяти часов.
— А что же твой наблюдатель? Разве он не может взять это на себя?
— Нет. Он не может работать в открытую. Такова была договоренность.
— Антиобщественный тип?
— Что-то вроде.
— Ладно, — сказал я. — Я собирался повисеть какое-то время на телефоне — проверить кое-что еще в Бостоне. Что я должен делать, если вернется Бетель?
— Подержи ее здесь. Постарайся побольше вытянуть из нее.
— И какими пользоваться приемами?
Он вышел из-за стойки, поддернул брюки, застегнул пиджак и хлопнул меня по спине.
— Используй свой шарм, свою докторскую степень, наглую ложь — что тебе удобнее.