Частное расследование

38

— Такие малюсенькие, — сказал она. — Они выживут?

— Это как раз и есть выжившие, — ответил я. — Главная задача состоит в том, чтобы взрослые рыбки были всегда сыты, — тогда они не будут есть малышей.

— Как вам удалось добиться, чтобы они вывелись?

— Я ничего не делал. Это случилось само собой.

— Но ведь вы должны были, наверно, как-то все тут устроить. Чтобы это могло случиться.

— Я обеспечил воду.

Она улыбнулась.

Мы сидели у пруда. Воздух был неподвижен, слышался тихий шепот водопада. Ее босые ноги были спрятаны под юбку. Пальцы перебирали траву.

— Мне здесь нравится. Мы могли бы каждый раз разговаривать здесь?

— Разумеется.

— Здесь такой покой. — Ее пальцы перестали перебирать траву и начали «месить» друг друга.

— Как мама? — спросил я.

— Хорошо. Наверно, хорошо. Я все жду, будто вот-вот что-то должно… я не знаю… сломаться. Что она начнет кричать или сходить с ума. А то она выглядит почти неестественно спокойной.

— Это тебя беспокоит?

— В известном смысле, да. Но, наверно, по-настоящему меня мучает то, что я ничего не знаю. Ничего о том, что знает она — как ей представляется все, что с ней произошло. То есть она говорит, что отключилась и пришла в себя уже в больнице, но…

— Но что?

— Может, она просто оберегает меня. Или себя — изгоняет это из памяти. Подавляет это.

— Я ей верю, — сказал я. — Все время, пока я видел ее, она была без сознания. Ни малейшего контакта с окружающим.

— Да. Доктор Левин говорит то же самое… Он мне нравится. Левин. Он дает тебе почувствовать, что никуда не спешит. Что считает важным все, что ты хочешь ему сказать.

— Я рад.

— Слава Богу, что ей достался кто-то хороший. — Она повернулась ко мне, и я увидел, что глаза у нее на мокром месте. — Не знаю, как мне вас благодарить.

— Ты уже сделала это.

— Но этого недостаточно — за то, что вы сделали… — Она потянулась было к моей руке, но потом отстранилась.

Стала смотреть на пруд. Словно хотела что-то увидеть в воде.

— Я приняла решение. Относительно планов. Год буду учиться здесь, а потом посмотрим. Одного семестра все равно бы не хватило. Слишком много всего надо сделать. Сегодня утром я звонила в Гарвард. Прямо из больницы. Еще до того, как прилетел вертолет. Поблагодарила за отсрочку и сказала им, что я решила. Они сказали, что примут меня переводом, если мой балл в Калифорнийском будет достаточно высок.

— Уверен, что так и будет.

— Наверно. Если удастся правильно организовать свое время. Ноэль уехал. Приходил вчера попрощаться.

— Ну и как?

— Вид у него был немножко испуганный. Что меня удивило. Никогда не думала, что он может растеряться. Это выглядело почти… мило. С ним была его мама. Вот уж кто действительно паниковал, так это она. Она будет ужасно по нему скучать.

— Вы с Ноэлем собираетесь поддерживать контакт?

— Мы договорились переписываться. Но вы ведь знаете, как это бывает — разные места, разные впечатления. Он был настоящим другом.

— Уж это точно.

Она грустно полуулыбнулась.

Я спросил:

— Ты что?

— Я знаю, что он хочет большего, чем просто дружба. От этого мне немного… я не знаю… Может, он там встретит кого-то, кто по-настоящему подойдет ему.

Она наклонилась к воде.

— Сюда плывут большие рыбы. Можно мне их покормить?

Я отдал ей чашку с кормом. Она бросила горсть гранул подальше от мальков и смотрела, как взрослые рыбы подскакивали и хватали добычу.

— Ну, вы даете, ребята, — сказала она. — Ближе не подплывайте. Надо же, вот ненасытная банда… Думаете, она все-таки когда-нибудь совсем выздоровеет? Левин говорит, что со временем она должна прийти в норму. Но я не знаю.

— Что же заставляет тебя сомневаться?

— Может, он просто оптимист.

У нее это прозвучало как недостаток.

— Насколько я могу судить, доктор Левин реалист, — возразил я. И вспомнил лицо Джины на фоне больничных простыней. Пластмассовые трубки, отдаленное позвякивание металла и стекла. Тонкая бледная рука пожимает мою. И пугающее спокойствие…

Я сказал:

— Уже одно то, что она так хорошо переносит больницу, — добрый знак, Мелисса. Она поняла, что может находиться вне дома без каких бы то ни было неприятных ощущений. Как ни жутко это звучит, но вся эта история может в итоге способствовать ее излечению. Разумеется, я не хочу этим сказать, что она не травмирована или что все легко пройдет.

— Наверно, вы правы. — Она произнесла это так тихо, что я едва услышал ее за шумом водопада. — Есть еще столько всего, что мне до сих пор не понятно, почему это случилось. Такого рода зло, откуда оно идет? И что она сделала, чтобы заслужить такое? То есть я знаю, что он псих, — и те ужасы, которые он натворил… — Она вздрогнула. Руки пошли мять друг друга. — Сьюзан говорит, что его упекут навсегда. Из-за одних трупов, которые нашли на ранчо. И это хорошо. Наверно. Потому что мне непереносима сама мысль о суде — там маме пришлось бы встретиться лицом к лицу с еще одним… монстром. Но все же это кажется каким-то… неадекватным. Должно быть больше.

— Более суровое наказание?

— Да. Его надо заставить страдать. — Она снова повернулась ко мне. — Вам ведь тоже пришлось бы там присутствовать, верно? На суде?

Я кивнул.

— Так что, наверно, вы тоже рады, что никакого суда не будет.

— Я это спокойно переживу.

— Ладно. Это к лучшему, просто я никак… Что заставляет человека… — Она покачала головой. Взглянула вверх, на небо. Потом опять вниз. Руки мяли одна другую. Все сильнее и быстрее.

Я спросил:

— О чем ты думаешь?

— О ней. Об Урсуле. Левин сказал мне, что ее выписали из больницы и она вернулась в Бостон, к родным. Как-то странно думать, что у нее есть родные. Что она в ком-то нуждается. Раньше она мне казалась всесильной — чем-то вроде дракона женского рода.

Она расцепила руки. Вытерла их о траву.

— Вчера вечером она звонила маме. Или мама звонила ей — мама как раз говорила с ней по телефону, когда я вошла. Как только я услышала, что мама произнесла ее имя, то сразу вышла из комнаты и спустилась в кафетерий.

— Тебе стало неприятно? Что они разговаривают?

— Не знаю, что она теперь может предложить маме, ведь она сама жертва.

— Может, и ничего, — сказал я.

Она пристально взглянула на меня.

— Что вы хотите этим сказать?

— То обстоятельство, что они больше не врач и пациентка, еще вовсе не значит, что они должны прервать все контакты.

— А какой в них смысл?

— Есть такая вещь, как дружба.

— Дружба?

— Вот что тебя задевает.

— Это не… Я не… Да, она все еще мне неприятна. Я также считаю, что это она виновата в том, что случилось. Даже если она тоже пострадала. Она была маминым врачом. Она должна была оградить ее — но так говорить нечестно, да? Она тоже жертва, как и мама.

— Дело не в том, честно или нечестно. Ты испытываешь эти чувства. С ними нужно будет справиться.

— У нас масса времени.

Она опять повернулась к воде.

— Они такие крошечные, трудно поверить, что они смогут… — Дотянувшись до ведерка, она зачерпнула еще гранул и стала бросать их в воду по одной, наблюдая за тем, как от каждого погружения на поверхности воды возникает на миг маленький кратер. Потом откинула волосы движением головы и закусила губу.

— Вчера вечером я заехала в «Кружку». Надо было завезти Дону кое-какие его вещи из дома. Там было полно народу. Он занимался с посетителями — не видел меня, и я не стала ждать, просто оставила вещи… — Она пожала плечами.

— Не пытайся сделать сразу все, — сказал я.

— Да, именно этого мне и хотелось. Покончить со всем раз и навсегда и двинуться дальше. Покончить с ним — с монстром. По-моему, как-то неправильно, что он проживет остаток своей жизни в какой-нибудь чистой, удобной больнице. Что он и мама, в сущности, оказались в одинаковом положении. Я хочу сказать, это же абсурд, правда?

— Он там останется навсегда. А мама выйдет.

— Я надеюсь.

— Обязательно выйдет.

— И все равно это несправедливо. Должно быть что-то более… конечное. Справедливость — какой-то конец. Как в случае с Макклоски. Да сгорит он в аду. Удалось ли Майло узнать что-нибудь еще о том, кто это сделал? Мое предложение оплатить услуги адвоката остается в силе.

— Полиция не раскрыла это дело, — сказал я. — И вряд ли раскроет.

— Вот и хорошо. Зачем тратить время впустую.

Она высыпала в воду остатки корма, отряхнула с ладоней оставшуюся на них пыль от гранул. Вновь начала разминать руки; тело ее напряглось. Потом потерла лоб и длинно выдохнула.

Я молча ждал.

— Я летаю туда каждый день, чтобы повидаться с ней. И не перестаю спрашивать себя, почему она здесь, почему должна проходить через это? Почему один человек, никогда в своей жизни не сделавший ничего дурного, должен пострадать от лап двух чудовищ за одну жизнь? Если есть Бог, то почему Он все так устроил?

— Хороший вопрос, — ответил я. — Люди пытались разобраться с разными его вариантами испокон веков.

Она улыбнулась.

— Это не ответ.

— Правильно, не ответ.

— Я думала, вы знаете все ответы.

— В таком случае приготовься к крушению иллюзий, девочка.

Ее улыбка стала шире и теплее. Она наклонилась вперед, одной рукой придерживая волосы, и коснулась воды другой.

— Вы видели что-то, — сказала она. — Там, где… ну, в том месте. Такое, о чем мы с вами не говорили.

— Есть еще много всего, о чем мы не говорили. Всему…

— Знаю, знаю. Всему свое время. Только хотела бы я знать, что такое это свое время — обозначить его какой-то цифрой, что ли.

— Это вполне можно понять.

Она засмеялась.

— Опять вы в своем репертуаре. Опять говорите мне, что со мной все в порядке.

— Потому что это действительно так.

— Правда?

— Определенно правда.

— Что ж, — сказала она, — вы ведь специалист.